Виктория (Игнатов Олег)

— Это всё? Просто поставить подпись, и вместо чернил использовать кровь? Отдать свою душу дьяволу? Это же средневековая чушь, которая осталась в истории лишь как жалкая былина. Где вы, милейший, об этом вообще услышали? Ради любого желания продать душу какому-то несуществующему чёрту? И это я слышу в наш просвещенный век, где есть много литературы (рассказов, фактов), где опровергается существование таких сплетней. Вы просто даете мне шанс, чтобы попробовать. А что же потом? Рассусоливать? Бред! — яростные эмоции охватили человека. — Какой вы клоун! Чтобы ты от меня отцепился, я должен что-то подписать? Давай сюда! Что это тут написано?

«Господин и Владыко. Призываю Вас за своего Бога и, обещаю служить Вам по куда живу и, от все поры отрекаюсь от всех других и от Иисуса, и от чистого сердца отрекаюсь от миропомазания и крещения…».

— Какой же бред, однако. Я от своего мнения не отказываюсь. Это и-ди-о-тизм. Красиво е написание — единственное, что блещет манускрипт сей. Бессмыслица все остальное. Я даже не помню уже, крещенный я или нет. Никогда об этом не задумывался. А, то, что красиво написано, то — да. Какие закорючки, завитки и, с ума сойти — водяные знаки! А, где я по-вашему, возьму кровь? Все отменяется! У меня нет с собой иголок. Я уколов даже боюсь. Что это у тебя в руках? Тесак? Это не иголка, именно тесак.

Иголкой ткнули в палец, с пореза быстрым темпом покатилась красная жидкость, отдающая запахом железа. Кровь. Внутри невольно все сжалось.

— Больно вообще-то! И палец онемел! Давайте быстрее, заканчивайте свой цирк, у меня дел очень много. Я не могу весь день заниматься этой фигней! Что я должен сделать? Ну, приложил я палец, и что? Клоун вы! Ничего не изменилось. Небо то же, что и было минуту назад. Земля с места не сдвинулась. Куда это вы исчезаете-то? Я еще разглядеть до конца не смог, потом в суд на возмещение морального ущерба подать не смогу. Странно, испарился, будто и не было. Пора завязывать так пить, глюки появились. К доктору что ли записаться, вместе с ним посмеемся над этим. Верить в такое — и, правда, бред. Хотя, какой к черту врач? Палец-то в крови. В психушку тогда точно отправят.

В животе заурчало.

— Что-то кушать захотелось…. Время обеда. Я, словно собака Павлова, рефлекторно есть могу только по расписанию. На завтрак не успел, потому что был на утренней пробежке. Потом встретил Мишаню, а потом…. Мысли в голове путаются, видимо, от голода. Что было дальше? Ах, дальше мы встретили Марусю и Анжелу, отправились на квартиру к Анжелочке, выпили…. А дальше пошло-поехало. Что мы вытворяли и с Марусей, и с Анжелкой! Это было чудесно! А дальше — не помню. Я отрубился. Потом я проснулся и познакомился с этим клоуном. Он, помните мне, доставал меня во сне, и в реальности тоже. «Продай душу, и будешь жить вечно». Глюк. Я никому ничего не продавал! Наслушался всяких страшилок еще в далеком прошлом, а теперь боюсь всего. Пить меньше — и все будет хорошо. Ну, продал я душу, и что? Ничего не изменилось. Сначала перекусить нужно, а потом схожу-ка я к Зиночке. К моей ласточке. Она еще не догадывается, какая нас ждет ночь. А сейчас в бар «У дороги». Закажу себе свиные отбивные, с кровью, с томатным соусом, перчиком. Зеленый лучок. По краям горошек… Что это еще такое? Вот это, что такоооое?

В маленькой уютной квартирке Анжелочки была маленькая кухонька. Там стоял маленький, холодильник, в который больше двух упаковок баночного пива вряд ли, что поместилось бы ещё. У стенки стоял маленький столик, который всё же был явно великоват для столь маленького помещения. Всё тут было малюсеньким, и поэтому было уменьшительно-ласкательным.

Анжелочка была — «кисюнькой», потому что тоже была крохотной.

Так вот, у стола стояли четыре табурета нормальных размеров, у ножки одного из них, как всегда, мирно спал чёрный кот — Армагеддон. Замечательная привычная картина.

