Глава XXVII

Вернувшись со своей разведки, Олрис сообщил, что сенешаль содержится в Кошачьей башне, тогда как Меченого отвели в башню Лотаря, которую при гвиннах называли Королевской. Ингритт поняла, что это сделано намеренно — надумай кто-нибудь из айзелвитов напасть на охрану и освободить обоих арестантов, им пришлось бы разделиться на две группы.

Сейчас, когда настало время действовать, Ингритт почувствовала страх, но колебаться было слишком поздно. Если сенешаль и вправду ранен, то помочь ему — ее обязанность. Гвардейцы Уриенса, вероятно, перепуганы беспокойной обстановкой в Руденбруке, и не станут ее даже слушать, но она должна, по крайней мере, попытаться осмотреть Атрейна.

Ингритт вспомнила, как во время работы в лазарете Меченый рассказывал о человеке, обучавшем его лекарскому делу. Обычно он вспоминал эти истории нарочно для того, чтобы поднять ей настроение или помочь отвлечься, поэтому старался выбирать какие-то забавные моменты — например, рассказывал о том, как он вернулся их военного похода и пытался убедить столичного врача, что он всерьез намерен заниматься медициной, или о том, как Рам Ашад учил его вправлять переломы на сломанной деревяшке, обернутой толстым одеялом, и как Крикс при первой же попытке сломал эту деревяшку еще в двух местах. Но среди воспоминаний Крикса об Ашаде иногда встречались и совсем другие — то серьезные, то грустные, то страшные. Дан-Энрикс явно относился к своему наставнику с огромным уважением, и, слушая его рассказы, Ингритт постепенно проникалась тем же чувством. Девушка ничуть не сомневалась в том, что, если бы Рам Ашад узнал о том, что нуждающийся в его помощи человек находится в тюрьме, он бы не колебался ни минуты.

Ингритт взяла туго набитую кожаную сумку, с которой обычно ходила к роженицам или к пациентам, которые не в состоянии были дойти до лазарета, и отправилась к Кошачьей башне, размышляя, что сказать гвардейцам, охранявшим арестанта. Сердце учащенно билось в ребра. Ей казалось, что она не волновалась так даже в те дни, когда она взялась лечить Рыжебородого вместо отца.

Вход в Кошачью башню охраняли несколько гвардейцев во главе с сержантом. Его бородатое, квадратное лицо показалось Ингритт знакомым, а мгновение спустя ей вспомнилось, как пару месяцев назад он оказался в лазарете с рыбьей костью, застрявшей в горле. Гвардеец угрюмо наблюдал за приближающейся девушкой, а Ингритт вспоминала, как он выглядел тогда — багрово-красный, обливающийся потом, с выкаченными от ужаса глазами… Успокоить его было очень сложно — он хрипел, давился кашлем и слюной, но под конец дан-Энрикс все-таки сумел подцепить кость тонким металлическим крючком и вытащить ее наружу.

Наверное, если бы к башне подошел мужчина, то гвардейцы уже приказали бы ему остановиться, но вид Ингритт не казался им достаточно опасным. Сержант просто сделал несколько шагов ей навстречу, загораживая Ингритт путь.

— Сюда нельзя, — сказал он грубовато. — Возвращайся к себе в лазарет.

— Я слышала, что лорд Атрейн был ранен при аресте. Если это так, то кто-то должен осмотреть и перевязать его, — ответила она.

Стражник смотрел на нее сверху вниз. Его лицо казалось девушке бесстрастным, как у статуи. Зато другой гвардеец, подбоченясь, заявил:

— Малышка, тут тебе не госпиталь. Ты думаешь, мы стоим тут, чтобы пускать к Атрейну всех, кто этого захочет?..

Ингритт чуть не фыркнула. Так, значит, она теперь "малышка". Большинство этих гвардейцев хлебом не корми, дай только повыделываться друг перед другом. А поодиночке, в лазарете, те же самые мужчины, все до одного, вели себя почтительно и смирно.

— Я понимаю, — согласилась Ингритт, игнорируя нахальный тон гвардейца. — Просто доложите о моем приходе вашим командирам. Может быть, они позволят мне пройти.

Лицо сержанта осталось таким же равнодушным.

— Я не могу оставить пост, — ответил он. — Вечером будет смена караула, капитан придет сюда — тогда и доложу. Уверен, это дело может подождать.

Ингритт скрестила руки на груди, борясь с негодованием.

— А что, если, пока мы будем дожидаться смены караула, сенешаль умрет?

— До смены караула как-нибудь дотянет, ничего с ним не станется, — ляпнул все тот же человек, который называл ее "малышкой". Ингритт раздраженно покосилась на него.

— Рана может выглядеть довольно безобидно, но при этом быть смертельной. Сенешаль...

— Да пропади он пропадом, твой сенешаль, — угрюмо огрызнулся сержант. — Когда его пришли арестовать, он зарубил троих наших парней. С чего король должен заботиться о тех, кто убивает его слуг?..

"С того, что, если сенешаль умрет, то завтра в Руденбруке будет некем править!" — чуть было не сорвалось у Ингритт с языка. Но она вовремя сдержалась. Было совершенно очевидно, что гвардейцы в жизни не допустят мысли, что женщина может что-то понимать в таких вещах.

— Пускай король, по крайней мере, сам решит, как поступить. А я всего лишь выполняю долг врача. Когда ты оказался в лазарете, я не спрашивала у тебя, сколько человек ты убил.

