Дочь Евы (Вербовая Ольга)

Мы с мамой прилетели в Салоу в последний день августа. Мама первым делом отправилась на пляж купаться. Мне последовать её примеру помешали женские проблемы, поэтому я ограничилась прогулкой по городу. За несколько часов гуляния я успела изучить всю набережную, расположение магазинов, аптек, центральный рынок, узнала, где находится железнодорожный вокзал. Ближе к вечеру я наведывалась туда вместе с мамой — купить билеты до Барселоны.

Остаток вечера завершился ужином в гостиничном ресторане и недолгой прогулкой по вечернему Салоу. После чего мы, утомлённые перелётом, вернулись в номер и уснули как убитые.

***

Утром следующего дня я проснулась от ласкового маминого толчка.

— Вставай, Нина, а то на поезд опоздаем!

Взглянув на время (а было уже без пяти шесть утра), я быстренько вскочила с постели, наспех умылась, почистила зубы, оделась. Мама тем временем вскипятила чаю. Вот и весь наш завтрак! Бутерброды пришлось взять с собой.

Пулей вылетели из гостиницы на тёмную, ещё не повидавшую рассветного солнца улицу. Вокруг не было ни души. Только из-за поворота вышел какой-то молодой человек, судя по одежде, военный.

— Быстрее! — поторопила меня мама.

Я прибавила шагу. Через минуту мы пересеклись с тем самым незнакомцем. Вернее, это он с нами пересёкся, как будто специально старался. Он буквально преградил маме дорогу и, как-то странно взглянув на неё, сказал что-то по-испански. Что — я не поняла, поскольку не знаю этого языка ну совсем. Мама, которая немножко на нём понимает, что-то ответила, затем увлекла меня в сторону, чтобы обойти случайного собеседника.

— Чего он хотел? — спросила я.

— Опознался, — ответила мама. — Сказал: дочь Евы. А я ему сказала, что он ошибся, и вообще, извините, сеньор, мы спешим.

Действительно, ошибся. Мою бабушку никогда не звали Евой. Когда её в конце тридцатых совсем маленькую вывозили из родной Испании вместе с другими детьми, везде она значилась как Ирэна. В детдоме, где она жила поначалу, её стали звать Ирой на русский манер. Удочерившие мою бабушку прадед и прабабка дали ей русскую фамилию, отчество. И вот уже много лет она Голубева Ирина Петровна.

Мама с самого рождения Анна, так что ко мне «дочь Евы» никак не относится. Если только этот странный сеньор не имел в виду нашу общую прародительницу. А уж сходу называть нас матерью и дочерью — незнакомые люди, как правило, так не делают. Очень уж мы с мамой друг на друга не похожи. Ни овал лица, ни разрез глаз, ни руки — вообще ничего. Оно и неудивительно, если учесть, что она не вынашивала меня девять месяцев в своём чреве, а нашла уже родившуюся на помойке. Если бы тем морозным зимним днём она не вышла вынести мусор, я бы, наверное, околела от холода. Своих детей маме с папой не дал Бог, и они меня удочерили. Скрывать, что я приёмная, не стали. Да я, честно говоря, и не знаю, зачем здесь таиться? Из опасения, что ребёнок захочет найти настоящих родителей? Мне и искать было незачем, потому как мои родители всегда были рядом — самые что ни на есть настоящие. А увидеть дамочку, что выбросила меня замерзать на помойку — как-то не горела желанием. Найти, чтобы взглянуть в глаза и спросить, как она могла? Думаю, если водка — лучшая подруга, такое получается очень просто. Так что биология биологией, но мама у меня одна. Папа, царствие ему небесное, тоже. Других родителей у меня не было и не будет.

Когда мы с мамой добежали до вокзала, поезд уже стоял, готовый вот-вот отправиться. Мы успели заскочить буквально в последний момент, прежде чем двери бесшумно затворились, и поезд, набирая скорость, заскользил по рельсам.

***

Столица Каталонии удивила нас парком Гуэль, переливающимся в лучах солнца разноцветной мозаикой, с пряничными домиками и самой длинной в мире скамейкой; собором Святого Семейства, возвышающимся тремя башнями с маленькими окошками; вытянувшейся от центра к побережью Рамблой, увенчанной статуей Колумба; центральным рынком Бакерия, на котором можно найти всё, чего душа пожелает. Гуляли бы ещё да гуляли, но вечер неумолимо вступал в свои права. Надо было возвращаться в Салоу.