Так вот, как раз в тот самый момент, когда я собрался, уже было, отправиться в упомянутый мною бар перекусить и дошёл даже до прихожей, из кухни вдруг раздался резкий, я бы даже сказал, истошный, кошачий «Мяу!» Как будто кот собирался разораться мартовским кличем и… надолго, как вдруг, некто энергичным пинком пресёк это безобразие. Или, что ещё ближе, на лежащего мирно кота, упал сверху мешок с песком. «Мяк!» — и без продолжений! Звука падающего тела я не слышал, так что первый вариант с пинком отпадал сразу, второй вариант был ближе. Но мешку с песком появиться вот так ниоткуда было абсолютно не возможно. Что могло так напугать старого ленивого, видавшего всякого на своём веку вальяжного кота?

Я отправился разузнать на кухню.

В маленькой уютной кухоньке Анжелочки стоял шокирующий своей вкуснятиной запах жареного мяса. Вау! Браво! И у Тёмных сил есть светлые стороны! Ооооо! Мяяясоооо! Жаренное, пахучее. Со скромными намёками свежей крови между волокон, присыпанных мелко нарезанным укропчиком, а справа, хрустящей соломкой — картошечка и красный томатный соус с веснушками нашинкованного зелёного лучка.

О! Тарелка! С виду так чистое золото, старинной чеканной работы. И посредине стола запылённая вековой пылью — огромная бутылка… что такое? «Кровь Дьявола», 666 год розлива? С ума сойти! Сургуч на горлышке, как и положено, а в деревянную пробку кто-то предусмотрительно ввернул блестящий серебром штопор. А, кубок? Тоже золото? Вне всякого сомнения — это золото!

Просто нельзя, невозможно пить столь древнее вино из чего бы то ни было кроме золота! Букет будет не тот. А где эти чёртовы скрипучие табуретки?

Кресло из неведомых глубин прошлого, величественно расставив резные ноги в виде тигровых лап, прочно и непоколебимо стояло у роскошно убранного стола огромных размеров, приглашая сесть в него и слиться в процессе того действа, ради которого здесь оно на столе, и сам я, который голоден, как собака. Аааааа! Жрачкаааааа! Эээээ-эха!

Вилка! Нож! Всё это тут же материализовалось прямо из воздуха и, оказавшись в моих руках, умело со знанием дела воткнулись в мясо! Маленькие кусочки мяса с наслаждением отделяясь от основного куска отбивной, с радостью накалывались на вилку, которая отработанным движением помогала руке подносить эти кусочки сочного мяса прямо мне в рот и, осторожно освободившись, возвращались за следующим кусочком мяса.

— Вина! Полный кубок! По самые края! — не совсем скромно потребовал я.

То, что бутылка поднялась сама (или её поднял кто-то не видимый) и, не пролив и капли, наклонившись, наполнила полный кубок янтарной, слегка искрящейся жидкости, и там, мгновенно превратившись в кроваво красное вино, — я как то даже и не удивился.

Кубок был тяжёл на вес. Но я осторожно поднёс его к своим губам, ощущая вокруг волновавшегося кружечка жидкости, не ведомый доселе, терпкий с приторинкой, запах не то вишни, не то миндаля, не то — цианистого калия.

— Поооееехааалииии!!!

Никогда не понимал, как едят эти интеллигенты! Вся эта церемония распития вина…. У них странные правила. Сначала нужно взять в руки бокал, слегка качнуть его, а затем поднести к носу и вдохнуть аромат. Всё это как-то неестественно. Все это французские манеры, благодаря которым можно определить, что ты пьешь. Эти покручивания и вдыхания аромата позволяют убедиться в том, что в твоих руках ценное вино, а не дешевая подделка. Такие манипуляции позволяют ощутить себя причастным к некой элите…. Чувствуешь себя важным человеком, который знает весь этикет наизусть….

Плевать я хотел на всякую там элиту! Я сам себе элита! Кубок я выпил залпом без всяких прибамбасов до дна. Блаженно выдохнул и, кхекнув на выдохе, поставил на стол. Бутылка услужливо наполнила его вновь, замерев в ожидании следующего раза. Красота! Волшебство!

Минуту спустя, оказалось, что вино неожиданно интенсивно бабахнула по реальному восприятию мира вокруг, и я с некоторой бравадой, присущей большинству, заорал в никуда.

— Эээээй! Чёрт рогатый! Где ты… шут гороховый? К чёрту это зрелище!