— Я ведь уже сказал, что не могу оставить пост, — с досадой повторил сержант, но Игритт показалось, что ее слова поколебали его уверенность. К несчастью, тут в беседу встрял еще один охранник.

— Они там все одна компания, — сказал он неприязненно. — Чего ты ее слушаешь? Вся крепость знает, что эта девчонка — главная помощница дан-Энрикса. А теперь пропустите ее к сенешалю, чтобы он через нее передал остальным изменникам, что делать. Хорошо придумано!..

— Пускай проваливает, — поддержал соседа разговорчивый гвардеец.

"Все пропало" — промелькнуло в голове у Ингритт, ощутившей свою полную беспомощность. Но сержант внезапно просветлел лицом.

— Раз вы считаете, что она их сообщница — тогда другое дело, — сказал он с видом человека, обнаружившего выход из сомнительной и неприятной ситуации. — Смотрите, чтобы она никуда отсюда не ушла, а я пойду за капитаном.

Ингритт оставалось только поражаться такой логике. Выходит, стражникам нельзя покинуть пост ради того, чтобы сказать о том, что раненому человеку нужен врач, но доложить о "заговоре" — это, разумеется, совсем другое дело.

Сержант отсутствовал довольно долго. Ингритт заподозрила, что он нашел своего капитана, повторил ему весь разговор с начала до конца, а потом капитан, в свою очередь, отправился докладывать о ней кому-нибудь еще. Чего она действительно не ожидала, так это того, что полчаса спустя к Кошачьей башне явится сам Уриенс в сопровождении охраны. Ингритт видела наместника не часто, но его вид всегда производил на нее тягостное впечатление. Уриенс был сутул, тонок в кости и, вероятно, не особенно силен, но, несмотря на это, он казался ей гораздо более опасным человеком, чем Атрейн. Когда наместник посмотрел на нее сверху вниз, едва заметно кривя губы, Ингритт внезапно осознала, что ее затея куда более опасна, чем казалось поначалу.

— Откуда ты узнала об аресте сенешаля? — спросил Уриенс, сверля ее темными, холодными глазами.

— Мне сказал Олрис. Он был в Ландес-Баэлинде, когда вы пришли за Меченым.

— Ты обсуждала это с Алинардом?

— Нет, я сразу же пришла сюда.

— Даже не посоветовавшись со своим наставником? — казалось, Уриенс был удивлен подобным обстоятельством.

— Нет, лорд.

— И ты ни с кем не разговаривала по дороге?

— Нет, лорд, — еще раз повторила Ингритт. Ей казалось, что она тупеет.

— Значит, ты сама, по собственному побуждению, решила заняться раной сенешаля? Почему? Какое тебе дело до Атрейна?..

— Ну, он ведь спас нас с Олрисом, когда нас поймали после нашего побега. Если бы не лорд Атрейн, нас бы вернули в Марахэн. Я думаю, это заслуживает благодарности.

Еще пару секунд Уриенс молча смотрел на нее, но, видимо, не обнаружил ничего хоть сколько-нибудь подозрительного.

— Истинный король желает, чтобы обвиняемый оправился от ран и мог предстать перед судом, — произнес он, в конце концов. — Однако мы не можем допустить, чтобы он получил возможность что-то передать своим сообщникам. Раз уж ты вызвалась лечить Атрейна, ты останешься в Кошачьей башне до суда и будешь ухаживать за ним. Не беспокойся, у тебя будет еда, одежда и все необходимое. Если понадобится достать какие-то лекарства, мои люди принесут их сами. Проходи.

Ингритт подумала об Олрисе, который будет дожидаться ее возвращения, но колебаться было уже поздно. Даже если бы она внезапно передумала, это бы уже ничего не изменило. Уриенсу было наплевать на то, согласна ли она остаться в этой башне до суда — он просто сообщал о том, что ее ждет.

Ингритт решительно вошла в Кошачью башню, и сопровождающий ее сержант захлопнул за ней дверь.

Камера сенешаля оказалась круглым помещением на самом верху башни. Поднимаясь по винтовой лестнице, Ингритт заметила еще несколько комнат, занятых гвардейцами — они обедали, играли в кости или просто спали, свесив голову на грудь. Ей показалось, что охранников, по меньшей мере, двадцать человек. Казалось странным, что такие меры безопасности предпринимают ради одного единственного человека, который, вдобавок ко всему, не мог не только встать, а даже сесть в постели. Когда дверь его камеры открыли, чтобы впустить Ингритт, сенешаль ограничился тем, что повернул голову и скосил на вошедшую глаза. Рубашка на его груди и на боку казалась темной от засохшей крови.

— Что с Криксом? — первым делом спросил он.

— Он тоже арестован.

Сенешаль издал короткий, лающий смешок — похоже, рана не давала ему рассмеяться в полный голос.

— Проклятье… я надеялся, что хоть его они не тронут.

— Дайте-ка я взгляну на вашу рану, — сказала Ингритт, придвигая к узкой койке сенешаля табурет и осторожно поднимая заскорузлый от засохшей крови подол его рубашки. Ткань успела намертво присохнуть к ране, так что Ингритт, обнаружив на полу у койки кружку, стала терпеливо смачивать ее водой.

— Вы знаете, за что вас обвинили в государственной измене?

— За то, что я болван. Я не учел, что человек, подобный Уриенсу, не способен спать спокойно, пока не будет знать все, что делают его враги. С кем они видятся, о чем беседуют, насколько долго сидят в нужнике… Готов поспорить, этот замок нашпигован тайными ходами и слуховыми отдушинами, как пирог — изюмом. Мне следовало бы понять, что этот негодяй за мной шпионит… что он ждет любой возможности, чтобы изобразить меня изменником. Уверен, он обгадился от счастья, когда подслушал наш последний разговор с дан-Энриксом… тут же помчался доносить, что мы готовим государственный переворот. Даже не верится, что после этого они еще прислали мне врача.

