Эпизод 37.

Эпизод 37. 1695-й год с даты основания Рима, 21-й год правления базилевса Романа Лакапина

(20 июня 941 года от Рождества Христова)

Глашатаи без устали выкликали регалии участников предстоящего рандеву, нетерпеливо переступали и похрапывали лошади, переминалась с ноги на ногу свита и уже в тысячный раз осматривала свое оружие, посылая недвусмысленные намеки противоположной стороне о наличии у себя и бдительности, и отваги, а их господа, не говоря ни слова, изучали лица друг друга, с дотошностью следователя подмечая все перемены во внешности, манерах и настроении оппонента. Каждый старался угадать мысли другого, каждый пытался выбрать для себя наиболее подходящий сейчас стиль поведения и тональность предстоящих слов.

«Что привело тебя сюда вновь, мой будущий скользкий тесть? Неужто только стремление благополучно устроить судьбу своей милой дочери?»

«Ты можешь сколько угодно строить из себя Ахиллеса, мой будущий низкородный зять, но тебе не скрыть от меня твой испуг и тревогу от одного лишь моего появления здесь. За горделивой высокомерной маской твоей я вижу страстное стремление войти в круг людей, избранных Господом и с помощью слуг своих благословленных на власть священным помазанием».

Речь глашатаев оборвалась, причем внезапно. Во всяком случае, так показалось обоим повелителям. Над Нероновым полем воцарилась тишина, изредка нарушаемая весенним пением легкомысленных птиц, вздохами лошадей и тихим позвякиванием металлического снаряжения. Свита начала растерянно переглядываться, никто не знал, чему следует быть далее. Первым очнулся король Гуго, он тронул поводья и подался на лошади вперед своих людей.

— Могущественный принцепс великого Рима! Предлагаю тебе дать своим людям отдых, а нам самим, без третьих лиц, оговорить условия предстоящего пребывания в Риме меня и моего двора.

С этими словами Гуго, демонстративно и нарочно замедляя свои жесты, отстегнул от пояса меч и передал его оруженосцу. Ланфранка подле короля на сей раз не было, король предпочел оставить его в лагере.

— Ваше предложение Священным Римом принято с готовностью и благодарностью. — Альберих, произнеся это, также немедленно разоружился. Свой щит, меч и кинжал он передал Кресченцию и, выдвинувшись вперед, последовал за королем. Они отъехали в сторону от своих людей и поближе к Фламиниевой дороге.

Свиты обоих государей неотрывно глядели в спины удаляющимся, внутренне оставаясь наготове ко всяким сюрпризам. Вскоре правители Рима и Италии отъехали на почтительное расстояние, так что уже никто не мог слышать их речь. Тем не менее они оставались на виду, а контраст в их одеяниях позволял слугам легко следить за собственным хозяином. Надо сказать, что одежда господ и убранство их лошадей весьма красноречиво свидетельствовали об их вкусах и характерах. На Альберихе была тога сенаторов, под которой пряталась кольчуга, а его конь был украшен бордовой попоной с византийскими орлами и вензелем «SPQR». Гуго не преминул взять с собой в поход Железную корону лангобардов, зато на встречу с Альберихом он явился без кольчуги, накинув на камизу яркий желто-синий бургундский плащ. Королевский конь также был под стать своему хозяину, его попона, помимо желто-синих полос, сочетала в себе желто-красные полосы второй половины ныне единого Бургундского королевства, а все это разноцветье разделял, разводя по диагонали, белый павийский крест.

В свитах обоих государей присутствовали женские носилки, которые были опущены на землю еще до начала приветствий. В королевских носилках осталась дожидаться своей участи принцесса Хильда, переживавшая на данный момент в душе некоторую обиду, что имя ее даже не прозвучало во время приветственных речей, и сейчас впервые засомневавшаяся в важности исполняемой ею в этом мире роли. В римских носилках сидела Отсанда со своим сыном. Она также досадовала на то, что из речи глашатаев она не услышала для себя ничего важного. Гуго поначалу удивился этим носилкам в стане Альбериха, но затем посчитал, что они, видимо, принадлежат сенатрисе Теодоре, чье любопытство сегодня — о чудо из чудес! — превозмогло ее лень!

