Глава XLII

Крикс тяжело опустился на скамью, растирая запястья — не столько потому, что руки занемели от наручников, сколько чтобы чем-то занять внимание и не смотреть на возвышающийся в нескольких шагах Железный Стол.

Крикс помнил, что увидел его впервые лет в двенадцать, когда только-только стал оруженосцем лорда Ирема и в первый раз сопровождал сеньора при обходе Адельстана. В тот раз Железный Стол не вызвал у него никаких чувств, кроме обычного мальчишеского любопытства. Он внимательно разглядывал начертанные на блестящей, темной металлической поверхности магические символы, а потом, улучив момент, когда Ирем смотрел в другую сторону, провел ладонью по холодной, гладкой и блестящей, словно зеркало, поверхности стола — за что мгновенно получил по руке от обернувшегося рыцаря. Наверное, поэтому он и решил, что странное, едва заметное покалывание в кончиках пальцев, только что касавшихся холодного железа, ему просто померещилось.

Когда он стал постарше и успел по-настоящему осознать назначение Железного Стола, он стал казаться Криксу исключительно зловещим. Когда он оказывался рядом с ним, ему казалось, что от металлической плиты тянуло холодом — впрочем, скорее всего, дело было в том, что в подземелье Адельстана, где стоял Железный Стол, и так было не жарко. В дни допросов комната должна была обогреваться с помощью переносных жаровен, но на памяти дан-Энрикса на Железном Столе никого не допрашивали — магов и так было мало, а уж ситуации, когда какой-то маг, нарушивший закон, попадал в руки правосудия, можно было пересчитать по пальцам. Тем не менее, ремни и цепи, предназначенные для того, чтобы удерживать арестанта, вызывали в Криксе чувство отвращения.

Однажды он заметил, что Железный стол всегда был абсолютно чистым, будто бы с его поверхности только что стерли пыль, хотя трудно было представить, чтобы кто-нибудь из слуг с подобным рвением ухаживал за вещью, которой никто не пользовался. Крикс спросил об этом Ирема и убедился, что Железный стол действительно никто не чистил и не протирал — к нему, как и к любым созданным Альдами вещам, просто не приставала грязь. Когда дан-Энрикс услышал об этом, ему показалось, что он падает с огромной высоты.

— А эти цепи? Их тоже сделали Альды?.. — спросил он, едва шевеля языком от стиснувшего сердце ужаса.

— Нет, конечно, что ты мелешь, — грубовато отмахнулся Ирем. — Их приделали уже потом. Его нашли в Подземном городе еще при Энриксе из Леда. Наши маги долго изучали Стол, но так и не смогли установить, зачем он нужен. Единственное, что не вызывало никаких сомнений — это то, что Стол блокирует любую магию того, кто к нему прикасается.

— Надо было оставить его там, где он стоял, — угрюмо сказал Крикс.

Ирем тогда просто пожал плечами, как всегда, когда показывал, что не намерен снисходить до спора, и что Крикс когда-нибудь перерастет свою категоричность точно так же, как свои пятнадцать лет.

Но дан-Энрикс точно знал, что, что бы там ни думал Ирем, в этот раз прав он, а вовсе не его блестящий сюзерен с его немалым опытом и острым, словно лезвие ножа, умом.

Вещь, созданную Альдами, нельзя было использовать подобным образом. Никакие прагматичные соображения не могли оправдать такого надругательства. В тот день, помимо отвращения, Железный стол пробудил в Криксе чувство тайной жалости.

Увы, сейчас он вызывал у него только страх.

— Хотите вина? — сочувственно спросил молодой маг — наверняка даже не маг, а подмастерье или кандидат, еще не завершивший обучение. Он уже был в допросной, когда стража привела дан-Энрикса сюда и расковала, сняв с него наручники. Крикс до сих пор не понимал, зачем понадобилось сковывать ему руки для того, чтобы спуститься на два лестничных пролета. Настоящая допросная располагалась тремя этажами выше, но, когда Железный Стол доставили из Адельстана, обнаружилось, что занести его куда-нибудь, кроме подвала, находившегося под фундаментом тюрьмы, совершенно невозможно — лестницы и коридоры верхних этажей были для него слишком узкими, даже если бы кому-то захотелось надрываться и тащить тяжелый Стол наверх (а Меченый подозревал, что эта мысль отнюдь не вызывала у его тюремщиков энтузиазма).

Так что проводить магический допрос предстояло в атмосфере, здорово напоминавшей его худшие кошмары про Кир-Рован. Меченый спросил себя, почему маги не хотели подождать хотя бы до утра. То есть, конечно, здесь, в подвале, дня и ночи не существовало, но сознание того, что дело происходит поздним вечером, добавляло происходящему какой-то дополнительной и совершенно лишней омерзительности.

Палачи Дарнторна тоже всегда приходили по ночам, и Меченый не мог отделаться от ощущения, что, когда дверь, через которую его ввели в этот подвал, снова откроется, он обязательно увидит тонкую улыбку Музыканта и тупую рожу Понса.

Подмастерье мага между тем сноровисто открыл бутыль вина.

— Выпейте, монсеньор. Вам станет легче.

— Паршиво выгляжу, да? — усмехнулся Крикс. Помедлив, юноша кивнул.

— Вы очень бледный. У вас даже губы посинели. Давайте я налью вам «Пурпурного сердца», монсеньор. Тем более, что меня, вообще-то, именно за этим сюда и послали. Подготовить помещение и проследить, чтобы вы тоже подготовились к допросу. Видите, тут все необходимое — вино, люцер, белобородка, лисья мята…

Меченый с трудом удержался от язвительного замечания, что накачивать его люцером и белобородкой следовало бы заранее, пока он находился в своей камере, а не в этом похожем на могильный склеп подвале, в нескольких шагах от матово блестевшего при свете факелов Железного стола. Но, с другой стороны, назначенные Трибуналом маги могли бы вообще не забивать себе голову самочувствием арестанта. И то, что они все-таки решили позаботиться об этом, пусть даже довольно неуклюже, все-таки заслуживало благодарности — хотя сейчас, когда его буквально выворачивало наизнанку от тоскливой обреченности и ужаса, мысль о какой-то благодарности своим мучителям вызывала яростный протест.

— Ну что ж… это очень любезно, — нехотя заметил Меченый, взяв у собеседника вместительную кружку, которую тот наполнил до краев. Кружка явно прибыла в тюрьму прямиком из ближайшего трактира, где в такие кружки наливали пиво, сидр или восхитительный, густой и темный, как смола, антарский эль. Поднеся ее к губам, дан-Энрикс вдруг почувствовал, что ему не хватает пышной пенной шапки. Это неожиданное и бесхитростное ощущение ослабило терзающее его чувство страха.

— Дело не в любезности, — очень серьезно отозвался его «виночерпий». — Они вас боятся.

Меченый приподнял брови.

— Почему?.. Железный стол блокирует любую магию.

— Теоретически — любую, — согласился юноша. — Но ведь до сих пор при помощи Железного стола допрашивали только Одаренных. И никто доподлинно не знает, сможет ли Железный стол обезопасить дознавателей от вас и вашей магии. А те, кто имел с вами дело в прошлый раз, успели здорово перепугать всех остальных. Я говорю вам — они до смерти боятся. Это точно.

«Потрясающе! Одни измученные, до смерти запуганные люди мучают другого до смерти напуганного и измученного человека — просто потому, что ни у кого из них нет выбора. Олварг был бы в восторге. Эта шутка совершенно в его вкусе» — саркастически подумал Крикс.

Пока он сосредоточенно и мрачно пил свое вино, молодой маг переминался с ноги на ногу, глядя на арестанта с непонятным выражением. Поняв, что парень не решится сам заговорить о том, что не дает ему покоя, Крикс опустил кружку.

— Что-нибудь еще?.. — поинтересовался он, стараясь, чтобы это прозвучало ободряюще, а не нетерпеливо — хотя в таком состоянии, в котором находился Меченый, присутствие любого человека действовало на его натянутые нервы, как скребущий по тарелке нож.

— Нет, ничего, — смешался тот. А потом, неожиданно решившись, выпалил — Я не знаю, важно для вас это или нет, но я хотел сказать, что я вам верю.

— В то, что я не убивал Килларо?

— Да, и в это тоже; но не только. Я хочу сказать, я верю, что вы говорили правду. И про Олварга, и… вообще про все. Не знаю, важно это или нет, но я…

— Да, — перебил дан-Энрикс, ощутив, как внутри медленно разливается тепло. И, хотя он опорожнил уже полкружки, на сей раз он был уверен, что вино тут совершенно ни при чем. — Да, это очень важно.

Собственный голос показался ему сдавленным и хриплым. Меченый уже не помнил, когда он в последний раз плакал от обиды, разочарования или от горя — кажется, это случилось с ним в далекой юности — но то, в чем ощущалась красота и сила Тайной магии, будь то звуки гаэтана, голоса в Поющем зале или описание какого-нибудь поразившего его поступка в книге или в песне, всегда могло взволновать его до слез. Даже сейчас, когда он чувствовал себя опустошенным и буквально выжженным усталостью и страхом, он ощутил отголосок этого волнения.

Подумать только — этот незнакомый, совершенно посторонний человек считает его Эвеллиром. Если ему вообще нужна была еще какая-то причина, чтобы сражаться до конца, то такая причина во плоти стояла перед ним.

— Спасибо, — сказал Крикс.

Пару секунд оба молчали, и торжественную тишину не нарушало ничего, кроме потрескивания нескольких факелов. Потом дан-Энрикс вспомнил, что в подвал должны вот-вот спуститься дознаватели, и тяжело вздохнул.

— Ладно, не будем терять времени. Давай сюда люцер.

При виде заходивших в подземелье магов Меченый почувствовал, что его губы раздвигает идиотская улыбка.

— Добрый вечер, господа! Вас что-то задержало? Я уже начинал беспокоиться, — веселые, развязные слова слетали с губ помимо его воли. Где-то в глубине души даже сейчас звучал настойчивый, серьезный голос, говоривший, что ему следует держать себя в руках и, прежде всего, прикусить язык, но смесь крепчайшего тарнийского вина, белобородки и люцера, растворенная в его крови, была сильнее этой мысли.

«Всеблагие Альды, как я пьян» — подумал Меченый той своей частью, которая сохраняла способность наблюдать происходящее со стороны.