Ингритт нахмурилась. Голос сенешаля звучал бодро и насмешливо, но мучившая его одышка и поверхностное, частое дыхание ей совершенно не понравились — как и тот факт, что от такого незначительного усилия, как поддержание беседы, лицо сенешаля побледнело, а на лбу проступил пот. Как и следовало ожидать, пульс у Атрейна оказался слабым и прерывистым.

— Дышать больно?.. — уточнила Ингритт, уже догадываясь об ответе.

— Только если делаю глубокий вдох… Но к этому легко приноровиться. У меня бывали раны и похуже этой.

"Это вряд ли" — возразила Ингритт про себя. Сейчас она жалела, что с таким упорством добивалась права осмотреть Атрейна. Лучше бы подобной раной занялся кто-нибудь вроде Алинарда. Тогда у Атрейна было бы гораздо больше шансов уцелеть.

Сенешаль встретился с ней взглядом и внезапно усмехнулся.

— Да не делай ты такое скорбное лицо… Если ты размышляешь, как сказать, что мне проткнули легкое, то не волнуйся — я и сам об этом знаю.

— У меня не очень много опыта в лечении подобных ран, — призналась Ингритт. — Но я сделаю все, что будет в моих силах.

Сенешаль беззвучно рассмеялся.

— Брось… Сколько людей с подобной раной выживают? Например, из десяти?..

Ингритт отвела взгляд.

— Примерно трое.

— Звучит лучше, чем "один". Надеюсь, если я умру, мои ребята сбросят Уриенса с крыши этой самой башни.

Дан-Энрикса разбудил скрежет отпираемой двери. Крикс далеко не сразу вспомнил, что находится не в Ландес-Баэлинде, а в тюрьме. Правда, камера, в которой его заперли, была холодной, а постель — жесткой, но по сути она мало отличалась от большинства помещений в Руденбруке. Меченый уже не помнил, когда он в последний раз раздевался перед сном, а на сей раз он вообще улегся прямо в сапогах — все равно тонкий войлочный матрас, служивший заключенному постелью, не выглядел особенно чистым. В спину тянуло леденящим холодом от каменной стены, а плащ, наброшенный на плечи вместо одеяла, оказался слишком тонким, но это не помешало Криксу сразу же заснуть — за день он прошагал, должно быть, полных десять стае, нарезая бесконечные круги по своей камере.

Открыв глаза, дан-Энрикс обнаружил на пороге Уриенса в темной меховой накидке и маячившего рядом с ним огромного гвардейца. Меченый отбросил плащ и спустил ноги с лежака.

— Добрый вечер, — сказал он, даже не пытаясь скрыть своего удивления.

— Сейчас два часа ночи, — сухо отозвался Уриенс. — К сожалению, вопрос, с которым я пришел, не терпит отлагательства.

Он посторонился, позволяя двум гвардейцам внести в камеру приземистое кресло, которые те установили посередине комнаты. Наместник опустился в кресло, а гвардейцы вышли, оставив рядом с Уриенсом только его охранника.

— Вы не боитесь посвящать в наш разговор кого-то постороннего? — спросил дан-Энрикс, покосившись на гвардейца. Уриенс даже не потрудился обернуться.

— Он глухонемой.

— Понятно. В таком случае, вы, вероятно, не откажетесь ответить на один вопрос.

— Какой?

— Вы в самом деле верите, что мы с Атрейном замышляли государственный переворот?

— Вы, может быть, и нет, но сенешаль — определенно да. До того, как он покинул Руденбрук, он без конца расспрашивал людей, нарочно посылал за теми, кто когда-то воевал в Древесном городе. Он искал тех, кто помнил жену Тэрина и мог бы подтвердить, что она была смуглой, темноглазой и темноволосой. Это послужило бы ему на руку, если бы он вздумал объявить, что Истинный король — на самом деле вы.

— Расспрашивать людей — это не преступление. Я полагаю, что Атрейн просто хотел найти какие-нибудь подтверждения или опровержения своей догадке.

— Слово "догадка" подразумевает, что вы — действительно наследник Тэрина. Обсуждать вопрос в таком ключе — уже значило бы совершить измену. Для меня Истинный король — тот человек, которому я присягал на верность.

— Как и для меня, — заметил Крикс. Уриенс недоверчиво взглянул на Меченого, облизнул сухие губы и сказал:

— Тем лучше… Тогда вы наверняка поймете мою мысль. Если Атрейн умрет, его сторонники наверняка поднимут бунт. Если он выживет, то будет суд. Главный вопрос состоит в том, что Атрейн скажет на суде.

Меченый начал постепенно понимать, к чему клонил наместник. Если Атрейн объявит, что он выдал за наследника престола безымянного мальчишку, подходившего по внешности и возрасту, в стране начнется хаос. Еще пару дней назад дан-Энрикс поручился бы за то, что Атрейн никогда не сделает подобного — в конце концов, это бы значило своими руками разрушить все, чего они добились за последние два года. Но сейчас, когда сенешаль был ожесточен несправедливостью ареста и страдал от раны, это уже не казалось невозможным.

Больше всего Меченому хотелось сгрести Уриенса за опушенный беличьим мехом воротник и посоветовать ему самостоятельно расхлебывать ту кашу, которую он умудрился заварить.

