Часть 1 Глава 10 Сила души Сказания душ Книга третья

ЧАСТЬ 1 ГЛАВА 10

СЛЁЗЫ ОТЧАЯНИЯ

Крики, огонь, боль, слёзы. Всё смешалось. Вокруг царили хаос, ужас и смерть. В этом жутком аду всё было неестественно ярко и необычайно реалистично. Выстрелы ружей, звон стали клинков, стоны раненых и умирающих. Всё это было взаправду, всё было наяву.

Как же всё это произошло? Как всё это случилось? Что привело мир к подобному кошмару? Неожиданный мир, такой хрупкий, и такой зыбкий.

Обман, лож, глупость? Нет! всё это дело рук наивного и безрассудного доверия. Чудесной призрачной веры в мечту. В мечту настолько долгожданную и угасшую в памяти, что даже заговорить о ней, казалось сказкой! Об этой мечте так долго грезил мир, ждал её, верил. Но всё что случилось, не было наваждением, сном или призрачным фантомом — это было дело рук наших.

Шум не стихал. Но среди грохота боя, звона, который наполнил голову, и резко ворвавшийся в разум боли вдруг отчётливо послышались чьи-то незнакомые голоса.

— Свою часть сделки я выполнил. Теперь настала твоя пора доказать мне свою преданность. Я помог тебе пробить вражеский заслон, открыл тебе брешь к твоему великому будущему. Покажи мне на что ты способен.

— Я благодарен за вашу помощь, Господин, — ответил неистово свирепый, непохожий на живой, голос. — Отец был прав. Вы воистину могучий и непобедимый властитель жизни.

— Скорее, властитель смерти, — поправил первый голос.

— Ваша сила восхитила и вдохновила меня. Я клянусь служить Вам до скончания своего века. Ибо нет на свете никого другого, кто сумел бы лицезреть истинную силу вашего божественного могущества. Примите же мою верность.

Что-то влажное и горячее потекло по лицу. Это кровь вдруг кольнула мысль. Её запах невозможно перепутать ни с чем. Её вкус неповторим. Одно лишь её появление леденит разум и сковывает мысли, обрекая любого из живых на оцепенение и страх.

— Это лучшая клятва, что я когда-либо видел, — усмехнулся первый голос.

— Вы заберёте себе мой трофей? — спросил принесший клятву. Его голос вдруг оказался невероятно знаком.

— Нет. Он мне не нужен, — ответил первый собеседник. — Я не люблю стариков. Они навевают на меня грусть и ужасно пахнут. Забирай его себе, если хочешь, и делай с ним всё что хочешь. Мне всё равно. Эти уроды не отвечают моим интересам ибо их души пусты словно кокон, покинутый бабочкой.

— Благодарю вас, Господин. Я сделаю из него шута на потеху себе и своим подданным.

Оба голоса громко и неприятно рассмеялись. В этом противном смехе скрывалась жуткая грань ещё более страшного будущего.

Ужасно осознавать всю суть ошибок тобой совершённых. Ошибок, которых никогда до этого не совершал. Ошибок, которые вопреки всему уже не дано исправить. Страшные, необратимые, они режут сильнее меча. Страшнее ошибок предательства лишь их последствия.

Нельзя доверять словам того, кому не было доверия неисчислимое количество лет. Это жгло изнутри, жгло словно огонь своим неистовым и неудержимым пламенем, оно рвалось наружу, раздирая плоть, приводя тело в бешенство, бессмысленное и беспомощное. Он открыл глаза и закричал, закричал так, что это напрочь лишило его сил, и практически свело с ума.

Несколько сильных ударов в лицо заставили его замолчать. Затем его резко схватили, и подняли с земли. Сперва он шёл, но вскоре упал. Кто-то тащил его волоком, затем усадил на колени. Кругом всё было словно в тумане. Остатки разума всё ещё отказывались верить в происходящее. Но боль, доказывала обратное.