— Здравствуйте, монсеньор, — вежливо отозвался главный дознаватель — седой, худощавый человек с внимательными, очень темными глазами. Потом он кивнул мальчишке, помогавшему ему готовиться к допросу.

— Молодец. Отличная работа.

Меченый взмахнул рукой — изящным, царственно-небрежным жестом, который он ни за что не повторил бы в трезвом виде.

— О, поверьте, мэтр, он и вправду сделал все, что мог, — заверил он, хотя прекрасно знал, что дознаватель обращался не к нему.

Стоявшие у двери стражники переглянулись.

— Помогите принцу встать, — велел им маг, правильно оценивший состояние дан-Энрикса. Меченому действительно казалось, что все его кости стали мягкими, как воск, но он из чистого упрямства мотнул головой.

— Не надо… Я вполне способен обойтись без посторонней помощи, — заметил он. И, подтверждая слова делом, тяжело поднялся на ноги и, почти не шатаясь, подошел к Железному столу.

— Будьте любезны, снимите рубашку и колет, — распорядился маг, прежде чем Меченый успел улечься на Железный стол. Меченый умудренно покивал и, сев на край Стола — поскольку ноги его уже не держали — стал возиться с завязками колета.

Когда он расположился на столе, спину обожгло леденящим холодом. Этот холод пробивался даже через опьянение и вызванную зернами люцера эйфорию. Чтобы заблокировать любую магию, достаточно было касаться Железного стола хотя бы миллиметром кожи, но маги Трибунала, разумеется, решили перестраховаться.

Пока маги деловито закрепляли все ремни, которым предстояло удерживать арестанта в неподвижном положении, а Меченый раздумывал, согреется ли ледяной металл хотя бы через несколько минут, или ему предстоит наслаждаться этим ощущением до окончания допроса, у двери произошел небольшой переполох. Какой-то человек, по-видимому, добивался разрешения войти, а растерявшиеся стражники не знали, что им делать. Глава судебных магов раздраженно обернулся и шагнул к двери.

— В чем дело? Кто посмел мешать работе Трибунала?

— Господин магистр, там советник Римкин, — пояснил охранник. — Он… он требует, чтобы его впустили.

— Что за ерунда! — сердито сказал маг. — Ладно, откройте дверь. Надо узнать, что ему нужно. А вы стойте здесь и следите, чтобы он оставался по ту сторону двери. Внутрь не пропускать, понятно?.. Его нам здесь только не хватало.

Дверь зловеще заскрипела и открылась.

— В чем дело, господин советник? — холодно и неприязненно спросил судебный маг.

— Как представитель Трибунала и член городского капитула, я имею право присутствовать при допросе заключенного, — расслышал Крикс. Он повернул голову, насколько позволял охват налобного ремня, и постарался разглядеть Эйварда Римкина, но спина ворлока и плечи стражников полностью закрывали от него дверной проем.

— Исключено, — отрезал маг. — Чем меньше людей присутствует при допросе, тем легче нам работать — чувства и эмоции других людей мешают ворлоку настроиться. А вы, советник, резонируете очень сильно. Если бы мы получили извещение, что здесь должен присутствовать кто-то из судей, то я попросил бы Трибунал направить к нам кого-нибудь другого. Юлиуса Хорна, например. Но нас вообще никто не извещал, так что и говорить тут не о чем. Я требую, чтобы вы немедленно ушли.

— Вы не имеете права… — возмущенно начал Римкин.

— Ошибаетесь, — перебил маг. — И обещаю — если вы немедленно не удалитесь, я буду рассматривать ваши действия, как воспрепятствование правосудию. И я добьюсь, чтобы Трибунал разобрался в этом деле. Мой друг, мэтр Викар, к примеру, убежден, что у вас имеются личные причины ненавидеть подсудимого.

— Ваш друг… Ну разумеется, — голос советника звучал язвительно, но Меченый готов был биться об заклад, что это не насмешка и даже не бешенство. Советник был в отчаянии. Надо полагать, он был в отчаянии со дня приговора — когда он пришел к себе домой, и торжество одержанной победы выгорело в нем дотла, сменившись чувством страшной пустоты. И осознанием того, что ненависть и жажда мести все это время были только способом заполнить эту пустоту, сбежать от своей боли и от ужасающего, непосильного для человека одиночества. Крикс спросил себя, почему ворлок, говоривший с Римкином, со всей своей магией не чувствует того, что так отчетливо осознает он сам. «Останови его! — подумал Крикс. — Пожалуйста, останови его. Меня он не послушает. Ты что, не понимаешь, что с ним происходит?..» Римкина давно уже не связывало с жизнью ничего, помимо его ненависти. И он пришел сюда, цепляясь за свою бессмысленную месть, поскольку он надеялся, что то, что придавало ему силы столько лет, поддержит его и на этот раз.

Если сейчас он выйдет из тюрьмы, к утру Эйварда Римкина наверняка не станет.

— Дайте ему войти, — не выдержав, вмешался Крикс. — Какая разница?.. Кому он может помешать?

Маг едва заметно вздрогнул, но не обернулся.

— Отойдите от двери, советник, — приказал он Римкину.

Дверь с грохотом захлопнулась, а дознаватель несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, проделывая хорошо знакомое дан-Энриксу дыхательное упражнение, а после этого примерно с полминуты молча смотрел на горящий факел, чтобы успокоиться и сконцентрировать свое сознание перед работой.

— Начинаем, — сухо сказал он своим помощникам.

Первое прикосновение ворлочьей магии было практически неощутимым. На какую-то секунду Меченый даже поверил, что на этот раз все будет по-другому. Может быть, именно его магия, которую сейчас гасил Железный стол, была причиной всех его страданий, а теперь, когда этой защиты больше нет, дело пройдет достаточно легко?.. — подумал он. Но тут же понял, что ошибся. Просто дознаватели, не знающие, чего можно ожидать от арестанта, действовали очень осторожно, с издевательской неторопливостью.

Дан-Энрикса затошнило.

— Монсеньор, пожалуйста, попробуйте сосредоточиться. Думайте о том дне, когда погиб Килларо, — сказал ему тот самый маг, который выставил за дверь Эйварда Римкина. — Я буду задавать вопросы, а вы постараетесь не отвлекаться на свои ощущения и будете вслух рассказывать о всем, что вспоминаете. Если почувствуете, что теряете сознание — дайте мне знать. Мы временно прервемся.

Несмотря на чувство тошноты и нарастающее головокружение, Меченый не сумел сдержать улыбку.

— Вас инструктировал Викар, — предположил он утвердительно.

— Нет, монсеньор. Мэтр Викар — мой ученик. Но он отправил мне письмо с просьбой прибыть в столицу и заняться этим делом. А теперь давайте, все-таки, вернемся к гибели Килларо… На суде вы говорили, что преследовали Призрака.

— Да, — ответил Крикс, хватая воздух ртом и давя нарастающую панику. Он чувствовал, как нити чужой магии, словно ползучее растение, медленно обвивают его мозг. — Я ранил его в спину… и потом, когда я за ним гнался, нож был у меня в руке… я почти ничего не видел…

Сердце у Меченого колотилось все быстрее. Ему не хватало воздуха. Свет от единственного факела, который находился в поле его зрения, сделался совсем тусклым, а потом померк.

— Мессер… мессер, вы меня слышите?..

Криксу пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы заставить себя вынырнуть из безопасной темноты и открыть глаза.

Маг удрученно покачал головой, а вслух спросил:

— Где вы сейчас находитесь?

Дан-Энрикс выразительно поморщился.

— Я что, по-вашему, уже совсем сошел с ума?..

— Мессер, пожалуйста, ответьте на вопрос.

— В подвале городской тюрьмы, — со вздохом уступил дан-Энрикс.

— Спасибо, монсеньор. Когда вы сказали, что у вас в руке был нож, вы повторяли то, что говорили на суде. Но вы не вспоминали. Я даже сказал бы, что вы изо всех сил мешали себе вспоминать. Но мне нужны не мысли, а воспоминания. Давайте попытаемся еще раз.

…Валларикс наклонился над кроваткой и тихонько поцеловал в лоб спящего принца. Кеннерикс был слишком взволнован новостью о предстоящем путешествии, поэтому, когда настало время спать, попеременно заливался громким смехом и капризничал. Казалось, что он вовсе не заснет, но, разумеется, силы у него кончились даже быстрее, чем обычно, и сейчас он крепко спал, приоткрыв рот и обнимая сбившееся в кучу одеяло. Император осторожно накрыл Кеннета свободным краем одеяла. Подавил тяжелый вздох. Сознание того, его сын и королева — вместе с нерожденной дочкой — покидают город, вызывала ноющую боль в груди. За эти восемь лет Валларикс никогда не расставался с женой больше, чем на несколько часов. Но император знал, что поступает правильно. Седой и Крикс наверняка одобрили бы такой шаг. Чем бы ни кончилось сражение за город, кто-то из потомков Энрикса из Леда непременно должен выжить. Даже если мир, который они знали, будет полностью разрушен, на обломках этого разрушенного мира все-таки должны остаться люди, которые станут символом надежды и — кто знает? — может быть, когда-нибудь смогут сплотить вокруг себя других и снова бросить вызов силе Темного Истока.

Император постарался отогнать подальше мысль, что это самообольщение — если случится так, что Олварг победит, сплачивать будет уже некого и незачем. Не зря же это называется Последней Битвой…

Нет. Если на свете вообще может быть что-нибудь окончательное — то это уж точно не победа Темного истока. «Сделай все, что можешь — и еще немного. И тогда все будет хорошо», как любил повторять Седой.

Валларикс всегда старался следовать этому правилу, и успел свыкнуться с сознанием того, что верное решение почти всегда сопряжено с какой-нибудь тяжелой жертвой. Но теперешняя жертва представлялась ему самой трудной в его жизни — расстаться с Алирой и детьми было не проще, чем с мясом оторвать кусок от собственного сердца. Впрочем, глупо жаловаться — Крикса следование излюбленному правилу Седого вынудило согласиться на Железный стол. Валларикс еще с минуту посмотрел на спящего наследника, а потом тихонько вышел, напоследок поправив фитиль в уютной прикроватной лампе из оранжевых, желтых и розовых фигурных стекол (не забыть сказать прислуге, чтобы уложили этот небольшой ночник с другими вещами принца — Кеннерикс засыпал при его свете с тех самых пор, как сделался достаточно большим, чтобы оставаться одному в отдельной спальне). Император с удовольствием бы посидел рядом с кроватью сына, как когда-то — много лет назад — сидел у изголовья маленькой Элиссив, но он знал, что времени осталось совсем мало, и Алира уже ждет его.

