Мнение Чепурного Сергея - часть третья: "Пустота не умеет прощать", "Падение","Они", "...И его мотоцикл"

Пустота не умеет прощать

Этот рассказ снова заставил меня вспомнить уже прочитанные конкурсные произведения —

«…И его мотоцикл» и, как ни странно, «Работу мечты». Я постараюсь объяснить, что я имею в виду.

Впечатления от рассказа примерно такие же, как от «Мотоцикла». То есть: написано уверенно, мастерски, хорошо, местами даже отлично (да, я про описания сцен бреда Лавра и не только про них). Есть атмосфера, есть некое бессознательное втягивание в неё, когда начинаешь сопереживать даже такому картонному персонажу, как Лавр (и кажется, у меня даже есть объяснение, почему он такой картонный); те эпизоды, где путается бред и явь, выписаны замечательно… Этому рассказу изрядно досталось и от комментаторов, и от судей, и, как мне кажется, не всегда справедливо, так что тут я сначала немного побуду адвокатом.

Автора упрекали, например, в том, что не прописана мотивация убийства. Как мне кажется, она тут и не нужна. Ещё со времён Достоевского известно, что самый лёгкий путь подчинить себе человека — это заставить его пойти на преступление (да, всё правильно, я сейчас говорю про «Бесов» и убийство Шатова). Для той организации, которая изображена в рассказе, дать первым заданием убийство близкого человека — вполне логичное задание. И если Лавр по доброй воле пошёл в секту, значит, морально он был готов выполнить это задание, братья его лишь подтолкнули к этому. По-хорошему, тут нужна не мотивация как таковая, а предыстория — почему Лавр попал в секту — и тут я соглашусь с замечанием СЕНа: этой предыстории тут не хватает. Тем более что её можно было бы дать и одним абзацем, как флэшбек.

Что до картонности Лавра, то тут, как мне кажется, имеет место роль героя как символа теперешнего поколения. Он как человек может быть любым — для автора важен не его внутренний мир, интеллект, душевные качества и т.д., а важна его готовность на убийство, на внушение, на податливость в обмен на то, что понимается под словом «свобода» (кстати, этот мотив тоже роднит Лавра с некоторыми героями Достоевского). В общем-то, причины всего этого, может, и не столь важны, потому что если автор интересуется причинами, значит, видит в своём герое шанс на спасение. Тут причины готовности не указаны — значит, Лавр обречён изначально, и ему уже никакая терапия не поможет. Единственное, что тут можно поставить в упрёк автору — это некую изначальную заданность черт характера и душевных качеств его героя, но в то же время если бы мы имели перед глазами характер в динамике, этот упрёк был бы справедлив. Тут мы имеем статичность, символизм — и я не знаю, насколько упрёк этот может быть справедлив в данном случае.

Таким Лавр рисуется лично мне в первой половине рассказа. А вот во второй… И дальше я начну автора ругать. Правда, не сильно, но тем не менее…

Всё дело в том, что поведение Лавра с психиатром Зельдиковым полностью противоречит тому образу, который автор так старательно лепит в первой половине. Всё-таки мне думается, что после убийства Ионы Лавр должен быть опустошённым и потерянным, а вместо этого он устраивает психиатру истерику, пытается «качать права», как будто не он убивал Иону и не сидел в яме с кровью и трупами. А главное, финал — убийство психиатра — автор мог бы оставить точно таким же, только обставить всё это по-другому: заменить истерику Лавра тихим, с улыбочкой и каким-нибудь шепотком безумием, а публичное поругание над трупом — таким же тихим выволакиванием трупа на площадь и уходом Лавра в никуда с явно прослеживающейся тенденцией к самоубийству, потому что другого выхода у него нет. Но — без этого громогласного «Братья, я принёс вам свободу!» Автору зачем-то понадобилась громкость, в то время как в конце нужна была тишина. Это, наверно, и была бы та настоящая драма, о которой говорил СЕН. Может быть, у автора для этого были какие-то свои причины — я готов это допустить. Но с точки зрения художественной, литературной правды это выглядит… ну скажем так, не совсем убедительно. А могло было бы быть и впрямь очень здорово — действительно так, как заявлено в названии. Потому что, как мне кажется, главный герой рассказа вовсе не Лавр, а пустота. Но это только обозначено автором, а до конца почему-то не доведено.

