Глава XLI

При каждом движении плечо пронзало болью от болтавшегося на руке тяжелого щита. В кольчуге и поддетой под нее стеганной куртке Тен чувствовал себя неуклюжим и огромным, словно ломовая лошадь. Вообще-то Тен и раньше-то считал брата-близнеца непроходимым дураком, но сейчас его мнение об умственных способностях Тиренна стало еще хуже, чем обычно. Чтобы кто-нибудь по доброй воле согласился днями напролет таскаться во всей этой сбруе?!.. Да она ничуть не лучше каторжных колодок!

Тен с бессильным сожалением оглядывал людей, валом валивших к ратуше, чтобы услышать приговор дан-Энриксу, и мрачно размышлял о том, что, если бы не этот идиотский маскарад, он бы сейчас был в самой гуще взбудораженной толпы, и уж наверняка сумел бы знатно поживиться. Тена разбирала злость при мысли об упущенных возможностях. Сегодня такой день, что любой криворукий неудачник сможет сколотить целое состояние, просто немного потолкавшись возле магистрата — все равно в такой давке даже самый бдительный человек не заметит чужую руку у себя в кармане. А ему приходится торчать среди дозорных капитана Ниру, словно пугалу на огороде!

Тен уже не в первый раз спросил себя, как он позволил Арри втянуть себя в эту глупую историю.

Общаться с младшим братцем Тен начал пару лет тому назад. Когда-то Тен мечтал, что Тиренн однажды осознает, как нелепо каждый день горбатиться в трактире у папаши Пенфа и захочет присоединиться к нему. Конечно, таким ловким "сумеречником", как он, Тиренну никогда не стать, не тот характер, ну и что с того? Он может просто быть у Тена на подхвате, а уж он сумеет обеспечить им достойное существование.

В те дни, когда Тену делалось совсем тоскливо, он встречался с братом, убеждая себя в том, что в этот раз Тиренн наверняка послушает его, и они сообща начнут совсем другую жизнь, но дело всякий раз кончалось ссорой. "Спорим, я сегодня заработал больше, чем ты — за целый месяц?" — бросил он Тиренну во время одной из их последних встреч. "Ты ничего не заработал, Тен. Просто наворовал", — ответил брат. От этого презрительного тона Тен мгновенно закипел. "Можно подумать, ты не воровал! — со злостью сказал он. — И вообще, где бы ты сейчас жил, если бы не украл у Крикса кошелек?.." "Это было давно, — отрезал брат. — И перестань оставлять дома свои краденные деньги. Мне и Арри они не нужны. Мы всегда можем пообедать в "Яблоне"".

Потом Орлиный Клюв пристроил брата в свой дозор, и Тен с тоской признал, что "сумеречником" Тиренн не станет никогда. В тот день Тен здорово напился. Давняя утрата, которую он привык считать сугубо временным явлением, впервые проступила перед ним во всей своей необратимости. Тен остался в полном одиночестве — теперь и навсегда. "Ну и пошел он к Хеггу в задницу! — мысленно разорялся он. — Лучше быть одному, чем постоянно нянчиться с этим придурком. Если бы он сам пришел — я бы и то не захотел иметь с ним дела!". Тен убедил себя, что слишком зол на брата, чтобы интересоваться его жизнью, и решил, что, начиная с нынешнего дня, он будет думать только о самом себе. Однако несколько лет спустя, поближе познакомившись с подросшим Арри, обнаружил, что все, связанное с домом и остатками его семьи, по-прежнему вызывает у него болезненно-острый интерес.

Арри сначала шарахался от Тена, как от зачумленного, но Тену удалось мало-помалу завязать с ним дружеские отношения, точнее — что-то среднее между приятельством и отношениями двух заговорщиков. Тен говорил, что их общение должно остаться в тайне, и Арри охотно соглашался, потому что понимал, что Браэн и Тиренн их дружбу точно не одобрят. Тен водил младшего брата в гавани, показывал ему свои любимые трактиры и кормил деликатесами, которых Арри в глаза не видел до знакомства с ним. Он угощал его вином, бравировал своим умением метать ножи и рассказывал захватывающие истории о жизни в Алой гавани, своих приятелях, живущих по "ночным" законам, и их совместных авантюрах. Тен не сразу осознал, что он подстраивается под собеседника и опускает все неаппетитные детали. Но когда Арри, вдохновленный этими рассказами, спросил, нельзя ли ему вместе с Теном побывать в Алой гавани и познакомиться с кем-нибудь из его друзей, Тен резко возразил, что это совершенно невозможно. Мысль, что его младший брат начнет общаться с этой швалью, ему совершенно не понравилась.

В каком-то смысле Арри заменил ему Тиренна. Но имелось и приятное отличие — в отличие от близнеца, Арри смотрел на Тена снизу вверх и не читал ему нотаций — а Тен с удивлением почувствовал, что ему нравится быть старшим и заботиться о ком-то, кого он может считать частью своей семьи. В конце концов они стали встречаться каждый день.

— Ты пойдешь к ратуше? — сегодня утром дожидающийся его на обычном месте Арри едва не подпрыгивал от нетерпения.

— Нет, — замогильным голосом ответил Тен. — Сегодня ночью я играл в пинтар и сильно перебрал. Заснул уже под утро, прямо у стола. Ноги болят, спина болит, а во рту как будто тролли сра… кхм, ладно. Я хочу сказать, что я сейчас пойду в какой-нибудь трактир, закажу кружку пива, а потом завалюсь спать.

На самом деле это было правдой лишь наполовину. Ночью он действительно играл в пинтар и выпил больше, чем обычно, так что кружка пива сейчас была жизненно необходима. А вот спать Тен, разумеется, не собирался. День намечался хлебный, нужно идти к ратуше и зарабатывать. Тем более, что давешний противник Тена оказался шулером почище него самого, и к утру Тен остался на мели. Естественно, брать с собой Арри Тен не собирался. Он, конечно, не скрывал от Арри род своих занятий, но старался, чтобы представление младшего братца о его занятиях было как можно более размытым. В результате Арри верил — или почти верил — в то, что Тен ворует только у каких-нибудь особенных, дурных людей: скупщиков краденного, игроков в пинтар, люцерщиков и прочего отребья. Тена такое убеждение полностью устраивало.

Круглое лицо Арри удивленно вытянулось.

— А как же Крикс? Ведь он же...