— …Мессер, где вы сейчас находитесь?

Дан-Энрикс сдвинул брови, пытаясь понять, чего от него хочет этот седой человек, встревоженно смотревший на него сверху вниз. Меченый посмотрел на темный потолок, перевел взгляд на прикрепленный к стене факел.

Ах, ну да.

— Мне надоели ваши глупые вопросы, — мрачно сказал он.

— Пожалуйста, — с нажимом повторил судебный маг.

— Эта крысиная дыра — подвал тюрьмы при ратуше, — вздохнув, ответил Крикс. И, уже зная, что последует за этим, досказал — Сегодня второе марта. Мое имя — Крикс дан-Энрикс, я племянник императора. А вы — зануда, — хмыкнул он, посмотрев на озабоченное и печальное лицо своего собеседника и неожиданно почувствовав желание как-нибудь разрядить обстановку. И охота бывшему наставнику Викара понапрасну изводить себя?..

Но маг не улыбнулся.

— Спасибо, монсеньор, — сказал он точно так же, как говорил шесть или семь раз до этого. — Попробуем еще раз.

…Два крогга выскользнули из-за ближайшего острова, темные и бесшумные, как призраки. На взгляд стоящего на носу «Зимородка» Отта зрелище было очень красивым — словно два прекрасных черных лебедя, скользивших по спокойному ночному морю. Интересно, кто-то уже сравнивал плывущий в темноте корабль с черным лебедем? — подумал Кэлрин, морща лоб. Образ, конечно, соблазнительный, но не покажется ли это чересчур прямолинейным? Или, хуже того, чересчур претенциозным? Быть банальным или пошлым Отту не хотелось.

— Это корабли береговой охраны, — сказал Датис, явно не подозревая, о чем думает его сосед. Напряжение в его голосе никак не соответствовало смыслу его слов.

— Тан Аггертейл посылает за нами почетный эскорт?.. — усмехнулся Кэлрин, обещав себе обдумать «лебединую» метафору попозже.

— Они не зажгли огни, — заметил Датис ни к селу, ни к городу. И, развернувшись к рулевому, резко бросил — Поворачиваем! Курс на Акулий мыс!

— Ты что? — опешил Кэлрин. — Это же корабли с Томейна, а не какие-то аварцы!

— Корабли береговой охраны, которые для чего-то потушили все огни — это может быть еще хуже, чем аварцы, — мрачно сказал Датис. — Ты заметил — они прятались за этим островом, чтобы подпустить нас поближе, как какие-то пираты. Когда с тобой пытаются играть, как кошка с мышкой — это значит, что тебя хотят сожрать… Смотри — они меняют курс. Сообразили, что мы их заметили! Теперь наверняка кусают локти, что поторопились, высунулись раньше времени.

Кэлрин скептически приподнял бровь. Он знал, что в молодости Датис, как и большинство имперских капитанов, занимался контрабандой, так что к патрулям береговой охраны он, конечно, не испытывал особой нежности, но докатиться до предположения, что корабли Аттала Аггертейла могли представлять угрозу судну, идущему под штандартами дан-Энриксов?..

— Тебе не кажется, что ты драматизируешь? — поинтересовался Отт.

Датис не удостоил Кэлрина ответом, продолжая напряженно вглядываться в темноту. Несколько минут спустя ветер донес до «Зимородка» приглушенный, частый и зловещий рокот, хорошо знакомый Отту по сражению у Чаячьего острова. Стоящий рядом с Оттом капитан покачал головой, как человек, который оказался прав, но не особо рад этому обстоятельству.

— Слышишь их барабан?.. Это они подналегли на весла. Не хотят, чтобы нам удалось уйти.

Кэлрину сделалось не по себе.

— Но мы же сможем оторваться?.. — спросил он.

— Поживем — увидим, — хмуро буркнул Датис. Это был, увы, совсем не тот ответ, который хотелось услышать Кэлрину. Отт пожалел, что капитан не принадлежал к числу людей, способных расточать бодрые заверения, которые всегда звучат так утешительно — даже если ты осознаешь, что тебе лгут. Датис покосился на зашитый рукав Кэлрина, припомнил, надо полагать, что «музыкантишка» потерял руку во время морского боя на «Бурерожденном», и снизошел до объяснений. — Попытаемся воспользоваться темнотой. Это не идеальное решение — здешние острова и отмели они, скорее всего, знают лучше нас. Но на большой воде нам от них точно не уйти. Как только рассветет, мы будем, как доска с мишенью, а гребцов у них гораздо больше, чем у нас. Так что придется играть в прятки.

Кэлрин потер лоб, пытаясь привести в порядок разбегавшиеся мысли, но это не слишком ему помогло.

— Не понимаю!.. — сказал он растерянно и зло. — Зачем кораблям с Томейна нас преследовать? Какого Хеггова рожна им нужно?! Где Аттал и его флот?..

Датис покосился на него из-под седых бровей и посоветовал:

— Лучше пойди и разбуди свою подружку, и скажи, чтобы надела что-то из твоих вещей. Если дойдет лобового столкновения, то кто угодно может оказаться за бортом, а в длинной мокрой юбке не особенно поплаваешь.

— Посмотрите на меня, мессер.

— Это бессмысленно. Он вас не слышит.

— Посмотрите на меня!

Крикс ощутил, что кто-то пальцами оттягивает ему веко, и скривился, потому что это было неприятно — почти так же неприятно, как и холод, пробиравший его до костей. Попытавшись отодвинуться от источника холода, он обнаружил, что у него ничего не получается — что-то гибкое, но прочное крепко удерживало его голову и руки. Осознание этого факта заставило его негодующе замычать.

— Посмотрите на меня, — не успокаивался наклонившийся над ним мужчина. — Вы меня слышите?

— Отвяжитесь, — выдохнул он через силу, с трудом вспомнив человеческую речь.

Как ни странно, незнакомца эта грубость вдохновила.

— Я вижу, вы приходите в себя. Вы помните, где мы находимся?

— Конечно, — огрызнулся он.

— И где же?.. — грустно спросил собеседник.

Крикс раздраженно покривился, открыл рот, чтобы ответить — и внезапно ощутил полнейшую растерянность. Он смутно помнил что-то про ночное море и какую-то погоню, но эти воспоминания казались зыбкими, как сон. И уж, во всяком случае, никак не объясняли, почему он лежит на спине и не может толком пошевелиться.

— Я не знаю, — сказал он, в конце концов.

Мужчина тяжело вздохнул.

— Я так и думал, — сказал он. Еще пару секунд он вопросительно смотрел на Крикса, словно ожидал, что тот задаст ему какой-нибудь вопрос. Но, так и не дождавшись этого, сказал:

— Вам надо отдохнуть. Закончим на сегодня.

* * *

— Мне нужна ваша помощь, месс Гефэйр.

Лейда, одетая в простую черную рубашку и широкие штаны — по-видимому, она проводила вечер в фехтовальном зале — вопросительно взглянула на взволнованную Сейлес, переминавшуюся с ноги на ногу у входа в её комнату.

— Заходите, — пригласила она, посторонившись. Волосы липли ко лбу Лейды мокрыми темными кольцами, по лицу текла вода — должно быть, Сейлес отвлекла её от умывания. Не тратя времени на поиск полотенца, месс Гефэйр по-плебейски вытерла мокрую щеку о предплечье. Сейлес попыталась было возражать, смущённо уверяя, что её вопрос «буквально на два слова», но спорить с Лейдой было так же трудно, как и с сэром Иремом. Сейлес сама не поняла, как оказалась в кресле перед низким столиком с печеньем, початой бутылкой «Пурпурного сердца» и оремисом. Хозяйка комнаты, усевшись напротив, слушала её сбивчивую речь, покачивая в руке бокал с вином. Огненно-алые блики в хрустале притягивали взгляд, мешая Сейлес полностью сосредоточиться на разговоре. Тем не менее, леди Гефэйр уловила суть проблемы еще до того, как Сейлес перешла к самому главному.

— Если я правильно вас понимаю, вы хотите, чтобы я помогла убедить мессера Ирема, что вы должны остаться здесь вместо того, чтобы сопровождать королеву и наследника на Острова, — дождавшись паузы, сказала Лейда. По её тону было непонятно, одобряет она эту мысль или относится к ней отрицательно.

— Да. Потому что, понимаете… ведь при дворе своего брата королева будет в полной безопасности. И получается, что я просто спасаю свою жизнь вместо того, чтобы остаться здесь и выполнять свой долг. Я уже говорила с королевой. Она все понимает и согласна меня отпустить — она ведь тоже ни за что не согласилась бы уехать из Адели, если бы не дети. Но если я скажу об этом лорду Ирему, то он даже не станет меня слушать. Он скажет, что, когда я поступала в гвардию, я должна была иметь в виду, что его рыцари не выбирают, что им считать своим долгом — они должны делать то, что им приказано. И раз меня назначили в охрану королевы, то мой долг — сопровождать Алиру, независимо от того, чего хочется мне самой. Со стороны это, наверное, звучит логично. Но ведь я-то понимаю, что это неправда, и что дело тут совсем не в этом. Ни один из членов Ордена еще не попадал в охрану королевы или императора, не прослужив несколько лет в провинции. В столицу всегда переводят самых лучших. И только лучшие из лучших охраняют членов императорской семьи. А я попала во дворец прямо из кандидатов. Только получила место в Ордене — и сразу оказалась в личной охране королевы. Да, конечно, я ношу гвардейский плащ, отчитываюсь перед сэром Иремом и делаю, по большей части, то же, что и остальные, но Алире нужен был доверенный и близкий человек, так что я сразу оказалась на особом положении — наполовину телохранитель, наполовину придворная дама и подруга королевы. И уж кто-кто, а Ирем-то об этом никогда не забывает. Когда я прихожу к нему с докладом, он сперва встает и предлагает мне садиться, и только потом выслушивает мой доклад. Да он и вообще ведёт себя со мной совсем иначе, чем обычно. Не язвит, не повышает голос, держится гораздо вежливее, чем со всеми остальными. А если я говорю ему об этом, он только смеётся — «я вас не понимаю, месс Ландор. Вы добиваетесь, чтобы я вам грубил?..» — передразнила Сейлес. — Как будто бы есть два отдельных человека — Ирем, который общается с женщинами, и Ирем, когда он обращается к мужчине. Вы понимаете, о чем я говорю?..