— И что, по-вашему, он скажет?.. — спросил он, добавив про себя "после всего, что вы наделали". Уриенс сделал вид, что не понял истинного смысла его слов.

— Вы подразумеваете — кого он ненавидит больше, гвиннов или все-таки меня?.. По правде говоря, не знаю. Но я думаю, что вы способны повлиять на его выбор. Пусть Атрейн признается, что его раздражало то, что Истинный король больше не слушает его советов, и поэтому он попытался убедить вас в том, что после окончания войны вы бы могли воспользоваться поддержкой армии и сами сесть на трон. Вы подтвердите, что не согласились на подобный план, но в то же время не ответили решительным отказом. Вот и все. Признание Атрейна успокоит армию, а сам он получит возможность сохранить себе жизнь.

— Вы полагаете, Атрейн боится смерти? — спросил Меченый. Наместник отмахнулся.

— Умереть боятся все, однако существуют страсти, которые могут перевесить этот страх. Для сенешаля это — его ненависть. Собственно, именно поэтому я обращаюсь к вам, а не к нему. Король уполномочил меня передать свои условия: если вы сделаете так, как я сказал, Атрейн останется в тюрьме, а вам будет позволено покинуть Эсселвиль — с условием, что вы никогда больше не вернетесь в эти земли.

Дан-Энрикс выразительно поморщился.

— Выходит, вы затеяли все это, чтобы отомстить Атрейну? Вы рисковали жизнями своих людей, вы подорвали в войске веру в Истинного короля — и все это только потому, что вы терпеть не можете друг друга?

Уриенс прищурился.

— Мне жаль, что вы упорно сводите вопрос к моей вражде с Атрейном. Настоящая причина в том, что человек вроде Атрейна вообще не должен находиться рядом с троном. У него одна забота — как бы перебить побольше гвинов. Эсселвиль, король, поход на Марахэн — все это для Атрейна исключительно предлог, чтобы вернуться к своему любимому занятию, то есть к резне. Вы помните, что сделал сенешаль, когда настало время для решения реальных государственных проблем?.. Увел людей в леса, чтобы продолжить свою партизанскую войну, поскольку ни к чему другому он не приспособлен. Вы похожи на него, но вы, во всяком случае, не притворяетесь, будто сражаетесь за Эсселвиль. Вы присоединились к нам только из-за того, что мы воюем с Олваргом, и занимаетесь сиюминутными делами вроде чьей-то сломанной ключицы, совершенно не заботясь о более значимых вещах. Да, кстати: вот вам доказательство того, что моя неприязнь к Атрейну в этом деле значит очень мало… Вы, в отличие от сенешаля, мне, скорее, симпатичны — тем не менее, вы здесь. Страна ослаблена войной, монета не чеканится, дороги в скверном состоянии. В этом году мы не собрали даже половины тех налогов, которые поступали в Руденбрук при гвиннах. Но вам нет дела до подобных мелочей — вы же готовите поход на Марахэн! Я просто должен был вмешаться. Из того, что вы сумели взять пару прибрежных городов и один раз разбить Рыжебородого в сражении, не следует, что вам удастся захватить одну из самых неприступных крепостей в стране. Если бы вы судили здраво, вы бы поняли, что, выступив на Марахэн, мы потеряем все, чего смогли добиться за последние два года. Но люди верят в вашу магию и думают, что она обеспечит нам победу — и это опаснее всего. Как действует магия Олварга, я видел много раз, и выглядело это устрашающе. А о вашей магии я знаю только с чужих слов, и все эти истории звучат как минимум двусмысленно. Единственное, что действительно напоминает магию — это ваше влияние на окружающих людей. Я знал, что не сумею отговорить Истинного короля от этого безумного похода, пока им руководите вы с Атрейном.

Крикс слушал эту речь сначала с удивлением, а под конец — со страдальческой гримасой.

— Вы что, действительно считаете, что, если отменить поход на Марахэн, то можно будет спокойно заняться восстановлением страны? — переспросил он. — А Олварг в это время будет сидеть сложа руки и ждать, пока вы соберете все налоги и построите дороги?.. Уриенс, послушайте меня. Вы правы, Олварг — настоящий маг. Но самая опасная из разновидностей магии — не та, которая позволяет убивать людей и причинять им боль, а та, которая порабощает человеческую волю. В моем мире ее называют "Темными истоками".

— Вы полагаете, что я стал жертвой этой магии? — надменно спросил Уриенс. — Вы ошибаетесь. Любой нормальный человек на моем месте рассуждал бы точно так же. Аргумент, что Олварг может сам напасть на Руденбрук, я не считаю веским возражением. Обороняться всегда проще, чем атаковать.

— Возможно, но подумайте — почему вы не попытались поделиться этой мыслью с королем или со мной? Ваша идея кажется вам совершенно правильной и очевидной, но при этом вы уверены, что никакой другой человек не согласится с вами, если не заставить его силой или хитростью. Разве это не странно?.. Вы говорите себе — "либо это магия, либо это мои собственные мысли, значит, я не околдован". Но на самом деле магия влияет не на то, что именно мы думаем, а на то, как мы относимся к своим идеям. Вы, например, не допускаете даже возможности, что вы способны ошибиться. Пока вы уверены, что правда исключительно за вами, а все остальные заблуждаются, вы всегда будете считать, что у вас нет другого выбора — только добиться своего любой ценой. Один раз вы уже сочли, что у вас нет другого выхода, кроме как настроить короля против Атрейна и меня. Признайте, что ни к чему хорошему это не привело. Теперь вы предлагаете оклеветать Атрейна, чтобы он провел остаток дней в тюрьме — и тоже потому, что из сложившегося положения якобы нет другого выхода. Но вы ведь даже не пытаетесь его найти. Позвольте мне поговорить с Истинным королем.

