Эпизод 34.

Эпизод 34. 1695-й год с даты основания Рима, 21-й год правления базилевса Романа Лакапина

(апрель 941 года от Рождества Христова)

Стон разрезаемого сталью воздуха — и тяжелый меч с остервенением вгрызся в грубое дерево старого щита. Снова стон, и уже другой щит, такой же потрепанный, как и первый, разве что чуть больше того и подряхлее, со старческим вздохом отразил новую атаку. Еще удар, и еще… Шестеро дюжих воинов в кольчугах, но без шлемов кольцом обступили высокого сухопарого рыцаря, лишенного щита, но, очевидно, невероятно смелого либо обреченного быть взятым в плен невредимым, так как только этот рыцарь попеременно совершал отчаянные выпады, в то время как его противники помышляли исключительно об обороне. Силы рыцаря уже начали заметно таять, удары наносились все слабее, реже и истеричнее, но по-прежнему никто из окружающих его не решался напасть в ответ.

Наконец рыцарь окончательно обессилел и опустил меч. Его противники с почтением поклонились ему, в свою очередь опустили щиты и принялись снимать с рыцаря железные наручи[1].

— Ланфранк, вина! — властно потребовал рыцарь.

Вместе с пажом к рыцарю подошел епископ, тучность и одеяние которого делали его похожим на гигантского размера черничную ягоду.

— Я вижу, мой повелитель готовит себя ко всем возможным исходам его новой римской кампании.

— Ну а как иначе? Когда имеешь дело с Римом, надо быть готовым ко всему. Этой зимой у меня гостил один ирландский монах, возвращавшийся из паломничества со Святой земли. Я не запомнил его имени, имена у кельтов настолько сложны, что, произнося их, ты рискуешь вызвать демонов. На своем веку этот монах побывал почти во всех крупнейших городах мира. Так вот, каждый большой город, по его словам, похож по своему поведению, образу жизни, следованию своим же собственным законам на какого-нибудь зверя. Есть города что собаки, послушные и верные, а есть такие, что хуже гиены. Понятно, что последних этот монах встретил намного больше. От его острого языка досталось даже Константинополю: город, по мнению монаха, похож на элефанта — такой же большой, неповоротливый, ленивый и в то же время на редкость злопамятный.

— К сожалению, пути, которыми меня награждал до сей поры Господь, еще ни разу не приводили в гости к базилевсу. Я не могу ни согласиться с этим монахом, ни оспорить его остроты.

— Как и я, но на мое счастье при нашей беседе присутствовал мой апокрисиарий Лиутфрид, и ему остроты монаха пришлись по сердцу.

— Какого же зверя монаху напомнил Рим?

— Крокодила. В египетских землях течет великая река, в которой обитает эта безжалостная тварь. Горе тому, кто не успеет увернуться от его пасти. Вонзив свои огромные зубы в жертву, он упорно тянет ее под воду, и даже если жертве удастся каким-либо образом избежать гибели, память от ее схватки с крокодилом останется с ней навеки, ибо укус его зубов наносит незаживающую, гнилую и рваную рану. Но главное, что крокодил расчетлив и хладнокровен, он всегда ждет, когда жертва потеряет бдительность, а та зачастую с легкомыслием относится к безмятежно лежащему в воде чудищу и даже может принять его за обычное бревно.

Гуго постарался за время своего монолога выдать на лице целую серию гримас, долженствующих отразить весь ужас и омерзение от существования в божьем мире таких дьявольских отродий. Манассия же героически удержал уголки своих губ в неподвижном состоянии.

— И тем не менее вы, мой кир, вновь собираетесь этого крокодила попробовать приручить?

Гуго развел руки в стороны.

— Этого зверя приручить, говорят, невозможно. Даже элефанта можно заставить себе служить, даже лев спустя время может мирно лежать у твоих ног. Но не крокодил. Он ждет, но он всегда воюет. Нет такого хозяина, способного ему угодить, и он обязательно нанесет тому удар, когда жертва менее всего будет к этому готова.