— А что изволите милейший? — раздался услужливо-заискивающий голос из пустоты, что, впрочем, не мешало уже мне и не казалось мне странным.

— А, ну-ка, подай-ка мне стриптизёршу во всей красе форм её первозданного тела! Вашу! Чертооовкууу! Чёрта видели все, а вот чертовку — никто! А? Слабо? Придурок рогатый!

— Легко! Аироидочка, деточка, ваш выход… и приятного аппетита!

После этих слов обстановка резко изменилась. Вместо уютной маленькой кухни перед моими глазами появилось некое помещение с завораживающими воображение стенами и потолком. Я почувствовал себя, как Гарри Поттер, впервые увидевший очаровавшие сознание потолки в Большом зале Хогварста….

Проекция помещения постоянно меняла формы и цвет до самых невообразимых воплощений. Сначала по стенам ползли большие змеи, внутри появлялся страх, когда до слуха доносилось их шипение. Затем появились большие пауки и жуки, сразу же в разуме представлялось, как сейчас они начнут ползать по твоему телу, перебирая своими маленькими лапками и передвигая свое большое противное тельце…. От этих мыслей по телу бежали мурашки и застывала кровь в жилах, а сердце, словно барабан, стучало очень громко и сильно. Но это скорее от старости, а не от страха.

Всё вокруг превратилось в зеркальную гладь водной поверхности — вид снизу! И в это волнующееся зеркало откуда-то сверху рухнула светящаяся сфера, и порушенная поверхность, как хрустальными брызгами, рассыпалась вокруг.

Всё пространство содрогнулось при этом от грома органных басов, заставляющих трепетать всё тело, саму душу и сущность меня цепко и безжалостно, как петля удавки, схватив за горло, не оставляет ни шанса на глоток воздуха!

О! Боже! Что это? Разум отключен, невозможно понять, что есть на самом деле, а чего нет. Звук, стон, мелодия, или… может, шелест песчинок в пустыне за тысячи миль отсюда или это напряжённая работа мысли, которую, если очень хорошо прислушаться, можно услышать? А, может, это души умерших людей оплакивают, стоя на коленях свои когда-то живые тела?

После громоподобных аккордов, вызывающих спазм в горле, я инстинктивно закрыл глаза и, сжавшись в комочек всем телом, желал только одного — тишины и хоть немного времени. Хотелось нащупать минимум точек опоры, связывающих меня с реальным, но ускользающим уже неотвратимо миром.

Очень страшно быть внутри ситуации, наблюдать себя со стороны и… не иметь при этом и намёка на возможность, контроля над этой ситуацией, осмысления её, управления.

Ты внутри гигантского низвергающегося потока Ниагарского водопада и, находясь в нём, что можешь? И…. Вдруг обрушилась тишина! Какая-то вязкая и тягучая. Я чувствую себя в ней, как мотылёк в толще мёда: всё вяло и замедленно в движениях и в мыслях.

Я медленно открываю глаза. После того, что я уже успел увидеть, услышать, пережить, я был готов увидеть ещё больше ужасов и испытать и не такие муки, но то, что предстало передо мной, не ожидал увидеть именно тут.

Как исчезал тот некто, о котором я уже говорил в самом начале, так же, точно из воздуха, постепенно возникала обстановка родильной палаты. Множество коек в белоснежных простынях тянулись нескончаемыми рядами во все стороны, и конца и края не было видно в туманных просторах неизвестности.

Присмотревшись и прислушавшись, я наконец-то связал тот шорох или шелест, который как фон был поначалу вокруг с кроватями. Это простыни, шевелясь и формируя под собой фигуры женщин-рожениц, издавали этот звук. И, этот шелест постепенно обретал окраску стонов этих женщин, лежащих на койках, которые должны были вот-вот родить.

Прямо передо мною, в каких-то жалких пяти метрах, стал материализоваться родильный стол, огромная медицинская фара с множеством прожекторов в ней, какие-то тумбочки, стеллажи с разнообразными хирургическими инструментами и медикаментами и всем тем, что было необходимо для принятия родов.

Вот, неуловимо и неотвратимо появились ниоткуда молоденькие медсестры в белых халатах с марлевыми повязками на лицах и белоснежных колпаках, скрывающих длинные волосы.

Среди них особенно выделялась одна медсестричка, которая была почти на голову выше всех остальных. Она явно была красива, как женщина. В глаза настырно бросались её пышные формы и выпирающие через ткань халата соски.