Уриенс, слушавший рассуждения дан-Энрикса в каком-то оцепенении, внезапно встрепенулся.

— Надеетесь опять прибрать его к рукам?.. — спросил он зло. — Ну нет! Не знаю, как там ваши Темные истоки, но вот вы действительно умеете порабощать чужую волю. Не думайте, что вам удастся с моей помощью добиться встречи с королем и снова подчинить его себе. Довольно пустословия. Я должен знать, согласны ли вы на те условия, которые предлагает Истинный король.

— Предать Атрейна в обмен на свою свободу? Нет.

Наместник посмотрел на собеседника в упор.

— Рассчитываете на то, что в Руденбруке вспыхнет бунт, и вас освободят?.. Вы, видимо, не понимаете серьезности вашего положения. Сегодня днем к Атрейну пришла девушка, которая помогала вам в лазарете. Она просила у охраны сенешаля разрешения заняться его раной. Я впустил ее, потому что у меня возникла мысль о том, как мы могли бы выйти из создавшегося положения. Собственно, именно поэтому я и пришел сюда. Вы обвиняете меня в предвзятости, а сами не способны допустить, что я действительно пытаюсь вам помочь. Я предлагаю вам свободу, а Атрейну — жизнь. Вам не приходит в голову, что в случае отказа я могу пойти другим путем? Представьте, что Атрейн внезапно умер, а потом открылось, что ваша сообщница дала ему отраву, чтобы он не смог вас обличить. Вы думаете, это сложно было бы устроить? Вам действительно не страшно искушать судьбу?..

Меченый медленно покачал головой.

— Вы этого не сделаете, Уриенс, — ответил он со всей доступной ему убежденностью. Наместник удивленно вскинул бровь.

— Атрейн был прав, вы очень странный человек. У вас клеймо на лбу и шрам на пол-лица, а вы ведете себя так, как будто люди не способны сделать ничего дурного. Иногда мне кажется, что эта ваша магия и в самом деле существует. Допустим, я сумел бы убедить короля в том, что безопаснее всего — не оставлять Атрейна в заключении, а избавиться от него раз и навсегда, изгнав его из Эсселвиля вместе с вами. На такое вы бы согласились?.. Это будет нелегко, но я попробую это устроить. При условии, что вы пообещаете исполнить все, что от вас требуется.

— Хорошо. Поговорите с королем и сообщите мне, что он решит, — сказал дан-Энрикс.

Уриенс дернул своего телохранителя за край плаща и указал ему на дверь. Глухой гвардеец поддержал наместника под локоть, пока тот вставал, а потом постучал в окованную медью створку. Меченый задумчиво смотрел на то, как Уриенс идет к двери, и думал, что, хотя Атрейн с наместником были людьми примерно одного возраста, Уриенс временами выглядел лет на пятнадцать, если не на двадцать старше своего врага.

* * *

Из Рудебрука они выехали тихо, безо всякой помпы. Им даже не стали открывать ворота, выпустив их маленький отряд через незаметную потерну в замковой стене. Должно быть, Истинный король боялся новых беспорядков. Всего лишь полчаса назад ночная темнота еще казалась непроглядной, а потом воздух вокруг внезапно посветлел. Когда они доехали до леса, Олрис обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Руденбрук, но не увидел ничего — только деревья, исчезавшие в тумане.

Меченый выглядел молчаливым и задумчивым. Он ехал шагом, положив руки на луку седла и опустив голову, как будто бы дремал в седле. Но Олрис был уверен в том, что Крикс не спит. Скорее, после сцены на суде Меченый просто не испытывал желания с кем-нибудь разговаривать. Должно быть, это было унизительно — стоять посреди огромной залы под охраной двух гвардейцев Уриенса и рассказывать о том, как Атрейн пытался втянуть его в свою вражду с наместником, а потом вообще стал уговаривать его выдать себя за сына Тэрина. По словам Крикса выходило, что Атрейн был недоволен возвышением своего старого врага, и поначалу просто пытался очернить Уриенса в глазах Истинного короля, а когда ничего не вышло, стал подумывать о государственной измене.

Слушая это, Олрис чувствовал, что воздух перестает проходить в его легкие. Хотя, возможно, дело было в том, что его окружала плотная и беспокойная толпа, и эти люди, напиравшие со всех сторон в надежде рассмотреть обоих подсудимых, не очень-то заботились о том, что сдавливают ему ребра. Поскольку Истинный король провозгласил, что суд над Меченым будет открытым, и любой желающий сможет увидеть и услышать все с начала до конца, в большую залу Руденбрука набились люди со всей крепости. И уж никак не меньше зрителей осталось за дверьми, так и не сумев пробиться в залу.