Бросилось в глаза ещё кое-что по мелочи.

«Пути назад уже не было. Только сейчас он осознал это со всей отчётливостью и улыбнулся своим мыслям, отрешённо глядя в тонированное окно автомобиля». Зачем ему улыбаться? Разве его душевное состояние и положение, в котором он оказался, предполагает возможность улыбки? Если она горькая или ещё какая-либо, как мне кажется, имеет смысл об этом написать.

«Страшная вонь и холод — первое, что почувствовал Лавр, открыв глаза. Первым, что почувствовал Лавр, был ветер». С учётом первого предложения ветер уже не может быть первым, что почувствует Лавр.

Немного не верится в ту кровь, которая прямо-таки течёт в комнату, где находится Лавр. Неестественно это, неправдоподобно: ну где возьмётся столько крови, чтобы ею наполнять яму? В этом месте мне и вспомнилась «Работа мечты»: слишком наляписто и грубо, как будто нарочно выписано — и этот момент, и некоторые другие. Но если в «Работе» хоть можно было попытаться понять причины такой нарочитости и грубости, то в этом рассказе я, сколь ни старался, так этого и не понял. А ведь какая-то причина должна быть…

Про такую мелочь, как пропущенные запятые, я уже не упоминаю, а про сердце в правой стороне груди вместо левой сказал уже Евгений Берман.

Вывод. Автору явно не хватило объёма для реализации задуманного. Наверно, поэтому и рассказ получился таким странно-неровным, многообещающим и немного разочаровывающим, тонким и грубым, даже почти пошлым в своей грубости, естественно-страшным и неестественным одновременно. Не знаю, этого ли эффекта добивался автор, но рассказу подобная смесь, наверно, больше навредила, нежели принесла пользу.

Постскриптум. А концовка всё-таки не так однозначна, как показалось некоторым комментаторам. Вовсе не факт, что Лавр убил Учителя — на это намекает последние две реплики рассказа. Может, это ему (Лавру) лишь показалось?..

Падение

Ещё один рассказ, напомнивший мне переводное произведение — на сей раз из английской готической литературы. Но если в «Мотоцикле» это выглядело по-своему гармонично и захватывающе, то здесь… Мне не хочется обидеть автора излишне резкими выводами, поэтому я просто ограничусь некоторыми примерами.

1. Странное и неуместное употребление вводных конструкций, которые не только утяжеляют повествование, но и придают ему вместо якобы предполагавшегося оттенка разговорности (как мне кажется — иной причиной их употребление я объяснить не могу) ощутимый налёт бюрократизма и официальности. «Но, как уже упомянул, я не падал, я плавно скользил вниз, и поэтому смог изучить этих странных существ подробно» (и это я не обращаю внимание на внезапно проснувшееся в герое рассказа любопытство естествоиспытателя. Вот если положить руку на сердце, сильно ли человек, оказавшийся в такой ситуации, будет поглощён рассматриванием каких-то странных существ, которые его не трогают — и слава Богу?) «Проход, высокий и арочный, как я уже сказал, был коротким и скорее напоминал просторную нишу». «Очнулся я в полете, точнее в парении». Ну и так далее.

2. Очень странная структура предложений, заставляющая думать, что временами автору-переводчику помогал гугл-переводчик. «Я, отступив назад, поднял голову и скользнул взглядом по окнам». «Я, прислушавшись, подумал». С другой стороны, там, где автор не даёт гугл-переводчику слишком много воли, получается вполне себе вменяемый текст: «Осмотревшись, я заметил проход». Значит, синтаксис русского языка автору знаком, и он умеет с ним обращаться. Отсюда вопрос: автор, зачем надо было брать себе в помощники такого ненадёжного товарища?