Она подошла к появившемуся креслу у родильного стола и, усевшись на него, бесстыдно заложила ногу на ногу. Ее немало не заботило то, что под её халатом не было ничего.

В этот момент с ближайшей к родильному столу кроватей стали раздаваться крики роженицы, и медсёстры поспешили к ней. Они осторожно подняли её на руках, бережно перенесли и положили на стол. Склонившись над ней, они вдруг стали руками рвать на ней рубашку, и клочья ткани разлетались в разные стороны. Всё это делалось молча и сосредоточенно, как будто они искали в ворохе бумажного мусора потерявшуюся брошку.

Потом в руке одной из медсестёр блеснул нож, и она без малейшего изменения на своём лице с размаху всадила его между грудей несчастной роженицы. Раздался душераздирающий крик, и несчастная судорожно выгнулась на столе, опираясь на плечи и пятки! А медсестра, положив свободную руку сверху на живот роженицы, чуть прижала и, вильнув лезвием у живота, распорола несчастную до самого низа. Кровь хлынула. Лежащая, расслабившись и опустившись на спину, замерла. Покорная воле извне.

Другая медсестра тут же запустила свои руки по локоть внутрь, рывком выдернув плод в оболочке с окружающими внутренностями роженицы. Она понесла его к сидящей в кресле красавице. Её напарница энергичными взмахами своего ножа отсекала по ходу тянущиеся за ней кишки. Но полдороге к сидящей в кресле первая, содрав руками всё, что обволакивало плод, взяла его ножки и, подняв перед собой, шлепнула ладонью по попке. Младенец тут же известил мир о своём появлении оглушительным криком и плачем.

Сидящая красавица, сбросив с себя халат и обнажив свои огромные груди, взяла младенца из рук медсестры и поднесла его губы к своему соску. Младенец тут же замолчал и принялся жадно сосать грудь.

В этот момент на столе уже лежала следующая роженица, а её предшественница, сидя на полу среди своих внутренностей, зашивала себя огромной иголкой с ниткой, больше похожей на чёрный шнурок от ботинка. Она не обращала ни малейшего внимания на происходящее вокруг: ни на крики, ни на кровь, ни на падающие на пол внутренности.Она безучастно и сосредоточенно сшивала себя, напевая при этом какую-то песенку.

Когда у меня прошел шок от первого представления, я снова посмотрел на ту, что кормила младенца. Что это? Малыш за те несколько минут, что был на руках кормилицы, вырос так, что ноги его уже доставали до пола, а руки…. Одна рука не по-детски мяла свободную грудь, а другая… настойчиво протискивалась красавице между ног. Кормилица, нахмурив при этом брови, отстранила от себя «младенца», и из её соска брызнула струйка крови!

Я смотрел на это и не мог поверить собственным глазам. «Младенца» кормили кровью! Ребёнок между тем недовольно захныкал басом и стал проявлять деятельность, соизмеримую уже с домогательствами к женскому полу.

Кормилица, улыбнувшись, прошептала ему что-то на ухо, тот согласно кивнул и стал медленно подниматься в воздухе над красавицей. Поднявшись так, что его ноги стали чуть выше головы сидящей, он выпрямился по стойке «Смирно», а потом стал медленно опускаться вниз… прямиком в раскрытую пасть красавицы! Секунда другая — и он исчез у неё внутри. Пасть с лязгом захлопнулась, лицо приняло прежние прекрасные чарующие черты и… по-хамски рыгнув, красавица полуобернулась к родильному столу.

Со следующим младенцем произошло то же самое. Потом темп рождений ускорился, и младенцев просто бросали под ноги. Они что-то улюлюкая, ползали вокруг, как глупые котята. Число их росло и вскоре по ним уже топтались, не обращая ни малейшего внимания.

Внезапно я вдруг обнаружил, что опять возле меня стол с яствами, и вновь пробудившийся голод, противясь рвотным позывам от увиденного, требовал еду. Как во сне, я схватил вилку, нож и со зверским аппетитом набросился на пищу.

Красавица, нет-нет, да и посматривала на меня, облизывая похотливо свою верхнюю губу. Лицо её при этом выражало такое блаженство, что, глядя на её обнажённое тело, в голове у меня стали возникать нескромные мысли и желания. А она, будто чувствуя это, чуть расширяла глаза свои прекрасные и движениями губ не скрывала своего обоюдного желания.