Те, кому все-таки посчастливилось прорваться внутрь, пересказывали все происходящее своим менее удачливым товарищам снаружи. Судя по глухому ропоту собравшихся, слова дан-Энрикса были совсем не тем, на что они надеялись. Олрис отлично понимал этих людей. Он приложил огромные усилия, чтобы попасть на этот суд, надеясь хоть издалека увидеть Крикса и узнать, в чем его обвиняют. Обвинения, зачитанные Уриенсом несколько минут назад, сводились к тому, что Меченый с Атрейном замышляли государственный переворот. Обстановка в зале была неспокойной с самого начала, но после слов наместника она накалилась до предела. Олрис кожей чувствовал, что многие из зрителей настроены весьма решительно. Он помнил лица Олмета и Рельни, замеченные им в толпе, и понимал, что суд наверняка закончится всеобщей свалкой. Должно быть, охраняющие зал гвардейцы Уриенса тоже это понимали — во всяком случае, вид у них был крайне озабоченным. Слова дан-Энрикса произвели эффект ушата ледяной воды, внезапно выплеснутого в огонь. Пока он говорил, всеобщее замешательство делалось все отчетливее, а недовольный гул в задних рядах — все громче.

"Трус!" — выкрикнул кто-то из собравшихся. Выкрик никто не поддержал, но Олрис все равно почувствовал себя так, как будто бы его прилюдно отхлестали по лицу.

Вплоть до сегодняшнего дня он был уверен в том, что Крикс с Атрейном — близкие друзья. Даже если все, что говорил дан-Энрикс, было правдой, оставалось совершенно непонятным, с какой стати Меченый решил признаться в этом на суде. У Олриса мелькнула мысль, что признание дан-Энрикса могло быть вырвано у него силой, но, привстав на цыпочки, он убедился, что дан-Энрикс не особенно похож на человека, приведенного на суд прямо из пыточной. Меченый выглядел усталым и каким-то странно безучастным, но не более того. Ни на кого из присутствующих в зале он не смотрел, а все свои разоблачительные речи произносил спокойным, почти монотонным голосом, нисколько не напоминающим его обычную манеру говорить. Олрис услышал, как Рельни, стоявший неподалеку от него среди своих друзей, с недоумением и злостью произнес — "Что он несет?!"

Однако, когда вслед за Меченым перед судом предстал Атрейн, недавний шум сменился абсолютной тишиной. Сенешаль по-прежнему не мог ходить, поэтому в зал его внесли на носилках. Атрейн, по сути, повторил все сказанное Криксом. Да, ему было нестерпимо видеть рядом с королем человека, который еще недавно служил гвиннам. Да, он ненавидит Уриенса уже много лет, и эта ненависть в конце концов толкнула его на измену. Он действительно хотел воспользоваться популярностью дан-Энрикса и возвести его на трон. Атрейн произносил слова отрывисто, как будто бы бросая свои признания в лицо собравшимся — хотя, возможно, дело было в том, что раненное легкое по-прежнему не позволяло ему глубоко вдохнуть. "Верно ли то, что вы намеревались выдать Крикса по прозвищу "Меченый" за сына Тэрина?" — осведомился Уриенс, глядя на сенешаля с возвышения. Да, отвечал Атрейн, я рассчитывал воспользоваться его сходством с королевой Амариллис.

"Какие действия вы предпринимали для того, чтобы привести вашу идею в исполнение?"

"Я разговаривал с людьми, которые сражались вместе с Тэрином в Древесном городе. Я задавал им разные вопросы о покойной королеве и пропавшем принце, с целью заронить сомнения в том, что правящий король — действительно наследник Тэрина"

"Значит, вы утверждаете, что вы не сделали ничего больше?"

"Нет. Я не мог предпринимать какие-то дальнейшие шаги, не обсудив этот вопрос с самим дан-Энриксом. Я решил объясниться с ним начистоту. Но наш разговор подслушали, после чего меня арестовали".

Уриенс обернулся к Истинному королю.

"Желает ли ваше величество узнать еще какие-то подробности?.." — почтительно осведомился он при гробовом молчании собравшихся.

"Нет. Думаю, что мне уже все ясно, — отозвался Истинный король, глядя на подсудимых с явным отвращением. Он тяжело поднялся на ноги и, выпрямившись, оглядел собравшихся. — Я обещал вам честный и открытый суд. Если кто-нибудь из собравшихся может сказать об этом деле что-то важное — пусть говорит".

Произнеся эти слова, король сел, или, точнее было бы сказать, упал обратно в кресло.

Олрис сглотнул, почувствовав, что в горле у него внезапно пересохло. Он бы очень хотел что-то сказать, но после обращения Истинного короля в голове не осталось ни единой связной мысли. Олрис был практически уверен, что никто не отзовется на призыв Его Величества — но он ошибся.

Откуда-то из недр зала появился щуплый и невзрачный человек, лица которого Олрис не разглядел. Он рассказал, как Атрейн оскорблял Его Величество и говорил: "раньше он не чувствовал себя настоящим королем и позволял другим диктовать ему, что делать. А теперь ему нравится думать, что он правит сам. Поэтому он будет слушать тех, кто сможет лучше остальных изобразить, что подчиняется его приказам".

"С тобой он, что ли, это обсуждал, кусок дерьма?.." — выкрикнули из зала.

Однако неприметный человек нимало не смутился. Он сказал, что его господин — он слегка поклонился в сторону наместника — приказал своим людям наблюдать за сенешалем после того, как получил первые доказательства того, что лорд Атрейн готовит государственный переворот. Вслед за ним выступили еще несколько человек. Некоторые из них, вслед за первым свидетелем, говорили о том, как Атрейн или дан-Энрикс пытались диктовать Истинному королю свою волю или проявляли по отношению к нему недопустимую развязность, явно считая себя настоящими правителями Эсселвиля. Другие, вроде Алинарда, начинали с выражения негодования по поводу измены подсудимых, но заканчивали тем, что обращались с Истинному королю с просьбой о милосердии и сдержанно напоминали о заслугах сенешаля и дан-Энрикса перед страной. Олрис чувствовал, что голова у него идет кругом. Все шло как-то уж слишком ровно, слишком… гладко, что ли. И от этого казалось, что он спит и видит плохой сон.