От вокзала, где поезд после нашего выхода бесшумно отправился дальше, мы с мамой снова торопились. На этот раз в гостиницу, чтобы успеть к ужину. И снова на улице господствовала темнота.

Я уже и забыла про нашего утреннего встречного, но не тут-то было. Знакомая фигура выросла перед нами будто из-под земли.

— Дочь Евы, — теперь-то я знала, что он сказал моей маме.

Мама в ответ терпеливо напомнила, что она не та, за кого он её принимает, и что ей по-прежнему некогда вести с ним пустые разговоры. Пришлось, как и утром, обходить его стороной.

На ужин мы, к нашей великой радости, попали. После — отправились в номер.

— Ой, а мёд купить забыли! — с огорчением заметила мама, когда кипятила воду.

Бабушка приучила нас по вечерам пить травяной чай с мёдом. И теперь, где бы мы ни были, своей привычке не изменяли.

— Давай сбегаю в супермаркет, — предложила я.

Хоть я и устала от долгих прогулок по Барселоне, отказаться от привычной чашки с мёдом не могла.

Через пять минут я уже шла по улице по направлению к супермаркету.

Однако какой наивной я была, когда думала, что странный тип оставит нас в покое!

— Внучка Евы! — обратился он ко мне по-английски. — Послушай же меня!

Тут и перевода не надо — английский я знала неплохо. В школе по этому предмету у меня всегда были отличные оценки, и к одиннадцатому классу я уже вполне могла читать сестёр Бронте на языке оригинала. Но меня поразило, с какой интонацией он это сказал. Не отрывисто, словно раздаёт команды (чем нередко грешат военные). В его голосе было столько тоски и отчаяния, что у меня духу не хватило просто пройти мимо.

— Послушайте, я, правда, не знаю ни Вашу Еву, ни её детей и внуков, — ответила я также на языке Шекспира. — Поэтому едва ли смогу Вам помочь.

— Скажи матери… не дай ей уехать восьмичасовым поездом… до Орехова-Зуева, — название он произнёс с трудом, как будто выдавил из себя. — Пожалуйста! Это гибель.

Сказав это, странный незнакомец удалился лёгкой походкой — слишком лёгкой для военного.

«Кажется, это псих!» — мелькнуло в моей голове.

За время разговора я успела разглядеть этого человека. На вид ему было где-то двадцать пять. Симпатичный. Вернее, мог бы быть таковым, если бы не бледность лица и какой-то неестественный взгляд.

Откуда он только узнал, что у нас дача в Орехово-Зуево? Летом бабушка там живёт, а мы с мамой ездим туда в пятницу вечером и остаёмся на выходные. Однако наша электричка идёт в семь часов, а не в восемь. Это туда. А обратная — в час дня. Так что насчёт этого странный сеньор может не беспокоиться — его совету мы и так всё время следуем.

Когда я возвращалась из супермаркета с баночкой мёда, своего случайного знакомого уже не встретила, что восприняла с огромным облегчением. В гостиничном холле задержалась у стойки ресепшна, чтобы спросить девушку о погоде на завтра. Эстер посмотрела в планшет и показала нарисованное солнышко с цифрой двадцать девять. Значит, Порт Авентура можно оставить на другой день, а завтра — на пляж.

Поблагодарив Эстер, я не сдержала любопытства — спросила: что за городской сумасшедший бродит по окрестностям и пугает встречных людей всякими глупостями?

— Наверное, это Игнасио Видаль, — ответила Эстер, смеясь. — Слышали местную легенду?

— Нет, — призналась я. — Какую ещё легенду?

Девушка поведала, что сеньор Видаль жил в Салоу в прошлом веке, пламенный республиканец, офицер, погибший от рук франкистов в Гражданскую войну.

— Рассказывают, его призрак бродит по улицам Салоу — то ли ищет потерянную семью, то ли жаждет мщения за свою гибель. Но думаю, это только сказка. Видимо, кто-то наслушался — решил подурачиться, — сделала Эстер окончательный вывод.

Хорошие шуточки, нечего сказать!

***

Мы пробыли в Каталонии ещё дней десять — успели посмотреть Таррагону, Реус, покататься на аттракционах Порт Авентура, ну и конечно, покупаться и позагорать на пляже. Любителя пошутить больше за это время так и не увидели. Вернулись в Москву довольные отдыхом. Жизнь стала возвращаться в обычное русло.

Как-то в пятницу я сказала маме:

— Сегодня я не смогу — поезжай на дачу одна. А то с этой аудиторской проверкой придётся задержаться.