Несколько минут у хозяев здешнего мира ушло на то, чтобы подстроиться удобнее друг под друга, пока наконец Гуго не развернул свою лошадь так, что они с принцепсом оказались лицом к лицу. Оба правителя не торопились начать разговор, снова предавшись физиономистике. Каждый при этом отдал должное целительным свойствам времени, позволившего им теперь без всяких безрассудных поступков оказаться на расстоянии вытянутой руки. Случись подобное девять лет тому назад, они уже в следующий миг катались бы по траве, разрывая друг друга зубами. Лет пять назад поединок был бы также неминуем, но сегодня в сознании каждого ненависть уже сожгла себя саму, оставив на обугленном пепелище только мрачные тени недоверия.

Ситуация заставляла короля открывать свои карты первым, Альбериху совершенно незачем было брать инициативу на себя, ведь это Гуго, а не он прибыл сюда в качестве гостя.

— Отрадно видеть Священный Рим в столь сильных руках!

Реакция Альбериха на ответ была молниеносной.

— Рим целиком в руках Господа, мы всего лишь его послушные слуги.

— Все так, но мне, как отцу невесты, хотелось бы, чтобы дочь моя охранялась от невзгод и потрясений не хуже, чем великий город.

— Поверьте, я сделаю для этого все от меня зависящее.

— Итак, ваши намерения, могущественный принцепс, не изменились и вы согласны взять в жены мою Хильду перед Богом, Римом и людьми?

— Еще раз и лично пред вами, могущественный государь, я подтверждаю это. Особо благодарю, что вы исполнили мою просьбу, переданную вам накануне, и не задали этот вопрос публично с помощью ваших глашатаев.

— Просьба странная. Всякий раз, когда я появляюсь здесь, Рим удивляет меня просьбами, о которых до того умалчивал.

— Рим город особый и требует особого почтения. В противном случае строптивые гости надолго внутри его стен не задерживаются.

Король резко дернул поводья своего коня. Ему жутко не нравился высокомерно-насмешливый тон Альбериха, но — что поделать? — приходилось терпеть.

— Очень хорошо, что мы наконец-то переходим к делу. На каких условиях мне и моим людям будет позволено войти в город?

— Рим тем и силен, что законы его не изменяются веками. Вы вольны разбить военный лагерь на поле Нерона, но в пределы Аврелиановых стен Рим впустит вас и вашу свиту в количестве, не превышающем пятьдесят человек

— Предстоящий брачный союз не уменьшил вашего недоверия, Альберих?

— Рим силен не только соблюдением древних обычаев. Он славен также отменной памятью, Гуго.

Король вспыхнул, но огромным усилием воли заставил себя манерно расхохотаться.

— А вы правы, Альберих! К чему весь этот пафос и титулы? Чего они стоят сейчас, когда нас разделяет меж собой расстояние менее длины копья?

Альберих инстинктивно подался назад и беглым взором осмотрел снаряжение короля. Это было первое очко, выигранное Гуго.

Король поднял вверх обе руки, демонстрируя отсутствие дурных намерений.

— Вы меня неправильно поняли, Альберих. Я имел в виду то, что нас сейчас никто не слышит, а значит, не надо тратить силы на излишнее велеречие.

Принцепс с досадой пожал плечами.

— Пусть так, но Рим своего решения не изменит.

— Я был бы удивлен, если бы вы вдруг сказали мне обратное. Хорошо, настаивать не буду. Однако какие гарантии будут у меня самого и моих людей? Придя в Рим со столь малой свитой, я целиком окажусь в вашей власти. У меня тоже хорошая память, однажды я уже доверился вам, и чем все кончилось?

— Видит Бог, не Рима в том вина!

— Хорошо-хорошо, даже с этим не буду спорить. — При этих словах обычно вздорного и упрямого короля Альберих насторожился пуще прежнего и обвел Гуго взглядом, полным подозрения. — Но как Рим обеспечит сохранность моей жизни? Почему я должен доверять вам более, чем вы мне?

— Я хорошо вас знаю, Гуго, а потому будьте так добры, не тяните время. Я же вижу, у вас имеется готовое предложение.

Гуго вновь рассмеялся, на сей раз менее театрально.

— Конечно есть, мой мудрый и проницательный зять!

— Будущий зять.

— Да-да, будущий зять. Мне будет значительно спокойнее молиться в римских базиликах и целовать подол сутаны Его Святейшества, если на время моего пребывания в Риме рядом с моими людьми в королевском лагере будет находиться ваш сын. Со своей стороны клянусь, что ему не будет отказа ни в яствах, ни в досуге.