После того, как выступило около десятка человек, в зале опять настала тишина. Король, который уже с полчаса сидел, поставив подбородок на руку и, как казалось, погрузившись в мрачные раздумья, выпрямился в своем кресле.

— Ну что ж… — произнес он — и сразу же умолк, как будто подавившись. Соседи Олриса взволнованно зашевелились на своих местах, пытаясь разглядеть, что происходит возле возвышения. Олрис привстал на цыпочки — и только тут увидел девушку, решительно пересекающую зал. Сердце у Олриса оборвалось — он узнал Ингритт. Девушка остановилась у помоста, там же, где до этого стояли выступавшие до нее свидетели, но, вместо того, чтобы обращаться к Истинному королю, она обернулась лицом к залу и решительно тряхнула головой, так что одна из двух тяжелых темных кос, перелетев через плечо, упала ей на грудь.

— Вы все сошли с ума? Или, может быть, вас околдовали?.. — спросила она громко. Олрис видел, что Ингритт очень бледна, но на ее лице была написана уже знакомая ему решимость. Меченый вскинул голову и смотрел на нее, страдальчески нахмурил лоб.

— Ингритт, пожалуйста… — произнес он. Но, судя по сквозившей в его тоне безнадежности, он уже понимал, что это бесполезно. Ингритт даже не посмотрела на него.

— Тут до меня стояло девять человек. И все они твердили "измена, измена". Но где она, эта измена? Только начинаешь разбираться — сразу выясняется, что вся "измена" — это пара разговоров. Да и то — каких-то странных. Лорд Атрейн сказал, что он пытался "заронить в людей сомнения". Есть здесь хоть один человек, которому бы он сказал, что Крикс дан-Энрикс — Истинный король?! Если такие люди есть, то почему они не выступили на суде? А если их не существует — где же тут измена?.. Нам говорят, что эти люди собирались совершить переворот, но не успели. Но зато мы знаем, что они _успели_. Сенешалю было некогда устраивать мятеж, потому что он всю зиму дрался с гвинами. А лорд дан-Энрикс вообще был слишком занят два последних года. Он спас королю жизнь… освободил Авариттэн… Победил Мясника из Брэгге и вылечил пару сотен наших раненных. И правда, где уж тут успеешь совершить измену?! — голос девушки сорвался. Она обвела собравшихся глазами. Ее взгляд казался слишком ярким, и Олрис внезапно осознал, что глаза Ингритт полны слез. — Скажите, неужели это не безумие — сломать свой меч прямо перед решающим сражением?..

Последние слова она произнесла уже гораздо тише. Некоторые из зрителей откликнулись на эту фразу одобрительными криками. А Ингритт, которая казалась совершенно вымотанной своей речью, медленно пошла назад, к собравшимся на другой половине зала зрителям.

На лице Истинного короля была написана растерянность пополам с раздражением, а Уриенс, хотя и сохранял бесстрастное выражение лица, провожал девушку холодным, мрачным взглядом, не сулившим Ингритт ничего хорошего. Но это Олриса не удивляло — куда более необъяснимой ему казалась реакция обоих подсудимых. Дан-Энрикс был печален, как человек, не видящий возможности хоть что-то изменить, и оттого смирившийся с судьбой, а на губах Атрейна, едва различимого за спинами собравшихся, блуждала ядовитая улыбка.

— Ну что ж, мы выслушали всех, кто пожелал что-то сказать, — выйдя из замешательства, сказал король. Это "ну что ж" странно кольнуло Олриса, заставив его вспомнить, что король, по-видимому, собирался произнести те же самые слова, когда ему внезапно помешала Ингритт. Олрис заподозрил, что какие-то моменты этого суда были продуманы задолго до его начала. — Поскольку оба подсудимых признают свою вину, мне остается лишь решить, какого наказания они заслуживают. Лорд дан-Энрикс!

Меченый поднял голову.

— Да, мой король? — печально отозвался он.

Олрису показалось, что король едва заметно вздрогнул.

— Вы присягнули мне на верность — а сами вели изменнические речи с моим сенешалем, обсуждая планы по захвату власти. Тем не менее, мне не хотелось бы поступать слишком сурово с человеком, который однажды спас мне жизнь. И, хотя ваш поступок заслуживает куда более серьезной кары, я приговариваю вас всего лишь к изгнанию. Отряд моих людей проводит вас до Каменных столбов и проследит, чтобы вы нигде не задержались по дороге. Вы отправитесь к себе на родину и больше никогда не попытаетесь вернуться в Эсселвиль. Если вы когда-нибудь вернетесь в эти земли, вы умрете.

Еще несколько секунд король продолжал смотреть на Меченого, как будто бы не мог заставить себя отвести глаза. Но потом он повернулся ко второму подсудимому, и на его лицо как будто набежала тень.