Тен чувствительно пнул брата по ноге.

— Я же тебе сказал, — прошипел он. — Сказал же, чтобы ты не вздумал снова говорить о Меченом, пока мы в городе! Ты хочешь, чтобы вам спалили дом?!

— Но я только с тобой, — оправдывался Арри. Тен сделал зверское лицо.

— Без разницы. Никогда не произноси этого имени. Особенно на улице.

— Да ладно, ладно, я не буду, — отбивался Арри. — Браэн тоже говорил, что мне не следует идти. Что будут беспорядки, и что безопаснее всего остаться дома. Но, в конце концов, он же наш брат. Разве тебе не кажется, что мы должны там быть?..

— Я ему ничего не должен, — резко сказал Тен, почувствовав знакомый гнев. Их брат. Учивший их с Тиренном фехтованию, освободивший их от унизительного прозябания в доме Мерайи Белл и вытащивший всю семью из нищеты… а потом бросивший их в самую тяжелую минуту.

Впрочем, слегка успокоившись, Тен рассудил, что нужно не выплескивать на Арри собственную злость, а позаботиться о его безопасности. В кои-то веки Тен был полностью согласен с капитаном Ниру — идти к ратуше Арри не стоило.

— Прежде всего, твои братья — это Тиренн и я. И, хоть мы с ним не ладим, я уверен, ни один из нас не захотел бы, чтобы тебя затоптали в этой давке. — сделав над собой усилие, Тен нехотя добавил — Думаю, что Меченый сказал бы тебе то же самое — если действительно считает тебя своим братом.

Арри заметно поскучнел — но тут же снова оживился.

— А пошли ко мне? Я тебе даром пива нацежу. Дома все равно никого, Браэн в дозоре, а Тиренн в больнице.

— Как в больнице?.. — испугался Тен.

— Браэн сказал, что они разнимали драку, и Тиренна задели ножом. Но вроде ничего серьезного, к концу недели обещают отпустить.

— Узнаю кто — убью, — угрюмо пообещал Тен. — Но к вам мне все равно нельзя. Слишком рискованно.

Но Арри продолжал настаивать, и под конец Тен дал себя уговорить. Во-первых, потому, что в кошельке после вчерашнего разгрома не осталось ни единой медьки, и, если бы он не принял приглашение младшего брата, то осталось бы только искать знакомого трактирщика, который нальет пива в долг. А во-вторых, хотя Тен никогда не признавался в этом даже самому себе, ему давно хотелось заглянуть домой и посмотреть, как там все изменилось за прошедшие годы.

Оказалось, изменилось многое — и в то же время почти ничего. Половичок, постеленный у двери еще Филой, превратился в выцветшую тряпку, в кухне царил беспорядок, которого мама никогда не потерпела бы. И, уж конечно, Фила никогда не допустила бы, чтобы Тиренн разложил на обеденном столе свою кольчугу и стальные наручи. Но в остальном все было совершенно так же, как и раньше. Та же комната, те же косые потоки солнечного света из окна под потолком, тот же кухонный стол, огромный, словно плотницкий верстак — на нем запросто помещалась куча самых неожиданных вещей, и еще оставалось достаточно места, чтобы обитатели этого дома могли разместиться на другом краю стола.

Тен вспомнил, как Фила пекла лепешки, посыпая стол мукой и яростно раскатывая тесто, и сморгнул. Вот не хватало ему только распустить сопли перед Арри.

— Наливай, раз обещал, — сказал он брату. — Надеюсь, хоть Орлиный Клюв пьет нормальное пиво, а не ту ослиную мочу, которой нас травили в "Черном Шершне".

Вкус у капитана Ниру оказался вполне приличным, и Тен с удовольствием опустошил нацеженную Арри кружку. Катастрофа разразилась, когда Тен заметил, что ему пора, и двинулся на выход, буквально налетев на входившего в кухню Браэна.

— Ты же сказал, что дома никого! — зарычал Тен, пятясь назад. На одну кошмарную секунду он поверил в то, что Арри специально заманил его в ловушку — но, взглянув на бледное лицо и совершенно полоумный взгляд младшего братца, осознал, что тот ошеломлен не меньше его самого.

— Я думал, ты в дозоре, — пролепетал Арри, явно запаниковав при виде капитана Ниру.

Тен с трудом сдержал порыв дать братцу в морду, чтобы перестал скулить. Сильнее всего его разозлило то, что Арри, по вине которого он вляпался в эту историю, в подобную минуту обращался к Браэну, а не к нему, и думал исключительно о том, как оправдаться перед Ниру — словно Тена вообще тут не было!

Тен давно знал, что Браэн часто оставался ночевать у братьев вместо того, чтобы идти в казарму. Тиренн с Арри вообще упрашивали его окончательно переселиться к ним. В добротном старом доме, который когда-то подарил своей семье дан-Энрикс, места было более чем достаточно, а Браэн, столько лет приглядывающий за Арри и Тиренном, давно стал для них кем-то вроде приемного отца. Тен помнил, что, начав самостоятельную жизнь, он прямо-таки упивался мыслью, что он теперь взрослый человек и сам себе хозяин, а его недотепа-братец по-прежнему может делать только то, что ему разрешат Орлиный Клюв и мэтр Пенф. Но в то же время он отчаянно завидовал. И то, что теперь уже Арри превозносит капитана Ниру, вызывало у Тена жгучую досаду. Может быть, именно эта ревность к Браэну заставила его прикладывать все силы, чтобы произвести на Арри впечатление и попытаться стать его кумиром.

Обычно Тен был очень осторожен и благополучно избегал случайных столкновений с Браэном, но сейчас гудящая после вчерашних возлияний голова сыграла с ним дурную шутку, заставив забыть об осторожности.

— Какого Хегга… — гневно начал Браэн. Но тут в дом заглянул какой-то парень, судя по одежде — из дозора Ниру, и скороговоркой доложил:

— Все на месте! Дождались последних в "Яблоне", как вы и приказали, капитан, а теперь перешли во двор, — тут он заметил Тена и озадаченно наморщил лоб, а потом широко, открыто улыбнулся. — Так ты уже не в лазарете?.. Вовремя очухался! Все говорят, сегодня будет жарко.

Браэн посмотрел на Тена, потом — на бледного, как поганка, Арри, а потом подхватил разложенную на столе кольчугу и с такой силой сунул ее в руки Тену, что тот отлетел к стене.

