Эпизод 7.

Эпизод 7. 1690-й год с даты основания Рима, 16-й год правления базилевса Романа Лакапина

(июнь 936 года от Рождества Христова)

Прежде чем принцепс Альберих встретился со своей невестой, в Риме произошло еще одно событие, напрямую повлиявшее на общий настрой принцепса и его окончательное решение. На следующий день после совета в Ватикане, в районе трех часов дня, когда принцепс, отобедав в одиночестве, улучил часок для отдыха перед вечерним визитом к северным стенам Рима, его потревожил препозит Константин, доложивший о приезде бенедиктинского монаха Панталеона.

Альберих тут же стряхнул с себя сонное оцепенение, что мигом подметил лисий глаз его препозита. Брат Панталеон прошлой осенью сменил на ответственном посту своего соратника Маттео, скончавшегося на острове Искья. Альбериху потребовалось определенное время, чтобы среди сонма достойных кандидатов остановить свой выбор на Панталеоне, особую роль здесь сыграли набожность и ответственность монаха, а также то, что в Монте-Кассино он прибыл уже после переворота в Риме, проведя свои первые тридцать лет жизни в стенах Студийского монастыря и получив благословение на поездку в Италию от самого настоятеля Антония[1].

Альберих приказал немедленно позвать к себе этого Панталеона и препозит про себя удивился такому вниманию правителя к безвестному монаху. Впустив брата Панталеона к себе, Альберих лично закрыл двери в свой таблинум[2]. Как только он сделал это, Панталеон рухнул на колени и с гулом ударился головой об пол.

— Прости, принцепс, недостойного слугу своего! Не доглядел я и должен быть тобой наказан!

Сердце Альбериха сжалось в комок.

— Что случилось? Говорите скорее!

— Клянусь всеми святыми, я не мог увидеть это и не мог даже догадываться! Я увидел, когда все уже случилось!

— Да что случилось?! Отвечайте немедленно, оставьте ваши причитания!

— Любое ваше наказание я восприму как милость вашу!

— Эта милость будет вам оказана немедленно, если вы тотчас не заговорите!

— Беда случилась еще до моего прибытия на остров.

— Что вы там бубните? Встаньте и расскажите же все, что произошло!

Монах тяжело приподнялся на колени, но Альберих силой заставил его окончательно встать и сильно тряхнул за плечи.

— Все произошло почти сразу после смерти брата Маттео, да пригреют его душу ангелы на Небесах. Охранники узницы, по своему положению мало чем отличавшиеся от нее, ибо со всех сторон были заперты морем, истомили души свои, сделав их, тем самым, подвластными самым гнусным искушениям. Свое дело сделало и вино, доставленное к ним слугами сенатрисы Теодоры.

— Когда на остров приплывали слуги сенатрисы?

— В начале сентября. Мне сказали, что они всегда приплывают на остров в это время, чтобы что-то передать и забрать у заключенной.

— Так-так, интересно.

— Охранники узницы, дорвавшись до вина, вняли нашептыванию диавола и случилось страшное. В один из вечеров пятеро самых отчаянных зашли к ней и взяли ее силой. Они заходили к ней еще несколько дней, пока на остров не прибыл ваш покорный слуга.

Альберих задохнулся от ярости. Он схватил монаха за капюшон и зашипел ему в лицо:

— Какого дьявола ты тут стоишь и сообщаешь мне то, что случилось чуть ли не год назад. Отчего ты не сообщил мне и не явился ко двору немедленно?

— Клянусь Священным Писанием, всеми патриархами и пророками, упомянутыми в нем, что я ничего не знал, а она пожелала сохранить все в тайне. Но еще в Святом Евангелии сказано, что все тайное становится явным. Все открылось, когда она уже не могла скрыть последствия содеянного.

Альберих ошибся, когда мгновением ранее подумал, что произошло самое страшное, что только могло быть.

— Я узнал обо всем, когда у нее начались схватки. Она рассказала мне все.

— Ребенок родился?

— Да, принцепс. Она сама все сделала для себя, как волчица, я ей помог, но совсем немного.

— Кто родился?

— Мальчик.

— Ребенок должен быть доставлен сюда.

