Глава XXVIII

Мягкая поступь лошади, идущей шагом, совершенно не мешала Криксу предаваться размышлениям. Закрыв глаза и полностью отгородившись от окружающего его мира, Меченый заново проживал события последних дней. Арест заставил его осознать, что и Атрейн, и Уриенс, и даже Истинный король отравлены дыханием Истока, так что теперь все — и старые обиды, и внезапно зародившиеся подозрения, и надежды, связанные с будущим, играет на руку лишь Олваргу, толкая айзелвитов к катастрофе. Но теперь дан-Энрикс спрашивал себя, с чего он взял, что сам он не поддался этой магии? Только лишь потому, что он не испытывал ненависти к какой-либо из конфликтующих сторон, и полагал, что в состоянии понять их всех? В конечном счете, это чувство завело его в такую же ловушку, как других — их подозрения. Когда он ощутил, что любое его действие почти наверняка приведет к чудовищным последствиям и будет стоит жизни множеству людей, им овладело странное безволие. Крикс не обманывал себя — он знал, что только чувство безысходности заставило его принять участие в постыдном фарсе, изображавшем суд. А значит, он позволил себе поверить в то, что у него нет другого выхода… Разве не в том же самом он недавно обвинял наместника?

Дойдя до этой мысли, Крикс поморщился. Нет, так нельзя. Седой наверняка сказал бы, что он слишком много на себя берет. Проблема Уриенса в том, что он излишне верит в собственную правоту — но это еще не причина для того, чтобы впадать в другую крайность и винить себя за то, что он не смог распутать узел, завязавшийся чуть ли не двадцать лет тому назад. Если взглянуть на дело беспристрастно, что он вообще мог сделать в этой ситуации? Отвергнуть сделку, которую предлагал ему наместник, и настаивать на встрече с королем? Но Уриенс слишком боялся, что дан-Энрикс сможет повлиять на Литта… да и сам король, похоже, совершенно не стремился видеть Меченого.

Вероятно, в глубине души он сразу же поверил в то, что Крикс — действительно наследник Тэрина. Можно себе представить, как его пугала мысль об откровенном разговоре с Меченым. Одно дело — выслать из страны амбициозного военачальника, который покушался на твой трон, и совсем другое — оказаться в роли самозванца, который хочет устранить законного претендента на корону. Меченый вздохнул. Нужно иметь большой жизненный опыт и достаточный запас цинизма, чтобы научиться объяснять свои поступки так, как это делал Уриенс. А Истинному королю не приходилось управлять страной при гвиннах, каждый день ища баланс между заботами об интересах своего народа и собственной безопасностью, и для него подобная задача оказалась непосильной. Неудивительно, что он предпочел спрятаться за свое праведное возмущение и за презрение к "предателям". Нет, вряд ли он бы согласился встретиться с дан-Энриксом… Настаивая на своем, Меченый добился бы только того, что Уриенс предпринял бы какие-то решительные меры — вроде тех, на которые он намекал, когда грозился отравить Атрейна и свалить вину на Ингритт. И, в любом случае, порядок в Руденбруке рухнул бы окончательно. Меченый знал, что обещание открытого суда, на время приглушившее бушующие страсти, оказалось крайне своевременным. К тому моменту кто-то из людей Атрейна уже попытался подстрелить наместника, но в результате убил не самого Уриенса, а одного из охраняющих его гвардейцев. А люди Уриенса в отместку подожгли Ландес Баэлинд. Дым этого пожара, к терпкой горечи которого примешивался сладковатый запах от горевшего люцера, долетал даже до окон его тюрьмы. Должно быть, именно под действием этого дыма устроившие поджог гвардейцы вознамерились продолжить начатое дело и расправиться с самим дан-Энриксом. Они окружили Башню Лотаря и какое-то время шумели внизу, пока их не разогнали свои же товарищи — к счастью, раньше, чем на место происшествия подоспели ветераны из Лисьего лога.

Возможно, после всего этого надо было не мучаться от запоздалых сожалений, а признать, что обстоятельства сложились относительно благополучно. Но дан-Энрикс ничего не мог поделать с чувством беспокойства и тоски, саднящим, как незатянувшийся порез.