Я была морально готова к тому, что придётся до глубокой ночи куковать над кучей бумаг. Но к счастью, обошлось гораздо легче — через два часа после окончания рабочего дня я была свободной, как южный ветер. Уже на улице я позвонила маме, сказала, что иду домой.

— Вот и хорошо, — ответила мама. — Я уже тоже еду. Представляешь, этот козёл задержал на целый час — срочно ему этот отчёт понадобился! Хорошо, на восьмичасовую успела.

На восьмичасовую? Кровь тревожно застучала в висках.

— Мам, слышишь, немедленно выходи, на первой же станции!

— Нин, ты чего? Знаешь, сколько потом следующую ждать!

— Ничего, лучше подождать. Помнишь, в Салоу…

Почему я сразу ей не сказала? Теперь же я сбивчиво рассказывала про погибшего офицера и его предостережение.

— Да ну тебя! — отмахнулась мама. — Какой-то дурак что-то ляпнул! Не бери в голову! Ладно, я прощаюсь, а то тут билеты проверяют. Пока! Не скучай.

И отключилась.

Бесполезно! Всё бесполезно! Поздно! Электричка сойдёт с рельсов, рухнет с моста, столкнётся… Гибель. А я знаю и ничего не смогу сделать?

Может, стоит позвонить в полицию, сказать: в электричке бомба? Поезд, конечно, остановят, людей эвакуируют, станут искать взрывчатку. Меня за такие шутки, конечно, посадят, мама будет носить в тюрьму передачки. Но она будет жива. Я верю, моя мама достаточно сильная, чтобы вынести это, не умереть от горя и стыда.

Но спасу ли я маму? Бомбу не найдут, электричка поедет дальше… Звонить маме, кричать, что меня арестовали! Тогда ей будет уже не до дачи — всё бросит и примчится. За что арестовали? За несанкционированный митинг? Такое может случиться с бабушкой, но не со мной. Мама знает: я по митингам не хожу.

Попала в больницу с травмой? Это будет убедительнее. Но… Вдруг смерть ждёт маму не в той электричке, из которой она выскочит на ближайшей остановке, а в той, куда она сядет, чтобы ехать обратно? Или на платформе, где она будет её ждать?

Что же делать? Что делать? Я чувствовала, что самой мне ответа не найти.

Как сумасшедшая, неслась я домой, натыкаясь на встречных людей, распугивая кошек и собак, и не замечала осуждающих взглядов, что кидали мне вслед. Ждать лифта тоже не было терпения — влетела на шестой этаж пешком. Открыла дверь и, на ходу скидывая туфли, побежала в комнату.

В ящике стола царил сущий хаос. Через минуту он превратился в лежащую на полу груду всего ненужного. Вот она — пара толстых свечей, а вот и круг диаметром в полстола. Сама вырезала в десятом классе — хотела вызвать дух Ньютона попросить его помочь с контрольной по физике. Но сэр Исаак, видимо, решил, что мне вполне по силам справиться самой, и не пришёл. К слову сказать, был отчасти прав — на троечку получилось.

Я разложила круг на столе, поставила на него принесённое из кухни блюдце, зажгла свечи, выключив при этом электрический свет.

— Сеньор Игнасио Видаль! — позвала я. — Придите, умоляю!

Ничего не произошло. Никакой яркой вспышки, озарившей комнату, никакого холодка, что ознаменовал бы столкновение мира живых с миром мёртвых. Блюдце, вопреки ожиданиям, не задвигалось по бумаге, как бешенное.

Эх, да что же это я — накрутила сама себя, поверила в какую-то ерунду? Ну не дура ли?

Я уже готова была потушить свечи и всё убрать, как вдруг услышала:

— Нина!

Голос раздавался из-за спины. Я стремительно обернулась. Мамочка дорогая! Что это? В настенном зеркале, вместо своего собственного отражения, я увидела старого знакомого из Салоу. Чтобы не закричать со страху, я быстро зажала себе рот рукой.

— Не бойся, Нина, — сказал мне пришелец по-английски. — Я всё равно не смогу покинуть зеркала. Звонить никуда не надо. Сообщение про бомбу предотвратит беду, но тебя посадят. Скажешь про больницу — ничего не изменится. Мама купила в поезде журнал — выбрось его.