— Да, думаю, что понимаю, — задумчиво глядя на нее, сказала месс Гефэйр.

— Мои друзья — они, конечно, совершенно не хотят меня обидеть, но они все время веселятся и изображают в лицах, как сэр Ирем, по их мнению, принимает у меня доклады. — Сейлес вскочила с кресла, подражая человеку, который только что увидел входящего к нему посетителя. — «Месс Ландор, какая честь!» — она склонилась в изящном поклоне, прижав раскрытую ладонь в груди, изобразила, что целует чью-то руку. —… Им, конечно, весело, и я, наверное, тоже не удержалась бы от шуток, будь я на их месте, — сумрачно сказала Сейлес, падая обратно в кресло. — Они его любят, но он помыкает ими с утра до ночи, и им, понятно, хочется позубоскалить и пройтись на его счет. Но только слушать-то все эти шуточки приходится не Ирему, а мне. Ребята думают, что мне тоже должно быть весело. А я даже не могу заставить себя перестать изображать, что я готова посмеяться вместе с ними, или вслух сказать о том, что меня это задевает. У меня такое чувство, что, если я начну говорить об этом, то они тоже увидят, что я не одна из них, и ко мне надо относиться как-то по-особому… думать о том, как правильно себя вести в моем присутствии… в общем, все станет только хуже. Я даже не знаю, зачем я про все это рассказываю. Но мне кажется, что вы единственная, кто сможет по-настоящему понять, о чем я говорю. Сэр Ирем большой мастер выворачивать подобные вопросы наизнанку. Если я начну с ним спорить, он изобразит свое обычное холодное недоумение скажет — почему вы думаете, что все остальные должны выполнять мои приказы, а вы можете поступать так, как вам захочется?.. Но с остальными он на «ты» а не на «вы», и, говоря им о приказах, он думает только о приказах — а говоря о моем долге мне, он думает о том, как здорово, что подвернулся шанс отправить меня в безопасное место вместе с королевой. Но ведь это совершенно не одно и то же!

— Да, это определённо не одно и то же, — согласилась Лейда. Сейлес ощутила, как в ней просыпается надежда.

— Значит, вы согласны мне помочь?.. — спросила она радостно. Лейда, казалось, глубоко задумалась, нахмурив брови и разглядывая свой бокал на свет. Пока она молчала, радость Сейлес постепенно угасала. Когда женщина, в конце концов, заговорила, Сейлес поняла, что пустяковый — с её точки зрения — вопрос о том, чтобы поддержать её просьбу перед сэром Иремом, леди Гефэйр вовсе не казался таким уж простым.

— Скажите, Сейлес — вы ведь очень близки с королевой?..

— Да. Она часто говорила, что я её лучшая подруга.

— И вы говорите, что ей тяжело оставить мужа и отправиться на Острова?

Сейлес почувствовала, как в груди у неё разгорается досада. Не хватало только, чтобы Лейда вздумала читать ей нотации о том, что, кроме долга перед Орденом, у неё есть долг перед Алирой, которой будет нужна её поддержка.

— Когда я сказала ей, что я хочу остаться, королева обняла меня и сказала, что она, конечно же, боится за меня, но все равно, она бы тоже этого хотела, — вызывающе сказала Сейлес. Она вспомнила улыбку королевы и её полные слез глаза, и ощутила, что её негодование на Ирема и Лейду крепнет. Альды Всеблагие, почему некоторые люди никогда не перестанут относиться к окружающим, как к детям, которые сами не понимают, что им нужно?.. — Она сказала: «Если ты останешься, у меня будет чувство, как будто осталась я сама. Как будто какая-то часть меня тоже сражается вместе с Вальдером. Если бы ты только знала, как я не хочу оставлять его одного!».

Лейда кивнула.

— Понимаю. А если бы вы считали, что жизнь королевы и наследника в опасности, вы тоже предпочли бы остаться здесь?..

— Вы сами знаете, что нет, — с раздражением сказала Сейлес. — Но это же просто демагогия. Если бы кто-нибудь действительно считал, что путешествие на Острова настолько же опасно, как и пребывание в Адели, то никто бы не отправил королеву к тану Аггертейлу на Томейн.

— Королеву отправляют на Томейн, потому что может получиться так, что все мы, оставшиеся здесь, погибнем, а Олварг с его солдатами займет Адель. И если это случится, то принц Кеннерикс и его нерожденная сестра будут последними дан-Энриксами и законными наследниками трона. А их мать — законным регентом. Не мне вам объяснять, что тогда ей понадобится каждый верный и надёжный человек. Простите, но мне кажется, что в качестве советницы и коадъютора Алиры вы сможете принести гораздо больше пользы, чем в качестве еще одного солдата, который умрет, сражаясь за Адель. Надеюсь, что меня вы не подозреваете в том, что я говорю не то, что думаю, и руководствуюсь при этом мыслями о вашей безопасности?..

Сейлес покачала головой, глядя на собеседницу во все глаза и чувствуя, как у неё в груди мало-помалу разрастается холодная, пугающая пустота. Нет, она не подозревала Лейду в том, что она говорит не то, что думает. Леди Гефэйр, несомненно, верила в свои слова. «Мы все, оставшиеся здесь, погибнем...» Сейлесс было неуютно от того, что Лейда произнесла эту фразу совершенно равнодушно, как человек, который так сроднился с этой мыслью, что перестал обращать внимание на её жуткий смысл. Неужели и Валларикс, и сэр Ирем, глядя в будущее, так же хладнокровно думают о своей гибели? И неужели они правы, и опасность в самом деле так серьезна?..

— Значит, вы считаете, что я должна выполнить приказ мессера Ирема и отправиться на Томейн? — спросила Сейлес после паузы.

Леди Гефэйр криво улыбнулась.

— Нет, Сейлес. Боюсь, что вы меня не поняли… По-моему, вы должны перестать думать, как вам переубедить мессера Ирема, или меня, или кого-нибудь еще. Если вы правда верите, что вы должны остаться в городе — наплюйте на мессера Ирема и дезертируйте из Ордена. А если вы решите ехать на Томейн — то cделайте это не потому, что вам так приказали, а потому, что вы верите в то, что это будет правильно.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Отблески огня в камине танцевали на лице Лейды Гефэйр, и Сейлес чувствовала, как её ошеломление мало-помалу сменяется пониманием.

— Я… я подумаю над вашими словами, месс Гефэйр, — сказала она, вставая на ноги. — И, в любом случае, спасибо за совет.

* * *

К рассвету стало ясно, что сражения не избежать. Датис не мог менять гребцов каждые два часа, как это делали на кораблях береговой охраны, и команда «Зимородка» начинала выдыхаться. Один Алвинн, тоже взявшийся грести, до сих пор не выказывал никаких признаков усталости.

Отт мысленно признал, что Датис сделал все, что мог. Вряд ли какой-то капитан сумел бы справиться с задачей лучше. Всю ночь они лавировали между островов, ловко выскальзывая прямо из-под носа у преследователей, но под конец удача все же изменила «Зимородку». Даже не особо сведущий в морском деле Кэлрин понимал, что их зажали в клещи. Слева тянулась отмель и торчащие из моря скалы, окружавшие Акулий мыс. Первый из кораблей береговой охраны двигался им наперерез, а второй крогг маячил справа, отнимая у них ветер и не позволяя «Зимородку» развернуться. Кэлрина мутило от сознания того, что через несколько минут, когда на палубе начнется бой, он, со своей одной рукой, не сможет защитить ни Эстри, ни себя.

Сама Эстри, белая, как мел, в мужской одежде и с туго завязанными в узел волосами, стояла рядом с Оттом, теребя висевший у нее на поясе кинжал. От совета Кэлрина спуститься вниз девушка отмахнулась, как от мухи, и Кэлрин не пытался ее переубедить. В конце концов, какое право он имел давать какие-то советы? Он ведь тоже предпочел остаться здесь, хотя в сражении от него будет так же мало толка, как от Эстри. И потом, они по-прежнему не знали, зачем кораблям Аттала Аггертейла нападать на «Зимородок». Пока что самой правдоподобной Кэлрину казалась мысль, что корабли береговой охраны были захвачены аварцами. А если так, то еще неизвестно, что хуже — погибнуть от шальной стрелы или остаться в живых и попасть в плен.

Пока он размышлял об этом, небо на востоке стало золотистым, а полоска моря возле горизонта засверкала, словно раскаленный добела металл. Сознание того, что это, может быть, последний восход солнца, который он видит в своей жизни, вызвало у Кэлрина щемящую тоску. А Меченый еще считал, что, отправляя Кэлрина на Острова, оберегает его от опасности! Видел бы он его сейчас!..

…А все же хорошо, что он оставил Аггертейлу список текста «Победившего смерть». Теперь, по крайней мере, можно быть уверенным, что его лучшее произведение останется потомкам, а не будет выброшено в море каким-нибудь невежественным аварским пиратом, не умеющим читать.

Эстри внезапно сжала его локоть.

— Корабль! — сказала она хрипло. Отт, ослепленный золотой полоской на воде, перевел взгляд на настигающий их крогг, но Эстри резко потянула его в сторону. — Да нет, вон там!..

Кэлрин повернул голову — и, наконец, увидел, о чем говорила Эстри.

Акулий мыс как раз в эту минуту обогнул изящный, как морская птица, глейт, и первый луч встающего над морем солнца вспыхнул на багряном парусе, знакомый вид которого заставил сердце Отта подскочить.

Кэлрину захотелось протереть глаза.

Он слышал, будто путники, блуждающие по равнинам Халкиварра, часто видят вдали сияющие города, или торговый караван, или даже морской берег со стоящими на рейде кораблями, но это каждый раз оказывается игрой воображения, прекрасной, но мучительной иллюзией, способной будоражить и сводить людей с ума, заманивая еще дальше в каменистую, бесплодную пустыню. Кэлрин готов был поверить в то, что они с Эстри тоже стали жертвами такого миража — тем более, что до этого он слишком долго смотрел на ослепительную полосу на горизонте, и даже теперь перед глазами плавали зеленые круги.

Следом за первым кораблем из-за Акульего мыса вынырнул второй, а за ним третий и четвертый — всего пять полностью оснащенных глейтов. Отт опознал «Крылатый» и «Веселую акулу», идущие почти вровень с «Бурой чайкой». Зрелище было одновременно грозным и прекрасным — может быть, самым прекрасным из всего, что Кэлрин видел в своей жизни.