Альберих ответил не сразу. Несколько минут у него ушло на то, чтобы осознать отсутствие у себя веских аргументов протестовать. Но, как известно, худа без добра не бывает, и Альберих нашел, как извлечь из данной ситуации практическую пользу для себя.

— Ваши условия принимаются.

— Вот и прекрасно. Со своей стороны и для вашего спокойствия предлагаю принять в гости либо моего сына Гумберта, либо моего племянника, его преподобие Манассию. Кажется, с последним вы отлично знакомы.

— Думаю, Его Святейшеству по вкусу придется компания вашего племянника.

— Как славно, что вы прежде всего печетесь об интересах Его Святейшества. Кстати, мне позволено будет встретиться с ним?

— Разве кто-то может запретить вам это?

— Ну же, мой будущий зять, не притворяйтесь, что вы меня не поняли. Позволено ли мне будет побеседовать с епископом Стефаном наедине?

— Ну, раз вы так хотите взаимной откровенности, то извольте. Конечно же нет. Какие у вас могут быть тайны с Его Святейшеством, не касающиеся интересов Рима?

— Такие, каковы могут быть у любого христианина перед лицом наместника апостола.

— Бросьте, Гуго! Вы же сами просили откровенности — и тут же начинаете лукавить! А если вы так хотите угодить Святому престолу, то верните прежде всего земли Равенны и Пентаполиса, захваченные вами.

— Не захваченные, а взятые под управление. Святой престол не в состоянии владеть ими, а народ без хозяина что овцы без пастуха.

— Суть от подмены слов не меняется. Освободите занимаемые земли, и управитель появится. Как минимум не хуже нынешнего.

— Хорошие управители ныне редки. Я думаю, вы слышали, что земли Сполето нынче также лишены хозяина. Несчастное герцогство! Кто только не пытался в последние годы им управлять!

Альберих замер. А Гуго продолжал увлеченно плести паутину.

— Как вы думаете, мой благородный зять, куда мне надлежит скорее искать правителя для бесхозных сирот? В Пентаполис или в Сполето? Вариант «и туда и сюда» неверен, задавший его прогневит Бога своей жадностью и гордыней. Нет, только что-то одно!

Альберих, один из ярчайших и умелых правителей Рима во все времена, менее всего годился на роль осла, которого повторно пытались соблазнить подвешенной перед его носом морковкой.

— Полагаю, Сполето нуждается больше, — сказал он, но в голосе его купеческого энтузиазма не чувствовалось.

— Я ждал именно этого ответа, мой дорогой зять! Разве после всего сказанного мне не будет дозволено войти в Рим всем двором?

— Законы Рима не меняются из-за событий в Сполето или где бы там ни было.

Король обреченно выдохнул. Ему все менее хотелось переходить к главной теме разговора. Напротив, он сейчас всей душой желал наказать этого дерзкого бастарда, которому так непозволительно странно благоволит Фортуна. Но сегодня король был полноценным хозяином своих чувств, а кроме того, он успокаивал себя тем, что римский выскочка свою мзду от него непременно получит. И очень скоро.

— Хорошо. Хорошо-хорошо-хорошо, мой бдительный зять. Я не стану лишать вас спокойного сна своим присутствием в Риме, а расположу свой двор в монастыре Святой Агнессы вне городских стен. В базилике монастыря я предлагаю освятить ваш союз с Хильдой.

— Я полагал, что вам будет лестно, если брак освятит сам Его Святейшество.

— К чему такие хлопоты, Альберих? К чему такое напряжение сил, взаимная слежка друг за другом и недоверие, которое будет доступно глазу любого простолюдина? Хватит с меня и того, что мне будет дозволено в вашем присутствии поговорить с папой.

— Не кривляйтесь, Гуго. Высокий союз требует высокого освящения. Таинство нашего с Хильдой брака состоится в базилике Святого Петра и совершит его папа Стефан. И вы будете первым и самым желанным гостем.

— Да, но помимо Леонины, «первый и самый желанный гость» хочет посетить и другие папские базилики[1] Рима. Хоть это я могу сделать в вашем городе когда захочу и без назойливой опеки?