Мой испуг постепенно сменялся удивлением. Журнал? Причём здесь журнал? Как сеньор Видаль себе представляет — догнать поезд, вырвать покупку из маминых рук, выбросить в окно? А если это даже каким-то чудом удастся, как это поможет избежать катастрофу?

— Выбрось, когда мать приедет. Или хотя бы вырви последнюю страницу. В ней ваше несчастье.

— Значит, крушения поезда не случится? — я не верила своей радости.

— Нет. Из Орехова-Зуева мать вернётся живая.

Только услышав это, я позволила себе вздохнуть с облегчением.

— Спасибо, сеньор Видаль, я всё сделаю. Только почему тогда, в Салоу… — мне было жутко любопытно, и почему этот молодой офицер назвал мою маму дочерью Евы, и почему решил предупредить нас о грозящей опасности.

— Твоя бабушка — моя дочь Евлалия. Ирэна — её сестра-близнец. Когда девочек вывозили на корабле, она заболела и умерла. Записали, что это Ева. А сами они были слишком малы, чтобы выучить свои имена.

— Ничего себе! — вырвалось у меня. — Так Вы, получается, мой прадед?

Тут я запнулась. Вдруг отцу моей бабушки это не понравится? Вдруг он скажет: «Молчи, крысёныш! Тебя вообще на помойке нашли!», как другой мой дедушка — папин отец. Правда, он тогда был сильно выпивший, но и трезвый он относился ко мне не намного лучше. Как и многие, дедушка был уверен, что ребёнок, брошенный алкашкой, не может не вырасти пьяницей. Когда мы собирались на семейных праздниках, я, уже будучи взрослой, боялась пить вино — дедушка тут же начинал на меня коситься: ну вот, я же говорил! Так до самой смерти не простил мне, что не родная.

— Про помоечную — это ты брось! — прадед из зеркала пригрозил мне пальцем. — Ты дочь моей внучки, и неважно, сама она тебя родила или нет.

— Спасибо, дедушка! Ты хороший!

Мы говорили до самого рассвета. Дедушка Игнасио, как я уже успела окрестить нового родственника, рассказывал о своей жизни, о родине, о жене Марии, моей прабабушке, о бабушке, когда она была малышкой. Она родилась такой слабенькой, что врачи всерьёз опасались за её жизнь. Девочку нарекли Евлалией в честь святой мученицы, в день почитания которой и родились близняшки. Прабабушка надеялась, что святая защитит крошку, став её небесной покровительницей. Как оказалась, надеялась не зря — бабушка стала быстро идти на поправку. Кто бы мог подумать, что из них двоих именно Ирэна уйдёт так рано? Ирэна, которая всегда была здоровее и крепче сестры.

Рассказывал дедушка Игнасио и о гражданской войне, о генерале Франко, о зверствах, что учиняли верные солдаты кадудильо. Поведал и про свой последний бой, в котором франкисты одержали верх. Много людей тогда погибло. Самого дедушку Игнасио с кучкой солдат взяли в плен. Его решили сразу расстрелять.

— Тогда я распахнул мундир и сказал: «Стреляй, сволочь фашистская! Смотри, как умеют умирать настоящие патриоты! Да здравствует Республика!». Фашист, конечно, выстрелил…

Я смотрела на прадеда: гордая выправка, прямой взгляд… Без сомнений, именно такой он стоял перед врагом, бесстрашно глядя в лицо собственной смерти. А бабушка… теперь понятно, в кого она такая упрямая, идейная, несгибаемая. К счастью, жизнь у нас выдалась достаточно спокойная, так что видеть свою бабушку перед лицом смертельной опасности мне не довелось. Но в различных жизненных ситуациях она никогда не теряла присутствия духа. И даже проигрывая, ни перед кем ни унижалась, не просила пощады, не говоря уж о том, чтобы идти против совести. Конечно, я не верю во всесилие генетической наследственности, но считаю, что каждому от рождения даются некоторые задатки, которые в процессе воспитания либо превращаются в черты характера, либо отмирают, не получив развития. Если так, то приёмные родители вполне успешно развили в моей бабушке смелость и достоинство — то, что досталось от родного отца.

— Да и ты, Нина, вижу, не из робких, — сказал прадед. — Не побоялась одна в квартире вызывать духов. Другая бы на твоём месте, как только увидела бы меня, упала в обморок.

— Да нелогично вроде бы: сама позвала — и падать в обморок. Даже в какой-то степени невежливо. Но скажи, дедушка Игнасио, почему бабушка Мария не пыталась забрать дочку?