— Это уже сделано, принцепс. Он прибыл со мной и сейчас вместе с кормилицей находится внутри носилок у входа в Город Льва.

Альберих с уважением взглянул на монаха.

— Хвала вам, брат Пантелеон. Вы все сделали правильно, и я награжу вас.

— О, могу ли я сам выбрать себе награду?

В любой другой момент Альберих непременно бы отпустил по этому поводу шутку. Но сейчас ему было не до того.

— Я вас прошу, принцепс, нет, я умоляю вас замолвить обо мне слово перед преемником Святого Петра, викарием нашего Господа, чтобы тот выслушал исповедь мою! Ибо тяжелой ценой мне обошлась ваша служба. Если бы вы только знали, каких слов удостоился я от этой женщины, когда забирал у нее ребенка, если бы вы только слышали, какие проклятия неслись мне вслед, какие страшные заклинания твердили уста ее! Мне, моей душе необходима помощь, очищение и защита и кто, как не святейший епископ Рима, мне лучше всего в этом может помочь?!

Альберих, не говоря ни слова, отошел прочь от монаха, а тот снова опустился на колени, в ожидании воли хозяина. Альберих долго стоял у окна таблинума, невидящими глазами скользя по окрестностям папского дворца. Первой же его реакцией на просьбу монаха стало желание навсегда распроститься с ним. Но, помимо тяжести предстоящего преступления, другой серьезной проблемой становился поиск нового слуги, достойного нести деликатную миссию на удаленном от всех острове. Однажды ему уже крупно повезло, когда среди бестолковой челяди он встретил брата Панталеона, разумного, расторопного и сдержанного на язык! Но ведь, если выполнить просьбу монаха, на свете появится еще один человек, посвященный в тайну судьбы его матери. Таким образом, епископ Рима будет владеть серьезным оружием против него самого.

— Назвала ли она имена своих насильников? — Альберих говорил, стоя спиной к монаху и продолжая смотреть в окно.

— Да. После того как ее тайна стала мне очевидной, она указала мне на пятерых людей стражи.

— Это люди графа Фузулуса?

— Нет, это слуги сенатора Кресченция, — ответил верный Панталеон. Альберих при его словах с хрустом сжал кулаки и сокрушенно покачал головой.

— Как только вы вернетесь на остров, прикажите страже графа Фузулуса схватить этих людей и казнить их. Соответствующий приказ за моей подписью будет вам выдан.

— Это уже сделано, принцепс.

Альберих в изумлении обернулся к монаху.

— Как? Вы осмелились самолично осудить их?

— Нет-нет, они живы, но находятся в заточении и их охраняют люди графа Амальфи.

Альберих одобрительно кивнул головой. Добрый малый этот монах. Нет, ну после этого брат Пантелеон точно заслуживает не только жизни, но и щедрой награды.

— Вы прекрасно потрудились, брат Пантелеон.

— Благодарю вас, принцепс.

— Расскажите, чем она занималась все это время? Что о ней говорят стражники?

— Она много читает и молится, но стражники между собой шепчут, что просит она не у Господа.

— Откуда такое мнение? Разве они общаются с ней?

— Нет, стража, за время моего пребывания на острове, неукоснительно выполняла все приказы в отношении нее. Никто не разговаривает с ней, кроме меня. Раз в день ее выводят на прогулку, но прежде обязательно закрывают ей лицо. Таков приказ, но однажды увидев ее, я понимаю, что этот приказ оправдан.

— Почему?

— Я никогда в своей жизни не видел лица столь же прекрасного, сколь и порочного. Меня всякий раз сотрясает судорога, когда я вспоминаю ее глаза, и только страстная молитва позволяет мне избавиться от наваждения. Это существо не от Господа.

Альберих поспешил закончить разговор.

— Я думаю, вы преувеличиваете, брат Пантелеон. Вы под впечатлением от вашей последней с ней встречи. Потом не вам и не мне судить прочие души человеческие, которые все, абсолютно все, созданы нашим Отцом Небесным. Но довольно об этом, я хотел бы увидеть этого ребенка, а в начале …

Принцепс позвонил в колокольчик. В дверях показался Константин.

— Живо ко мне сенаторов Кресченция и Теодору Теофилакт!