С трудом повернув голову в сторону, он заметил обезглавленное тело. Прошло несколько секунд, прежде чем он сумел осознать весь кошмар. Тело принадлежало сенатору Палатию Тафу.

Чуть поодаль лежали и другие тела. Кто они? Он вдруг ясно и чётко осознал ответ на свой вопрос. Это были его солдаты, его верные воины, павшие в бою защищая своего Короля.

Однажды отец сказал ему:

— Та память, которую мы оставляем в умах и сердцах своих детей, выражается не в количестве возвращенной ими благодарности. Истинная память — это время. Время, в течение которого о тебе будут помнить твои потомки.

Мы помним имя Короля Отима, с которого началась наша жизнь. Мы помним имя Короля Матария, который вывел нас на поверхность. Имя его сына Йтория, во времена коего началась война «За право». Это и есть память, звенящая в веках. Это память нашей истории, наших побед. Истинная же память, которая останется о тебе, выражается в том, как часто твою могилу будут посещать твои последователи, твои дети. Как часто они будут упоминать твоё имя в своих рассказах, как долго твои портреты будут украшать их комнаты и залы. Но ещё важнее то, насколько уважительно они будут относиться к тем делам, которые ты сотворил при жизни.

В следующий раз, когда будешь на кладбище Уюрмук, обрати внимание на могилы. Ты сразу увидишь истинную память. Камни многих королей уже вросли в землю, а простых воинов высятся и сверкают чистотой. Неважно, кем ты был в своей жизни. Важно — насколько долго будут помнить о тебе, твои близкие. Вот истинная память!

«Память! Какая память останется обо мне? — вдруг вспыхнул в голове вопрос. — Кем запомнят меня? Королём, что желал закончить тысячелетнюю войну миром, пытаясь заключить его с безумным дикарём? Или глупцом, что поверил сладким россказням того самого дикаря, который оказался хитрее всего Совета Королевства и его в том числе? Какая память останется обо мне? Где похоронят меня, и похоронят ли вообще? Быть может, мои кости будут годами тлеть на холодных каменных просторах, и никто, никогда не узнает, где я умер?»

Едкая горечь отчаяния подступила к его горлу и сомкнулась на нем мертвой хваткой жгущего удушья.

Ничто так не ранит, как предательство. Физическая боль не в счёт. Раны заживают, затянутся и останутся лишь шрамы. Они будут напоминать об ошибках, которые мы совершили. Мы сможем рассказать о них детям, знакомым, друзьям, если захотим. Дабы они не совершали подобного в своей жизни.

Физическая боль материальна, её можно увидеть, потрогать, испытать. Раны, которые наносит предательство, они незримы, невидимы и, порой попросту необъяснимы. Раны, нанесённые предательством, страшны. Сказать больше, они ужасны. Они уродливы, неописуемы, а самое страшное, что их нельзя увидеть, ощутить, сравнить. Их нельзя показать, потому что от этого будет только хуже. Эти раны находятся настолько глубоко, что могут навсегда изменить своего обладателя. Они могут свести с ума и сделать из вполне нормального и разумного существа — кровожадного монстра.

О ранах подобного рода не принято распространяться посторонним, и, вообще, как-либо упоминать о них. Благодаря этому непонятному явлению глубокие внутренние раны растут, нагнетают, захватывают, а порой и полностью подчиняют себе, своего хозяина. Они уничтожают его естественную, нормальную сущность изнутри. Стоит только запустить этот процесс, и вскоре вы уже не узнаете того, кто когда-то был вам так дорог.

Именно поэтому ещё с самого зарождения расы «Возрождённых», было принято правило запрещающее скрывать наболевшее. Каждый «Возрождённый» два раза в луну обязан был посетить «Светило разума». Странная маленькая комнатка, в которой специальная программа подвергала состояние сознания пришедшего полному, тотальному контролю. Это было нечто вроде усовершенствованного детектора лжи, только с возможностью принятия правильного решения со стороны программы. Электронный психолог в своём роде.