— Фашисты её убили. А прежде надругались. Но об этом я узнал уже после того, как меня самого расстреляли.

Лицо прадеда оставалось неподвижным, голос тоже не дрогнул, но очевидно, ему было тяжело говорить об этом. Поэтому я быстренько перевела тему на бабушкину покровительницу. Кто она такая — святая Евлалия?

Дедушка Игнасио с удовольствием поведал мне про пастушку из Барселоны, жившую во времена римского императора Диоклетиана. Тогда, по закону, поданные Римской империи должны были поклоняться римским богам. Христиане, которые отказывались это делать, подвергались гонениям. Евлалия была христианкой. На городской площади она смело подошла к игемону и сказала: «Зачем ты губишь невинных людей, судья неправедный? Люди должны служить одному истинному Богу». За столь дерзкие речи она, по приказу рассерженного игемона, была замучена насмерть.

Я вспомнила, как когда-то читала книжку «Имя. Характер. Судьба». Не знаю, как насчёт судьбы, но после этого мне невольно верится, что на характер имя и вправду способно как-то влиять. Я не знаю, что моя бабушка сказала бы тому, кто мог бы реально её убить, но начальству, которое могло её лишить премии или даже уволить, не стеснялась говорить правду в лицо.

Тем временем небо на востоке всё сильнее напоминало разбавленные водой чернила.

— Прости, Нина! Я бы говорил с тобой ещё, но уже светает — я должен исчезнуть. Если ты не возражаешь, я буду тебе сниться.

— Конечно, дедушка Игнасио! Я буду очень рада тебя видеть. Прощай! До встречи!

— До встречи, Нина! Не забудь про журнал!

Я потушила свечи, перевернула блюдце, как положено при окончании спиритического сеанса. В противном случае, астральная сущность будет некоторое время летать по квартире, высасывая энергию из живых.

За окном розовела заря. Диск солнца выглядывал из-за крыш, возвещая о начале нового дня. Я перевела взгляд в зеркало. Моего прадеда там не было — только моё собственное отражение удивлённо смотрело с той стороны стекла.

Уже суббота. На работу идти не надо. Лечь поспать? Но я прекрасно понимала, что сейчас вряд ли смогу заснуть. Переодевшись в домашний халат, я пошла на кухню — варить свой любимый кофе с лавандовым сиропом. Это первым долгом. Потом поставлю хлебопечку. Да, и пора бы уже навести порядок у себя в столе. А то вечно в нужный момент ничего не найдёшь!

***

Мама приехала в воскресенье ближе к вечеру. Ещё никогда я не встречала её с такой радостью, не кидалась обнимать и целовать так, словно целый год не видела. Мама даже удивилась:

— Нин, ты чего? Так соскучилась?

— Наверное, — ответила я.

Хотя, честно признаться, не до скуки мне тогда было. Но рассказать матери о разговоре с покойным прадедом я была ещё не готова. Как-нибудь потом, может, и решусь, но не сейчас. Сейчас главное — журнал.

— Что интересного купила?

В сумке-тележке большая тыква, окружённая со всех сторон толстыми огурцами — это с огорода. Зелень петрушки, укропа, листья салата — тоже всё наше. Покупное — творог, шоколадные сырки, мои любимые, куриный рулет на завтрак. А вот и то, что я искала. Самый обычный женский журнал с модой, рецептами, домашними советами, кроссвордами. Это вот так выглядит смертельная опасность? Однако!

— Я посмотрю, хорошо?

Не дожидаясь ответа, я унесла журнал в свою комнату. Только там решилась заглянуть в конец. Очень уж любопытно было узнать, что там такого, отчего мы с мамой можем умереть. На последней страничке была сплошная реклама: крем от морщин, туры по Восточной Европе, мультиварка, кольцо и серьги с сапфирами. Интересно, что имел в виду дедушка Игнасио? Что увидит мама красивые украшения и убьётся с горя, что они ей не принадлежат?

И всё-таки журнал я, как и обещала, выбросила в мусоропровод. Мама потом спрашивала, куда я его дела — оказалось, не успела дочитать там одну статейку. Я соврала, что куда-то сунула и теперь не могу найти.

***

— Кошмар! — бабушка покачала головой. — Отметил кто-то новогодние праздники!