3. Обилие местоимений «Я», «она». Оно просто не смотрится. Я понимаю, что невозможно писать от первого лица и не употреблять это местоимение, но, ей-же-ей, не в каждом предложении! Для чего существуют такие достижения цивилизации, как сложные предложения с глагольным перечислением, всякие причастно-деепричастные обороты и т.д.? Есть ещё и повторы, но о них хорошо сказал Евгений Берман.

4. Некоторые неуместно употреблённые слова. «Меня будто насильно «выдрали» из мира на краткий миг». Выдрать можно волосы у подруги или шерсть у кошки, но в применении в общем к человеку как представителю «Хомо сапиенс» можно употребить только «выдернули» (и можно даже без «насильно»: и так будет понятно, что это без воли героя произошло). «Совершая бесцельный променад, я не следил за временем, да и, честно признаться, ощущение времени почти стерлось». Тут, конечно, понятно, что автор имел в виду обычную прогулку, но вот что говорит по этому поводу хотя бы даже Википедия: «В современном значении — место для пеших прогулок, часто вдоль берега водоёма (особенно в больших городах). Сегодня в русском языке вместо «променада» всё чаще используется выражение «пешеходная зона» То есть, променад — это такой архаизм-архаизм, что страшно даже об этом подумать (как, собственно, и словечко «сие». Я с трудом могу представить себе современного автора, употребляющего это слово не в ироническом значении). «Хозяин вывески — кто он, я не ведал — обращался ко мне». У вывески есть хозяин? А я-то, наивный, всегда думал, что у вывески может быть лишь тот, кто её написал — то есть, автор…

Отдельно хочется остановиться на этом предложении: «Я, между прочим, вспомнил, что по нерасторопности забыл брегет дома, поэтому мог лишь сказать, что сейчас около шести часов вечера». Во-первых, зачем надо было обязательно упоминать о марке часов — это что, намёк на статус героя? А к чему он? Это ему что-то дало? А если бы он носил часы завода «Красный богатырь», это бы его как-нибудь уберегло от падения в старом доме? Во-вторых, что означает «между прочим»? К чему оно вообще употреблено тут? В словаре сказано: «между прочим — 1. Попутно; 2. Синоним слову «кстати» (вводное слово)». Есть ли какая-либо потребность в этом предложении для того, чтобы употребить это слово? В-третьих, что именно заставило героя вспомнить, что он оставил свой брегет дома — пролетевшая мимо летающая тарелка, разыгравшиеся магнитные бури или что-то ещё?

5. С чего-то вдруг автор в описании женщины, встретившей героя в шахте, меняет грамматическое время. Это для чего делается? Какой в этом высший смысл?

И это всё — только начало, автор… К чему был этот исторический экскурс в сторону весьма знаменитого адреса, по которому когда-то ездил Иван Грозный? И если речь идёт о современности, то откуда на этой улице возьмутся наследники Шуваловых, Юсуповых и Голицыных, если та же Е. В. Шувалова (последняя из рода, насколько я могу судить) во время революции и гражданской войны уехала из Ялты за границу, и её судьба неизвестна, а бывший особняк Шуваловых известен как «Дом дружбы» (то есть, там не живут)? Все прямые наследницы (не наследники, князья там и графья) Юсуповых живут за границей. Единственные, кто могли бы так подшучивать над героем, были бы Голицыны, но вряд ли это было бы к лицу, предположим, одному из организаторов РДС, члену Союза художников СССР и Союза журналистов СССР, сопредседателю Земского Движения, члену Президиума всемирного Русского Национального Собора, члену Президиума Международного Пушкинского общества, почётному члену Императорского Православного Палестинского общества и члену Политического Консультативного Совета при Президенте РФ князю А. Н. Голицыну, родившемуся в 1932 году и до сих пор здравствующему в Москве. А уж его дочерям (не наследникам-графам) — и подавно. Так что, автор, если Вы хотели потрясти читателей историческим контекстом своего рассказа (или зачем ещё Вы это всё писали), то тут Вы, увы, сильно промахнулись. И почему вообще герой решил, что именно кто-то из их отпрысков решил с ним так поиграть?

