Эпизод 20.

Эпизод 20. 1691-й год с даты основания Рима, 17-й год правления базилевса Романа Лакапина

( 05-06 декабря 937 года от Рождества Христова)

Раздавшийся за окном стук грубых башмаков подвел итог очередному трудовому дню королевы Берты. Монахи аббатства Сен-Сезар завершили комплеторий и спешили разойтись по своим кельям, чтобы успеть вздремнуть хотя бы пару часов, прежде чем matutinum[1] соберет их вновь. Берта в тысячный раз мысленно восхитилась благочестием монахов, не знающим ни покоя, ни отдыха, а заодно дежурно упрекнула себя за леность и сластолюбие собственного тела, неспособного обойтись без долгого сна и скоромной пищи. Она поднялась со своего места, отложила в сторону веретено и сердечно поблагодарила четверых служанок, разделивших с ней сегодняшний вечер. Двум служанкам королева повелела проследовать в свою спальню с тем, чтобы подготовить себе ложе. Двум оставшимся Берта приказала следовать за собой и освещать ей путь.

Коридоры королевского дворца встретили свою хозяйку неприветливо. После жарко натопленного кабинета было не слишком приятно со всех сторон ощущать ледяное дыхание каменных стен. По ходу движения королева по-хозяйски проверила запоры на всех оконных ставнях — за окном безобразничал обычный для этого сезона мистраль[2] и одно-единственное незакрытое по чьей-то неряшливости окно могло очень быстро выхолодить все здание.

Берта спешила навестить перед сном своих детей — спальни их и игровая комната находились на верхнем этаже левого крыла дворца, тогда как королевские спальни располагались в правом крыле. Чтобы не случилось и каким бы сложным или, напротив, легкомысленным не выдался бы день, королева никогда не позволяла себе закончить его, не пожелав прежде своим детям доброй ночи. В первую очередь она ощущала себя матерью, чем королевой, ее забота о своих чадах была трогательной, тотальной и потому быть может даже чрезмерной. Хуже всего обстояло дело, когда кто-то из ее детей заболевал, Берта в этот момент зачастую полностью лишалась способности думать еще о чем-то, кроме как о выздоровлении собственного ребенка. Измену мужа в прошлые годы она перенесла не в пример легче, чем смерть в младенчестве своих первых детей, Юдит и Людовика.

Первым делом королева Берта навестила младшего Рудольфа, которому еще не было и года. В покоях мальчика ее встретила кормилица, которая дала подробный отчет хозяйке о прошедшем дне, начиная от поведения и игр принца и заканчивая его меню и состоянием желудка. После этого королева попросила оставить их наедине, прочла над спящим мальчиком страстную молитву и, по обычаю, зашлась слезами, когда в мыслях добралась до воспоминаний о единственной встречи ребенка со своим отцом. Долгое время после родов лекари не рекомендовали Берте чтобы король виделся со своим младшим сыном, поскольку опасались, что неизвестная болезнь, подкосившая старшего Рудольфа, может заразить младенца. Лишь перед самым отъездом в Санс королю было дозволено взять ребенка на руки и коротко благословить его.

Прежде чем уйти Берта вновь вызвала кормилицу и дала ей наказ на следующий день, ничем не отличающийся от тех, что она произносила той каждый вечер. Далее путь королевы следовал к покоям шестилетней Аделаиды. Берта слегка расстроилась, что девочка к моменту ее прихода успела заснуть. Она вновь пожелала остаться со своим дитем одна, без слуг, и, как только за ними закрылась дверь, начала читать охраняющую от бед молитву матери.

Прошептав заключительные слова, она с умилением стала разглядывать спящую дочь. Аделаида была ее тайной гордостью, ее ответом всем тем, кто по-змеиному упрекал королевскую семью Арелата в заурядной внешности. Уже сейчас глаза гостей Арля восхищенно вспыхивали при виде этого необыкновенного создания Господа, обещавшего со временем расширить до бескрайности пределы представлений о женской красоте. На счастье королевы Берты в те времена не было никаких понятий о телегонии, иначе злые души даже тут нашли бы повод излить свою природную желчь. В самом деле, у кого еще недавно можно было бы видеть эти дивные, белокурые с золотом, волосы, эти озера глаз цвета альпийского неба накануне трамонтаны, эту гордую высокую шею и так рано обозначившийся женский стан? Да, у ней, у той, кто принесла Берте в свое время столько слез, одурачив ее недалекого мужа. Но, — тссс! — это всего лишь игра природы, Высшая воля, и, в конце концов, проявление наших тайных мечтаний, если нам чудится, что образ маленькой, дивной Аделаиды так похож на образ Ирменгарды Иврейской.

Следующим на очереди у королевы Берты был ее десятилетний сын Бушар. В нем королева также утоляла свое тайное тщеславие и находила повод для гордости. Увы, но на сей раз дело касалось не внешности ее ребенка. Напротив, Бушар был очень похож на нее саму, а значит к ряду красавцев причислен быть никак не мог. Зато мальчик с ранних лет отличался удивительной рассудительностью и тягой к учебе. Его родителям не пришлось ломать себе голову в выборе призвания своему сыну. Церковь, в пору признания инициировавшая разрушение многих античных наук, к исходу Темных веков стала средоточием их остатков, на сохранившемся фундаменте которых спустя века цивилизация возродится вновь. Именно в стенах церковных храмов находили применение своим талантам самые образованные люди того времени. Бушар намеревался последовать по их пути.