Тем временем слуги короля закончили его разоблачение. Королю даже заменили нижние одежды, причем Гуго переоделся на глазах всего двора. Отсутствие эмоций у всех свидетелей процесса, включая деловито снующих по двору служанок, объяснило бы случайному очевидцу, что для павийского двора это было в порядке вещей.

— Помяни мое слово, племянник, ни один чужеземный правитель не проведет в этом городе ни одной спокойной ночи без китонитов у постели, без отведывателей своей пищи, без дорифоров за спиной во время молитв в церкви. И, слыша хвалебные гимны во время завтрака, никто из держащих корону не может быть уверен, что римляне повторят их ему на ужин!

Даже тому, кому вовсе не свойственен дар прорицателя, иногда удается сделать редкий по своей точности прогноз. На момент произнесения Гуго Арльским этих слов в Риме уже родилось поколение тех, кто в скором времени перегородит город на множество неприступных замков, кто пойдет бесконечной войной кварталом на квартал, кто наплодит по городу одновременно сразу нескольких преемников святого Петра, а кровь горожан в стенах базилик будет литься столь же привычно и обильно, словно священный елей. И действительно, ни железные короли саксов, ни бесстрашные князья норманнов не рискнут в те дни задерживаться в Риме больше недели, поскольку не в силах будут справиться с непредсказуемой в своих настроениях столицей христианского мира, титулом и положением своим предписывающей являться средоточием кротости и евангельской любви.

— Тогда есть ли смысл вновь заигрывать с Римом? Я полагал, что вы все-таки надеетесь с помощью вашей дочери, ангелочка Хильды, подобраться к сердцу этого зверя.

— У него нет сердца, мой дорогой племянник. И потом, мы с тобой говорим о звере как о Риме, тогда как брак моей Хильды позволит обуздать лишь привратника зверя.

— И если на то Господь окажет нам благоволение, найти зверю другого привратника. — Манассия склонился в поклоне и заодно пострелял глазами в стороны, пытаясь по лицам слуг уловить, слышал ли их кто-нибудь и понял ли смысл сказанного.

— Вот мы и добрались до сути дела. Поведайте мне, племянник, как прошла ваша поездка в Рим. Ланфранк, проследи, чтобы никто не потревожил нас!

Молодой слуга исполнил приказ короля в высшей степени добросовестно. Епископ с молчаливым одобрением наблюдал, как тот в считаные мгновения сделал королевский двор абсолютно безлюдным. Гуго с племянником проследовали под навес и уселись за стол, за которым обычно трапезничали простолюдины. Манассия при виде извиняющегося жеста Гуго отчаянно и смешно замахал ручками, демонстрируя готовность следовать за царственным дядей куда угодно, хоть в городскую клоаку, хоть в преисподнюю. Ланфранк, разогнав дворню, не зашел под навес, а уселся прямо на землю, обхватив руками колени и подставив лицо приветливому мартовскому солнцу.

— За вашего слугу можно не беспокоиться. Это единственная сторона дела, за которую вы можете быть спокойны.

Король кивнул и знаком разрешил Манассии начать пространный рассказ о его последних беседах с Его Святейшеством, с главой римской милиции, с сенаторами Рима и рядом видных священников. Епископ все всегда делал образцово-показательно, даже когда просто докладывал своему господину. Его преподобие с механической точностью, до мельчайших деталей воспроизвел самые важные фрагменты встреч с заговорщиками, не опуская даже интонации и случайные жесты собеседников, в которых могли найти отражение скрытые мысли и переживания последних.

— Удалось ли вам встретиться с Теодорой? — по завершении монолога осведомился король.

— Осмелюсь сказать, что я посчитал опасной такую встречу. Кроме того, у меня возникли кое-какие мысли на ее счет. Дозволите?

— Что за вопрос?!