Наполнив кубок, я поднял его и, сделав движение рукой в её сторону, мол «За здоровье», осушил его одним махом до дна. Кубок тут же наполнился вновь и услужливо втиснулся мне в пятерню. Мне захотелось вдруг окунуться в блаженство этого вина и жареного мяса. Созерцание этой бесподобной самки и вино открывало мне, как обычно, дверь в пьяный угар, в котором можно делать всё что угодно, где море по колено, а все — братья и сестры.

Я вновь поднял бокал и… по инерции что ли, не знаю, почему, я внутренне озвучил тост «Ну с Богом!» И в следующий миг вино раскалённой затычкой запечатало мне горло. Поперхнувшись, я пытался прокашляться, но не тут-то было. Я открыл рот, выпучил глаза от удушья и не мог сделать ни единого движения.

Мир стал меркнуть, и в последний миг, наверное, я увидел ту, что сидела в кресле. Она неторопливо встала и направилась ко мне. Лицо её улыбалось, и на нём не было и тени сострадания ко мне. Потом её лицо заполнило всё вокруг, а я не мог ничего. Всё уже плыло у меня перед глазами невесомо и отстранённо, будто уже и не со мной. Лёгкость, покой….

Как вдруг, сильнейший удар в спину и… из меня, как из бутылки «Шампанского», вылетело не только то, что было в желудке, а вообще — всё! Рвотные спазмы, не ведая о том, толчками выворачивали из меня мои внутренности. Я не дышал. Я был на половину мёртв. А эта сидела уже рядом со мной, увлечённо, с блаженством на лице, не торопясь, жевала и глотала мои кишки.

Вот что-то последнее, что-то ещё державшееся у меня внутри, натянулось, не вылезая и причиняя нестерпимую боль. Эта бестия, жрущая меня, с неудовольствием на своём лице, намотало что-то, чего я не имел возможности видеть, на руку и резко дёрнула! Вырвала и, подняв над своим ртом, перевела взгляд на меня, несчастного.

Я увидел и обмер! Это было моё сердце! В следующую секунду его съели. Сейчас я уж точно — умру.

Проглотив всё, что было во мне, эта людоедка легко подняла меня мысленно над собой, и я, как и мои предшественники, как во сне, тоже выпрямился не по своей воле в стойку. Она просто наслаждалась ужасом на моём лице.

Я оказался внутри нее. Она проглотила меня, как тех младенцев.

Желудок был огромен. Внешне он напоминал комнату для душевно больных, стены которой обшиты мягкими выпуклыми подушечками. Так и тут. Стены состояли из полукруглых сфер с сосочками посередине. Я тупо смотрел на это окружение и не мог во всё это поверить.

Сделав шаг, я споткнулся о множество, будто отполированных костей, и растянулся среди них. И тут же что-то произошло. Полусферы, покраснев, надулись до блестящей поверхности. Из сосков в меня со всех сторон брызнули сотни дымящихся струек! Я инстинктивно поднял руки, пытаясь закрыть лицо и голову, но это меня уже не спасло. Я стал очень быстро и мучительно растворяться. С ужасом мелькнула последняя мысль: «Да ведь это желудочный сок! Ваш выход… и приятного аппетита…»

…Потом я попал в землю, меня с жадностью жрали черви. Потом по каким-то тончайшим трубкам я поднимался куда-то вверх. Я был совсем маленьким, но я снова увидел солнце! Потом я стал круглым и румяным, а потом появился тот, которому я продал душу. Он долго и внимательно смотрел на меня, проклятый, а потом сорвал меня, откусив от меня что-то, с полным ртом обратился к кому то.

— Продай душу и будешь жить вечно!

— Да пошел ты!

Что мне мешало поступить точно также? Люди, будьте осторожнее, зло среди нас!

Хрусть — и меня снова не стало. Я снова был в желудке! Я уже знал, что значит жизнь вечная!

Прошло время, время прошло! И, о, чудо! В этот раз всё произошло совсем не так, как это было всегда! Через какое-то круглое отверстие я вдруг увидел чьи-то губы, обросшие густыми волосами. Они, прикоснувшись к этому отверстию, впитали меня каким-то непостижимым образом.

Ну, а дальше случилось и вовсе непонятное. Какие-то всполохи молний, и огненный водоворот подхватил меня, закружил в бешеном вихре. Этот вихрь с ужасающей силой столкнулся с какой-то стеной. Вдребезги разорвал её в клочья.