— Мне что, стоять и дожидаться, пока ты проснешься? Одевайся, — рявкнул капитан. И совершенно другим тоном сказал стражнику в дверях — Мы сейчас будем.

"Он что, действительно меня не узнает?" — подумал Тен, оторопело глядя на мужчину. Когда-то они с братом могли обдурить кого угодно, кроме, разве что, дан-Энрикса, но с тех пор многое изменилось. Даже если не считать припухшей после пьянки рожи, на щеке у Тена давно красовался шрам — напоминание о перстне на руке одного молодого дурака, которого он как-то целый вечер обчищал в пинтар. И это было не единственным отличием.

Тен часто видел братца на дежурстве, разумеется, не попадаясь ему на глаза. Кожа у Тиренна была более обветренной и загорелой, чем у Тена, и в плечах он тоже был пошире — не иначе, от таскания доспехов, мрачно рассудил Тен, напяливая неудобную, тяжелую кольчугу. В общем, оставалось совершенно непонятным, как Орлиный Клюв мог спутать его с братцем. Но Браэн быстро развеял все его иллюзии, брезгливо процедив: "Надевай шлем, болван, пока кто-нибудь не рассмотрел тебя получше!". Тен вздрогнул, но, однако, счел разумным последовать его совету. Если уж Браэн из какой-то непонятной прихоти решил его не выдавать, то следует воспользоваться своим шансом. Очень хотелось выяснить подробности про лазарет, но спрашивать было некогда, поэтому Тен сделал то, что сделал бы на его месте брат-близнец: поспешно натянул чужие вещи и последовал за Браэном во двор, где уже собралось по меньшей мере двадцать человек. Вспомнив слова дозорного, Тен осознал, что затевается что-то нешуточное.

Браэн оглядел собравшихся, качнулся с пятки на носок.

— Так, парни. В этом городе полно людей, которые считают, что сегодня им закон не писан. Кто-нибудь пойдет на суд злорадствовать, кто-нибудь — возмущаться и протестовать, а кто-то — просто побуянить. Весь квартал от этой улицы до ратуши — на нас. Коадъютор поручил нам сохранить порядок и не допустить серьезных стычек. Если видим буйных, отрезаем их от остальной толпы. Оружие не применять, дубинки тоже. Исключительно щиты. Если начнется драка, разнимаем. Сами никого не трогаем. Это понятно?.. — Браэн обвел своих подчиненных мрачным взглядом.

— Да, капитан, — довольно дружно отозвался строй.

— Если в вас бросают камни или мусор — вы смыкаете щиты и выдавливаете бросавших с людных улиц в переулки. И больше ничего. Если узнаю, что кто-нибудь полез в драку — мигом вышвырну ублюдка из дозора.

Строй растерянно молчал.

— Ага. Значит, теперь понятно, — удовлетворенно сказал Браэн.

Если поначалу Тен наивно тешился надеждой, что сумеет улучить момент и потихоньку смыться, то довольно быстро понял, что у него ничего не выйдет. Во-первых, Браэн постоянно торчал рядом и не выпускал его из виду, ну а во-вторых — деваться было просто некуда. В обычный день Тен с легкостью ввинтился бы в толпу и растворился в ней быстрее, чем Орлиный Клюв успел бы щелкнуть этим самым клювом, но в тяжелой, сковывающей движения кольчуге и сужавшем обзор шлеме он чувствовал себя связанным по рукам и ногам. С другой стороны, учитывая обстоятельства этого дела, стоило порадоваться, что Браэн не отправил его кормить блох в тюрьме. Интересно, чего все-таки Орлиный Клюв от него хочет? Вряд ли денег. Браэн не из тех, кто станет брать мзду у "сумеречников". Еще немного поразмыслив над странным поступком капитана, Тен решил, что зря ломает голову. Орлиный Клюв, скорее всего, очень скоро объяснит, что ему нужно.

— Мы собрались здесь для того, чтобы произнести приговор лорду дан-Энриксу, обвиненному в умышленном и преднамеренном убийстве Рована Килларо, возглавлявшего общину унитариев, называющих себя Братством Истины. Трибунал установил, что между обвиняемым и Рованом Килларо существовала личная вражда...

Римкин нетерпеливо шевельнулся в своем кресле. Все-таки судейские формулировки — это нечто. "Трибунал установил"! Да о вражде Меченого и Килларо знала каждая собака в городе. Почему бы Юлиусу не перейти сразу к делу?..

Если бы все шло согласно плану, Римкин бы, наверное, не ощущал такого лихорадочного нетерпения, но сейчас на душе у него было неспокойно. После донесений коменданта городской тюрьмы Римкин рассчитывал на то, что подсудимый будет либо апатичным и подавленным, либо издерганным и злым. Собравшиеся в зале люди, вероятно, разделяли его мнение — во всяком случае, появление необъяснимо энергичного и прямо-таки излучавшего уверенность дан-Энрикса произвело фурор. Висевший в зале гул от приглушенных разговоров разом смолк. Люди ерзали на скамьях и выворачивали шеи, с изумлением разглядывая подсудимого, а Меченый шел — точнее, шествовал — по разделяющему зал проходу с таким видом, что его охрана выглядела не конвоем, а торжественным эскортом.

Наблюдая эту сцену, Римкин ощутил, что сердце у него болезненно сжимается, а руки холодеют от недоброго предчувствия. Еще сегодня утром, собираясь в ратушу, он был уверен в том, что с Меченым покончено, но теперь все опять стало пугающе неопределенным. Меченый выглядел, как человек, который приготовился к какому-то решительному шагу. От сознания того, что результаты всех его трудов висят на волоске, советнику едва не стало дурно. Римкин впился взглядом в коадъютора, сидевшего на своем обычном месте, но лицо мессера Ирема было непроницаемым, как восковая маска, и сидевшая с ним рядом Лейда тоже выглядела мертвенно-бесстрастной.

Пока Юлиус педантично, в раздражающих подробностях пересказывал весь ход судебного процесса, Римкин пытался собраться с мыслями, но у него никак не получалось. В голову все время лезло давнее, ненужное — какой красивой и веселой была Литта в день своей помолвки, как он сам, так никогда и не женившийся и даже не ухаживавший ни за одной девушкой, надеялся, что сестра будет счастлива за них двоих. Литта была на пятнадцать лет младше него, и его чувства к ней были скорее чувствами отца, чем брата — тем более, что он, по сути, вырастил ее, когда они остались без родителей. Возможно, именно из-за забот о маленькой сестре он и не обзавелся собственной семьей — какие уж тут девушки, когда все время и все силы уходят на то, чтобы сводить концы с концами и растить ребенка? Но Римкин не помнил, чтобы он когда-нибудь жалел об этом.