Имеются проблемы с логикой в повествовании.

1. «Бодрым шагом, помогая при ходьбе тростью, я быстро пересекал улицы до тех пор, пока один странный предмет не привлек мое внимание. Шаг мой замедлился. Вначале я даже удивился тому, что это привлекло внимание, ведь вывески на освещенных улицах были везде». Где в тексте было сказано, что речь идёт о вывеске, если говорится лишь о «предмете»?

2. «Еще не осознавая до конца, чем же увлекла сия вывеска, я приблизился к ней.

Вывеска оказалась металлическим квадратным листом в локоть длинной. Он, то есть лист, видимо, был покрыт белой краской, но не это смутило меня, когда я полностью сосредоточился на нем, а смутило содержание надписи. Содержание было простым, и от этого еще более пугающим. Хозяин вывески — кто он, я не ведал — обращался ко мне. Именно ко мне. Ошибки не могло быть. Я несколько раз со смешанным чувством удивления и тревоги прочитал свою фамилию, имя и отчество и далее — просьбу следовать по определенному адресу.

Надпись была красного цвета и написана наспех от руки. Я подошел ближе — вывеска висела на уровне глаз — и перчаткой потер букву».

Он же уже к ней приблизился в первом предложении. Подойти ещё ближе — означает впечататься носом прямо в вывеску-лист. В этом случае ему и перчаткой не надо букву тереть — достаточно носом потереться о надпись…

3. «Желтые блики плясали то тут то там и, видимо из-за них, я и не заметил женщину. Она сидела на диване, не шевелясь, отчего сливалась с комнатой. Она будто была частью комнаты.

Я заметил ее уже подходящей».

Если герой заметил женщину уже подходящей, то как тогда он перед этим может говорить о том, что она сидела на диване? Она могла там делать стойку на голове, если герой её не заметил? — теоретически могла. Так когда же он её заметил?

4. «Та вывеска не случайна, вы ее заметили, значит так и должно было случиться. Это не судьба. Это закономерность. Поэтому я не верю в судьбу».

Автор, чем, по-Вашему, в контексте Вашего рассказа судьба отличается от закономерности, если это не случай? Или для Вас «случай=судьба»? Потому что если «так и должно было случиться», значит, это судьба, и это Вам любой фаталист скажет.

5. «Какое женское вам по душе?» Женское — что? Бельё?

6. «Я сделал шаг и споткнулся. Краем сознания, падая, заметил, что мертвый свет крохотных фонарей погас. Я упал неудачно. Ногу ненадолго стянуло болью. Боль прошла и, осмотревшись, я заметил светло-серый призрак впереди — парадная лестница. С трудом приподнявшись, опираясь на трость, я решил повернуть назад».

С чего это он решил повернуть назад, если он увидел парадную лестницу впереди? Если тут имеется в виду, что после падения героя волшебным образом перенесло прямо ко входной двери, то об этом надо было написать прямым текстом, а не заставлять читателя гадать, кто куда упал и кто где оказался. И к слову: «споткнуться» — не всегда означает «упал». Если надо, чтобы герой упал, значит, так и надо написать в том же предложении, где он спотыкается.

И это не считая запятых, которых то перебор, то недобор… Финал, кстати, вполне можно было бы закончить эффектным многоточием — но это так, на будущее.