Передо мной открылся мой, казалось бы, навсегда потерянный мир людей! И я с каким-то благоговением в голосе, торжественно, от всего сердца, упав на колени — взалкал:

— Повторяйте за мной братья и сёстры! «Господин и Владыко, призываю Вас за своего Бога и, обещаю служить Вам, покуда — живу. И, от сей поры отрекаюсь от всех других, и от Иисуса Христа и Марии, и от всех святых небесных. И, от церкви, и, от всех деяний и молитв её, и обещаю поклоняться Вам, и, служить Вам. И, причинять сколь возможно более зла, и привлекать к совершению зла всех, кого мне будет возможно. И, от чистого сердца отрекаюсь от миропомазания и крещения, и, от всей благодати Иисуса Христа. И, в случае, если захочу обратиться — даю Вам власть над моим телом, и, душой и жизнью, как будто я получил её от Вас, и навек Вам уступаю, не имея намерения в том раскаиваться!»

Где-то всё это я уже слышал, или видел, или было это, или — нет? И как только я закончил слова клятвы, в тот миг раздалась мелодия под громоподобный ритм ударов сердца, вспыхнули десятки факелов. Я увидел сотни людей в чёрных одеяниях с красным кругом на груди. В центре этого круга был золотом вышитый трилистник, напоминающий вилы.

Эта масса людей, постепенно впадая в ритм, начала раскачиваться синхронно, как некий огромный единый организм. Даже факелы в момент ударов, казалось, вспыхивали ярче и брызгали удушливой копотью на присутствующих. В воздухе повисло жуткое предчувствие чего-то неотвратимого, неизбежного, как сама Смерть!

Удары убыстрялись, заставляя всех подчиниться, и вот сейчас что-то лопнуло, сорвалось с монолита реальности в хаос! В глубину мрачной внутренней бездны души каждого из тут присутствующих. Началась бешеная пляска света, звуков, звериной ярости, необузданной похоти вперемешку с визгами женщин и рыками мужчин. А ритм всё убыстряется, подчиняясь кому-то силы неимоверной. И этот «кто-то» крутил и вертел этими чёрными тенями с лёгкостью мысли, заставляя всё глубже и глубже низвергаться в бездну неведомого пока барьера, за которым временной континуум вышвырнет их из привычного измерения и раздавит на молекулы, чтобы потом воссоздать в облике нелюдей!

Бу! Бууу! Бум! Бум! Аааа! Ааааах! Х…ха! Ха! Бум! Бум-бум-бум!

Толпа смешалась! Смешались звуки! Запах дымящейся серы! Полетели ошмётки одеяний, разорванных в адском экстазе! Визг, крик, стоны, проклятия, мольбы, вздохи….

Аааа! Аааах! Ааааах! Ха! Ха! Бум-бум-бум!

Я смотрел на всё это, и во мне трепетала власть! Безумная радость вседозволенности, кольнув лопатки, взрастила за моей спиной крылья, и я, взмахнув этими колоссами, взмыл над всем этим. Сложив крылья камнем, устремился к ней! Что-то в ней было!

Подо мной, разбившись на пары, в бешеном наслаждении предавались похоти. Все, кто был тут, лишь я и та, к которой я стремительно падал с небес, были вне этого адского, разнузданного пиршества тел! Моя избранница смотрела на меня с призывной улыбкой на прекрасном и… столь знакомом, неизвестно откуда лицом.

И вот вдруг она подняла обе руки и, сделав замысловатые телодвижения, взмыла ко мне навстречу, опираясь на такие же, как и у меня, чёрные огромные крылья!

«Ты готов?» «Ты уверен?» «Это — Я?» И… скорость! Скорость! Скорость! Скорость света — топтание на месте! Скорость! Встреча! Молнии глаз! Всё! Всё-всё! Всё про тебя знаю! Всё вижу! Всё чувствую! Ты Мой! Хочу!

Ааааах! Взрыв! Каждая частичка меня в ней! Каждая частичка её — во мне! Туууумааан! Блеск! Тьма! Холод! Нееевееесоомоость! Аааах! И… Земля, величественно перекатываясь с боку на бок, тяжело прогибая пространство, неотвратимо катится по наклонной в … Чёрную Дыру!