Литта стоила любых трудов и жертв. Несмотря на то, что она была его сестрой, характер у них оказался совершенно разным. Если сам он в детстве был серьезен, замкнут и стеснялся разговаривать с людьми, то Литта родилась сообразительной, смешливой, непосредственной и любопытной, и в ее присутствии у Римкина всегда теплело на душе. Мысль, что она выходит замуж за любимого мужчину, доставляла Римкину одновременно удовлетворение и тайную печаль, поскольку это значило, что ее жизнь отныне будет протекать отдельно от него, а он останется совсем один и будет предоставлен сам себе. Римкин довольно быстро обнаружил, что он не умеет жить один, и, приходя домой, слоняется туда-сюда, не зная, чем себя занять. Зато его дела на службе быстро пошли в гору — из неприметного судейского чиновника он поднялся до городского эшевена.

Те, кто его знали, восхищались тем, как много времени и сил он посвящал своим обязанностям, но на самом деле Римкин просто не любил пустых, унылых вечеров. Сестра и зять, конечно, говорили, что он всегда желанный гость в их доме, и просили заходить в любое время, но Римкин сдержанно благодарил и уклонялся от визитов, рассуждая про себя, что родственник, который постоянно посещает чей-то дом, мешая мужу с молодой женой побыть наедине, довольно быстро станет в тягость им обоим. Так что он старался навещать сестру только тогда, когда ее муж отправлялся в очередное плавание в Мирный или в Пеллуэр. Несколько лет спустя, когда моряк, женившийся на Литте, пропал без вести, Римкин спросил себя, уж не его ли ревность и эгоистичное желание оставить Литту при себе всему виной? Конечно, это было глупо, потому что корабли не тонут из-за чьей-то ревности, но еще много месяцев эта странная мысль время от времени мелькала в его голове.

Вся любовь Литты к мужу после его смерти полностью досталась сыну, маленькому Лансу. По характеру он был очень похож на Литту в том же возрасте — веселый, любопытный, искренне уверенный, что все на свете преисполнены доброжелательства друг к другу и лично к нему. Даже Римкин, обожающий племянника, иногда думал, что сестре следовало бы хотя бы иногда держаться с ним построже. Впрочем, несмотря на то, что Лансу разрешалось делать все, чего бы он ни пожелал, а мать старалась удовлетворить любое его пожелание и постоянно думала, чем бы еще его порадовать, характер у Ланселя был прекрасный. И хотя впоследствии Римкину доводилось слышать рассуждения о том, что люди, участвовавшие в нападении на Шатровый город, якобы творили ужасные вещи, выгоняли на мороз детей и стариков и до полусмерти избивали тех, кто пробовал вступиться за беженцев, Римкин не сомневался в том, что Ланс не мог иметь к подобным инцидентам никакого отношения. Его друзья клялись, что они всего-навсего перевернули несколько палаток. Заседая в городском суде, Римкин прекрасно знал, сколько проблем приносят в город беженцы. Разве удивительно, что люди вышли из себя из-за того, что император тратит столько денег из казны на содержание этого грязного клоповника, рассадника заразы, воровства и беспорядков?..

Но даже не будь этот проклятый лагерь беженцев бельмом в глазу у всех приличных горожан, как можно убивать кого-нибудь только за то, что парень опрокинул парочку навесов? И пускай оруженосец коадъютора был даже младше Ланса и его друзей, вот только Крикс в свои пятнадцать лет уже вернулся из Каларии и успел стать законченным головорезом, для которого убийство — это разновидность развлечения. В ту ночь он рубанул мечом случайно оказавшегося на его пути мальчишку, и, надо думать, образ Ланса сразу же изгладился из его памяти, как и образы остальных убитых им людей.

Римкин отлично помнил, как несколько насмерть перепуганных парней втащили окровавленного, ничего не соображающего Ланса в дом и тут же скрылись, торопливо объяснив, что им нельзя здесь оставаться — тех, кто был в Шатровом городе, разыскивают люди лорда Ирема. Лита сбивалась с ног, пытаясь хоть немного облегчить мальчику страдания, а он хрипел, и кашлял, и плевался кровью. Римкин пытался помочь сестре, но все отчетливее понимал, что это бесполезно. Нужен люцер, нужен хороший врач, но где найдешь врача в такую ночь?.. Надо же было этим остолопам притащить раненного товарища домой вместо того, чтобы доставить его к Белым сестрам или, например, в больницу Рам Ашада! Впрочем, они наверняка боялись, что к утру сэр Ирем арестует всех, кого удастся задержать на улицах, и заинтересуется судьбой раненных погромщиков, а заодно и теми, кто был с ними прошлой ночью. В тот момент Римкин еще не знал, что именно произошло в Шатровом городе, но понимал, что, как только станет известно, что его племянник был ранен во время уличных боев, Лансель окажется в большой опасности. Но выбора не оставалось. "Я пойду за помощью" — сказал он Литте, надевая плащ. Потребовалась помощь нескольких соседей, чтобы наскоро соорудить носилки и отнести Ланса к Белым сестрам. Там же, в Доме милосердия, мальчик и умер — спустя сутки после беспорядков в Нижнем городе.

Едва не помешавшийся от горя Римкин подступил с расспросами к друзьям Ланселя, и они, помявшись, рассказали, что Ланса зарубил оруженосец лорда Ирема. Они умоляли никому не говорить об этом и не упоминать, что они были с Лансом в ночь погрома. Римкин обещал, что никому ничего не расскажет. Он прекрасно понимал, что добиваться правосудия бессмысленно. Убийца Ланса — признанный герой войны и, если верить слухам, вообще бастард Валларикса. И если даже друзья Ланса подтвердят, что мальчик не имел при себе никакого оружия и ни на кого не нападал, лорд Ирем скажет, что любой, кто участвует в уличных беспорядках, сам виноват во всех последствиях.