Немного непонятно, с чего это вдруг герой поспешил назад, когда у него появилась возможность разузнать, что это за дом такой и что это за женщина, которая его встречает в шахте/подземелье/подвале? Тут можно было бы хорошо поиграться с идеей, причём потенциал есть: женщина не зря намекнула герою, что она о нём знает достаточно много. Но фантазия автора в этом пункте явно подвела… Создалось такое ощущение, что автор дальше просто не знал, о чём ему писать.

Всё, написанное мной выше (кроме последнего абзаца) называется одним страшным словом: «вы-чит-ка». Рассказ не просто невычитан — он написан так, что если его вычитывать, то это означает полное его переписывание. И за всем этим невычитанным лесом, который сам по себе является готическим и способным напугать, совершенно теряется то, о чём, собственно, сей рассказ. Может, поэтому уважаемые судьи и некоторые читатели и решили в конце концов, что он — ни о чём?

Надеюсь, я всё-таки не сильно огорчил напоследок автора своим разбором…

Они

Начну с приятного — мысль хорошая.

Теперь о неприятном.

«Я, мои сестры и братья оказались в странном месте» — вот это больше похоже на начало какой-нибудь объяснительной записки, адресованной начальству, нежели на начало литературного произведения. И это ощущение усугубляется другими подобными канцеляризмами: «Первое на что я обратил внимание — запах. Он был резким, противным и удушающим». Во-первых, эти два предложения вполне можно было бы сделать одним (тогда бы усилилась эмоциональная составляющая не только этого предложения, но и всего отрывка), а во-вторых, оборот «обратил внимание» вполне подлежит замене. Вы же пишете от первого лица, не от третьего. Значит, рассказ изначально подразумевает львиную долю впечатлений, изложенных эмоционально окрашенным языком (кстати, временами он у Вас присутствует, и довольно-таки неплохо вписывается в общую атмосферу рассказа). Зачем же снижать накал такими вот канцелярно-бюрократическими оборотами?

Пройтись по тексту таким образом («Я решил, что что-то противоестественное случилось с ними…», «Мне каким-то чудом удалось сохранить естественное положение: я стоял» и т.д.) — и уже полдела будет сделано.

Далее: реплики «брата», а в особенности его монолог. Пока это — нечто среднее между сентиментальностью и книжностью. Его речь выписана так, будто он читает лекцию о мироустройстве. А сама ситуация-то предполагает уместность и, главное, нужность такой лекции? Всё это можно было бы сказать намного более ёмко и напряжённо — тогда бы оно соответствовало тому положению, в котором оказались герои. Речь главного героя звучит намного живее, но некоторые авторские слова её изрядно портят (« — Да, — но мой голос прозвучал неуверенно»). Попробуйте заменить авторскую реплику чем-то вроде « — Н-ну…д-да…» (или чем-то в этом духе) — сильно изменился смысл? То есть, тут тоже есть над чем поработать.

Теперь концовка. Ладно, Бог с ним, с этим «побегом из Алькатраса» — в конце концов, какие только мысли от отчаяния не придут в голову не только людям, но и ёлкам. Поверить в это можно, если проникнуться общей концепцией рассказа. Я хотел бы обратить внимание на другое: «Он ударил по тормозам, заметив, что впереди сосна падает на дорогу. Огромная вековая сосна, будто, вываливаясь, выходила из леса». Лично у меня тут сразу возникает вопрос: это имеется в виду одна и та же сосна или две разные? Потому что последовательность предложений такова, будто речь идёт о двух соснах: одна падает на дорогу (ни дать ни взять боец штрафного батальона, бросающийся со связкой гранат под немецкий танк), а вторая в это время выходит из леса, будто вываливаясь (ну, продолжая аналогию, можно предположить, что это — командир заградотряда, который хочет убедиться в том, что штрафник не дал дёру и заодно в том, что танк всё же подорван. Ну и потом, надо же кому-нибудь произнести громовым голосом в духе И. В. Сталина «За братьев и сестёр моих!» — не штрафнику же подобные речи толкать…). И всё это на фоне разворачивающийся дороги, как подметил один из комментаторов… А теперь, автор, прошу Вас убедить меня в том, что речь тут идёт всё же обо одном и том же дереве.