Оглянулся! Открытый космос! Моя избранница во мне, я в ней! Кто же я? Я не могуууу, не хочу… не могу… быть двуедин! Я не хочу быть единым в двух сущностях! Я… я… я… люблююююю тебяяяя! Я люблю тебя, но… не так…. Не таааак! Изыдииии! Молю тебяяяя!

Тошнота. Слабость. Выворачиваюсь наизнанку! Тупая боль во всём теле! Холод! Вес! Падение! Где тыыы? Где тыыы? Падение ускоряется, оно превращается мгновенно! Боюсь! Страшно! Жуть! Ну… где же тыыы? Вернись! Поздно! Зал, Коптящие факелы, сумбурное барахтанье тел.

Вот, все встают, не заботясь о наготе. Идут медленно к постаменту посередине зала. Звучит песня с резкими выдохами. Подходят. На огромном постаменте лежит девушка. Обнаженная красота слепит, смущает, зовёт! Я, стою у её ног, в руках у меня жертвенный нож с длинным узким лезвием… он остёр, как бритва. Я знаю, что надо делать. Я… хочу этого, я не просто этого хочу, я жажду этого всеми фибрами своей души! И… выбор! Где он? В чём он? Под ногами пустота! Опора, где ты, опора?

Поднимаю руку, пение прекращается, все замерли в торжественном ожидании. Я дам им это чудо! Боже милост… Нет! Рано! Что рано? Не знаю, но чувствую перемену! Где ты, опора? В чём твоя суть? Душааа мояяя, проснииись! Тщетно! Рано! Боль — слаще мёда!

Подхожу. Медленно поднимаю клинок. Мысленно рисую, что там за этой розовой кожей, под этими грудями с коричневыми кружечками сосков? Вот сюда войдёт лезвие, оно легко минует просвет между рёбер, рассекая мышцы грудной клетки. Потом надо аккуратно перерезать сосуды, держащие и питающие сердце кровью, расширив разрез другой рукой, погрузившись внутрь, взять её ещё трепещущее сердце и… выдернуть его… на свободу!

Но, что-то держит меня. Сомнения путают мысли… приоритеты чего-то. Зачем всё это? Почему всё это? Кто я? Ктооо яяяя?

— Как зовут тебя?

— Аираида… — шепчет она, улыбаясь.

Я смущён, напуган, растерян, я вспомнил! И… ноги вцепились в твердь! Но воспоминания рисуют картины её желудка, роды, мои кишки… и что-то такое ещё! Но что? Такой ласковый голос.

— Смелей! Смелей! Ну… продажная шкура! Ты ведь продался со всеми своими потрохами! Смелей! Режь, ну, что же ты медлишь? Обратной дороги для тебя все равно нет! Ну… режь!

Ласка её голоса несоизмерима со смыслом её слов. Но она обезоруживает и, блеск её зелёных глаз… я знаю за подобным блеском, последуют слёзы! Я не могу! Я не могу! Нож со звоном падает на мраморный пол.

— Я не могу! Я… я… люблю тебя! Я не хочу снова потерять тебяяяя!

— Наконец-то… — с каким-то надрывом прошептала девушка. — Наконец-то я услышала слова прощения и спасения! Боже! Как же всё это мне осточертело.

Взрыв! Я слепну! Стук в дверь…

— Олег! Олееег! Ты что, заснул там что ли? Открывай быстрее! У нас для тебя сюрприззззз!

Открываю глаза. Сколько раз это уже было? Снова закрываю. В последний ли раз? Не хочу! Не Хочууу! Ни за что! Снова стук в дверь. Он постепенно стирает что-то из памяти.

Где я? Как во сне, не разбирая дороги, что-то свалил по пути. Иду на звук, который перебивается со звоном падающего клинка на мраморный пол. Какой пол? Какой клинок? Дверь. Что там за ней? Не ухают ли вновь барабаны, сотрясая сердце? Кому? Открываю! Боже спаси и сохрани!

На пороге Мишаня, Анжела, Маруся и… Она!

Она смотрит на меня и вроде как пытается что-то вспомнить. А для меня кроме неё больше никого нет. Я знаю, что это она! Кто?

— Меня зовут Виктория, у меня такое чувство, что… что… хотя… вряд ли.

Её имя, наконец-то стёрло последнюю пелену наваждения. Я пытаюсь ещё схватиться за то, что подумалось вскользь.

«Значит, в этой жизни я буду звать тебя — Викторией!» И… всё рассеялось как дым.