Рядом со штандартом Королевы развевался синий с золотом штандарт дан-Энриксов, но поверх солнца кто-то наскоро, простым крестом, нарисовал еще и меч.

Знак Эвеллира, Сталь и Золото.

Стоявшие бок о бок с Оттом моряки разразились торжествующими криками, предусмотрительно не опуская поднятых щитов. Поверив, наконец, что это не обман воображения, Кэлрин захохотал.

Преследователи, парус которых буквально навис над бортом «Зимородка» — так близко, что, казалось, можно было разглядеть глаза под прорезями шлемов и пересчитать нацеленные на них стрелы — несомненно, тоже успели заметить корабли из Серой крепости, но, словно для того, чтобы у них не оставалось никаких сомнений, что их ждет, на «Бурой чайке» низко и протяжно загудел боевой рог.

Островитяне дрогнули. Почти настигший «Зимородок» крогг стал разворачиваться — медленно и тяжело, как перекормленный тюлень.

— Трусы! — звонкое сопрано Эстри перекрыло низкие мужские голоса, и ее выкрик полетел над морем, легкий и крылатый, как мелькающие над волнами чайки. В щит ближайшего к Кэлрину гребца ударила стрела — Кэлрин увидел совсем рядом длинное, оперенное серыми гусиными перьями древко. Казалось, что оно дрожит от лютой, но бессильной злости. Это окончательно развеселило Отта.

— Трусы! — подхватил он во всю мощь натренированных годами выступлений легких.

Через четверть часа «Чайка» подошла так близко, что Отт смог увидеть рыжую, блестевшую на солнце шевелюру Альбатроса, стоявшего рядом с Королевой. Он немного удивился, потому что Нойе говорил ему, что он командует «Крылатым». Но его изумление достигло наивысшей точки, когда он увидел, что девчонка тоже была там. Она вертелась вокруг Нойе с королевой, едва не подпрыгивая от нетерпения, но никто не обращал на нее ни малейшего внимания, как будто бы в присутствии ребенка на боевом корабле не было ничего особенного.

«Мир сошел с ума» — подумал Отт. Он до сих пор не мог поверить в то, что Альбатрос и Айя в самом деле оказались здесь. Покинув Нойе, Кэлрин был уверен, что его отказ отправиться в Адель был окончательным и бесповоротным. Будь у Кэлрина хотя бы слабая надежда переубедить островитянина, он предпочел бы задержаться в Серой крепости, но Альбатрос говорил о своем решении, как человек, который точно знает, чего хочет. А теперь он очутился тут, причем со всем своим… семейством. Отт не мог представить никакой причины, по которой Нойе мог так резко передумать. Мысль о том, что Нойе, проворочавшись без сна всю ночь, все-таки устыдился мысли о нарушенной присяге и решил отправиться на помощь «дайни», показалась слишком драматичной даже менестрелю. В качестве сюжета для баллады, может, и сойдет, но вот представить, что нечто подобное произошло на самом деле…

Впрочем, долго мучиться догадками Кэлрину не пришлось. Моряки с «Бурой чайки» подняли весла, чтобы поравняться с «Зимородком», и Альбатрос с кошачьей ловкостью перешел к ним на борт по переброшенной между двух кораблей доске.

— Тан Аггертейл умер, — безо всяких предисловий сказал он, спрыгнув на палубу.

Отт пошатнулся. После бессонной ночи и безумного начала дня потрясений было многовато.

— Умер?!

— Вообще-то правильнее было бы сказать, «убит». Мы получили сообщение о его смерти всего через несколько часов после того, как вы отплыли на Томейн. Но, к сожалению, это еще не все… — Нойе замялся, скребя бороду, как делал каждый раз, когда бывал чем-то смущен. — Рыбак, который рассказал о смерти тана, говорил, что на Томейне собираются порвать с Империей и отказаться от союзных договоров. По-моему, это было задумано уже давно. Судя по тому, что ты рассказывал про вашу встречу с Аггертейлом, они собирались потихоньку отравить его, чтобы со стороны все выглядело так, как будто бы он уморил себя от горя. Но потом в дело вмешались вы, и им пришлось…

— Импровизировать, — досказал Кэлрин деревянным голосом. Он все никак не мог по-настоящему поверить в то, что Аггертейла в самом деле больше нет.

— Ускориться, — по-своему закончил не понявший его Нойе. — Вместо того, чтобы умереть тихо и на первый взгляд естественно, тан умер быстро и со всеми признаками отравления — кровь горлом, судороги, рвота… и так далее. А потом в его смерти обвинили вас.

Кэлрин едва не подскочил. Эстри ужасно побледнела. Один только Алвинн сохранил обычную невозмутимость.

— Удобно, — хладнокровно сказал он. — Если тебе на руку чья-то смерть — ищи того, кому эта смерть тоже будет выгодна. Если свалить убийство тана на Валларикса, то появляется законный повод отрицать права Алиры на престол и разорвать союз с Легелионом.

— Ну да, — кивнул Нойе. — Детей у Аггертейла не было, а значит, после его смерти Острова должны были войти в состав Империи. Пока жива Алира, они еще оставались бы отдельным государством, но потом, при ее детях, Филис и Томейн уже ничем не отличались бы от остальных провинций. И теперь советники Аттала объявили, что Валларикс подослал к Атталу вас троих — людей, которых Аггертейл знал лично и которым доверял — чтобы убить его и прибрать Острова к рукам уже сейчас.

Кэлрин почувствовал, как его кожа покрывается мурашками. В ту ночь, когда Аттал слушал их песни в своей спальне, он был там один, без слуг, придворных и охраны — никого, кто мог бы подтвердить, что ни один из них не прикасался ни к бокалу тана, ни даже к подушкам или покрывалу на его кровати. А смерть Аггертейла в самом деле была выгодна Валлариксу — империя бы сразу получила мощный флот, необходимый для сражения с аварцами…

— Но ты же понимаешь, что мы этого не делали?.. — негромко спросил Кэлрин. Альбатрос поморщился.

— Конечно, понимаю. Не сходи с ума, — сказал он грубовато. — Меня тебе ни в чем не нужно убеждать. Но Аггертейла многие любили… теперь люди на Томейне требуют закрыть порты для всех имперских кораблей и поступать с имперскими судами так же, как с пиратами.

— Но это все равно что объявление войны, — нахмурившись, сказала Эстри. — Они там что, совсем свихнулись, и не понимают, что от них мокрого места не останется?

Альбатрос осклабился, как будто слова Эстри показались ему забавными.

— Ну, либо они «там» действительно свихнулись, либо Ар-Шиннор уже пообещал им свою помощь и защиту. Лично я поставлю на второе. Когда я услышал эту новость, я сразу сказал Айе, что плыву за вами. Я хотел забрать только «Крылатого» и «Веселую акулу», но Айя решила по-другому.

— И ты согласился?.. — удивился Кэлрин. Нойе криво усмехнулся.

— Ты что, действительно считаешь, что ей требовалось мое согласие?.. К тому же, если посмотреть на дело беспристрастно, то она права. Какой смысл оставаться в крепости и защищать Акулий мыс, если аварцы теперь заодно с Томейном? Я пытался убедить ее оставить на берегу хотя бы Айрис, но она сказала, что никто не знает, сколько времени мы проведем в Адели, и она не может бросить дочь на такой долгий срок. А когда я попытался убедить ее, что на корабле слишком опасно, она рассмеялась и сказала, что я, видимо, еще не понял, что сейчас в мире не осталось безопасных мест, и что аварцы нападут на форт Эбер в любой момент. Айя уверена, что глупо делать вид, как будто мы знаем, где будет опасно, а где нет. Может, оно и так… — Нойе вздохнул. — Единственное, на что я сумел ее уговорить — это взять меня на «Чайку», а командовать «Крылатым» временно поставить Моди. Хочу быть поближе к ней и Айрис. Так, на всякий случай…

— Все равно не понимаю, почему ты передумал, — сказал Кэлрин. — Ты же сам сказал, что ты не присягал дан-Энриксу и не обязан рушить свою жизнь по его просьбе.

Альбатрос ожесточенно поскреб бороду и отвел взгляд. Кэлрину даже почудилось, что загорелое, обветренное лицо Нойе покраснело, хотя подобное предположение еще недавно показалось бы ему невероятным.

— Слушай, ты, конечно, можешь сколько хочешь попрекать меня этим отказом, но тогда все было совершенно по-другому. Одно дело — если флот империи и Островов сражается с аварцами, а дайни почему-то хочет, чтобы я во что бы то ни стало присоединился к флоту Аггертейла с парой кораблей. И совсем другое дело — если вам придется в одиночку драться с Олваргом, аварцами и этими ублюдками с Томейна. Теперь вам действительно понадобится каждый человек. Бросить вас в таком положении — это уже предательство.

— То есть, когда я звал тебя с собой, нашему предприятию недоставало безнадежности?.. — не удержался от сарказма Отт. Но в глубине души он должен был признаться самому себе, что тронут. Обычно дела обстоят как раз наоборот. Пока тебе сопутствует успех, союзников найти несложно, а вот человек, готовый броситься на помощь в совершенно безнадежном деле — это редкость.

Нойе посмотрел на него исподлобья и ничего не ответил. Впрочем, никакого ответа и не требовалось.

***

От миски пахло чем-то вкусным и съедобным. Через несколько секунд он вспомнил этот запах. Лук, пшено, мясной бульон. В супе плавали разваренные волокна мяса. Он поднес тарелку к губам, глотнул — и моментально обжег небо и язык. Боль сразу же отбила ему аппетит, и узник, покривившись, отодвинул миску в сторону.

Одетые в кожу и железо люди смотрели на него в полном замешательстве.

— По-моему, он забыл, как надо есть, — хмуро сказал один из них.

— И что ты предлагаешь? Кормить его с ложечки?.. — с заметным раздражением спросил второй.

Первый вздохнул.

— Надеюсь, он и сам сообразит, что надо делать, — сказал он. Потом он взял тарелку, решительно придвинул ее обратно к узнику и вложил ложку ему в руку.

— Ешьте, монсеньор.

Узник чуть-чуть подумал, потом зачерпнул из миски и подул на ложку. Напряженно наблюдающий за ним мужчина в коже и железе с облегчением вздохнул.

— Вот, видишь?.. С головой у него не в порядке, но, по крайней мере, руки помнят все, что нужно, — сказал он товарищу.

Проглотив пару ложек супа, узник ощутил смутное недовольство.