— Лорд дан-Энрикс!.. — окликнул мальчишеский голос. Меченый открыл глаза и обернулся, чтобы увидеть Олриса, который догнал его и теперь шагал вровень с его лошадью. Тропа была бы слишком узкой для двух всадников, но для одного пешего места хватало. — Лорд дан Энрикс, я хотел узнать, не нужно ли вам что-нибудь?

Судя по его лицу, Олрис проделал свой маневр вовсе не затем, чтобы предложить ему свои услуги, а чтобы удостовериться, что с Криксом все в порядке. Взгляд гвинна выражал самое искреннее беспокойство. Что ж, если он видел Крикса на суде, а после этого все утро наблюдал за ним из хвоста колонны, в голову Олриса и в правду могли закрасться самые чудовищные подозрения — хоть о перенесенных Криксом пытках, хоть настоях, подавлявших волю. Меченый пообещал себе, что больше не станет ехать с таким отрешенным видом.

— Ничего не нужно, Олрис, я в порядке, — сказал он, успокоительно кивнув мальчишке.

Ближайший к Меченому конвоир натянул повод, так что его лошадь развернулась, перегородив дорогу.

— Вернись на свое место! — резко приказал он Олрису.

— Это мой стюард, сержант, — сказал дан-Энрикс таким тоном, каким стал бы разговаривать с рычащей на него собакой.

— Простите, у меня приказ. Никто не должен разговаривать с арестантами, — по интонациям гвардейца было ясно, что он не намерен отступать от этого приказа ни на йоту. Он бросил недовольный взгляд на двух гвардейцев, ехавших за Меченым. — Вас это тоже касается. Надо было остановить мальчишку, а не спать в седле. А ты — пошел отсюда!..

Олрис неохотно отступил, но Крикс успел заметить, что в неприязненном взгляде, устремленном на сержанта, промелькнуло хорошо знакомое дан-Энриксу выражение упрямства. Можно было не сомневаться, что на одном из предстоявших им привалов парень повторит попытку с ним поговорить. И хотя Меченый охотно запретил бы Олрису сердить охрану и нарываться на неприятности из-за подобной ерунды, настроение у него все равно необъяснимо поднялось. Он даже поймал себя на том, что улыбается.

Их отряд продвигался вперед достаточно медленно, приноравливаясь к скорости носилок, на которых путешествовал Атрейн. В первый день, пока они еще находились в окрестностях Руденбрука, правило о строгой изоляции обоих арестантов соблюдалось неукоснительно. Но со временем, как и следовало ожидать, дисциплина в отряде изрядно разболталась. Хотя Рельни и его друзья, отпущенные Истинным королем на родину, и не могли подойти к Меченому и Атрейну даже на привалах, они то и дело бросали арестантам какие-то ободряющие или шутливые реплики, не требующие ответа. Окрики конвоиров они просто игнорировали, так что гвардейцы Уриенса вскоре перестали их одергивать, поняв, что это бесполезно, и решив, что повод слишком незначителен для настоящей ссоры. Несмотря на то, что с Рельни из Руденбрука уехало всего одиннадцать его товарищей, а гвардейцев Уриенса было двадцать человек, драки никто не хотел. А Рельни, как подозревал дан-Энрикс, очень точно понимал, до какого момента можно продолжать испытывать терпение охраны, а где следует остановиться, постепенно добиваясь от конвоя незаметных послаблений. В немалой степени его успеху способствовало и то, что гвардейцы Уриенса питались вяленой говядиной, твердым сыром и сухими пресными галетами, а у Лювиня и его товарищей, привыкших жить в лесу на протяжении недель, а то и месяцев, каждый день было свежее мясо. Два вечера подряд они терзали своих менее удачливых попутчиков запахом жарившейся дичи, а потом внезапно предложили им на время позабыть о прежних разногласиях и присоединиться к трапезе. Гвардейцы не сумели устоять, а, согласившись, уже не могли изображать прежнюю непреклонность. На третий день пути Ингритт позволили ехать на носилках вместе с сенешалем, а еще день спустя дан-Энрикс наконец-то получил возможность сам поговорить с Атрейном. Поздно вечером, когда Ингритт в очередной раз осмотрела сенешаля, Крикс решил рискнуть. Поднявшись на ноги и отряхнув с одежды крошки хлеба, он нарочито медленно направился к носилкам, будто приглашал своих охранников остановить его. Меченый был готов к тому, что через несколько шагов его окликнут и напомнят о запрете разговаривать с Атрейном, но, к его большому облегчению, охрана предпочла сделать вид, что ничего особенного не происходит.