Манассия понизил свой голос до шепота, так что даже Ланфранк, находившийся в пяти шагах от них, не мог при желании услышать ни слова. Впрочем, тот, похоже, не стремился вслушиваться. Сидя на песке, он время от времени открывал прижмуренные на солнце глаза и тогда начинал гневно махать руками в сторону слуг, неосторожно приблизившихся во время хозяйственной суеты, и даже кидал в них мелкие камешки.

— Быть может, ты прав, Манассия. Мы еще подумаем об этом. Скажи, насколько влиятельны в Риме эти сенаторы, готовые поддержать нас, Бенедикт и Марий?

— Это известные фамилии Рима, и слово их весомо. Их сыновья являются декархами римских округов Квиринал и Трастевере.

— Отчего Его Святейшество так мало помогает нам? Он считает свои молитвы Всевышнему достаточным вкладом для успеха нашего дела?

— Предположу, что из соображений осторожности, так как любой понтифик со времен брата Альбериха находится под негласным надзором принцепса. Я уже сообщал вам, что папе не дозволено ни с кем общаться без свидетелей и доверенных лиц Альбериха, что святой отец не в силах самостоятельно издать ни один документ, не получив предварительного разрешения от вашего будущего зятя. Поэтому, общаясь с отцами церкви, мы вынуждены большей частью действовать через Сергия, брата Альбериха.

— Не выкинет ли Его Святейшество нам какое-нибудь коленце, если все сложится удачно? Я беседовал с ним несколько раз, когда он еще был на подступах к Святому престолу, и тогда он показался мне хитрющей лисой.

— Согласитесь, что лиса лучше крокодила?

Гуго от души расхохотался.

— Что собой представляет этот Сергий, брат принцепса? Помилуй Бог, снова брат идет против брата! — лицемерно воскликнул король.

«Только в данном случае мы всецело на стороне предателя», — подумал Манассия, но удержал свои мысли при себе и только не менее лицемерно вздохнул.

Дворня, услышав вопль короля, на мгновение осеклась, прекратив свои хлопоты и жужжащие мушиным роем разговоры. Ланфранк недовольно прикрикнул на слуг, и те вернулись к прежним занятиям.

— Этого Сергия немного извиняет то, что Константин, с которым они росли вместе с рождения, ему неизмеримо ближе, чем обласканный славой принцепс.

— Слава славой, но из твоих слов я понял, что наш милый ублюдок постепенно обрастает в Риме врагами.

— Увы, таков удел многих владык, когда с течением времени люди начинают оценивать своего властелина не по обещаниям, данным им при вступлении на трон, а по реальным делам.

— При чем здесь дела? Интриганов и завистников всегда будет в избытке, даже если на трон сядет сам Иисус. Мало того, иной раз добродетельный владыка вызывает к себе неприятие куда больше, чем вздорный тиран, держащий собственное окружение на короткой цепи и строго распределяющий среди челяди объедки своего стола.

— Это зависит от самоуважения и развития того, кого держат на цепи. Предпочитает ли он цепи и объедки свободе.

— Хватит об этом и вернемся к Альбериху. Враги вокруг него множатся, но, опять же по твоим словам, их ненависть к принцепсу стихийная, во многом личная, а интересы разобщены.

— Все так, но сложно сказать, на пользу нам это или во вред. Каждый из них, кто принял нашу сторону, действует поодиночке, связи между ними непрочны, и при изменившихся обстоятельствах каждый из них предаст другого, разве что Сергий с Константином выступают сообща.

— Вот интересно, что было бы с ними, если бы мы сейчас не собирались в Рим? Есть ли среди них тот, кто способен на настоящий поступок? Как тот же Альберих, например, как ни сложно для меня сейчас это признать.

Последние слова вызвали у обоих собеседников ироничные улыбки.

— Скорее всего, все наши нынешние союзники в этом случае продолжали бы терпеть власть принцепса и находили бы утешение в том, что строили бы козни друг против друга.