— Соль, — произнес он вслух. — Мне нужна соль.

Стоявшие рядом мужчины уставились на него во все глаза.

— У меня ее нет, мессер, — помедлив, сказал тот, который подал ему ложку. — Принесу в следующий раз.

«Сейчас, — чуть было не сказал он собеседнику. — Сделай это прямо сейчас!».

Но недовольство, побудившее его заговорить, угасло так же быстро, как и появилось. Он вздохнул и вернулся к еде.

Сколько он себя помнил, его жизнь делилась на две части. Первая была очень спокойной и размеренной и проходила в этой комнате. Вторая, протекавшая в подвале, среди пляшущих теней и отблесков горящих факелов, была тревожной, неприятной и мучительной. В те дни, когда его водили вниз, он всегда чувствовал себя встревоженным, несчастным и разбитым — то есть еще более разбитым, чем обычно. Если бы ему позволили, он предпочел бы всегда оставаться в этой комнате. По крайней мере, здесь его не заставляли лежать на холодном и не мучили дурацкими вопросами.

Сегодня тот старик, который всегда поджидал его внизу, превзошел самого себя. Узник уже привык, что этот худощавый, темноглазый человек все время спрашивает об одном и том же, и стал ждать их новой встречи с некоторым нетерпением, решив, что в этот раз он, наконец, сумеет ему угодить.

Снова увидев старика, он даже улыбнулся, предвкушая, как сумеет удивить своего собеседника. И на какую-то секунду ему даже показалось, что на этот раз все будет хорошо — во всяком случае, его улыбка старика как будто обнадежила.

— Здравствуйте, монсеньор, — сказал мужчина почти ласково. — Как самочувствие? Вспомнили что-то новое?..

— Я помню все, что нужно, — успокоил его узник. И, набрав в грудь воздуха, скороговоркой начал. — Мое имя — Крикс дан-Энрикс, я племянник императора…

— И как зовут вашего дядю?.. — перебил старик.

Узник растерянно сморгнул, с укором посмотрев на собеседника. Этого вопроса он раньше не слышал. Поняв, что он не знает, что ответить, тот разочарованно вздохнул.

При виде огорчения, написанного на лице у старика, его растерянность и замешательство сменились раздражением. Узник сердито сдвинул брови. Это было нечестно. Почему бы старику хотя бы раз не похвалить его за то, что он знает ответы на его вопросы, вместо того, чтобы пытаться его подловить, придумывая что-то новое?..

Поймав его сердитый взгляд, старик вздохнул и неожиданно похлопал его по плечу.

— Все будет хорошо. Уверен, что со временем вы вспомните.

Успокоительные интонации седого почему-то рассердили узника еще сильнее.

— Это нечестно, — резко сказал он. — Спросите что-нибудь еще.

Старик скривился, словно у него внезапно заболели зубы.

— Думаю, что это ни к чему, — уклончиво ответил он.

Узник сердито мотнул головой.

— Задайте мне еще какой-нибудь вопрос!

— Как пожелаете, — сдался старик. — Какой сегодня день?

— Пятнадцатое марта, — радостно ответил он, испытав чувство облегчения из-за того, что старик обошелся без подвохов.

Но собеседник грустно покачал головой.

— Сейчас семнадцатое марта. А пятнадцатое вы назвали потому, что эту дату я назвал вам в прошлый раз.

Даже сейчас, когда он находился в своей камере, воспоминание об этом разговоре приводило его в бешенство. Чего от него хочет этот человек?.. Если он постоянно отвечает невпопад, то почему бы старику просто не прекратить терзать его своими идиотскими вопросами?..

Он проворочался в постели втрое дольше, чем обычно, но в конце концов все же заснул. Обычно он не помнил своих снов, но на сей раз ему приснился шедший под багряным парусом корабль, на носу которого стоял светловолосый человек. Стоявшая с ним рядом девушка негромко напевала какую-то мелодию без слов, причем во сне эта мелодия казалось узнику до странности знакомой.

Он проснулся с ощущением, что вспомнил что-то очень важное. Песня, звучавшая у него в голове, казалась частью более реальной, более значительной, ну, словом, настоящей жизни. Он внезапно осознал, что у него действительно была какая-то другая жизнь — давным-давно, возможно, еще до того, как он оказался здесь.

Узник почувствовал смутное беспокойство. Ему вдруг захотелось встать и куда-то идти… Чувство было непривычным и вдобавок очень глупым, потому что он отлично знал, что идти ему некуда. Если он встанет, то сможет сделать всего несколько шагов от койки до стены. Дальше, за дверью, были еще коридор и лестница, ведущая в подвал. Туда ему идти определенно не хотелось.

Но странное напряжение не проходило.

Сев на койке, он продолжал прислушиваться к обрывкам мелодии, вертевшимся у него в голове. Слова возникли в памяти не сразу, но в конце концов он все же смог припомнить пару строчек из припева, и стал тихо напевать ее себе под нос. Одни слова, как сеть, тянули за собой другие. Следом за припевом ему вспомнился целый куплет, а после этого — еще один.

Придя в восторг от своего открытия, узник повысил голос. Звуки собственного голоса, громко и сильно разносившегося по унылой камере и гулко отражавшегося от холодных, гладких стен, вызвали у него приятное волнение. Воздух и звук вибрировали в легких, позволяя чувствовать себя живым. Крикс вдруг почувствовал, что до смерти устал от постоянного молчания.

Окошечко в двери открылось.

— В чем дело? — спросил мрачный мужской голос. — Не шумите. Заключенные должны соблюдать тишину.

Узник, прищурившись от света, посмотрел на яркое квадратное окошко, за которым угадывался темный силуэт. Один из тех людей, которые приносили ему пищу и входили в его камеру, когда его водили на вниз. «Стражники», вспомнил он внезапно. Сколько узник себя помнил, он всегда беспрекословно делал то, что ему говорили — «Встаньте», «Следуйте за нами», «Отойдите от двери», «Возьмите миску»…

Но сейчас он был слишком занят, чтобы размышлять, чего от него хочет этот человек.

«Как же там было дальше?..» — думал он, наморщив лоб. Казалось, нужные слова вертятся где-то рядом, ускользая в самую последнюю секунду.

Он спел припев еще раз, и слова последнего куплета всплыли в памяти сами собой. Теперь он помнил песню от начала до конца, а его голос, сделавшийся сиплым из-за многодневного молчания, окончательно окреп.

Узник поджал под себя ноги, устроился поудобнее и начал песню с самого начала, собираясь на сей раз исполнить ее целиком. Но не успел он пропеть первую пару строк, как дверь открылась. В позе замершего на пороге человека ощущалось напряжение и смутная угроза.

— Вы что, оглохли? Прекратите петь. Это запрещено, — с нажимом сказал он.

Узник нахмурился. В нем зрело ощущение протеста. Почему он должен замолчать и оставаться здесь в темноте и тишине?

— Оставь, — угрюмо посоветовал второй охранник первому. — Не лезь к нему. Завтра доложим коменданту, а сейчас — пускай поет. Все равно он не понимает, что ты говоришь.

Пару минут первый охранник сверлил арестанта неприязненным, тяжелым взглядом, но потом шагнул обратно в коридор и закрыл дверь.

Крикс улыбнулся, наслаждаясь ощущением победы.

В его памяти как будто распахнулось наглухо закрытое окно. Следом за первой песней ему вспомнилась вторая, потом третья. Это была, наверное, лучшая ночь из всех, которые он провел в этой камере. Слова врывались в его память вихрем ярких красок, позабытых ощущений, даже запахов. Он пел и наслаждался звуком собственного голоса.

А потом дверь открылась снова.

— Да замолчишь ты или нет? — сердито спросил все тот стражник, входя в камеру. Крикс видел, как мужчина решительно направляется к нему. Вид у него был донельзя рассерженным. Узник почувствовал, как нависший над ним человек хватает его за плечо и крепко стискивает пальцы. Это было неприятно. Крикс поморщился и попытался отодвинуться, но вцепившийся в его плечо стражник не позволил ему это сделать.

— Ты совсем рехнулся? Или притворяешься?.. Замолкни, говорю! — прорычал он, грубо встряхнув его.

Крикс сам не понял, что случилось дальше. Кажется, одна его рука сомкнулась на запястье стражника, а другая перехватила его локоть. Стражник завопил от боли и от неожиданности, рухнув на одно колено и, похоже, здорово ударившись об пол. «Пусти!..» — прохрипел он, вцепившись в ногу узника второй рукой. Голос звучал сердито и испуганно.

Крикс озадаченно умолк, оборвав песню прямо посреди куплета.

— Отпусти…те, монсеньор, — в голосе стражника прорезались просительные нотки.

Крикс запоздало осознал, что локоть и запястье стражника согнуты под каким-то совершенно противоестественным углом, и выпустил его. Стражник попятился к дверям, растирая помятую руку и глядя на арестанта с плохо скрытой злостью.

— Я же тебе говорил — оставь его в покое, — заметил его товарищ укоризненно.

— «В покое»? Ну уж нет, — мужчина яростно сверкнул глазами, все еще сжимая пострадавшее запястье. — Зови ребят.

— Зачем?.. Что ты собрался делать? — в голосе второго стражника явственно слышалось неодобрение.

— То, что положено в подобных случаях. Надеть ему наручники и вставить кляп. Или ты предлагаешь слушать, как он воет, до тех пор, пока ему не надоест?

— Да он и так уже молчит, — досадливо напомнил его собеседник.

Первый стражник с ненавистью посмотрел на арестанта.

— У него была возможность замолчать, пока его просили по-хорошему. Но вместо этого этот ублюдок едва не сломал мне руку.

Его собеседник мотнул головой.

— Но не сломал же! А вот если вы ворветесь туда всей толпой и попытаетесь надеть ему наручники, добром это наверняка не кончится. Охота было связываться с сумасшедшим?.. — раздраженно спросил он. — Брось, Гарт, не лезь в бутылку! Он же не в себе. Можно подумать, что он пел тебе назло. Да и с твоей рукой… Вряд ли он в самом деле собирался тебя покалечить. Думаю, он просто испугался, когда ты начал его трясти.

«Я не хотел» — подумал Крикс.

Он едва не сказал об этом стражникам, но слова замерли у него на губах. В горле внезапно пересохло. Крикс задрожал, охваченный странным ощущением, что когда-то, в прошлой жизни, уже говорил об этом. Тошнотворное воспоминание мелькнуло на поверхности сознания, как скользкая, чешуйчатая рыбина, всплывшая к солнцу из темных морских глубин.