— Сенатора Кресченция еще никто и никогда не называл назойливым. Надеюсь, у вас тоже не будет оснований ему в этом пенять.

— Почему Кресченций? И кстати, напрасно вы считаете, что никто его не называл доселе назойливым. Я называл, а потому спрашиваю, почему именно он?

Тирада короля вызвала усмешку на устах Альбериха.

— Он хорошо знает вас, он был у вас при дворе папским апокрисиарием, он знает ваши привычки, интересы и пристрастия. Любому другому будет неимоверно сложно вам угодить.

«Ах ты, наглый щенок. Ну, торжествуй, упивайся! Скоро ты завертишься так, как не вертелся святой Лаврентий на раскаленной решетке!»

— Почту общество сенатора Кресченция за великую честь, оказанную мне святым Римом. Воистину меня трогает ваша забота о моей скромной персоне. Вы так много уделяете внимания моей безопасности, что я не могу не спросить, не идет ли это вразрез с вопросами безопасности лично вашей?

— Ущерба для моей безопасности, спешу вас уверить, не возникнет.

— Кто же будет отвечать за вашу жизнь, Альберих? Или Рим настолько любит вас, что вы позволяете себе обходиться без охраны?

— Не горю желанием кичиться глупой самоуверенностью или же излишней мнительностью. Полагаю, что вы в своей Павии также не шатаетесь в одиночку по ночам.

— Да, но подле меня всегда верные, проверенные мною люди.

— Я подхожу к этому вопросу с неменьшим тщанием.

— Ой ли?

Король перешел в контрнаступление и уже сам награждал сейчас Альбериха презрительно-насмешливыми улыбками.

— Договаривайте, Гуго.

— Против вас готовится заговор, Альберих, и ваши враги много ближе, чем вы себе представляете.

Альберих искоса взглянул на короля. Недоверие в его взгляде никуда не делось, но принцепс за все время правления никогда не оставлял без внимания ни одного, даже самого очевидного в своей нелепости, доноса. В годы его власти городские тюрьмы никогда не пустовали, а римские палачи с усердием штудировали полузабытый опыт своих предшественников и оттачивали мастерство на неиссякаемом «лабораторном материале». Такова была жертва, которую город исправно приносил правителю в обмен на обеспечение порядка внутри своих стен. Обычное дело.

— Откуда вы это знаете, Гуго?

— Я знаю, потому что я сам его организовал.

Принцепс на сей раз взглянул на короля тем взглядом, с каким смотрят на человека, заваривающего совсем уж несусветно крутую кашу.

— И вы мне сейчас про это рассказываете?

— Я говорю это потому, что твердо решил установить с вами мир. Я отдаю вам свою дочь, свою любимую дочь, Альберих. Я возвращаю вам ваши земли. Я готов с раскаянием просить милости к себе апостолов, встав на колени пред их могилами. Я рискую своей жизнью, идя в Рим, потому что не вижу иного пути примириться с вами.

— Все это громкие слова, Гуго. Они звенят в тишине, но польза от них небольшая.

— Извольте, мой милый зять, — Гуго по ходу разговора не единожды искусно менял тон, — здраво подумав, я увидел, что потеряю гораздо больше, помогая вашим врагам, чем если я заключу с вами мир. Некоторое время тому назад вы легко согласились принять Сполето, тогда как ваши враги однозначно потребуют от меня как Сполето, так и Пентаполис в придачу.

— На каком основании?

— На таком, что требовать их будет папа Стефан!

Альберих отвернул своего коня от короля и отъехал в сторону, с головой нырнув в раздумья. Король не торопил, сладко потянувшись, он принялся обозревать римские крепостные стены, краем глаза держа в поле зрения принцепса.

— Его Святейшество знает о заговоре?

— Не только знает, но и принимает непосредственное участие. Насколько ему позволяет ваша стража.

— Его частые встречи с вашим Манассией преследовали именно эту цель?

— Конечно.

— Вот болван! — воскликнул Альберих.

— Если вы о Его Святейшестве, то, помилуйте, отчего же? Он, разумеется, всем вам обязан, в том числе и тиарой, но он всегда придерживался точки зрения великого папы Николая в том, что понтифик выше всех земных государей, а стало быть, Святой престол должен распространить свою власть на все королевские дворы Европы.

— Я не о папе.

— О, тогда позвольте, я угадаю, о ком вы. Верно, речь идет о вашем сводном брате, об отважном милесе Константине?

