Мнение Чепурного Сергея - часть вторая: "Последнее предупреждение", "Работа мечты"

Последнее предупреждение

В названии рассказа явно пропущено одно слово — «китайское». То есть, если бы рассказ назывался «Последнее китайское предупреждение», мне кажется, это бы намного более точно отвечало всей его атмосфере. Потому что произведение нельзя читать иначе, как… со здоровой толикой юмора. Только в этом случае в нём можно найти хоть какой-то смысл и объяснение всем тем замечаниям, которыми поделились с автором высказывавшиеся ранее комментаторы и судьи.

Начну опять же с названия. Я насчитал шесть предупреждений, которые были адресованы Вере. К какому из них относилось слово «последнее» в названии? Имеется в виду «последние шесть предупреждений»? — тогда моя шутка насчёт пропущенного слова «китайское» становится намного больше, чем просто шуткой. Или же словосочетание «последнее предупреждение» относилось к подменённому платью? Тогда вопрос: а почему нельзя было сделать акцент именно на нём, а об остальных упомянуть флэшбеками, начиная с визита к гадалке?

Но это ладно, оно хоть в глаза и бросается, но, наверно, только такому въедливому зануде, как Комментатор № 22, которого так неосмотрительно организаторы конкурса пригласили в судейство…У меня тут есть вопрос более серьёзного плана, после которого рассказ лично в моих глазах начинает рассыпаться, как карточный домик.

Но сначала — цитата: « — Я возглавляю орден некромантов. — Олег на глазах терял свое обаяние, превращаясь в монстра. — Нам нужно сердце девушки, вынутое в затмение луны, которая собирается выйти замуж. Видишь ли, сердце в это время вырабатывает определенный гормон счастья, который нам необходим. У тебя было несколько предупреждений, начиная с предсказания и заканчивая подменой платья. Но ты к ним не прислушалась. Больше у тебя нет выбора».

А теперь — тот самый вопрос: если гормон счастья так необходим ордену некромантов, то к чему эти игры в благородство и последние шесть китайских предупреждений, которые эти же самые некроманты оставляли для героини? Они не боялись, что девушка может прислушаться к какому-нибудь предупреждению и просто-напросто дать дёру? Что ж они так рисковали-то и как бы в этом случае автор выкручивался? Не намного ли логичней было бы для них до последнего держать жертву в неведении, а потом просто поставить её перед фактом? Кстати, это выглядело бы намного страшнее, чем есть сейчас. К чему эти дешевые трюки, которые явно сами же некроманты и проворачивали (ну, может, за исключением аварии, хотя и её подстроить — пустячное дело), раз Олег с такой уверенностью заявляет: «У тебя было несколько предупреждений»? (то есть, чтобы было ещё яснее: это не Бог и не какая другая высшая сила разными способами нашёптывали девушке «Беги куда глаза глядят», а они сами предупреждали её о её же участи. Так для чего им это было нужно, если им как раз было нужно, судя по высказыванию их главы, совершенно обратное? Где логика-то в их поведении?) И ещё один вопрос: о каком выборе говорит Олег, если выбора как такового перед девушкой не стояло? Только прошу Вас, не надо сейчас вспоминать о свободе воли, свободе выбора и т.д.: когда в рассказе появляются такие страшные для современного человека слова, как «нужно» и «необходимо», любая свобода воли и выбора быстренько умолкает и сворачивается в клубок, а человек, который якобы ею обладает, превращается в того самого бандер-лога, который на вопрос Каа «Вы слышите меня, бандер-логи?» только и может, что ответить загипнотизированным голосом: «Мы слышим тебя, Каа!» Думаю, посыл моей метафоры ясен, и пусть апологет личной свободы человека Ира Зауэр попробует со мной поспорить.

С этим разобрались. Теперь — вопрос по поводу героини. Я не буду вдаваться в её анализ как человека — это и без меня сделали даже лучше, чем я мог бы сделать; я просто задам ещё один вопрос: а в мире вообще бывают такие девушки? Один из читателей рассказа назвал Веру очень смелой; другие предпочли назвать её дурой и блондинкой; я же позволю себе сказать, что у неё как у живого существа просто отсутствует инстинкт самосохранения. А такое в природе бывает? Если да, то мне останется лишь искренне удивиться многообразию живого мира на Земле; если же нет, то у меня ещё один вопрос: кого высмеиваем-то? К чему эта гипертрофированность образа? Можно предположить, что тут, как и в «Пустоте», мы имеем дело с символом, но не слишком ли он карикатурно-гипертрофирован, чтобы распознать в нём символ?