Он вспомнил ледяные пальцы, прижимающиеся к его вискам, и слезы, вытекавшие из глаз и попадающие ему в уши.

— Я этого не хотел. Это была случайность. Я не убивал Килларо, — произнес он медленно, как будто пробуя эти слова на вкус.

Стоявшего за дверью человека его замечание как будто бы обрадовало.

— Я же говорю, он не в себе, — сказал он так, как будто слова узника доказывали какую-то важную мысль. — Чего ты вообще от него хочешь?.. Выходи оттуда.

Первый стражник вышел, бормоча себе под нос какие-то неясные угрозы. Дверь захлопнулась, и узник снова очутился в полной темноте.

Утро следующего дня значительно отличалось от всех предыдущих. Поначалу он долго лежал на своей койке, ожидая, пока ему принесут позавтракать, но в камеру никто не заходил, и в животе у узника бурчало все сильнее. Потом дверь наконец открылась, и ему велели встать и собираться, как в те дни, когда его водили на допрос.

Крикс очень удивился. До сих пор его еще ни разу не водили вниз до завтрака. И еще никогда за ним не присылали столько людей сразу. Набившихся в камеру стражников было не меньше десяти — и это не считая тех, чьи голоса были слышны из коридора.

— Я хочу есть, — с досадой сказал Крикс.

— Еду доставят вниз, — заверил его человек, который приказал ему подняться и следовать за ними. — По приказу господина коменданта, вы временно будете находиться там. Это не так уж плохо. Разве вам не надоело каждый день ходить вверх-вниз по этим лестницам? Особенно, когда у вас нет сил после допроса.

Несколько секунд Крикс размышлял над сказанным. Ходить по лестницам ему определенно надоело. И после лежания на гладкой ледяной плите он каждый раз едва переставлял ноги, так что стражникам обычно приходилось под руки тащить его наверх. Но мысль о том, чтобы целыми днями находиться там, внизу, и не иметь возможности подняться на поверхность, выглядела еще хуже.

— Мне это не нравится, — нахмурившись, заметил он.

Лица у стражников застыли.

— Монсеньор, не усложняйте ситуацию, — глухим и странно напряженным голосом сказал их капитан. — Я должен выполнить приказ и проводить вас вниз. Так что либо вы подчинитесь добровольно, либо нам придется вынудить вас силой. Мне хотелось бы этого избежать.

Крикс вопросительно взглянул сначала на него, потом на хмурых, настороженных мужчин, толпившихся у двери. Их было так много, что казалось совершенно непонятным, чего они, собственно, боятся. Тем не менее, он ясно ощущал их страх.

— Хорошо, — сказал он вслух и потянулся за стоявшими у койки сапогами.

Но у собравшихся, должно быть, совершенно сдали нервы, потому что в тот момент, когда он наклонился, чтобы натянуть сапог, что-то тяжелое ударило его по голове, и он свалился на пол прямо под ноги охране. Он быстро перевернулся на бок и даже успел пнуть нападающего в пах, но сверху, прижимая его к полу, уже навалилось несколько человек, и Крикс почувствовал, что его запястья, локти, ноги стягивают прочными ремнями. Впрочем, если не считать удара по затылку, от которого у узника болела и кружилась голова, больше его никто не бил. Удостоверившись, что он надежно связан, они подняли его с пола, держа за ноги, за локти и за плечи, и вынесли в коридор.

— Если об этом кто-нибудь узнает, Ирем нас убьет, — пропыхтел стражник, державший его за плечи.

— И правильно сделает! — не удержался Крикс, хватая воздух ртом, чтобы избавиться от подступавшей к горлу тошноты. Плывущие мимо стены коридора плохо сочетались с головокружением после удара. — Вы что, с ума сошли? Я и так собирался идти с вами, зачем вам понадобилось на меня бросаться?..

Стражник вздрогнул, посмотрев на Крикса с таким удивлением, как будто до сих пор он полагал, что узник не умеет говорить. И обернувшись к своему товарищу, пробормотал:

— Когда он так ругается, то кажется, что он совсем нормальный.

— Как же!.. Ты сегодня руку Гарта видел?

— Это было недоразумение! — сердито сказал Крикс, почувствовав, однако, нечто вроде запоздалых угрызений совести.

Лестница скоро осталась позади, и Меченый, сообразив, что впереди только подвал, отчаянно забился в руках стражников. Никакой пользы это, разумеется, не принесло — разве что продвижение вперед слегка замедлилось, а проклятия и ругательства уставших стражников стали еще затейливее. Через несколько минут его внесли в подвал и с явным облегчением свалили на лежак — оказывается, сюда уже успели принести топчан, который должен был служить ему кроватью.

Сняв с него ремни, стражники быстро удалились. То ли в самом деле опасались, что он может неожиданно на них наброситься, то ли испытывали смутную неловкость от того, что сделали. Крикс вновь остался в полном одиночестве.

Примерно с четверть часа узник напряженно размышлял о том, кем был тот Ирем, которого походя упомянул тащивший его стражник. Там, на лестнице, упоминание этого имени казалось удивительно естественным, но сейчас Крикс не мог бы объяснить, о чем шла речь. Воспоминания, которые будило это имя, казались смутными, как сон. Тяжелый, темно-синий плащ. Светлые волосы… или все же седые?.. Наверное, он знал этого человека раньше, в прошлой жизни, от которой теперь не осталось ничего, кроме опасных и неуправляемых воспоминаний, внезапно и без всякой видимой причины проникающих в его сознание.

Он тяжело вздохнул и отогнал чужие, вызывающие беспокойство образы как можно дальше. Хватит с него неприятностей — хотя бы на сегодня. В его положении разумнее всего заснуть и отрешиться от гудящей головы и тошноты.

* * *

Сейлес мрачно смотрела, как слуги заканчивают собирать вещи королевы, наследника и нескольких придворных дам, которые должны были сопровождать Алиру на Томейн — этой же ночью их должны были отправить в порт. Одежда и другие вещи Сейлес легко уместились в одной сумке, которую она собрала сама и отправила на корабль вместе с подвернувшимся под руку кандидатом. Прослужив в Ордене некоторое время, все гвардейцы, так или иначе, забывали про то возмущение, которое в них вызывала манера старших рыцарей использовать новичков для разных личных поручений, и начинали делать то же самое. В отличие от остальных, Сейлес обычно так не делала и даже пыталась стыдить своих товарищей, напоминая, как они когда-то злились, что их превращают в мальчиков на побегушках. Но в последнюю неделю — с того дня, как начались приготовления к отъезду королевы на Томейн — она все время чувствовала себя такой запутавшейся, сбитой с толку, раздраженной и несчастной, что опомнилась и почувствовала стыд за свой поступок только несколько часов спустя, когда кандидат, которому она вручила свои вещи, не только отнес их на корабль, но и давным-давно успел вернуться в Адельстан.

Почувствовав, что деловито снующая туда-сюда прислуга мешает ей сосредоточиться, Сейлес выбралась в коридор, едва удерживаясь, чтобы не скрипеть зубами от досады.

Лейда говорила, что она сама должна решить, что будет правильным — остаться здесь или сопровождать Алиру на Томейн. Услышав эту мысль впервые, Сейлес ощутила необыкновенную растерянность. Лейда открыла ей глаза на то, что до сих пор она удачно отвлекала себя от самого сложного вопроса, думая о том, как бы ей переубедить мессера Ирема. Но уж не потому ли ей было так важно, чтобы Ирем разрешил ей остаться в городе, что это бы переложило часть ответственности на него? Раз он с ней согласился, раз Алира тоже согласилась — значит, она поступает правильно… Лейда права, это абсурд. Так рассуждают только маленькие дети. Когда Сейлесс поняла, что хочет вступить в Орден, несогласие мессера Ирема её ничуть не волновало. Как и мнение отца, родни и всех её знакомых и друзей. Человек, который верит в собственную правоту, пойдет на все — даже если понадобится переодеться в мужской костюм и убежать из дома… или дезертировать из Ордена.

Сейлес резко остановилась, ошарашенная совершенно новой мыслью. Сейчас, когда она перестала думать о мессере Иреме, как о противнике, которого ей нужно было одолеть, ей вдруг подумалось, что он находится в таком же положении, как и она сама. Дружба с Алирой позволяла Сейлес была в курсе разговоров Ирема с Валлариксом. Она знала, что готовность Крикса во всем уступать чиновникам из магистрата представлялась Ирему самоубийством и безумием. А уж с тех пор, как Крикс потребовал продолжить допросы с ворлоком, сэр Ирем, кажется, вообще перестал улыбаться — даже той издевательской, насмешливой улыбкой, которая не имела ничего общего с весельем. Мог ли такой человек, как Ирем, попытаться что-то предпринять, чтобы не допустить подобного развития событий?.. Да, конечно. Думал ли он о такой возможности? Сейлес была уверена, что да — иначе следует признать, что она вообще не знает Ирема. И все же, судя по всему, Ирем решил, что следует позволить Меченому вести свою игру так, как он считает нужным.

А Валларикс? А Лейда Гефэйр?

А сам Меченый, в конце концов?!..

Почему до сих пор она ни разу не подумала, что каждому из них пришлось сделать какой-то страшный выбор, который мог обернуться чем угодно, и сейчас, когда все ставки были уже сделаны, им оставалось лишь скрывать свою тревогу и терпеть мучительную неизвестность? В чем тут было дело — только в её эгоизме или в том, что это понимание было уж слишком неуютным и пугающим?.. Как ни крути, куда приятнее видеть в том же Иреме избыточно самоуверенного, не желающего слушать чужих возражений человека, чем позволить себе осознать, что он сейчас, пожалуй, куда более измучен и растерян, чем она сама. Манеры каларийца всегда раздражали Сейлес больше, чем её товарищей — во многом потому, что, в отличие от остальных, она-то понимала, что та роль, которую он исполняет перед подчинёнными — не более, чем маска. Но на деле оказалось, что она тоже охотно верила его притворству — там, где оно добавляло ей самой ощущения незыблемости окружающего её мира, устойчивой почвы под ногами. Сейлес тяжело, прерывисто вздохнула — и внезапно осознала, что уже пару минут стоит посреди коридора, бессмысленно глядя в пустоту перед собой. Это заставило её встряхнуться и сбросить с себя это тревожное оцепенение.