Сначала Литта постоянно плакала и вспоминала сына. Потом перестала, но, как постепенно понял Римкин, не из-за того, что ее горе ослабело, а оттого, что оно затаилось где-то глубоко внутри. Литта словно перестала быть собой — на ее месте появилась мрачная, худая женщина с потухшим взглядом. Она больше никогда не говорила о Ланселе, но иногда Римкин слышал, как ночами она ходит взад-вперед по своей комнате — часами напролет, до самого утра. Когда в столице началась "Черная рвота", она, не слушая протестов Римкина, отправилась в Дом милосердия, чтобы помогать сестрам и ухаживать за заболевшими. Больше он ее никогда не видел — все тела погибших от болезни сразу же сжигали во дворе монастыря.

Войдя в состав суда, который должен был осудить Крикса за убийство Рована Килларо, Римкин с самого начала ожидал, что рано или поздно кто-то может вспомнить про его племянника. И когда Хорн однажды попросил его зайти к себе и, глядя Римкину в глаза, спросил, имеются ли у него какие-нибудь личные причины ненавидеть Крикса, в лице Римкина не дрогнул ни единый мускул. Он сотни раз проигрывал такую ситуацию в своем воображении, чтобы в решающий момент не дать застать себя врасплох.

— Ну, прямо-таки личных нет, а человеческих — хоть отбавляй, — пожав плечами, сказал он. — Не мне вам говорить, что этот человек — авантюрист и лицемер, который не считается ни с кем, кроме себя. И меня дико раздражает то, что большинство людей в упор не видят, что он из себя представляет.

Римкин заранее решил, что отрицать свою предвзятость глупо — возражая против очевидных всем вещей, он будет выглядеть, как человек, который что-нибудь скрывает. Вместо этого нужно открыто говорить о своей неприязни к подсудимому, сведя ее к абстрактным впечатлениям. Тогда придраться к нему будет невозможно. Разумеется, считается, что судья должен быть нейтрален, но на деле настоящая нейтральность — вещь недостижимая, так как любые наши впечатления о других людях обязательно окрашены каким-то чувством — антипатией, жалостью, восхищением… Даже такой педант, как Хорн, не может обвинить Римкина в том, что Меченый ему не нравится. Тем более, что Юлиус и сам хорош — Римкин прекрасно знал, что подсудимый вызывал у Хорна сильные, пускай и весьма противоречивые эмоции.

Юлиус пристально смотрел на собеседника.

— Есть мнение, что ваше отношение к дан-Энриксу связано с тем, что ваш племянник был убит во время беспорядков в Нижнем городе, в которых Меченый участвовал на стороне гвардейцев.

Римкин выразительно скривился, давая понять, что он считает напоминание о пережитой их семьей трагедии болезненным и неуместным, но из уважения к своему собеседнику готов ответить на его вопрос.

— Тогда логичнее было бы ненавидеть стражу с Северной стены, — сухо заметил он. — Насколько мне известно, большинство людей на улицах поубивали именно они, а Ирем и его гвардейцы подоспели к самому концу побоища. А кто высказывал такое мнение?..

— Во-первых, сам дан-Энрикс. Во-вторых — лорд Аденор.

— Что ж, это многое объясняет, — с сардонической улыбкой сказал Римкин. — Заявить, что я использую закон для личной мести — это сильный ход. А у них есть какие-нибудь доказательства? Я сомневаюсь, что между моим несчастным племянником и Меченым можно найти какую-нибудь связь.

— Нет, доказательств у них нет, — признал советник Хорн.

— Тогда не вижу смысла это обсуждать.

— Ну, может, вы и правы. С другой стороны, если дан-Энрикс обвинит вас в злоупотреблении законом и потребует подвергнуть вас допросу, это неизбежно бросит тень на Трибунал. Может, вам стоит взять самоотвод?

Римкин почувствовал, как тлеющий в нем гнев в ответ на это слово полыхнул багрово-алым, словно уголь, из которого пытаются раздуть костер. Ну разумеется. Самоотвод!.. Было бы странно, если бы Юлиус Хорн не предложил что-нибудь в этом роде. Сам-то Юлиус наверняка был бы только рад, если бы появился шанс прилично и достойно уклониться от обязанности судить оскорбившего его дан-Энрикса. У этого человека сердце перекачивает не живую кровь, а канцелярские чернила.

Римкин откинулся на спинку кресла и непримиримо скрестил руки на груди.

— Пусть, если хочет, выдвигает свои обвинения. Мне скрывать нечего, — отрезал он. Даже если его сумеют уличить в обмане и казнят, это не может быть страшнее, чем все то, что ему пришлось вынести из-за дан-Энрикса. Присутствуя, по долгу службы, при магических допросах, Римкин проникся убеждением, что допрос с ворлоком — это, по сути, поединок разумов и воль. И, хотя это чувство было совершенно иррациональным, Римкин втайне верил, что никакой маг не сможет вырвать у него признание, которое лишит его единственного шанса отомстить. — Я не намерен брать самоотвод из-за пустого подозрения. Если Меченый думает, что может воспрепятствовать работе Трибунала с помощью интриг и клеветы, то он жестоко ошибается. Во всяком случае, меня ему не запугать!

— Ну что ж, это по-своему резонно, — согласился Юлиус, но Римкину почудилось, что в голосе советника осталась тень сомнения. И, хотя главная опасность миновала, Римкин понял, что по-настоящему рассчитывать на Юлиуса, много лет бывшего его лучшим другом и союзником, больше нельзя.

… Речь Юлиуса явно двигалась к концу, и Римкин подобрался, полностью сосредоточившись на настоящем.

— По традиции, прежде чем Трибунал вынесет окончательное решение по делу, мы должны выслушать последнее слово подсудимого, — Юлиус повернулся к Криксу. — Лорд дан-Энрикс, вы хотите что-нибудь сказать?..

Меченый встал.

— Да, мэтр Хорн, — ответил он. В повисшей в зале напряженной тишине голос дан-Энрикса казался странно звучным. — Я хочу обратиться к Трибуналу.

Римкин нервно стиснул пальцы, пытаясь понять, что он задумал.