Все эти недочёты касаются техники. Теперь немного о наполнении. Если не обращать внимания на некоторую подспудную назидательность и агитпроповость, то наполнение — вполне себе симпатичное и вызывающее отклик. Единственное, во что с трудом верится — это в слова ели «Их видят все, но никто не знает их настоящего предназначения. Может, их предназначение в том и заключается, чтобы собирать нас в тесные пространства, а потом…» В среднем ель может прожить до 250-300 лет, бывает, что и до 600 лет (а «Старому Тикко», например, которым так гордятся в Швеции, вообще 9550 лет). И если учесть существование в мире рассказа старейшин и мысль о единстве всех живых организмов (в данном случае елей, на что намекает название «братья и сёстры»), невольно возникает вопрос: это что же, за сотни лет так никто и не смог узнать, в чём настоящее предназначение людей в глазах деревьев? А о чём же тогда могут говорить старейшины? А как же тогда быть с идеей о передаче информации через ноосферу от живого к живому (в данном случае от дерева к дереву) — той самой идеей, которая отчётливо просматривается в концовке рассказа (иначе как бы сосны узнали о том, что именно в этом грузовике везут свежесрубленные ёлки)? Тут мне видится весьма крупное логическое противоречие или такая же крупная непродуманность как для рамок небольшого рассказа. Как и вот в этом месте:

«старейшины говорили, что их предназначение убивать нас, но чтобы это не выглядело как простое убийство, они придумали ритуал. Он совершается раз в год. Зимой. В одно и то же время. Это, говорили старейшины, похоже на жертвоприношение. Вот все знают о Всевидящем. Это наш бог. Так вот, они не поклоняются ему. У них иной бог. Бог, жаждущий смерти. Я забыл, как он называется. Очень сложное название. Раз в год они приходят за нами, лишают нас корней, основы, всего того, на чем зиждется наша жизнь. Они приносят нас в тесные места, оплетают наши тела оковами. Оковы красивы. Ну как же, ритуал все-таки, должно быть все красивым. И вот, ты стоишь в оковах, которые мерцают и светятся, а чтобы ты дольше жил, дают пить».

С учётом того, что сказано выше («мы никогда не выберемся отсюда» и прочее) напрашивается ещё один неудобный вопрос: откуда старейшины-то всё так хорошо знают, если им, по большому счёту, не от кого узнать нечто подобное? Или как получается: о судьбах елей они знают, а о предназначении человека хотя бы в собственном представлении — нет? За сотни лет-то? Что-то тут явно одно с другим не вяжется.

Хотя это можно было бы очень красиво обойти: достаточно было просто ввести в разговор упоминание о выброшенных ёлках и о том, какими они выглядят в глазах их живых сородичей — и уже половина алогичностей была бы снята.

Итак, вывод: рассказ написан в спешке. Автор явно увлёкся морализаторством и агитацией в духе гринписовских активистов в ущерб самой обычной художественной логике. В итоге рассказ превратился в нечто среднее между слезовыжимательной историей с хэппи-эндом и нравоучительной сказкой на ночь. При всём этом пары хороших слов он всё же заслуживает. Да, мистики в нём нет никакой, хоррора, возможно, тоже (но тут всё зависит от того, что каждый читающий понимает под этим словом), но психологический триллер из него можно было бы сделать вполне приличный. Для этого надо, как мне кажется: убрать всю воду; до конца продумать спорные и скользкие моменты; убрать канцеляризмы-бюрократизмы; сделать в итоге так, чтобы рассказ напоминал собой пружину. Где надо — усилить эмоции и экспрессию (только желательно бы не впадать при этом в истерику); где надо — ограничиться краткими, словно бы обрубленными размышлениями… То есть, как и в первом рассказе, всё дело в балансе.