Пройдя подобный анализ, состоящий из пятидесяти вопросов, любой «Возрождённый» мог получить анализ своего внутреннего состояния. А так же получить советы как решить ту или иную проблему.

Подобные «исповедальни» в обществе, жёстко презирающем саму мысль о существовании Бога, выглядели весьма странно. Но это была веха времени, и возможность хоть как-то удержать от безумия и без того слабые разумы потомков человека.

Очередная вспышка резкой боли вырвала короля из омута воспоминаний и отвлекла от размышлений. Удар пришёлся в челюсть, и в глазах моментально всё потемнело. Затем некто набросил на шею пленного верёвку и затянул её так сильно, что дышать стало практически невозможно.

Едкий дым щипал глаза, слёзы заполнили их, и смотреть стало невыносимо больно. Руки были связаны за спиной, и протереть воспалённые глаза не было никакой возможности.

— Шагай! — кто-то пнул узника сзади прямо в копчик. — Пошёл! — резкая боль обожгла спину.

Несколько дней после переправы через пролив Туманов его и других плененных во время сражения воинов тащили по холодным острым камням. Судя по тому, что с каждой новой ночёвкой становилось всё холоднее, их вели на север.

От ночных морозов немело всё тело, пальцы на руках и ногах переставали слушаться, а ветер иногда был таким холодным, что маленький, едва тлеющий костерок, приходилось спасать ценой невероятных усилий. Едва тлеющий огонёк был единственной возможностью хоть как-то согреться. Другого способа не существовало.

Дикари, выросшие и прожившие в этих краях всю жизнь, на ночь, приковав узников к огромному топотуну, забирались в специальным образом сшитые спальники из толстых шкур и засыпали. Замёрзнуть они не боялись, поскольку в подобного рода спальных изделиях всегда было очень тепло. Меховая шкура молодых топотунов — самый лучший изолятор от любого мороза.

К ночи девятого дня Дитерион осознал, что совсем не чувствует пальцев на ногах. Сначала он пытался их расшевелить, но осознав, что не может их ощутить, испугался. Он снял сапоги. Ступни были чёрными. Путешествие на диком холоде без специального снаряжения, не могло пройти даром.

Этой же ночью на их стоянку напали снежные грызуны. Небольшие, но очень наглые и бесстрашные зверьки размером с собаку с широкими лапами и короткой беловатой шерстью, они быстро метались по глубокому снегу. Их острые зубы и длинные когти были страшным оружием на пути ослабевшего и невооруженного путника. К тому моменту, когда несколько «Недостойных» выбрались из-под своих шкур, чтобы посмотреть, что за шум устроили пленники, снежные грызуны утащили и растерзали четверых из общей толпы прикованных к топотуну узников. На удивление, Дитериона огромный зверь, даже ухом не повёл, чтобы осмотреться и узнать что происходит. Он, по всей видимости, совершенно не боялся наглых мелких зверьков и мирно спал, выпуская облака белого пара.

Изнемогая от усталости, через двадцать дней после нападения, они добрались до первой пограничной стоянки «Недостойных». На окраине селения узников приковали к высокому столбу, врытому глубоко в землю, и оставили на лютом морозе и промозглом ледяном ветру.

Три недели на скудном пайке изменили Короля. Он похудел, щёки обвалились, глаза впали, кожа обвисла. Его мучили боли в желудке и безумно ныли ноги.

Когда небо потемнело, за ним пришли. Отцепили от столба и потащили через всё селение.

На удивление короля, приграничное селение оказалось невероятно большим. Пока его тащили, он сбился со счёта шатров. Они стояли повсюду — большие и маленькие. Во всех горел огонь, и его иногда обдавало жаром. В шатрах для поддержания тепла жгли лепёшки топотунов. Они долго тлели и выдавали много тепла. Отовсюду пахло варёным мясом, потом и свежевыделанными шкурами, фекалиями и дымом. Холодный ночной воздух с кристальной лёгкостью передавал всё разнообразие ароматов, приятных, и не очень.