— При всем моем глубоком уважении к собравшимся, боюсь, что приговор мне вынесет не суд, а моя непереносимость к магии, — так же решительно продолжил Крикс. — Если бы не фамильная особенность дан-Энриксов, весь этот суд выглядел бы по-другому. Найденные трибуналом ворлоки отказываются вести допрос, поскольку это угрожает им самим. Но все мы знаем, что есть средство, позволяющее запереть чужую магию, когда допрашивают человека с мощным Даром. Я говорю про Железный стол. Да, эта мера применялась крайне редко, и, должно быть, никогда еще не применялась к человеку по его собственной просьбе. Но для меня это единственное средство оправдать себя и доказать, что я не совершал того, в чем меня обвиняют. Мне известно, что маги, которых допрашивали на Железном столе, в большинстве случаев умирали или теряли рассудок. Но, по-моему, лучше умереть на Железном столе, чем быть казненным за убийство, которого ты не совершал. Я прошу вас сделать то, ради чего, в конце концов, и существует правосудие: установите истину. Любой ценой.

В самую первую секунду Римкин был так сильно ошарашен, что оцепенел от изумления. Потом на него накатил восторг, тут же сменившийся тревогой. В свое время Римкин сделал все возможное, чтобы убедить других судей отправить Меченого на Железный стол, но этим трусам не хватило духа. Римкину пришлось смириться с мыслью, что в своем возмездии дан-Энриксу придется удовлетвориться эшафотом. Но чтобы дан-Энрикс сам, по своей воле предложил Железный стол — такое просто не укладывалось в голове!

В голове у Римкина мелькнуло, что припадки, всякий раз случавшиеся с Криксом на допросах, могли быть притворством, но он тут же понял, что скатился до абсурда. Даже если Меченый был выдающимся актером, в этом он не притворялся. Его непереносимость к магии была общеизвестным фактом — ее подтверждали мастера из Академии, Отт много раз упоминал об этом в своей книге, о ней знал судебный маг Викар, считающий допросы в Трибунале "людоедством"...

Меченый действительно боялся ворлоков. Но, может, смерти он боялся еще больше?.. Римкин ясно понимал одно: чтобы не дать дан-Энриксу сорваться с крючка, нужно прежде всего понять, чего он добивается. Хочет выиграть время? Ждет спасения от Ирема и императора? Нет, это невозможно. Тянуть время можно разными способами, но едва ли кто-то станет "тянуть время", проверяя, сколько он сумеет простоять на раскаленной сковородке. Нет, похоже, цель дан-Энрикса — не в том, чтобы действительно добиться своего, а в том, чтобы произвести впечатление на Трибунал. Недаром же он выдвинул свое отчаянное предложение только сейчас, в своем последнем слове.

— Ваше предложение довольно… необычно, — глухо сказал Хорн, и Римкину почудилось, что его голос дрогнул. — Нам потребуется время, чтобы обсудить его между собой и принять какое-то решение. Я прошу всех оставаться на своих местах и соблюдать порядок. Трибунал удаляется на совещание. Конвой, выведите обвиняемого.

Глядя, как охрана провожает арестанта к небольшой двери, ведущей в смежный зал, а Юлиус в мрачной задумчивости смотрит ему вслед, Римкин уверился, что Меченый нацелился на Хорна. Крикс рассчитывал, что Юлиус будет рассуждать примерно так: если какой-то человек, имея непереносимость к магии, требует допросить его на Железном столе, значит, он верит в собственную правоту. Отказать ему в этой просьбе и приговорить его к казни Юлиус не сможет — будет мучить себя мыслью, что ошибся и отправил на эшафот невиновного. Но и послать невиновного человека на Железный стол, где он наверняка сойдет с ума или умрет, Хорну будет не так-то просто. Крикс хочет выбить его из колеи, заставить усомниться в своей правоте — ведь Хорн как раз из тех людей, кто убежден, что всякое сомнение должно толковаться в пользу подсудимого. Как жаль, что Юлиус не понимает, что избыточная щепетильность — это тоже слабость, на которой при желании очень легко сыграть.

А хуже всего то, что остальные судьи тоже могут испугаться, что дан-Энрикса начнут воспринимать, как мученика. Ведь симпатии толпы изменчивы. Воображение толпы всегда раскалено, она охотно поддается очарованию любого яркого и необычного поступка. Вчера они были уверены, что Меченый — ничтожество и лжец, но сейчас они уже думают — "а что, если он правда невиновен?..", и ничто не помешает им со временем вообразить его трагическим героем и возненавидеть тех, кто послал его на мучения и смерть.

"Ну уж нет!.. — подумал Римкин, стискивая зубы. — Если ты думаешь, что Хорн объявит тебя невиновным по причине "недостаточности доказательств", то ты очень ошибаешься!.. Я этого не допущу. Клянусь Создателем, ты у меня получишь то, о чем просил — а я приду полюбоваться, как тебя положат на Железный стол!"

— Я просто не могу поверить, что он отказался от побега ради этого, — сидевший рядом с Лейдой Ирем говорил почти беззвучно, но ярость в его голосе резала, как нож. — Мне стоило бы показать ему, как выглядел последний маг, которого допрашивали таким способом. Они превратят его в пускающего слюни идиота. Хеггов рог, какой же он осел!..

Гнев Ирема вызвал у Лейды вспышку ответной злобы, но она постаралась успокоиться. Что толку злиться и срываться друг на друга? И потом, за злостью Ирема было не так уж трудно разглядеть его отчаяние.

— Он Эвеллир, — сказала она сухо. — Если я не ошибаюсь, мы сошлись на том, что Крикс будет делать то, что он считает нужным, а мы должны поддерживать его, и, что еще важнее, не мешать ему. Ни один полководец не сумеет выиграть сражение, если его воины начнут спорить с ним о стратегии и тактике. Крикс должен принимать решения, а остальные — подчиняться. Это не ему, а нам придется отказаться от собственных представлений о правильном и неправильном.

— Допустим. Ну а если суд откажется исполнить его просьбу и пошлет его на эшафот?

Лейда медленно покачала головой.

— Не думаю. Помнишь, Викар рассказывал о том, как Римкин приходил к нему домой и уговаривал его помочь с допросами?.. Уверена, что Крикс прекрасно знает, как советник Римкин наслаждался этими допросами. Я думаю, вся эта речь была рассчитана на Римкина. Теперь, когда у этого ублюдка появился шанс отправить Крикса на Железный стол, он ни за что на свете не позволит остальным его казнить.

Ирем пожал плечами и прикрыл глаза. Рыцарь молчал так долго, что Лейда уже решила, что он ничего больше не скажет, но пару минут спустя он неожиданно сказал:

— Может быть, мне стоило убить Седого раньше, чем он втянул Рика в это дерьмо.