Вблизи стало видно, что Атрейн переносил дорогу тяжелее, чем надеялся дан-Энрикс. Лицо сенешаля болезненно осунулось, на лбу не разглаживались страдальческие морщины, но взгляд оставался ярким и пронзительным.

— Смотрю я на тебя и думаю — не совершил ли я ошибку? — ухмыльнулся он вместо приветствия. — Мы направляемся к тебе на родину, но ты что-то не выглядишь особенно довольным. Думаешь, нас ждет дурной прием?..

Крикс предпочел бы побеседовать о чем-нибудь другом — хотя бы потому, что у него и правда было множество сомнений, связанных с их возвращением. В голову лезли неприятные воспоминания о том, с каким трудом он открывал Врата в последний раз. А ведь с тех пор Темный Исток значительно усилился. Что они будут делать, если выяснится, что арка Каменных Столбов превратилась в бесполезную груду камней, лишившихся своей волшебной силы? И это было не единственной причиной для тревоги. Крикс знал, что после гибели Седого время стало расползаться, словно старая гнилая ткань. Что, если за те месяцы, пока он находился в Эсселвиле, в его мире минуло пятнадцать или даже двадцать лет? Ирем с Валлариксом запросто могли превратиться в дряхлых стариков и даже умереть, а Лейда… нет, всего этого никак нельзя было бы объяснить Атрейну. И к тому же Крикс считал, что он не должен беспокоить раненого.

— Напротив, я уверен, что нас будут принимать по-королевски, — сказал он.

Пару секунд Атрейн молчал, закинув руку за голову и задумчиво глядя на Крикса. На его лице плясали отблески костра.

— Надеюсь, ты не мучаешь себя бессмысленными мыслями о том, что было на суде? — поинтересовался он.

— Нет, суд меня не беспокоит, — вполне искренне ответил Крикс. В сравнении со всеми прочими его заботами, недавний суд казался мелочью. Атрейн нахмурился.

— Тогда о чем ты постоянно размышляешь с таким траурным выражением лица?..

Передать это на словах было довольно сложно, но дан-Энрикс вдруг почувствовал, что должен с кем-то поделиться осаждающими его мыслями.

— Когда гвардейцы Уриенса объявили мне, что я арестован по обвинению в измене, у меня возникло ощущение, что я попал в ловушку, — признался он. — Любое мое действие… или бездействие… не могло кончиться ничем хорошим, я должен был выбирать только между "плохим" и "еще более плохим". И это ощущение не покидает меня до сих пор.

— А разве раньше тебе никогда не приходилось выбирать из двух зол?

— В том-то и дело! Каждый раз, когда казалось, что я должен выбрать из двух зол, я напрягал все свои силы — и в итоге находил какой-то третий выход. Иногда он выглядел безумным, но он всегда был. И именно он в конце концов оказывался самым правильным. Возможно, его можно было отыскать и в этот раз, но у меня не вышло. Я все время размышляю, почему. То ли люди и сам мир вокруг меня стали другими… то ли главная причина — во мне самом. Найти этот парадоксальный третий выход — это все равно, что перепрыгнуть через стену выше своей головы. И иногда мне кажется, что я слишком устал и больше не способен на подобное усилие.

— Возможно, ты действительно устал, — пожав плечами, отозвался сенешаль. — Допустим, тебе часто удавалось найти выход из какой-нибудь неразрешимой ситуации. Но почему ты думаешь, что это должно продолжаться бесконечно?.. Хоть ты и маг, но ты такой же человек, как и любой из нас. Значит, ты тоже можешь уставать, впадать в отчаяние или поддаваться слабости. Довольно странно обвинять себя за то, что это так. Это не более разумно, чем сердиться на себя за то, что тебе нужно есть и спать.