— Лорд Атрейн, я наблюдал за вами на протяжении всего суда, и у меня сложилось впечатление, что вы находите происходящее забавным, — произнес король сквозь зубы. — Откровенно говоря, мне очень хочется отправить вас на плаху — просто для того, чтобы стереть с вашего лица эту бесстыдную ухмылку. В вашем положении куда уместнее было бы раскаяние. Эта девочка, которая лечила вас от раны и которая так пылко защищала вас, сказала, что вы так и не успели совершить предательства. Но я думаю, она судила бы иначе, знай она вас так, как знаю я. Я доверял вам больше, чем кому бы то ни было — но вы предали мое доверие. Вы насмехались надо мной и моей властью за моей спиной, вы без конца пытались навязать мне свою волю… а в конце концов, когда вы поняли, что у вас не получится править моим именем, вы вознамерились лишить меня короны. Я не вижу ни объяснений, ни оправданий вашим поступкам. Но в память о тех двадцати годах, на протяжении которых вы сражались с гвиннами, я дам вам право выбора. Можете убираться из Эсселвиля вместе с Меченым, которого вы собирались посадить на трон, или остаться здесь и провести остаток дней в тюрьме.

— Вы ошибаетесь, считая, что я "нахожу происходящее забавным", — с нескрываемым презрением ответил сенешаль, приподнимаясь на своих подушках. — Наоборот, трудно представить зрелище печальнее того, которое я здесь увидел… государь. Я предпочту покинуть Эсселвиль.

Не скулах Истинного короля выступили красные пятна.

— Прекрасно, — отрывисто сказал он. — Вы с лордом дан-Энриксом уедете из Руденбрука завтра утром. Я распоряжусь, чтобы вам приготовили носилки. Суд окончен! Что еще?.. — спросил король с заметным раздражением.

Олрис опять привстал на цыпочки — но почти сразу понял, что на сей раз в этом нет необходимости. Рельни, который протолкался между зрителей и оцепивших зал гвардейцев, был достаточно высок.

— Еще одну минуту, государь. Вы знаете, что я и несколько моих товарищей родом из той же страны, что и дан-Энрикс. Когда мы попали в Эсселвиль, нас была сотня с лишним человек, а сейчас нас осталось меньше двадцати. Вот уже семь лет, как мы сражаемся за Эсселвиль, и вот уже два года, как мы служим вашему величеству.

— Все это мне известно, — сказал король с ноткой нетерпения. — Что дальше?

— А дальше то, что теперь, когда вы изгоняете лорда Атрейна и дан-Энрикса, мы больше не желаем оставаться здесь, — ответил Рельни вызывающе. — Прошу ваше величество позволить нам последовать за Меченым.

Олрис готов был биться об заклад, что про себя Рельни добавил что-то вроде "а нет, так мы прекрасно обойдемся и без позволения". Похоже, Истинный король тоже прекрасно это понял. Он растерянно взглянул на Уриенса.

— Что же, их желание вернуться на родину вполне понятно, — кисло сказал тот, хотя каждому человеку в зале было очевидно, что желание попасть на родину тут совершенно ни при чем. Тем не менее, попытка Уриенса как-то сгладить ситуацию сработала. Король взял себя в руки и сказал.

— Благодарю вас всех за преданную службу. Вы можете располагать собой, как посчитаете нужным.

Когда толпа повалила к выходу, Олрис отчаянно заработал локтями, стараясь не потерять Рельни из виду. К счастью для него, тот тоже почему-то задержался в зале, озираясь с видом человека, который пытается высмотреть кого-то в толпе. Когда в зале осталось только несколько десятков последних зрителей, не способных протолкаться к выходу, и потому вынужденных дожидаться, пока выйдут все остальные, Рельни наконец-то увидел того, кого искал, и бросился вперед, едва не сшибив с ног оказавшегося у него на дороге Олриса. Тот изумленно обернулся, пытаясь понять, куда тот так торопился, и обнаружил Рельни рядом с Ингритт.

— Тебе нельзя здесь оставаться, — сказал он, бесцеремонно ухватив девушку за рукав. — Пошли со мной. Мы с ребятами найдем тебе мужской костюм и плащ. Завтра, когда мы будем выезжать из крепости, людям наместника будет не до того, чтобы кого-то пересчитывать.

— Но я же не могу оставить лазарет, — растерянно сказала Ингритт. Рельни покривился.

— Лазарет?! Ты что, не понимаешь, что они с тобой сделают после того, что ты наговорила?.. Кстати говоря, спасибо… это была замечательная речь. Если бы не она, я не решился бы сказать нашему Истинному королю того, что думаю. Но Уриенс тебе этого не простит, уж можешь мне поверить. Ну что, идешь?

— Иду, — сказала Ингритт, быстро что-то взвесив про себя. Несмотря на то, что Олрис находился всего в нескольких шагах от них, она была до такой степени поглощена своими мыслями, что, кажется, в упор его не видела. Он выбежал из зала вслед за ними.

— Рельни!.. — крикнул он.

Мужчина обернулся — и, увидев гвинна, хмуро сдвинул брови.

— Снова ты?.. Чего тебе?

— Пожалуйста, позвольте мне поехать с вами! — сказал Олрис. Рельни криво ухмыльнулся.

— С какой стати?

— Он стюард дан-Энрикса, — вмешалась Ингритт.

— Думаю, что Крикс как-нибудь обойдется без его услуг, — отрезал тот.

— Пожалуйста, — повторил Олрис, почти потеряв надежду. В тот момент он сделал бы все, что угодно, лишь бы Рельни согласился. Даже встал бы перед противным аэлитом на колени — если бы только надеялся на то, что это поможет разжалобить Лювиня.

— Из-за нее?.. — внезапно спросил Рельни, коротко кивнув на Ингритт.

Олрис так опешил, что не смог найти какой-нибудь ответ. Но Рельни, кажется, уже пришел к какому-то выводу.

— Лучше бы Меченый тебя убил за тот люцер, — заметил он. — Ладно, пошли.