Ну а заканчивала свой семейный ритуал королева Берта, естественно, на старшем сыне Конраде. Пусть ее сын уже носит корону могущественного королевства, для нее он прежде всего и навсегда ее первенец. Конрад внешне являл собой совместный портрет обоих родителей, лицо его носило черты, как матери, так и отца, а по характеру своему, как и все дети Берты, он был спокойным и трезвомыслящим человеком, за что и получил впоследствии от своих подданных прозвище Тихий. Большинству современников Конрада виделось, что из всех детей бургундского дома он обладал, пожалуй, самыми посредственными способностями, но нам, с высоты прожитых веков, его правление представляется как одно из самых благополучных в Десятом веке. Иногда такое случается, и благополучное правление действительно порой никак не связано с личными качествами правителя. Примеров тому несть числа, в любые времена, включая наше.

Мать застала сына мечтательно развалившимся, не сняв верхних одежд, прямо на собственной постели. Конрад изучал потолок своей спальни и чему-то втайне улыбался. Возможно, своей, так удачно складывающейся судьбе. При появлении Берты он немедленно поднялся и подставил свою белобрысую макушку под материнский поцелуй.

— Сын мой, я надеялась застать вас за чтением, — укоризненно сказала Берта, указав на ворох пергаментов, небрежно сваленных юным королем возле кровати.

— У меня в темноте от чтения начинают болеть глаза, — попробовал оправдаться Конрад, — я читаю днем.

— И где вы сейчас, сын мой?

Конрад слегка замялся.

— На второй книге Царств, матушка.

— Ваш брат Бушар уже читает откровения пророков.

— Но моему брату не приходится тратить полдня на разбирательства дел Церкви и королевства.

Берта, удовлетворившись находчивостью сына, снисходительно кивнула.

— Я знаю как вам помочь, сын мой, догнать вашего ученого брата. У меня к вам серьезный разговор.

Сын выжидательно уставился на мать. Та, вздохнув, начала:

— Мне кажется, нам надо согласиться поручить управление королевством нашему доброму соседу, мессеру Гуго и наградить его титулом сенешаля[3].

Конрад ничего не сказал, но на его лице отразилось удивление.

— Посудите сами, сын мой. Только за первые месяцы вашего правления королевство Арелат трижды сотрясали войны. Наши соседи и враги пользуются вашей неопытностью и юностью. Вам нужен человек, одно имя которого будет останавливать ваших недоброжелателей в их корыстных намерениях. Я с этим, как видно, не справляюсь.

— Но мы ведь назначили мессера Гуго нашим советником.

Берта вновь вздохнула.

— Этого мало, сын мой. Мессер Гуго помогает нам по зову своего доброго сердца, а также в силу того, что не так давно он был хозяином здешних земель. Пойми, такие правители, как он, желают достойной награды своим делам.

— Но, матушка, как далеко мессер Гуго может зайти в своих желаниях? Не слишком ли это опасно для нас?

— Если бы у него было темное желание против вас, сын мой, он уже давно осуществил бы его. Его дружина уже несколько месяцев находится в Арле, но ни разу его воины не выказали враждебных намерений к нам. Вместо этого Гуго и его воины только помогают нашему королевству. Они разбили язычников…

— Я получил письмо от графа Алерама, в котором он сообщил, что в рассказах мессера Гуго похвалы себе гораздо больше, чем числа поверженных врагов.

— Отчего же граф Алерам не справился с ними сам? Попрекать других много проще, сын мой, чем что-то сделать самому. Кроме того, не забывай, что, помимо венгров, Гуго утихомирил тяжбу между Карлом-Константином и Эдом Вексеном, а вот теперь помог успокоить Раймунда Руэргского.

— Но он же не прогнал графа Руэрга прочь!

— Потому что, не все нужно решать мечом, сын мой. Притязания графа Руэрга на земли Араузиона были законны, я сама видела манускрипт, подтверждающий его права. Я благодарна мессеру Гуго, что он нашел выход из опасного конфликта, в котором наше королевство могло быть вовлечено в войну с самим аквитанским герцогством.

— Граф Раймунд захватил Араузион и теперь сидит там, как будто это его владение.

— Он уйдет оттуда и откажется от своих требований, как только будет заключен брак с племянницей мессера Гуго и как только вы, ваше высочество, примите от него вассальную присягу верности, как от графа Арльского.

— И когда это все произойдет?

— Как только вы, ваше высочество, вместе со мной прибудете в Араузион. Я получила сегодня письмо от мессера Гуго и графа Раймунда с просьбой об этом.

Оскорбленный Конрад даже вскочил с постели.

— То есть как? Вассал приказывает сюзерену прибыть к нему?

— Не приказывает, а просит.

— Сути это не меняет. Сюзерен не может приехать по прихоти вассала, каким бы заслуженным или оскорбленным тот не был.