Крикс задумчиво кивнул. В глубине души он далеко не был уверен в том, что Атрейн прав. Конечно, люди могут уставать, терять надежду или поддаваться ощущению бессилия. Но Крикс не сомневался в том, что умение бороться с этой частью своей человеческой природы и не признавать саму идею "невозможного" — важная часть того, что делает его Эвеллиром. Князь, должно быть, знал, как сохранять эту способность — год за годом, через все ошибки, разочарования и поражения — но он не успел рассказать об этом дан-Энриксу. Он вообще почти ничего не успел ему рассказать...

Крикс посмотрел на обступающие их деревья — и на одну кратную секунду ему показалось, что Седой вот-вот появится из обступающей их лагерь темноты, повергнув его в полную растерянность своим внезапным появлением. В конце концов, Князь славился своей способностью приходить именно тогда, когда его никто не ждал, а значит, было бы вполне естественно, если бы он явился и теперь, когда его считали мертвым.

Но, разумеется, никто так и не вышел из ночного леса.

Тяжело вздохнув и пожелав Атрейну доброй ночи, Меченый отправился устраиваться на ночлег.

… В первый момент ему почудилось, что он попал в Адель. Во всяком случае, галерея из белого камня, на которой он стоял, напоминала императорский дворец, а возвышающаяся напротив башня очень мало отличалась от строений в Верхнем городе. Это была хорошо знакомая ему архитектура, сочетавшая, казалось бы, несочетаемые вещи — строгий и величественный вид и почти воздушную легкость, создающая иллюзию, что эти стены дышат и тянутся к солнцу, как деревья и цветы. Однако, сделав несколько шагов вперед, Крикс осознал, что это место — вовсе не Адель. Он ожидал увидеть внизу город, но вместо этого увидел бесконечные, как море, облака, пронизанные восходящим солнцем. Подножие башни, которую он заметил с галереи, тонуло в этих облаках, словно в сверкающем сугробе.

Меченый внезапно вспомнил, что всего пару минут назад он был в ночном лесу и старался уснуть, ворочаясь на своем жестком ложе.

"Значит, это сон" — подумал он. Все сразу встало на свои места — на галерее было ветрено, но Меченый не чувствовал, как его волосы шевелятся от ветра, и, делая шаг, не ощущал твердости камня под ногами. Даже заливающее все вокруг солнце, при всей своей яркости, не резало ему глаза, когда он смотрел прямо на него. И все же сон был исключительно правдоподобным — куда более детальным, красочным и ярким, чем все остальные его сны. Дан-Энрикс обернулся и внезапно обнаружил, что он не один. Неподалеку от него стояли еще два человека, показавшиеся Криксу неожиданно знакомыми. Он быстро вспомнил, что и правда уже видел их — на старых фресках в Академии, изображающих строителей Адели. В отличие от тех изображений, лица настоящих Альдов не светились — или, может быть, это свечение казалось незаметным в том потоке солнечного света, который заполнял всю галерею. Крикс, как завороженный, смотрел на тонкие черты лица ближнего к нему Альда. Кожа на его лице казалась тонкой и прозрачной, словно лепесток цветка. Было довольно странно сознавать, что, несмотря на это, Альды вовсе не казались хрупкими — от них веяло Силой. Меченый внезапно осознал, что те отзвуки Тайной магии, которые он ощущал, держа в руках какую-нибудь вещь, созданную Альдами, не шли в сравнение с той магией, которая окутывала их самих.

Ни один из Альдов не смотрел на Меченого. Судя по всему, они не видели его и даже не способны были ощутить его присутствие.

Если бы в этом видении у Крикса было сердце, его точно защемило бы от разъедающей досады. Он мечтал увидеть Альдов с того дня, как оказался в Академии и познакомился с Саккронисом. Правда, большую часть своей жизни Меченый считал, что это просто детская мечта, которой никогда не суждено осуществиться, но время от времени она охватывала его с новой силой — например, когда Атрейн рассказывал о том, как он едва не оказался в Леривалле. Осознание того, что эта невозможная мечта исполнилась — но он, словно в насмешку, оказался здесь не более чем призраком, показалось Меченому нестерпимым. Не имея возможности ни окликнуть Альдов, ни привлечь к себе внимание каким-то другим способом, Крикс попытался прикоснуться к ним хотя бы разумом, как будто он был ворлоком, умеющим читать чужие мысли.