— Даже если так, то что из того?

— Просто вы снова неправы. Ваш брат кто угодно, но только не болван. Разве болван смог бы выцыганить у меня Сполето в награду за свои старания? Разве болван смог бы добиться от вас титула главы городской милиции? Ведь вы так хорошо разбираетесь в людях. Разве болван смог бы смутить разум другого своего брата, соблазнив его апостольскими миражами? Разве он смог бы совратить еще парочку сенаторов, пообещав тем важные римские должности? Разве такой смог бы разыгрывать из себя бдительного охранника и одновременно позволять папе и моему племяннику договариваться наедине? Нет, этот молодой человек в талантах своим вам не уступит. Во всяком случае, он сам так думает, а потому метит на ваше место.

— Почему я должен вам верить?

— Я не прошу вас верить мне, Альберих. Но и помогать этим милым людям мне также смысла нет, я решил подойти к этому делу практично. Вы же можете узнать у них все сами, я больше слова не скажу.

— А если я… попрошу вас?

— То тут я не посмею отказать, — добродушно рассмеялся Гуго. — К сожалению, детали заговора мне неизвестны. Скажу только, что все это должно случиться в тот день, когда я изъявлю желание посетить папские базилики Рима и попрошу у вас в сопровождение Кресченция. А теперь, как видите, мне даже просить не придется, вы сами решили приставить Кресченция ко мне охранником и соглядатаем.

— Им надо разлучить меня с Кресченцием?

— Ну разумеется. Правда умно? Подле вас тогда останутся только люди этого Константина. Далее Его Святейшество пригласит вас к себе, а вот что будет потом, мне, клянусь небом, неизвестно. Моя миссия на том заканчивается, я в этой охоте на вас всего лишь отвлекающий манок.

— Кто еще знает о заговоре?

— Некие сенаторы Бенедикт и Марий, я их не знаю. А также Сергий, ваш с Константином брат.

— Вот так дела! Господи, ты слышишь это? Правда или ложь то, что мне сейчас сказали?

— Сочувствую, Альберих, я сам пережил нечто подобное. А посему представляете, какой у меня был выбор? Договариваться с этими гнусными крысами или протянуть руку тому, кого я однажды жестоко обидел, за что немедленно понес кару и сейчас нахожу ее справедливой.

В новом взгляде Альбериха на короля появилось нечто похожее на теплые проблески февральского солнца.

— Я благодарю вас, благородный король, за все то, что услышал сегодня. Если ваши слова подтвердятся, я буду считать себя обязанным вам жизнью. Я не могу ради себя изменить интересам Рима, но я разрешу вам и вашей свите передвигаться по городу без всякого сопровождения с моей стороны.

— Не изменяйте себе, Альберих. Не оставляйте меня без присутствия вашего друга, иначе вы можете смутить своих врагов. Пусть мессер Кресченций станет моей тенью в Риме, но в тот день, когда все решится, я, чтобы не волновать вас, отправлюсь к базилике Святого Павла за крепостными стенами. Пусть ваш друг проводит меня до Остийских ворот, а затем немедленно вернется к вам. Я же проведу этот день вне Рима.

Альберих позволил себе улыбнуться королю. Чуть помявшись, он протянул ему руку, которую Гуго с энтузиазмом подхватил. Со стороны обоих лагерей раздались громкие одобрительные восклицания, все это время их свиты не спускали со своих сеньоров глаз, будучи готовы в любой момент ринуться им на помощь.

— С моей стороны тоже будет просьба, ваше высочество, — медленно заговорил принцепс, стыдясь самого себя.

— Рад буду помочь тебе.

— Вместе с моим сыном Октавианом последует моя наложница Отсанда. Она будет ухаживать за ним. Я прошу не делать ей зла, но сына вы мне вернете без нее.

Гуго несказанно удивился, но почел разумным проявить сейчас определенную деликатность.

— Я исполню вашу просьбу. Но… услуга за услугу! Впрочем, это даже не услуга, а всего лишь вопрос. Обещайте ответить на него.

— Она жива. Я ответил?

Вместо ответа король со вполне искренней признательностью склонил голову перед принцепсом и сенатором всех римлян.

[1] Папские базилики — церкви, подчиняющиеся непосредственно папе. В Риме двенадцать таких базилик.