Что самое интересное: все эти зёрна в рассказе есть, автор просто по какой-то причине их не развил. Не смог ли или не захотел — это уже вопрос другой.

… И его мотоцикл

Рассказ оставил в общем благоприятное впечатление прежде всего манерой написания. При всех отечественных реалиях меня не отпускало ощущение, что передо мной — не оригинальное произведение, а вполне добротный перевод из западной (читай «американской») контркультурной литературы. Вот есть в нём что-то и от Хантера Томпсона, и от Терри Саутерна… Может, виной тому тема и сюжет, может, синтаксис и стиль, может, композиционное построение рассказа и несколько отстранённое повествование или временами прорывающийся разговор автора с читателем («А вы ещё спрашиваете, существует ли телепатия…») — но всё это в итоге оказалось очень близким и нашедшим отклик, за что автору большое спасибо.

Тем более обидно было, когда взгляд цеплялся за всякие мелкие огрехи. Они были именно что мелкие, но на фоне всего качественного и положительного выглядели как соринки в глазу: вот что-то есть, а что — непонятно. Про несколько топорное представление героев уже было сказано, я к этому могу добавить лишь такое же топорное пояснение слова «конюшня». Сейчас это — чистой воды пояснялка, место которой — в конце рассказа в разделе «Примечания». А можно было сделать так, чтобы она гармонично вписалась в текст.

Царапнуло начало. «Шесть мотоциклистов двигались по Киевскому шоссе в сторону Москвы» Это было бы уместно в какой-нибудь военной прозе 60-х годов ХХ века, но автор не её пишет. Тогда откуда взялся этот кусок?

Бросилось в глаза злоупотребление автором словом «просто». Оно придаёт рассказу совершенно ненужный оттенок разговорности, причём даже какой-то извиняющейся разговорности. Примерно на таком уровне: «Мама, пожалуйста, не ругайся, я просто хотел помочь помыть посуду, а в результате разбил три тарелки, потому что не удержал их в руках — ну скооользкие они были очень…».

Вот на это обратил внимание:

«Он придет», — сказал снизу чей-то безжизненный голос.

Это специально оформлено как косвенная речь, заставляющая предположить изложение чужих мыслей, внезапно зазвучавших в голове Джимми, или всё же это — ошибка автора, которая потом повторилась ещё раз?

Кое-где мысль как будто не дописана — например, тут:

« — Приветствую, — сказал человек с чемоданом. — Что тут…

Медведь не дал ему договорить. Санитары вздрогнули, едва не выронив носилки».

Чем именно не дал ему договорить Медведь? Я понимаю, что есть вещи, которые подразумеваются и так, без лишних пояснений, но вот в подобных местах они оставляют ощущение крайней небрежности и совершенно не прибавляют плюсов ни автору, ни рассказу. Необязательно было в красках расписывать, как кричал умирающий байкер, достаточно было дописать предложение про санитаров (в конце концов, можно подумать, что они вздрогнули не от крика, а от увиденного). И, кстати, совершенно не верится в это «Приветствую». Не та обстановка и не те обстоятельства, чтобы так вальяжно приветствовать кого-либо на пустой дороге. Я даже вообще сомневаюсь, что в той ситуации кто-то наподобие врача «Скорой помощи» стал бы соблюдать правила вежливости.

Все эти придирки могут показаться мелочью, но ведь и сам рассказ как форма литературы не предполагает большого объёма. И такие мелочи очень царапают, особенно при внимательном чтении.