Прошло достаточно много времени, прежде чем воины, что тащили Короля, бросили его на землю. Вокруг собралась огромная толпа «Недостойных». Здесь были мужчины, женщины и дети. Они громко переговаривались между собой, активно жестикулируя и используя странные наборы звуков лишь отдалённо похожие на слова. Собравшиеся жители постоянно тыкали в короля пальцами, а один мальчуган даже осмелился подбежать и ударить пленника палкой по голове, что вызвало бурную радость у окружающих.

— Мои верные друзья! — раздался уже знакомый Дитериону голос. — Перед вами король и правитель Государства, великий Дитерион! — Миротворец! — толпа молча взирала на своего правителя. В одно мгновение «Недостойные» расступились, образовав широкий коридор, по которому, опираясь на костыль, ковылял правитель Аискон.

Король попытался встать, но преклонный возраст, боль в усталом теле и слабость от долгого перехода и голода не позволили ему сделать это. Стоя на коленях, король сурово взирал на Аискона.

— Ты обманул меня! — выкрикнул он охрипшим голосом. — Пообещал мир, пришёл в мой дом, пил и ел за моим столом. А затем словно вор, напал на меня в ночи, всадив клинок в спину. Трус!

Аискон громко рассмеялся.

— Признаться, я был сильно удивлён тем обстоятельством, что ты и твои многочисленные советники, вообще, согласились на моё предложение. Ты же мудрый царь! Ты воевал всю жизнь! Как ты мог поверить в то, что мир между нами возможен? Твоя наивность поразила меня!

Король смотрел на ухмыляющегося ему в глаза Аискона.

— Ты слишком глуп, раз не понимаешь того, что сотворил, — сказал Дитерион. — Это была не наивная слабость, это была долгожданная надежда, о которой мой народ мечтает уже более тысячи лет.

— Мечтает? — громко рассмеялся Аискон. — Что ты такое здесь несёшь?

— Нет смысла объяснять это тому, кто не в силах понять элементарного, — отрезал король. — Если бы твой народ, так же, как и мой вёл летопись войны все эти годы, ты бы смог меня понять. Но война для тебя нечто иное. Она не является бедствием твоего народа, что терзает ваш мир столетиями. Для тебя война — забава. Игра. Соревнование. Ты назвал меня «Миротворцем», я польщен. Это прозвище я буду носить гордо с высоко поднятой головой. А мои дети воспоют мою славу в веках.

Снова раздался громкий смех Аискона, на этот раз поддерживаемый громом сотен глоток из толпы его подданных. С каждой минутой смех нарастал. Этот дикий звук уже охватил всё селение, и каждый, кто присутствовал в этом месте в данную минут смеялся, даже если по-настоящему не понимал в чём смысл.

Но вдруг всё резко стихло. Аискон в одно мгновение изменился. Его взгляд стал жесток. Сейчас он снова был врагом. Лёгким движением он приказал своим воинам схватить и поднять короля.

— Высоко? С гордо поднятой головой? — спросил он, кривя уродливые губы и приближаясь всё ближе к Дитериону. — Боюсь тебя разочаровать, но этой мечте сбыться не суждено, — сказал он, глядя в усталые глаза короля.

С необыкновенной проворностью Аискон схватил свой костыль и что было сил, ударил им по дрожащим ногам короля.

Дитерион вскрикнул от боли, когда переломанные кости показались наружу, а из открывшейся раны хлынула кровь.