Берта ничего не сказала. В душе она была со своим сыном согласна.

— Отчего, матушка, мои вассалы не могут сами приехать в Арль?

— Мессер Гуго объясняет это тем, что до сего дня граф Раймунд в ваших глазах продолжает оставаться сеньором, вторгшимся на ваши земли. А, стало быть, пребывающим с вами в состоянии войны.

— То есть граф Раймунд боится приехать в Арль, а нам с вами нечего бояться, если мы поедем в Араузион?

Берта мысленно восхитилась разумом сына.

— Вы совершенно правы, сын мой. Но графа Раймунда успокоит ваш указ о возведении его в сан графа Арльского.

На лицо Конрада легла тень упрямства. Сейчас он был очень похож на своего отца.

— Этот титул он получит, когда совершит оммаж в Арле. И никак иначе.

У Берты не было аргументов сломить волю короля. Она, собственно, и не стремилась их искать.

— А как быть с браком графа Раймунда и графини Арльской? — осведомилась она.

— Ну этому мы помешать не в силах. Даже если бы хотели.

— Они прислали нам приглашение почтить вниманием их свадьбу. На нашем приезде настаивает и мессер Гуго. Таинство освящения брака состоится в это воскресенье, в Соборе Богоматери из Назарета.

Но Конрад уже был полностью во власти собственного упрямства.

— У меня нет желания присутствовать при этом. Я не хочу их всех видеть.

— Смилуйтесь, сын мой. У меня нет возможности отказать мессеру Гуго в его просьбе. Наша семья слишком многим обязана ему.

— Что ж, тогда поезжайте без меня. А мне будет спокойнее в Арле, когда подле меня моя охрана, мессер Ардуин Глабер и его люди.

Берта в который уже раз тяжело вздохнула. Признаться, она также не испытывала желания ехать в Араузион. И дело даже не в испортившейся декабрьской погоде. Как-то само собой выходило, что она с каждым днем становилась все более должна этому Гуго, что она должна как-то соответствующим образом привечать все заботы и старания последнего, даже если интуитивно, наощупь, чувствовала в этих заботах клейкую вязь искусно свитой паутины. Может и к лучшему, если ее сын останется в столице, ведь действительно настойчивость Гуго и этого, неожиданно свалившегося на них, графа Раймунда выглядит очень странно и подозрительно. Пусть Гуго до сегодняшнего дня ничем не заслужил упреков, не стоит забывать всю предысторию взаимоотношений бывших соседей.

— Я так понимаю, сын мой, что мое предложение о передаче управления делами королевства мессеру Гуго также будет вами отклонено?

— А вы, матушка, действительно хотите, чтобы мессер Гуго распоряжался бы здесь всем? И чтобы я поступил так, как в моем возрасте базилевс Константин, отдавший власть своему тестю Роману?

И вновь ее сын был абсолютно прав. Такого желания у королевы не было и быть не могло.

— Пример Константина показывает, что куда проще передать власть, чем потом вернуть ее себе по достижении необходимого возраста. Августу Константину уже далеко за тридцать, но всем в Константинополе по-прежнему заправляет Роман Лакапин.

— Вот видите! — торжествующе воскликнул Конрад.

— Да, и во всех императорских указах имя Константина следует за именем его тестя, правда перед именами многочисленных отпрысков Романа.

— Слабое утешение. Меня бы оно не устроило.

— Но, с другой стороны, Роман правит так твердо и мудро, что от этого выигрывает и сама империя греков и даже сам Август. Будучи надолго освобожденным от рутины государственных дел, он потратил это время с пользой для себя и, говорят, изрядно поднаторел в постижении наук. Хороший управитель никогда не помешает даже опытному владыке, сын мой. А юного отрока, взявшего корону, предупредит о многих ошибках.

— Если только он сам в этих ошибках не заинтересован.

Мать одарила сына взглядом неподдельного восхищения. Ее Конрад стал совсем взрослым.

— Вы будете великим правителем, мой сын.

— Только, если вы научтите меня вашей мудрости, матушка. Никому иному, кроме вас, я не доверю своих земель и подданных.

* * * * *

Спустя пять дней Гуго Арльский и граф Раймунд с трудом сдержали свое разочарование, когда в ответ на их приветствия королевскому кортежу, прибывшему в Араузион, поклоном их удостоила одна лишь королева Берта. Лицо графа Руэргского немедленно залила краска гнева и он, рыча изголодавшимся шакалом у которого из пасти вырывают мясо, потребовал немедленных объяснений от Гуго. Тот, внешне стараясь сохранить хладнокровие, вымолил у Раймунда согласие перенести непростой разговор на вечер, а сам немедленно потребовал к себе графа Сарлиона. События пошли по незапланированному сценарию, но Гуго Арльский не был бы Гуго Арльским, если бы у него не было варианта про запас.

[1] Matutinum (лат.) — полуночная литургия

[2] Мистраль — сильный северо-западный ветер в Провансе.

[3] Сенешаль — До конца 12 века высшая придворная должность в феодальных франкских и бургундских владениях. После 1191г. за сенешалями оставили только функции судебных исполнителей.