Но есть и кое-что крупнее увиденной мной мелочёвки. Например, совершенно непонятен эпизод с появлением братков. Во-первых, перед этим описаны две расправы с дальнобойщиками, которые учинили именно Швед, Джимми и их товарищи. С чего тогда, извините за выражение, устроенный ими кипиш по поводу остановленного на «киевке» грузовика, двух трупов и фраза Шведа «Кто-то под нас работал»? С чего вдруг такой резкий и нелогичный перескок на совершенно другой эпизод (ведь по инерции-то думаешь, что речь идёт об одном из вышеописанных моментов)? Во-вторых, где в тексте было сказано, что они договорились не соваться на Киевское шоссе? И почему они вдруг решили туда не соваться, если это было бы, кстати, вполне логично (а ещё более логично, если уж на то пошло, подкарауливать дальнобойщиков как раз в том месте, где погиб байкер)? В-третьих (и, наверно, в-самых интересных), с чего байкеры решили, что фуры были не ничейные — об этом тоже было написано в «Комсомольской правде»? С указанием имён или, по меньшей мере, кличек братков? Что-то тут явно не то… Если тут речь идёт о совсем другом эпизоде, то его надо было ввести не так топорно и прямолинейно. А то читаешь про одно — и тут — бац! — уже другое. Нелогично-с.

Не согласен с наркотой, которую автор решил зачем-то ввести в рассказ. Со ссылкой на одну свою знакомую, которая байковала в далёкой юности, могу с уверенностью сказать: байкеры никогда не употребляли наркотики — даже в те благословенные времена, когда ЛСД кушали все, кому только было ни лень, а марихуаной баловались даже члены английской королевской семьи. Пиво — это да: пиво — это святое, и чем его больше, тем лучше для байкера. Простой пример: когда Мик Джаггер устраивал свой печально известный фестиваль в Альтамонте и нанимал для его охраны «Ангелов Ада», то в качестве гонорара их лидер Сонни Баргер попросил лишь «столько пива, сколько они смогут выпить». Но ни о какой наркоте речи не шло никогда — достаточно почитать хотя бы «Ангелы Ада» того же Хантера Томпсона, а уж он-то знал, о чём писал… То, что их часто обвиняют в торговле наркотиками, ещё не значит, что они их употребляют. Так что тут — большой минус по матчасти.

Кстати, с «фальшивой кожанкой» тоже ничего непонятно (но об этом уже хорошо сказала Чайка).

Ещё один нюанс — не то, чтобы совсем критический, но всё же:

«Он помнил, как они засекли фуру, как та съехала на обочину, как водитель, высунувшись из кабины, обматерил их и велел убираться с дороги, как Гиллан пел «Дым над водой»… так непривычно — не должны дальнобойщики слушать подобную музыку…»

Для справки: ранние альбомы группы «Лед Зеппелин» входят в число альбомов, наиболее часто слушаемых американскими дальнобойщиками. «Дип Пёпл» в этом смысле мало чем отличается от «Лед Зеппелин», поэтому утверждение о том, что «не должны дальнобойщики слушать подобную музыку», вызывает как минимум желание поспорить. Тут уже одно из двух: или надо конкретизировать, какие именно дальнобойщики такое не должны слушать, или вообще не писать подобное.

Что ещё можно сказать по поводу рассказа… Наверно, соглашусь с теми, кто выражал недоумение по поводу количества байкеров. Почему именно восемнадцать, а не, скажем, двенадцать (многозначительное число было бы, кстати) или тринадцать? И зачем их так много? А вот про смену фокала даже затрудняюсь что-либо определённое сказать. Сам по себе приём интересный, придавший рассказу даже некую глубину и возможность посмотреть на байкеров глазами дальнобойщика, но в то же время он явно внёс дисгармонию. Имхо — для баланса не мешало бы ввести в рассказ ещё одно нечто подобное и посмотреть, как оно выглядело бы в общем, так что тут я, наверно, воздержусь от каких-либо оценок.

Вывод: весьма достойная попытка, которая выглядела бы намного более круто и здорово, отнесись автор более ответственно не только к матчасти, но и к манере подачи. Впрочем, это всё легко исправимо — достаточно немного внимания, усидчивости, терпения… Не мне, в общем, говорить. Да, и если в половине мест заменить слово «мотоциклисты» на «байкеры», рассказ только выиграет. Можете мне поверить.