— Ирония в том, — выкрикнул Аискон, зверея, — что ты уже никогда более, не сможешь гордо, что-либо носить! — Он вновь замахнулся, и снова ударил своим костылём уже по переломанным ногам короля. — Теперь ты мой раб король Дитерион. Но это благородное звание отныне не позволяет тебе поднимать головы. Я не хочу видеть твоих глаз и взглядов. А если ты ослушаешься, я ослеплю тебя! Я не желаю слышать твоих речей, ибо если ты издашь хоть слово, я отрежу тебе язык. — Он в третий раз ударил короля костылём. Кровь брызнула во все стороны. Но несмотря на безумную боль, король не лишился чувств. Видя это, Аискон извлёк из ножен свой клинок и, оголив спину страдальца, вырезал на ней надпись — «Король».

Невероятный крик боли разнёсся над селением. — С этого дня, и до конца своих лет, ты будешь ползать возле меня, как шелудивый пёс. Кормиться тем, что я тебе дам, жить там, где я прикажу.

Горькие слёзы ужаса текли по щекам Дитериона.

— Но самое главное! — ухмыляясь, выкрикнул Аискон так громко, чтобы все присутствующие слышали его. — Твои сыновья… — Он обернулся к королю и схватил того за подбородок, глядя прямо в глаза. — Твои сыновья обвинены в измене королевству и в заговоре против собственного отца.

— Нет! Нет! Не может быть! — закричал в безумии король Дитерион.

— Да! — выкрикнул ему в лицо Аискон. — Твои сыны никогда не узнают где и как умер их отец. Они никогда не смогут поклониться твоим костям. А сами станут изгоями твоего же государства. А ты, старый дурак, умрёшь в полном неведении за их жизни. Кто знает, быть может, они уже мертвы. Твоя и их память померкнет в веках, даже не оставив после себя хоть самого дешёвого надгробия!

— Нет! — кричал в безумии король. — Нет, не делай этого. Замолчи. Не говори мне об этом! Нет!

Король плакал. Он рвался из крепких рук своих врагов, пытаясь высвободиться. Ему это даже удалось. Но он тут же упал на холодную землю с криками жуткой боли. Он пытался ползти, истекая кровью, крича и обливаясь слезами. Его пальцы были содраны в кровь, когда он цеплялся ими за холодные равнодушные камни.

— Не торопись, — опускаясь рядом с королём, сказал Аискон. — Тебе спешить некуда. Я не позволю тебе умереть быстро. Ведь ты же теперь мой личный король. Твоё место рядом со мной. Навеки!

Он снова громогласно рассмеялся и, поднявшись, поковылял прочь.

Дитериона подняли, и вновь словно и ничего не произошло, отволокли и приковали к такому же столбу, что стоял на окраине селения. Двое воинов натянули верёвку, и король повис в воздухе, а его обломанные ноги болтались, не касаясь земли. Руки ужасно болели в плечах, и, казалось, что они вот-вот оторвутся.

Через некоторое время пришёл незнакомый доселе «Недостойный» и перетянул искалеченные ноги чуть выше колена кожаными ремнями. Боль ушла, она попросту замёрзла. Дитерион провалился в беспамятный и беспросветный бред.

Утром его облили холодной водой. Это произошло так неожиданно, что вырванный из бреда лихорадки он, долго кричал. А его воспалённый мозг никак не мог осознать, что с ним происходит.

Дитериона сняли со столба и отнесли в шатёр. Там было тепло и кровь, мигом разогреваясь, ударила в виски. С искалеченных ног сняли ремни и, не говоря ни слова, этими же ремнями привязали его к большому изготовленному из кости топотунов настилу.

— Что? Что вы хотите сделать? — испуганно бормотал король.

Его била лихорадка, он весь горел. Никто ему не ответил. Лишь один из «Недостойных» грубым движением попытался открыть ему рот. Король не подчинился, но тут же получил сильный удар. От боли он вскрикнул, и тут ему в рот сунули что-то твёрдое. Он попытался выплюнуть странный предмет, но вновь получил удар. От очередного приступа боли Дитерион сжал челюсти. Оказалось, что в рот ему вложили толстую деревянную палку.

Тот же «Недостойный», что перевязывал ему вчера ноги, достал очень странный инструмент отдалённо напоминающий зазубренный клинок и без единого звука приступил к своему делу.