Собственно говоря, на этом и всё… Всё остальное можно увидеть в комментаторах и в судейских отзывах.

Вывод. В принципе, из рассказа ещё можно что-то сделать. Только, наверно, для начала автору нужно для себя ответить, что именно он хочет написать, и, главное, как.

Работа мечты

Я начну издалека. Не совсем, конечно, но всё же… Но потом будет понятно, к чему я это всё вёл.

Итак.

В 1968 году в Англии под названием «Чёрная суббота» шёл в прокате фильм ужасов от Марио Бава «Три лика страха». Сейчас это — классика, самого режиссёра многие называют «гением», говорят, что некоторые его кинематографические приёмы и решения повлияли даже на таких режиссёров, как Тарковский, Кубрик и Феллини, не говоря уже о родных ему по духу Брайане де Пальма и Джоне Карпентере… Но дело не в этом, а в том, как заканчивался этот фильм, в котором были загадочные-телефонные-звонки-крики-стоны-призраки-вурдалаки-отрезанные-головы-итдитп… А заканчивалось всё это одним большим хохотом: исполнитель роли вурдалака Борис Карлофф (он же — Уильям Пратт), скача на лошади, объявлял с экрана, что всё, мол, чуваки, ужасы кончились; камера отъезжала назад, и все видели, что скачет он не на лошади, а на муляже, а лес, по которому он якобы скачет, на самом деле представляет собой ветки, с которыми статисты бегают по кругу.

Вот похожее впечатление осталось у меня от «Работы мечты». Причём складываться оно стало чуть ли не с самого начала.

Первое, что я в нём увидел — это… юмор. Да не просто юмор, а откровенный, извините за выражение, ржач. «Круг поиска работы был узок, как его дешевые туфли с местного рынка» — вот с каким настроением прикажете после такого читать рассказ дальше? А вот это: «Имея за плечами среднею школу, армию и немного денег, скопленных его матерью, он отправился покорять столицу… «Деньги занимать не буду. Повкалываю где-нибудь, лишь бы на билет хватило, да и уеду к чертовой матери»…Ведь понятное дело, что если ты повкалываешь где-нибудь, лишь бы на билет наскрести, то уедешь не „за туманом и за запахом тайги“, а в родные пенаты к любимой маме, которая по странной авторской прихоти названа „чёртовой“… И вроде бы и сама ситуация не располагает к веселью, но написано всё это так, что на дальнейшее смотришь через призму откровенного стёба. На это работает даже образ толстяка, которого автор мало того, что рисует карикатурно, так ещё и зачем-то заставляет протискиваться между-столом-и-неназываемым-в-рассказе-предметом-пространства. На фоне всего этого комического абсурда внезапно сгущающиеся тучи в небе отдельно взятой комнаты и барабанящий по жестяному скату подоконника дождь в сопровождении грома и наверняка ещё и молний (осталось ещё выяснить, с какой стороны он барабанит: со стороны улицы или же всё-таки со стороны комнаты, раз в ней сгущаются тучи?) воспринимаются как нарочно введённые в рассказ элементы готического романа от Анны Радклиф, которые пугали особо чувствительных барышень где-то в конце XVIII века. Правда, для полного соответствия антуражу не хватает ещё пары ворон, зловеще каркающих что-то типа «Nevermore!» над крышей агентства, но при желании их тоже можно додумать… И что самое интересное: ощущение комического абсурда, граничащего с сознательным китчем, не исчезает даже тогда, когда в рассказе появляются элементы психологического ужастика a’la Стивен Кинг, о которых говорил один из комментаторов. И вместе с ним рассказ начинает приобретать такую гремучую смесь, к которой я обязательно вернусь чуть ниже.