— Не уверен, что сенатриса сможет срочно явиться по вашему зову. В ее положении сборы навряд ли будут быстрыми.

— Ты прав, Константин, но Кресченция я хочу увидеть как можно скорее. Подготовь также мою стражу и сам будь подле меня, нам предстоит небольшая прогулка.

Константин был скор на руку и уже спустя несколько минут Альберих, в окружении восьми дорифоров, своего препозита и славного брата Пантелеона вышел за пределы своего дворца и пешком направился к саксонским воротам Города Льва, через которые обычно следовали жители квартала Трастевере или гости с юга. В этот час ворота были и вовсе закрыты. Альберих мысленно еще раз похвалил монаха, на этот раз за выбор подходящего места для остановки своего деликатного поезда.

Кресченций подоспел к носилкам монаха одновременно с принцепсом. Холодно поприветствовав его, Альберих приказал ему следовать за собой, а всем прочим оставаться возле ворот. Подойдя к носилкам, он сам открыл занавески. Сидящая в носилках кормилица испуганно вскрикнула, она как раз кормила ребенка.

— Не бойся женщина, тебя никто не тронет, — успокоил ее принцепс.

— Кто это? — спросил Кресченций. Альберих обернулся к нему, и сенатор ужаснулся гримасе, которая исказила лицо его друга.

— «Кто?». Я тебе сейчас объясню, кто это. Вам с Теодорой предстоит нелегкая задача убедить меня в том, что это было сделано не по вашему приказу, и если вы не постараетесь, вы … вы …. вы навсегда будете изгнаны из Рима и я не посмотрю, что ты был моим лучшим другом. Кресченций, Кресченций, как мог ты так поступить со мной, я же просил, я же умолял тебя не трогать ее! — железный принцепс не договорил и отвернулся, боясь разрыдаться на людях.

Потрясенный Кресченций силой развернул Альбериха к себе. Препозит, наблюдая за этой сценой, с тревогой окликнул хозяина.

— Все в порядке, Константин, — успокоил того принцепс.

— Я тебе клянусь, Альберих, клянусь всем, что у меня есть, клянусь своим ребенком, рожденным и нерожденным, что я не отдавал относительно Нее никакого приказа. Это что, Ее ребенок?

Альберих кивнул головой.

— Неужели Святой дух недавно посещал Обезьяний остров? — не удержался Кресченций и в ту же секунду пальцы Альбериха впились ему в горло.

— Я убью тебя, если ты еще хоть раз что-то подобное скажешь о ней! Ты понял меня?

Кресченций без видимых усилий оторвал от себя руки принцепса и сложил их ему по швам.

— Возьмите себя в руки, принцепс Великого Рима, и когда в следующий раз вздумаете угрожать мне, для начала посчитайте верных людей подле вас. Поверьте, их не так уж много… Тебе же твой господин сказал, что все в порядке, прочь отсюда!

Последние слова Кресченция были адресованы Константину, который, видя их перепалку, решил все-таки приблизиться к спорившим. Альберих знаком вернул препозита на место.

— Прости меня …. друг мой. Быть может, ты поймешь, что я испытал, узнав об этом в подробностях.

Альберих рассказал обо всем случившемся на острове. Кресченций припал перед ним на одно колено.

— Ты волен наказать меня, принцепс.

Константин разглядывал согбенную фигуру Кресченция с явным удовлетворением. К Альбериху вернулось его привычное самообладание.

— Эти люди будут казнены, Кресченций. Я выплачу тебе их стоимость, но отныне твои люди не должны появляться на острове, твоя стража больше не будет охранять Ее. Я поручу охрану людям Фузулуса, тем более, что мы с самого начала намеревались сделать так, но ты настоял на том, что твои люди необходимы.

— Насколько это будет безопасно, принцепс?

— На самом острове находится многочисленная дружина амальфитанцев, и за все это время у нас не было жалоб на них. Твои же люди находились подле Нее в замке и несли охрану только Ее темницы. Плохо несли.

— Как вам будет угодно, принцепс.

— Поручите кормилицу и ребенка Теодоре, пусть распорядится устроить его в монастырь Святых Андрея и Григория.

— Туда, где воспитывались ее предыдущие бастарды?