Гуго усмехнулся с видом человека, сделавшего правильный прогноз. Он встал из-за стола и повернулся лицом к югу, к цели своего будущего похода. Вслед за ним вскочили с мест епископ и паж, а вся дворня замерла в ожидании королевских приказов. Но Гуго надолго замолчал, продолжая скользить взглядом по вершинам апеннинской гряды, заслонявшим от короля ненавистный ему город, которого он так боялся и желал, желал и боялся.

— Давай представим себе, — нарушил молчание король, — что Господь услышал наши молитвы, мы благополучно вошли в Рим, а власть принцепса пала. Что нам следует ожидать?

— Ваше имя будут славить на всех городских площадях, мой кир!

— Я не об этом. Как будут вести себя наши нынешние союзники?

— Каждый из них, не исключая папу, поспешит к вам, чтобы возвысить свою роль в свершившихся событиях.

— И не об этом. Что захотят они?

— Его Святейшество попросит вернуть Римской церкви Равенну и Пентаполис.

— Вот! Вот-вот-вот! И если я вдруг заартачусь, то наш Раб рабов запросто откажет мне в императорской коронации.

— Бенедикт и Марий будут просить должности префекта и главы городской милиции, а уж кто — чего, точно не могу подсказать.

— И не важно. Важно то, что в случае если они не получат желаемого, вне зависимости, заслужили они того или нет, эти благородные сеньоры способны растормошить Рим, и мы увидим оскал римского крокодила во всех его ужасающих подробностях.

— Сергий потребует кардинальскую сутану с дальним прицелом на Святой престол.

— Без сомнения. Кровь его чудесной мамочки будет звать на подвиги.

— Ну а Константин потребует Сполето!

— Ага-ага!

— И он уже требует. Из всех заговорщиков этот Константин наиболее смел, деятелен и опасен. При встрече со мной он заявил, что ему стало известно место заключения Мароции. Он даже готов освободить ее своими силами, но для этого ему нужно золото.

— Ну так значит, не своими силами, раз золота у него нет.

— Да, он предлагает вам дать ему десять тысяч солидов, чтобы заплатить тюремщикам и спрятать свою мать в месте, где Альберих не сможет до нее добраться. В этом случае, говорит он, у нас, то есть у заговорщиков, появится мощный рычаг воздействия на принцепса.

Гуго жестом остановил речь епископа и погрузился в очередные размышления. Подведя им черту, он с усмешкой покачал головой.

— Боюсь, что это будет рычаг воздействия не только на Альбериха, но и на меня, в зависимости от того, выгорит ли дело. Однако каков прохиндей! Сызмальства таким был! Забрав в свои руки и за мой счет Мароцию, он будет в силах потребовать что угодно с Альбериха или с меня. Ха! Мальчик пытается усидеть на двух стульях. Смотри, как бы тебе не отбить зад о каменный пол!

— Свои действия он объясняет заботой о матери.

— Ну конечно, чем же еще? Смотри, Манассия, с кем приходится иметь дело! Ведь он все эти годы не пил, не ел, а только и думал что о ней. Решился вот, правда, только сейчас и за чужой счет. И за награду в виде сполетской короны герцога.

— Кстати, он хочет видеть наши шаги в данном направлении до вашего появления у Фламиниевых ворот.

— А то что? Сыновняя любовь вдруг иссякнет?

— Он, видимо, боится обмана.

— И потому готов обмануть первым! Его что, не устроило смещение Анскария?

— Да, но вы назначили герцогом вашего слугу Сарлиона.

— Ох, Сарлион, Сарлион, — Гуго вернулся под навес и плюхнулся на скамью, сокрушенно вздыхая, — вот тоже ведь теперь проблема! Мой пес, взлелеянный мной, получив волю, говорят, начал забывать, кому он в этом мире всем обязан.

— Мы всем обязаны в этом мире Создателю нашему.

— Да-да, я грешу, мой милый племянник, грешу, забывая о Нем. Одергивай меня и впредь, прошу тебя.

Манассия слегка удивился, услышав от короля подобную просьбу.

— Верные мне люди подтверждают, что Сарлион, видимо под влиянием своей супруги, в последнее время снюхался с лангобардскими князьями и греками. Вам должно быть известно, что он продал земли Фермо византийцам.