Лейде внезапно стало его жаль. Глядя на его потемневшее, усталое лицо, Лейда пыталась подыскать какие-то слова, чтобы выразить Ирему сочувствие, но так и не успела ничего сказать, так как висевший в зале гул сменился напряженной тишиной — судьи вернулись на свои места. Посмотрев на бледного, измученного Хорна, Лейда сразу поняла, какое именно решение принял Трибунал, и все равно, при каждом слове Хорна ей казалось, будто в ее сердце проворачивают нож.

— Обсудив просьбу лорда дан-Энрикса, суд пришел к выводу, что ходатайство подсудимого должно быть удовлетворено. Мы поручаем магам из Совета Ста допросить лорда дан-Энрикса на Железном столе и выяснить истинные обстоятельства гибели Килларо. Магические допросы будут продолжаться вплоть до установления полной и ясной картины этого события, или же вплоть до смерти подсудимого. В интересах правосудия, любые контакты лорда дан-Энрикса с посторонними отныне прекращаются. Он поступает в распоряжение судебных магов Трибунала. Попытки установить какую-либо связь с лордом дан-Энриксом будут рассматриваться, как воспрепятствование правосудию, и наказываться соответствующим образом. — Юлиус на мгновение прикрыл глаза, а потом в нарушение всех правил опустился в кресло и закончил совсем тихо, совершенно не судейским тоном — Стража, уведите подсудимого.

* * *

В этом трактире Браэн еще никогда не был — а вот Тен, похоже, был здесь частым посетителем. Во всяком случае, задерживаться у порога он не стал, а решительно пересек весь зал, нацелившись на дальний столик у стены. Рухнув на лавку, вор с наслаждением стащил с себя кольчугу, сбросил пропотевший поддоспешник и откинулся на стену, как на спинку кресла.

— Кишки застудишь, — буркнул капитан. Тен покосился на него и криво ухмыльнулся, явно сбитый с толку этой неожиданной заботой.

— Здесь тепло, — ответил он. Сев рядом, Браэн понял, в чем тут дело — с противоположной стороны к стене, похоже, примыкала кухонная печь. Вор помахал рукой трактирщику и, не вступая в разговоры, показал ему два пальца. Тот кивнул, а Браэн окончательно уверился, что его спутник был тут частым гостем.

Две массивные пивные кружки появились перед Браэном и Теном быстро, как по волшебству. Браэн лениво подумал о том, что в таком месте, где трактирщики водятся с "сумеречниками" и понимают друг друга без слов, стражнику вроде него самого вполне могли насыпать в пиво сонный порошок или чего-нибудь похуже. Но всерьез беспокоиться о чем-то было лень. Браэн вытянул гудящие ноги под столом и наконец-то разрешил себе почувствовать, как он устал. Шутка ли, целый день на ногах. Сначала они охраняли ратушу, потом сдерживали выплеснувшуюся на улицу толпу, предотвращали беспорядки, разнимали драки… За этот беспокойный и ужасно долгий день Браэн почти забыл, с чего все началось, но сейчас вспомнил суд — и снова ощутил противный холод в животе.

— Я все равно не понимаю, для чего он это сделал, — вздохнул он.

Тен, судя по всему, думал о том же самом, потому что отозвался тут же, не пытаясь уточнить, о чем говорит Браэн.

— Помирать не захотел, наверное, — угрюмо буркнул он. — А вообще-то, мне без разницы.

Ниру взглянул на Тена с изумлением.

— Но он же ваш приемный брат. Тебе совсем нет дела, что с ним будет дальше?

— Мне до него столько же дела, как ему — до нас, — отрезал вор. — С тех пор, как он вернулся в город, он хоть раз зашел проведать Арри и Тиренна?

Браэн пожал плечами.

— Притом, что в этом городе полно людей, считающих его своим врагом? После того, как Отта ткнули в бок ножом?.. Отличное бы вышло проявление заботы.

— Ах, ну да, конечно… Если бы не "истинники", Меченый бы со всех ног помчался навещать Тиренна с Арри, — осклабился собеседник, даже не пытаясь скрыть издевку в голосе. — Он же всегда был таким заботливым братом!.. Когда он все бросил и уехал на войну, он даже не подумал, что с нами будет. Когда маму забрали в госпиталь, а мы не знали, где достать поесть, и Арри так ревел, что мы не могли спать всю ночь — где он тогда был, твой Крикс?..

Браэн слегка опешил от такой трактовки.

— Но не мог же он остаться в городе после того, как он пошел против мессера Ирема и помог Льюберту сбежать, — возразил он.

— Вот именно. Если бы он действительно считал нас своей семьей, он думал бы прежде всего о нас, а не о Льюберте, — процедил Тен. — Знаешь, что хуже всего в Меченом? Сначала он делает что-нибудь такое, что ты начинаешь верить в то, что ты для него очень важен… что ради тебя он готов на что угодно. Но на самом деле он готов на что угодно для кого угодно. И ты понимаешь это слишком поздно, когда уже начал ему доверять и полагаться на него. Когда он появился и начал вести себя так, как будто мы действительно были его семьей, я, как последний идиот, поверил, что теперь он всегда будет рядом и никогда нас не подведет. — Тен рассмеялся, но глаза у него были злыми. — Глупо, да?.. Казалось бы, после всего, что с нами было, можно было бы понять, что в жизни можно полагаться только на себя. Уж ты-то знаешь, каково нам было жить в столице до тех пор, пока не появился Крикс. Я совсем было научился относиться к людям так, как они этого заслуживают, но потом внезапно появился он, и все опять запуталось. Я думал, что теперь все будет по-другому. А потом...

— Может быть, хватит ныть? — перебил Браэн, скрестив руки на груди. — Вот за что я ненавижу "сумеречников" — вечно вы обвиняете в своих поступках всех подряд. Меченый уехал из Адели с одним мечом на поясе, а вам оставил дом, работу у папаши Пенфа и вполне устроенную жизнь. Откуда он мог знать, что в городе начнется "рвота"?.. И потом, в Кир-Кайдэ, он не забывал о вас и посылал вам деньги.

— Нам были нужны не деньги, — запальчиво сказал Тен. — Нам был нужен старший брат, который мог бы позаботиться о нас.

Браэн покачал головой.