В другое время я бы позавидовала тем счастливцам, которые, проснувшись утром первого января, спешили с чемоданами в аэропорт и через пару часов, налюбовавшись землёй с высоты, оказывались в Праге, чтобы провести три дня в этом красивом старинном городе и вернуться на родину довольными, отдохнувшими. Но сейчас это удовольствие обошлось некоторым слишком дорого. На экране санитар выносил из-под обломков самолёта чьё-то укрытое простынёй тело. Никто из тех, кто летели этим злосчастным рейсом Прага-Москва, не выжил.

— Так я не поняла: с чем делать пирожки? — вернулась бабушка к разговору, прерванному экстренным выпуском новостей. — С капустой или с картошкой?

— Наверное, лучше с капустой, — ответила мама после некоторого раздумья.

— И с грибами, — добавила я.

— Вот грибная душа! Хорошо, сделаю половину с грибами.

До вечера я помогала бабушке заводить теста, жарить начинку, лепить пирожки. А из головы почему-то никак не выходила мысль, что сейчас вот меня могли так же нести на носилках из разбившегося «Боинга». И бабушка вместо того, чтобы вместе со мной печь пирожки и болтать о разных бытовых пустяках, варила бы поминальную кутью, спрашивая Господа Бога: за что? Нет, вряд ли — новогодние туры в Чехию слишком дорогие, мы бы не потянули. Тем более, что на отдых в Салоу потратились изрядно. Так что умереть нам в ближайшее время если и суждено, то от чего-то другого. Расспросить бы дедушку Игнасио, что к чему.

***

Отца моей бабушки я увидела во сне сразу после Рождества Христова. Святки — время, когда граница между явью и навью становится тоньше обычного. Оттого в эти дни вплоть до Крещения так хорошо гадать на будущее. Я в прошлые годы пыталась погадать на суженого то на зеркале, то на гребне с водой, но ни разу мне не удавалось никого увидеть. Теперь же после контакта с призраком прадеда я стала как-то побаиваться этих гаданий. Главным образом из-за того, что, как предупреждали, может явиться не суженый, а чёрт в его обличьи. А с таким контингентом лучше дела не иметь.

— Нина, — в моём сне дедушка Игнасио говорил по-русски, — ты молодец! На этот раз ты сделала всё правильно. Я опасался, что ты по молодости забудешь, не воспримешь всерьёз. Но теперь угроза миновала.

— А в чём была угроза? — не удержалась я от вопроса, который мучил меня ещё с тех пор.

— Помнишь, когда ты открыла последнюю страницу того злосчастного журнала, там рекламировали туры по Восточное Европе. Довольно недорогие, кстати. Мама бы не оставила это без внимания — позвонила бы. Стала бы смотреть интересные предложения на лето. Под Новый год она бы узнала о горящей путёвке в Чехию — как раз на двоих.

— Так мы что, должны были бы лететь на этом самолёте? — испугалась я. — Который видели в новостях. И погибнуть?

— Мама бы погибла, а ты была бы единственной выжившей. Только тебя бы это не обрадовало… Это счастье, что вы прилетели в Салоу! Иначе я не смог бы вас предупредить.

Я начинала понимать, почему дух Игнасио Видаля никак не мог успокоиться. Много лет он бродил по улицам родного города в надежде, что его дочь когда-нибудь приедет. Он не хотел становиться легендой — он просто желал предупредить Еву об опасности, которая угрожает дорогим ей людям. Любовь к дочери — вот что удерживало его на земле. А теперь, когда беда прошла мимо, призрак уйдёт со спокойной душой?

— Да, Нина, теперь я смогу уйти. Мы обязательно встретимся, но, к счастью, нескоро. Да, и гадать на замужество тебе больше не придётся. В этом году ты встретишь свою судьбу. Не пугайся, что у него нет одной руки. С этим человеком ты будешь счастлива. А теперь прощай!

— Прощай, дедушка! Спасибо тебе…

***

Шаловливый солнечный лучик, запрыгнувший на подушку, заставил меня открыть глаза. Мама на кровати у противоположной стены повернула голову. Она уже давно проснулась, но лежала тихо, боясь меня разбудить. Пожелав друг другу доброго утра, мы отправились на кухню, где уже вовсю хлопотала бабушка.

— Эх вы, сони! — ласково пожурила она обеих. — Скорее умывайтесь, чистите зубы, будем завтракать.

Через месяц у моей бабушки день рождения. Я уже решила, какой подарок ей сделаю. Сразу после завтрака начну готовить запрос в городской архив Салоу. Пусть предоставят мне информацию про Игнасио Видаля и его жену Марию. Надеюсь, проблем с этим не возникнет, и бабушка обрадуется. Она всегда хотела узнать свою родословную.