Манассия изобразил на лице удивление.

— Представь себе, без моего ведома и разрешения! Якобы в качестве платы за их помощь при свержении Анскария. Причем я узнал об этом от третьих лиц, с продажи получил какие-то жалкие крохи и, разумеется, не собираюсь теперь спускать ему это дело с рук.

— Значит, просьба Константина будет вами удовлетворена?

— Дьявол его забери, придется! Как ты думаешь, от кого этот Константин узнал о месте заключения Мароции?

— Уверен, что от Теодоры, ваше высочество. И это доказывает, что Теодора, по крайней мере косвенно, но участвует в заговоре.

— Ты поступил верно, не встретившись с ней.

— Но я мог бы также выудить из нее то, что удалось Константину.

— Место заключения Мароции меня не интересует, — отчеканил Гуго, — разве тебе надо пояснять, что, в случае ее возвращения в свет, мой брак со швабским пугалом будет признан ничтожным и я навсегда потеряю Бургундию?

— Вы поступаете мудро, мой король. Я просто полагал, что…

— Что ты полагал? — король исподлобья взглянул на епископа. — Ну, говори же, раз начал.

— Иной раз, мой кир, сердце бывает сильнее разума.

Гуго встрепенулся, как закоснелый грешник при звуке архангельской трубы.

— Что ты говоришь такое? Ты ли это? Да что у меня, наложницы перевелись, что я по-прежнему мечтаю об этой престарелой шлюхе?

Ланфранк с интересом глянул на своего сюзерена, а епископ втянул голову в плечи. Гуго торопливо продолжил, ему показалось, что он достойно справился с собой, вот только пальцы его забарабанили по столу, что всегда являлось признаком королевского волнения.

— Сказал ведь тоже! К тому же, ты сам знаешь, я теперь решил подобраться к короне августа по-другому и с разных сторон. Либо сам, либо… И знаешь, что я думаю теперь, после всего услышанного?

Манассия встал со скамьи и склонил голову, готовясь услышать вердикт. Решение уже давно зрело в сознании короля, но епископ был слишком опытным царедворцем, чтобы спешить озвучить это решение самому.

— Я думаю, что лучше иметь дело с настоящим врагом, чем с мнимыми друзьями. Врагу противостоять намного проще, во всяком случае, ты знаешь, чего от него ждать.

— Например, то, что он снова откажет вам во въезде в Рим, либо разрешит вам войти с такой ограниченной свитой, что уже вы окажетесь в зависимости от его слова. А вам жизненно важно войти в Рим. — Для непосвященных реплика Манассии выглядела дерзко, но на самом деле хитрющий епископ своими словами придал мыслям короля дополнительное ускорение.

— И только в одном случае у Альбериха не будет оснований закрыть передо мной ворота. Если я…

— Да, государь! — не вытерпел Манассия, а Гуго, по своему обыкновению раскатившись громким смехом, признательно потрепал епископа за его свисающие бульдожьи щеки.

— Со времен Гундахара земля Бургундии не рождала столь мудрого правителя! Иными словами, вы, мой кир, готовы предложить Альбериху открытую сделку? Я думаю, он не будет против, а его тщеславие будет удовлетворено не меньше вашего. Его собственные потуги в этом вопросе закончились неудачей.

— Да, для чего мы все немного однажды постарались. Но тебе легко рассуждать об открытой сделке, племянник. Ты же не метался, как загнанный зверь, по крыше Замка Святого Ангела в поисках пути спасения, не сползал по веревке с его проклятых стен, не плыл в вонючей лодке с пьяной чернью, в любой момент готовой тебя либо предать, либо ударить по голове веслом. Нет уж, твое преподобие, открытой сделки не будет, мой счет к Альбериху еще не погашен, и я по-прежнему намереваюсь взыскать с этого ублюдка не только долг, но и проценты!

[1] Часть доспехов, защищающих предплечье.