Ещё один элемент своеобразного юмора — название рассказа. «Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт»… Никто не заметил двусмысленности в названии «Работа мечты»? С одной стороны, можно подумать, что весь рассказ — это итог того, как работает отдельно взятая мечта (и как тут не вспомнить такой популярный среди мегаполисного миддл-класса «Трансерфинг реальности» от Вадима Зеланда?); с другой стороны, можно подумать, что в названии пропущено какое-то местоимение: «Работа (его) мечты», «…(моей) мечты», «…(нашей) мечты» или вообще «…(всеобщей) мечты» (я и такому названию не удивлюсь). И в свете всего этого лично у меня скопилось масса вопросов к автору, которые можно объединить в один глобальный: скажите, вот все эти тучи с дождями, туманные названия, типа случайные оговорки и говорящие сравнения — это всё специально?..

Про всевозможные ошибки и ляпы типа вопроса «Успели ли вы где-нибудь поработать?» автору рассказали даже лучше, чем, наверно, я бы мог рассказать. Могу добавить к этому разве что ещё немножко…

Первое: прорывающееся временами нечто среднее между авторскими ушами и сменой фокала (например, вот тут: «Несмотря на то что он похудел, в нем еще были добрых килограмм восемьдесят. При росте в сто шестьдесят три сантиметра вполне годные параметры для работы охранником». Второе предложение — это автор так самого себя убеждает в правильности своих же выводов или неразумным читателям поясняет, как именно они должны понять сие место в рассказе? Или вот тут: «Промокший до нитки, он забежал в метро, в этот момент на телефон пришло смс с адресом: «Отлично, всего пару станции от дома». Оформление этого предложения заставляет меня думать, что в тексте приведено содержание смс, а вовсе не мысли героя по поводу пришедшего на телефон адреса, и если автор начнёт меня убеждать в обратном, я сделаю вид, что очень удивлён, и покажу ему пункт из Розенталя или Лопатина о правиле употребления косвенной речи в художественном тексте…).

Второе — смысловые пробелы в повествовании, которые нарушают его логику.

Например такие:

«Рядом с ним шагает человек. На его голове высокий, черный цилиндр. Опираясь на трость, он обходит лужи, выдыхая изо рта пар, смешанный с ароматом вишневого табака. Леша никогда в жизни не курил, но сейчас ему почему-то хочется попробовать.

— Ты точно хочешь пойти со мной? — Спросил он.

— Я бы не хотел, но мне нельзя оставлять вас.

— Так оставь, сделай хотя бы одно правильное дело в своей жизни, — откинув тростью упавшую ветку, он перешагнул лужу.

— Нет, не могу. Мне нужно защищать вас.

— Защищать? Меня? — он расхохотался. — И от кого же?

— От себя самого.

Человек развернулся, оказавшись лицом к лицу с Лешей, который чуть не налетел на него.

— А кто защитит тебя?

Леша промолчал.

Раскидав комья слипшейся листвы своей тростью, он расчистил кольцо, служившее ручкой небольшого люка»

Ехидный вопрос от Комментатора №22 звучит так: а откуда люк-то взялся? С неба, что ли, свалился? В таком случае, хвала Аллаху, что не на голову кому-нибудь…

Или такие:

«Он собирался выбежать в коридор, как из шкафа в углу раздался голос:

— Помоги мне.

— Кто здесь?! — он посмотрел вокруг.

— Я здесь, иди сюда.

Ноги стали ватными. Будто марионетка, подвешенный за веревочки, он становился все ближе и ближе к шкафу. Шаг, еще шаг. Содрогнувшись он остановился перед дверью.

— Открой дверь, выпусти меня, — голос перешел в шепот.

— Я не могу, мне нельзя открывать эту дверь, нельзя»

Ещё один «шапоклякский» вопрос от Комментатора №22 звучит так: а когда это Лёше успели сказать, что ему нельзя открывать эту дверь? Толстяк такого не говорил, писатель — тоже…

Или:

«Зайдя внутрь он попал в небольшой коридор. Тусклые лампочки освещали вестибюль впереди. В холле высился неработающий фонтан, обнесенный плиткой, которая частично отвалилась, обнажив заплесневелые дыры. Вокруг фонтана стояли диваны, рыжий цвет обшивки местами стал бурым и напоминал кровь.

«Да этот дом под снос давно пора», — подумал Леша.

Возле входа он увидел пустую стойку администратора.

«И куда же мне идти?», — подумал Леша.