… Это было, как внезапно осознал дан-Энрикс, крайне опрометчивым поступком — он почувствовал себя, как человек, который собирался осторожно попробовать воду в незнакомом месте, но внезапно погрузился в воду с головой. Чувства Альдов оказались и сильнее, и значительно сложнее, чем он мог представить. Для большинства из них он не сумел бы подыскать названия, однако даже того, что Крикс сумел соотнести с привычными ему эмоциями, было достаточно, чтобы понять, что Альды ощущали смесь из самых противоречивых — с точки зрения людей — вещей, которые никак нельзя было даже представить вместе. Это было, как волна, которая с грохотом накрывает тебя с головой, заставляя на мгновение забыть о том, кто ты такой.

Дан-Энрикс разорвал связавшую их с Альдом нить, боясь случайно захлебнуться в этом ослепительном водовороте чужих мыслей, однако в его голове продолжал кружиться настоящий вихрь чувств и представлений, не принадлежавших ему. Он знал, что место, где они сейчас стоят, и вправду Леривалль, что эту галерею называют "Солнечная гавань", и что оба Альда думают о нем, хоть и не знают, что он совсем рядом. Но самое главное — он знал, что они ожидают нападения, и что царившая на галерее тишина, которая сначала показалась ему воплощением гармонии, на самом деле — напряженная минута перед боем.

Олварг не стал дожидаться, пока его враги закончат все приготовления и двинутся на Марахэн. Он добился того, что Меченого выслали из города, послал своих людей за ним, а сам возглавил армию и двинулся на Руденбрук. Тот Альд, к мыслям которого неосторожно прикоснулся Меченый, был преисполнен сожаления, что Леривалля и всей его магии оказалось недостаточно, чтобы защитить живущих в Руденбруке айзелвитов от ловушек Темного истока. Но при этом в глубине души он сознавал, что все случившееся было неизбежно. Альды вправе только защищать людей, но не решать за них. Они даже не вправе были помешать изгнать дан-Энрикса из Леривалля...

Все, что они могли — это встать преградой на пути у Олварга и его армии.

Меченый-Альд испытывал одновременно воодушевление, и скорбь, и радостную легкость, посещающую только наиболее отважных из людей и только в самые опасные минуты, когда ты особенно отчетливо осознаешь, что можешь умереть, но в то же время чувствуешь, что это не настолько важно, как ты привык думать в остальное время.

Альды готовились к сражению.

… Открыв глаза, Меченый вскочил на ноги. Его движение было настолько резким, что гвардеец Уриенса, спавший рядом с ним и охранявший пленника, кубарем откатился в сторону, хватаясь за оружие, как будто полагал, что арестант решил его убить. При этом он разворошил догорающий костер, который выплюнул в ночное небо рой багряно-алых искр.

— В чем дело? — рявкнул заспанный сержант, приподнимаясь на локте и щурясь на огонь.

— Вставайте! — резко сказал Крикс, чувствуя себя голым оттого, что под рукой не было перевязи с мечом, и с трудом сдерживая злость при мысли о потраченном напрасно времени. — Олварг ведет своих людей на Руденбрук.

Олрис проснулся от того, что в спину сильно дуло. На том месте, где обычно спали Рельни и одетая в мужское платье Ингритт, было пусто. Олрис слышал раздраженные мужские голоса, но стены выстроенного аэлитами укрытия из лапника мешали ему рассмотреть, что происходит. Олрис выбрался из-под елового навеса и, ежась от холода, выпрямился во весь рост.

Картина, представшая его глазам, была настолько необычной, что на секунду ему показалось, что он все еще спит. Казалось, люди на поляне позабыли, кто здесь член конвоя, а кто — бывший партизан, и самозабвенно орали друг на друга.

—… То есть ему приснился сон, что кто-то собирается напасть на Руденбрук, и теперь мы должны нарушить наш приказ и повернуть назад? Мы что, по-вашему, сошли с ума?! — надрывался кто-то из гвардейцев.

— Это не сон, ослиная башка! — орал в ответ Лювинь, успевший сгрести своего противника за шиворот. — Дан-Энрикс — маг! Это предупреждение всем нам...