Мир померк в сознании короля. Боль была такой, что он едва не перекусил деревянную палку пополам. Ему захотелось закричать, но он не смог, впервые за всю свою жизнь лишь в этот день в ужасе от безысходности, король Дитерион взмолился.

Очнулся он всё в том же шатре. Руки были привязаны, во рту всё пересохло, тело болело.

— Эй! — попытался крикнуть король, но это было похоже более на некое мычание, чем на крик. Конечно же, его никто не услышал. Через некоторое время он вновь потерял сознание.

В следующий раз его разбудили голоса.

— Пить, — простонал Дитерион. Его услышали и дали воды. Затем снова была боль, дикая боль. Она пахла гнилью и горелым мясом.

Каждый раз, когда он приходил в себя, его терзали болью. Постепенно, раз за разом, теряя сознание, король уже с трудом мог осознать, где он и кто он. Боль стала теперь его жизнью. Время словно исчезло, оно пропало в тот самый миг, когда ему на смену пришло безразличие.

Однажды в шатёр пришёл Аискон. Король узнал его не сразу, но когда вспомнил — заплакал, застонал и захотел убить. Он рвался в своих оковах и рычал словно дикий зверь.

— Ты мерзкий предатель! — кричал он. — Ты обманул меня, мой народ, моих сыновей. Будь ты проклят!

— Я и так проклят, — усмехнулся Аискон. — Ты разве этого не видишь? Я проклят с рождения. Таких как я, в вашем мире называют дикарями. Но вскоре ты увидишь, как эти дикари разорвут твоё королевство на куски. — Он снова рассмеялся своим противным смехом. Дитерион хотел было закрыть уши, но руки его были связаны, и он зажмурился не в силах выносить звук жуткого смеха. — Я устрою тебя в первом ряду и дам возможность насладиться крахом твоей империи. Ты увидишь как рушатся города, которые ты создавал, и умирают те, кого ты знал и любил. Это невозможно будет забыть! Подобное останется в твоей памяти навсегда. Так скажи мне, король, кто из нас теперь проклят? Вы не верите в великого Бога. Наивно полагая, что всё то, что с вами происходит дело исключительно ваших рук. Но скажи мне, неужели сила разума превосходит силу веры? А если это так, то неужели ты до сих пор думаешь, что великий Бог тут ни при чём? Взгляни, есть разве что-либо хуже, чем наблюдать за крахом всего того, что ты сам создал, любил, и не иметь сил возможности что-либо изменить. Не в этом ли сила великого Бога? Ибо мы лишь песчинки на огромном берегу его игрищ. — Шатёр вновь сотрясся от его жуткого смеха. — Ты будешь жить со всем этим. А я прослежу, чтобы эта жизнь продолжалась как можно дольше. Вот оно, истинное проклятие Дитерион — «Миротворец»!

Аискон замолчал. Затем показал королю свои жуткие кривые зубы, растянув губы в противной улыбке и, подмигнул единственным глазом.

— Нет. Пожалуйста, молю. Не делай этого. Лучше убей меня! Убей! Ты и так всё у меня отнял. Что тебе ещё нужно? — безумный крик Дитериона не произвёл на Аискона ни малейшего впечатления. Он поднялся и, медленно развернувшись, поковылял к выходу. — Не уходи! — кричал король. — Выслушай меня! Прости меня! Прости! Возьми всё что хочешь!

Даже не обернувшись, Аискон прохрипел:

— У тебя ничего нет, калека. А унижения твои мне неинтересны. В унижении я рождён, я жил в ничтожном позоре всю жизнь. Я правлю в опале твоего мира. Мне ничего от тебя не нужно. Я мечтаю лишь увидеть, как король-«Миротворец» сойдёт с ума на моих глазах, не в силах что-либо исправить и изменить. Это и есть моя мечта ради которой я живу, и ради неё я был проклят!