Развернувшись, он увидел коридор, в котором не было света»

Если не сказано иное, то по умолчанию считается, что Лёша стоит спиной к входной двери, о чём явственно сказано в приведённом отрывке. А развернувшись (кстати, автор, Вы очень любите злоупотреблять этим словом, равно как и деепричастием «зайдя». Зачем же Вы заставляете своих героев «разворачиваться», подобно танкам Т-34 или солдатам в строю, если они могут спокойно «повернуться»?)… так вот, «развернувшись», Лёша видит не дверь, а коридор. Отсюда вопрос: с чего это вдруг обычный разваливающийся на глазах дом (ещё один привет от Анны Радклиф: очень легко представить вместо современного дома заброшенный средневековый замок, по которому гуляет привидение невинно убиенного во младенчестве графа фон дер Зингельшухера…) превращается внутри в «нехорошую квартиру» № 50 дома № 302 «бис» по Большой Садовой без всякого предупреждения наивных читателей и судей?.. Эдак и инфаркт от неожиданности можно получить, знаете ли. Не боитесь, что потом придётся передачки в больницу передавать?..

Теперь — о той самой «гремучей смеси», которая появляется в рассказе после того, как на него дохнул Стивен Кинг. По сути дела, после слов «Ваша задача охранять его от него же самого, так сказать» автор начинает балансировать между комедийным абсурдом в стиле «фильм ужасов + готический роман» и триллером в духе упомянутого писателя. И с этого момента за рассказ становится обидно. Воистину, надо иметь большой талант, чтобы почти угробить такую замечательную идею, которая даже воодушевила одного из комментаторов (присоединяюсь, кстати, к его мнению в этом пункте), потому что из рассказа вполне могло бы получиться что-то типа второго «Сияния», пусть и в ином ключе и под другим углом зрения.

Вывод. Пока рассказ представляет собой грубо намалёванную афишу. И у автора, как мне кажется, есть два пути.

Первый: путь Стивена Кинга. Следуя ему, нужно: убрать все готическо-ужастиковые элементы в виде сгущающихся туч, разваливающегося на глазах дома, писателей в гробах и подвешенных толстяков; на самом деле превратить разваливающийся дом в четырёхмерную или даже многомерную квартиру № 50; полностью отказаться от темы вампиризма; сделать всё повествование спокойным, без всякой аффектации, где-то, может, даже нарочито-равнодушным, но с нарастающим внутренним напряжением (см. то же «Сияние»); лучше проработать линию писателя и его антагониста и в конце концов привести к сумасшествию главного героя. То, что, собственно говоря, тут и заложено. В этом русле, кстати сказать, и сны героя будут смотреться совсем по-другому, более символически, нежели это выглядит сейчас (хотя свою роль в рассказе они играют, но её можно ещё более усилить).

Второй: путь Марио Бава. То есть: наворотить ещё как можно больше комического абсурда. Так, чтобы было понятно, что это — действительно стёб и китч, а ещё больше — издевательская насмешка над жанром «ужасы» и «мистика» (или, точнее, над тем, как её представляют в том же Голливуде). Но в этом случае автору предстоит очень тяжёлая работа: надо будет всё в рассказе выписать так, чтобы при всей своей аляповатости это выглядело тонко и эстетично в своей антиэстетике. Если автор так сможет сделать — честь ему и хвала. Если нет — право слово, лучше идти вслед за Кингом.

Есть ещё и третий путь. Но он мне представляется очень туманным и ещё более сложным, чем путь Марио Бава. А именно: пройти по грани между Кингом и Бава и между стилями, в которых они сделали «Сияние» и «Три лика страха»; смешать их в своём рассказе так, чтобы это выглядело захватывающе, необычно и по-настоящему пугающе. Ведь одна из проблем рассказа — не столько в «верю-не верю», сколько в дисбалансе между страшным и смешным. Если восстановить баланс, получится действительно замечательное и оригинальное произведение.

Ну и работать над стилем, пунктуацией, грамматикой, исправлять ляпы и ошибки — куда ж без этого-то…

Я не знаю, что вы выберете, автор. Но очень Вас прошу: не бросайте рассказ таким, какой он есть. Вот честно: будь у меня больше времени, идей и, может даже, какой-то отчаянной смелости, я бы рискнул предложить Вам соавторство в доведении этого рассказа до ума. Но — не могу. А Вы всё же постарайтесь из него что-то сделать. Может, не сразу после конкурса, а через какое-то время… И для начала — попробуйте поменять название. Право слово, оно может многое Вам подсказать.

Продолжение следует…