— Если хочешь мое мнение, то это Арри и Тиренну требовался человек, который мог бы позаботиться о них, а тебе нужен был только предлог, чтобы опять заняться воровством, — отрезал он. — Ты, вообще-то говоря, не самый худший среди "сумеречников", которых я видел. Но в определенном смысле все вы одинаковы — не можете не потакать собственным прихотям и постоянно переваливаете с больной головы на здоровую. Очень удобно — делаешь все, что тебе вздумается, ни перед кем не отвечаешь, не приходится ни с кем считаться. А когда закономерно вляпываешься в какое-то дерьмо, то всегда можно предаваться жалости к себе и думать, что такого никогда бы не случилось, если бы жизнь не была такой жестокой и несправедливой.

Тен с ненавистью посмотрел на стражника.

— Слушай, Ниру! Я, конечно, благодарен за твою сегодняшнюю помощь, но не надо читать мне нотаций и совать свой нос в мои дела. Откуда тебе знать, может, на моем месте ты бы делал что-нибудь похлеще.

Браэн хмыкнул.

— Вот об этом я и говорю. Ты думаешь, что можешь обвинять кого угодно в чем угодно, и что это просто честно — ты же говоришь, что думаешь, что тут плохого? Но не приведи Создатель, если кто-то будет честен в отношении тебя.

Тен так резко опустил на стол пивную кружку, что пиво перехлестнуло через край.

— Я же сказал, хватит читать мораль!.. Отчитывай Тиренна с Арри, если они тебе это позволяют, а ко мне не лезь. Надеюсь, ты не для того сегодня выручил меня, чтобы теперь наставить на путь истинный? Это было бы слишком глупо даже для тебя.

Тен явно пытался вывести его из равновесия, но именно из-за того, что намерения собеседника были уж слишком очевидны, Ниру не почувствовал ни тени раздражения.

— Да, это было бы нелепо, — согласился он, спокойно отхлебнув из своей кружки.

Судя по лицу Тена, вор буквально разрывался между любопытством и досадой, но в итоге любопытство победило.

— Так какого Хегга тебе было нужно? Почему ты мне помог?.. — спросил он хрипло. — Хочешь, чтобы я тебя вывел на Хорька?..

Ниру шевельнул бровями.

— На кого? — спросил он с изумлением, не сразу осознав, что Тен говорит про знаменитого скупщика краденных вещей. — Ах, да… Нет, знаешь, это не ко мне. Я всегда думал, что, если стража начинает отпускать одних преступников, чтобы добраться до других, закону в городе конец.

— Прямо-таки конец? — с сарказмом спросил Тен, не хуже Ниру знающий, как часто совершаются такие сделки.

— Прямо-таки да, — отрезал капитан, проигнорировав его иронию.

Тен раздраженно фыркнул.

— Тогда что тебе от меня нужно?..

Браэн с раздражением пожал плечами.

— Ничего мне от тебя не нужно. Да и вообще, я сделал это не ради тебя, а ради Арри. Не хочу, чтобы он всю оставшуюся жизнь винил себя за то, что притащил тебя домой.

Браэн поморщился.

—… Несколько месяцев назад он проболтался, что вы с ним встречались в городе. — На лице Тена явственно читалось "Вот трепло!". — Я, разумеется, заставил его пообещать, что он больше не станет с тобой видеться, но вообще-то трудно было ожидать, что он сумеет удержаться. — Браэн сделал паузу, чтобы набраться твердости и в первый раз словами выговорить то, о чем он раньше никогда не позволял себе даже отчетливо подумать. — Арри мне почти как сын. Или, по крайней мере, как племянник, — сбился Браэн, усомнившись, что имеет право на такие громкие слова. Тоже еще, "отец" нашелся. Еще неизвестно, что подумал бы об этом Арри, если бы мог слышать, что он здесь болтает… — Не хочу, чтобы парень всю жизнь считал, что ты попал на каторгу не потому, что воровал, а потому, что он тебя подвел.

— Он сам сказал, что в доме никого!.. — с досадой сказал Тен. И, хотя положение было не очень-то веселым, Ниру, не сдержавшись, ухмыльнулся.

— Ну конечно. Вся проблема в том, что ты невовремя зашел домой… Ну а теперь давай поговорим серьезно. Я сказал, что мне от тебя ничего не нужно, но это не совсем верно. Я хочу, чтобы ты оставил Арри в покое. Ты выбрал себе такую жизнь, какую ты хотел, но я не допущу, чтобы ты втягивал в это дерьмо своего брата.

— Никого я ни во что не втягивал! — заорал Тен. И, осознав, что на них оборачиваются другие посетители, продолжил злым, свистящим шепотом. — Ты что, решил, что я пытаюсь сделать его вором?.. Ничего подобного!

Браэн кивнул.

— Я знаю. Думаешь, стал бы я тут с тобой беседовать, если бы думал по-другому?.. Когда Арри рассказал про вашу встречу, я, конечно, постарался выяснить, что ты ему наплел. Я понял, что Арри, по существу, не представляет, чем ты занимаешься, и думает, что это что-то вроде увлекательной игры, да еще и такой, которая приносит много легких денег. Он даже начал мне доказывать, что в том, чтобы украсть что-нибудь у плохих людей, торговцев краденным или люцером, нет ничего страшного, что ты, в каком-то смысле, восстанавливаешь справедливость, как и городская стража… и тому подобный бред, в который может верить разве что ребенок. Но я не позволю тебе продолжать морочить ему голову и вместе с ним проматывать свои ворованные деньги. Считай это моим первым и единственным предупреждением. Играть и воровать ты, разумеется, не перестанешь, но хотя бы делай это где-то в другом месте. Подумай о брате. Или, если ты не понимаешь, что ты портишь ему жизнь, подумай о самом себе. Вплоть до сегодняшнего дня я еще никогда не нарушал закон. Но, если ты еще хоть раз появишься на Винной улице, я лично сверну тебе шею. Понял?..

Судя по его лицу, Тену до смерти хотелось послать Браэна куда подальше. Но он промолчал — уж слишком было очевидно, что Ниру не шутит. Браэн несколько секунд молчал, давая собеседнику возможность возразить, а потом удовлетворенно кивнул и сунул руку в кошелек.

— Не надо, — буркнул Тен. — С хозяином я разберусь. Я постоянный посетитель, он запишет на мой счет.

— Не стоит, — сухо сказал Браэн. Вытряхнул на стол две медные монетки, неспеша собрал снятые Теном наручи, кольчугу и круглый шлем с болтающимися нащечниками, и неторопливо пошел к выходу.