Дойдя до лестницы, она спросила у дежурного гвардейца, возвратился ли уже сэр Ирем в Адельстан, и услышала предсказуемый ответ, что Ирем остался на ночь во дворце. В последнее время он, по большей части, ночевал именно здесь, в трех отведенных ему комнатах, а в Адельстане появлялся изредка, наездами. Наверное, хотел быть ближе к императору на случай каких-нибудь неожиданных событий.

Сейлес спустилась на один этаж и, подойдя к двери, ведущей в комнаты мессера Ирема, с полминуту простояла в нерешительности, подняв руку, чтобы постучать, но не решаясь перейти от замысла к его осуществлению. С какой стороны ни посмотри, её поступок выглядел достаточно скандально. Рыцарь Ордена, который беспокоит коадъютора без веской побудительной причины, да еще в такое время суток — это почти так же странно, как и молодая девушка, которая около полуночи стучится в комнаты к мужчине. Пока Сейлес размышляла, что ей делать, дверь открылась, и на пороге появился сам лорд Ирем. Выглядел он непривычно — в рубашке, расстегнутой у ворота, с растрепанными волосами и тяжёлым взглядом покрасневших и налитых кровью глаз, он был нисколько не похож на подтянутого, всегда безупречно одетого мужчину, к которому привыкла Сейлес. Мгновение спустя Сейлес почувствовала запах белого ландорского и поняла, что он, ко всему прочему, еще и пьян. Должно быть, растерянность Сейлес отразилась на её лице, поскольку Ирем выпрямился, перестал опираться на косяк и почти нормальным голосом спросил:

— Ради Пресветлых Альдов, Сейлес, почему вы не стучали?.. Как бы вы себя почувствовали, если бы услышали, что кто-то подошёл к вашей двери и стоит там?

Сейлес мысленно согласилась, что ей бы такое не особенно понравилось. В лучшем случае она решила бы, что кто-то из дворцовых слуг пытается подслушивать, а в худшем… Н-да, наверное, ей еще повезло, что Ирем встретил её без оружия.

— Простите, я об этом как-то не подумала, — сказала она совершенно искренне.

Рыцарь повёл плечом.

— Бывает. Что-нибудь случилось?..

Сейлес начала понимать, что он не просто пьян, а очень пьян. В нормальном состоянии сэр Ирем, несомненно, выразился бы иначе. Мысль о том, что Ирем — Ирем! — пьет один, закрывшись в своей комнате, вызвала в Сейлес чувство непривычно-острой жалости. При этом какая-то другая часть её порадовалась, что он слишком много выпил, чтобы продолжать держать лицо, иронизировать и рисоваться перед ней — ну, словом, продолжать играть в свою обычную игру.

— Ничего не случилось, монсеньор. Но вы же знаете, утром я уплываю на Томейн. Я зашла попрощаться, — сказала она.

Ирем выразительно приподнял брови. Без обычной иронической улыбки этот жест казался непривычным и каким-то половинчатым.

— Сейлес, это, конечно, очень лестно, но я собирался провожать вас с королевой завтра утром. Так что мы бы, безусловно, попрощались в гавани.

— Да, но в гавани нам бы наверняка не удалось поговорить.

— Поговорить?.. — казалось, Ирем находился в полном замешательстве.

— Ну да. Если бы вы пригласили меня на бокал вина… — Сейлес смущённо осеклась, внезапно вспомнив, что при дворе выражение «пригласить даму на бокал вина» служило куртуазным эвфемизмом для любовного свидания. — Я хочу сказать, что каждый раз, когда мы с друзьями видели вас в «Дрозде», мы представляли, как однажды наберемся смелости и пригласим вас выпить с нами. Но, разумеется, ни разу этого не сделали. А теперь, пожалуй, уже слишком поздно...

В глазах сэра Ирема мелькнуло любопытство.

— Вы с друзьями представляли, что однажды пригласите меня выпить?..

— Да, — охотно подтвердила Сейлес, чувствуя облегчение из-за того, что Ирем не заметил — или посчитал необходимым не заметить — ее неудачную оговорку. — В Ордене ходит байка, что вы однажды позавтракали в «Дрозде» с пятью кандидатами. Никто, конечно же, не верит в то, что это так, но всем нравится делать вид, что это правда.

— Это правда, — заверил её сэр Ирем. Впрочем, Сейлес не была вполне уверена, шутит он или говорит серьезно. — Что ж, поскольку мы с вами навряд ли еще раз увидимся в «Дрозде», нам остается только выпить прямо здесь. Входите.

В отличие от комнат Лейды, в гостиной Ирема царил зловещий полумрак — шторы были задернуты, дрова в камине не горели, а мерцали малиновым огнем, и пахло теплым деревом, вином и кожей. Впрочем, впустив Сейлес, коадъютор тщательно разворошил угли в камине и подбросил туда еще парочку поленьев. Через несколько секунд, когда на них затанцевало яркое оранжевое пламя, а сэр Ирем зажёг несколько свечей в стоящих на столе подсвечниках, в угрюмой комнате стало значительно светлее.

Ирем наполнил её бокал и поставил его на край стола, явно избегая передавать его из рук в руки.

— Садитесь, — кивая на ближнее к камину кресло, сказал он. И, обойдя широкий стол, устроился подальше от нее. Сейлес почувствовала, что эта постоянная забота о приличиях её нервирует. «А с другой стороны, на его месте я, наверное, тоже не знала бы, как мне себя вести, — подумала она. — Если будешь держаться слишком близко, это будет выглядеть двусмысленно. Решишь держать дистанцию — это покажется нарочитым. Как же все это глупо, в конце-то концов...»

C любым из своих друзей из Ордена Сейлес могла чувствовать себя так, как будто они были её братьями. С Иремом — нет. Он, несомненно, никогда не забывал, что она женщина, и ей никогда не давал это забыть. Не будь такая мысль слишком самонадеянной, Сейлес предположила бы, что Ирем к ней неравнодушен.

Рыцарь между тем наполнил свой бокал и отсалютовал ей через стол.

— Ваше здоровье, месс Ландор! А насчет тех кандидатов вы напрасно сомневаетесь: я в самом деле пригласил их в «Черный дрозд». Хотя, сказать по правде, они не оставили мне выбора...

Вплоть до сегодняшнего дня Сейлес не могла бы представить сэра Ирема в роли человека, способного развлекать кого-нибудь веселыми историями, но, слушая, как рыцарь в лицах пересказывает ей свою беседу с кандидатами, явившимися поднимать его с постели утром «Дня Наоборот», а потом без всякого перехода начинает вспоминать еще какие-то забавные истории, она подумала, что при желании он мог бы стать душой любой компании. Вот только остроумный, легкомысленный мужчина, подливавший ей вина и веселивший её орденскими байками, имел так же мало общего с реальным Иремом, как их насмешливый и резкий командир.

— Все это, разумеется, очень занятно, монсеньор, — сказала она Ирему, дождавшись паузы. — Уверена, когда вы водили в «Черный Дрозд» тех кандидатов, вы тоже потратили немало сил, стараясь их развлечь. Но я вовсе не жду, что вы будете прилагать какие-то усилия ради того, чтобы развлечь меня.

— Простите. Вы сказали, что хотели попрощаться и поговорить… Вы, вероятно, собирались что-то мне сказать, а я мешаю своей болтовней? — осведомился коадъютор, непринуждённо возвращаясь к роли куртуазного придворного.

— Да нет же. Просто я подумала, что вам, должно быть, сейчас очень нелегко из-за лорда дан-Энрикса… вряд ли у вас есть настроение шутить в то время, когда принца, может быть, как раз допрашивают в ратуше. И мне бы совершенно не хотелось, чтобы вы делали над собой какие-то усилия, чтобы вести пустопорожний светский разговор. Наоборот, я была бы очень рада, если бы могла вас как-то поддержать.

Угол рта Ирема дернулся вниз — тень его прежней саркастической улыбки.

— Спасибо, но я пока еще не дошёл до того, чтобы плакаться на плече у женщины.

— Вы дошли до того, чтобы напиваться в одиночестве, — парировала Сейлес, раздраженная его высокомерием. — Спокойной ночи, монсеньор.

Она успела дойти до двери, когда внезапно ощутила его руку на своем плече. Сейлес внезапно вспомнила, что до сегодняшнего дня сэр Ирем избегал любого, даже мимолетного контакта — никогда не выбирал её своим противником на тренировочной площадке, ничего не передавал из рук в руки, даже сталкиваясь в коридоре, тщательно следил, чтобы случайно не задеть друг друга локтем.

— Сейлес, пожалуйста, постойте, — сказал он, и Сейлес с удивлением подумала, как это ему удалось беззвучно встать и пересечь всю комнату, учитывая, насколько он пьян. — Простите. Я не должен был этого говорить. Это было грубо.

Сейлес обернулась.

— Вы имеете в виду, что в разговоре с женщинами следует держать такие мысли при себе, или что вам не стоило так думать?.. — спросила она, даже не пытаясь скрыть досаду.

Ирем нервно хмыкнул.

— Сейлес, я прекрасно понимаю, как я сейчас должен выглядеть в ваших глазах. Но, честное слово, я сказал примерно то же самое Викару, когда он пытался намекнуть, что мне не помешает «с кем-нибудь поговорить». Под кем-нибудь он, разумеется, имел в виду себя или другого ворлока. Боюсь, что мой ответ ему звучал так же по-хамски, как и ответ вам. И дело тут не в том, что я не уважаю ворлоков… или же женщин… просто — как вам это объяснить? Я не привык подолгу разговаривать ни с теми, ни с другими. А среди людей, с которыми я привык вести дела, никто не станет предлагать мне свою «помощь» и «поддержку». И для них, и для меня это будет звучать, как оскорбление. Недавно, когда мы повздорили с Лейдой Гефэйр, она заявила мне — «Мне всегда было интересно, как дан-Энрикс умудрился вырасти разумным человеком, имея перед собой такой пример, как вы».

Сейлес издала короткий, лающий смешок — больше от неожиданности, чем от искренней веселости.

— Вы шутите!..

— Спросите месс Гефэйр, — предложил сэр Ирем. — Вряд ли она пожалела о своих словах. Я думаю, что она будет только рада развить эту мысль. Сейлес… пожалуйста, не уходите. Я, действительно… В общем, я не хотел бы сейчас быть один. Не ждите, что я буду говорить о Криксе, это невозможно. Но я буду рад, если мы побеседуем о чем-нибудь другом.