— Аббатство известно своим благочестием и вниманием к наукам. Я хочу, чтобы этот ребенок стал служителем Церкви и своей деятельностью вымаливал прощение у Господа и за себя, и за нее, и за всех нас.

— У него уже есть имя?

Альберих еще раз откинул занавески и взгляделся в сморщенное лицо младенца, активно добывавшего себе пропитание из белого сочного плода. Принцепс смотрел, как тот сосет молоко и острейшая боль, как от холодной стали кинжала вдруг пронзила его сердце. Он явственно ощутил свою связь с этим только что родившимся существом. Первый раз он взглянул на младенца с немалой долей брезгливости, но теперь смотрел на него и видел в нем самого себя. Ведь когда-то и он появился на свет в результате такого же преступления, когда-то и он также беспомощно взирал на Свет Божий, не понимая в чем он виноват, отчего мать так холодна с ним, отчего незнакомые люди, которым он не причинил зла, пускают за его спиной грязные издевки. Нет, он не даст этому человеку, своему брату, сгинуть в этом мире, он получит блестящее образование и настанет, обязательно настанет день, когда Рим будет гордиться им и славить его самого или его потомков.

Альберих сдержит свое слово, но также последовательны в своем отношении к ребенку и его потомкам будут наследники Кресченция.

— Его будут звать Деодат.

— «Божий дар»?

— Да, именно так. Именно таким для всех он явился на этот свет.

Кресченций поклонился, подчиняясь воле принцепса.

— У меня есть еще один вопрос, сенатор, — сказал Альберих и рассказал Кресченцию о просьбе брата Пантелеона.

— Надо найти предлог отказать ему в исповеди, — сказал Кресченций.

— Тогда он будет волен исповедаться любому священнику. Наше счастье, что он заявил нам о своих намерениях.

— Значит, на остров он более не должен вернуться, — твердо заявил Кресченций и выразительно взглянул на Альбериха. Тот смешался и потупил взор.

— Ты можешь сделать это?

Кресченций отступил на шаг от Альбериха и взглянул на него с усмешкой.

— То есть мои люди не достойны нести охрану преступницы, но вполне достойны убить невинного монаха? Не слишком ли ты низко оцениваешь меня, Альберих? Не достаточно ли того, что по твоей воле были когда-то казнены наложницы Гуго и добрейшая служанка Ксения?

— Все это было сделано во имя наших целей … мой друг.

— Как сейчас оказывается, это были больше твои цели, мой друг. Ваша милость, дозвольте мне на сей раз уклониться от заманчивой перспективы утяжелить свою душу новыми грехами. А меня ждет милиция Рима, в лагере Гуго сегодня с самого утра бьется активная жизнь. Не то готовятся к штурму, не то к свадебному пиру.

— Прежде чем вернуться к Фламиниевым стенам, приказываю вам, сенатор, забрать кормилицу с ребенком, взять с собой брата Пантелеона и передать их на попечение Теодоры. Монах передаст Теодоре мою просьбу о судьбе этого ребенка.

— Ваша воля будет исполнена, принцепс, — Кресченций сухо поклонился Альбериху. Трещина в отношениях, не так давно возникшая между давними друзьями, сегодня заметно увеличилась в размерах. Нет, Кресченций исправно выполнит высочайший приказ, но он и его дети впоследствии всегда будут испытывать глухую неприязнь ко всем потомкам Мароции, которые еще не раз и не два возвысятся над Римом, а однажды подобной чести удостоится, в том числе, и воспитанник сегодняшнего «подкидыша»[3].

Альберих вернулся к своей свите, отдал распоряжения монаху и попрощался с ним, попутно вспомнив о просьбе Пантелеона.

— Я полагаю, Его Святейшество примет вас. Вы это заслужили.

Проводив монаха взглядом, принцепс обратился к своему препозиту:

— Константин, брат мой, у меня к вам есть ответственное поручение и только вам по силам его исполнить…

[1] Антоний Студит — будущий патриарх Константинопольский Антоний Третий (? — 983)

[2] Таблинум (лат.) — кабинет

[3] Деодат — сводный брат Альбериха, опекун будущего папы римского Бенедикта Седьмого (? — 983)