— Ах, значит, маг?! А чем он может это доказать? Может он приказать костру погаснуть? Или повалить вот эту ель?.. Что это вообще за магия, если в итоге нужно доверять дурацким снам?

— Заткнись! — внезапно заступился за дан-Энрикса другой гвардеец. — Его магия спасла мне жизнь, когда я умирал от лихорадки!

— Ах, так это теперь магия?! Может быть, рвотный лист или лекарство от запора — это тоже волшебство?..

Олрис спросил себя, что здесь произошло, но смог понять лишь то, что главной причиной спора был дан-Энрикс и что перебранка началась уже достаточно давно. Казалось, что еще чуть-чуть — и спорщики набросятся друг на друга с кулаками. Олрис завертел головой, пытаясь отыскать глазами Крикса. Получилось это далеко не сразу. Несмотря на то, что Меченый стоял в кольце разбушевавшихся людей, сам он хранил молчание и оставался неподвижным. Казалось, что его внимание поглощено чем-то совсем другим.

— Тихо!.. — внезапно рявкнул он. Олрису еще не приходилось слышать, чтобы Меченый отдавал приказания подобным тоном, и сейчас он вздрогнул, осознав, как резко может звучать голос Крикса, если он этого пожелает. Гвинн ничуть не удивился, когда люди на поляне в самом деле замолчали. В наступившей тишине слова дан-Энрикса прозвучали особенно зловеще. — Лошади волнуются. Я думаю, Безликие где-то поблизости.

Все люди на поляне, словно по команде, обернулись в ту же сторону, куда смотрел дан-Энрикс. Стреноженные лошади и в самом деле волновались. Ближайшая к Олрису рыжая кобыла нервно раздувала ноздри, била по земле копытом и косила темным глазом. Точно так же вели себя животные в Марахэне, когда в замке появлялся кто-то из адхаров. Олрис почувствовал, как в животе мгновенно стало холодно и пусто.

Краем глаза он увидел, как стоявшие возле костра мужчины беспокойно переглядываются.

— Может, это обычный хищник?.. — без особенной надежды предположил кто-то вслух.

Раскрасневшийся во время спора Рельни отмахнулся от этой идеи, как от явной несуразицы.

— Да перестань, любой нормальный зверь почуял бы большой отряд издалека и обошел его. Крикс прав, это наверняка адхары.

Сержант гвардейцев обернулся к Меченому — с таким видом, будто это он был виноват в случившемся.

— И что теперь? — сердито спросил он.

— Прежде всего, отдайте мне мой меч, — сказал дан-Энрикс. — Насколько я помню карту, никакого подходящего укрытия поблизости нет. Так что разумнее всего будет остаться здесь. Надеюсь, у нас еще есть немного времени. Зажгите вокруг лагеря костры.

— Костры?.. — эхом откликнулся сержант. — Это же адхары, а не волки! Думаете, они испугаются обыкновенного огня?

— Я знаю об адхарах больше, чем любой из вас, — отрезал Меченый. — Если хотите уцелеть — кончайте пререкаться и делайте то, что я сказал.

Несмотря на то, что несколько минут назад гвардейцы Уриенса громогласно заявляли, что они не верят ни в какую магию, за сооружение костров они принялись с таким же пылом, как Рельни и его товарищи. В дело пошли все запасенные дрова, еловые ветки, срубленные для устройства шалашей, и даже деревянные носилки, на которых путешествовал Атрейн. Таская ветки для костра, Олрис подумал, что, должно быть, каждый из собравшихся втайне надеется на чудо. Всем хотелось, чтобы Меченый сумел каким-то одному ему известным способом прогнать адхаров, не позволив им напасть на их отряд.

В работе не участвовал только сенешаль, который все еще не мог твердо держаться на ногах, сам Меченый и возглавляющий конвой сержант. Между двумя последними все еще продолжался спор.

—… Я не могу вернуть вам меч, — услышал Олрис, тащивший мимо них разрубленные на бруски опоры от носилок. — По приказу короля, ваше оружие должно оставаться у меня, пока мы не доедем до Каменных столбов.

Олрис замедлил шаг.

— Сейчас не время думать о приказах, — с раздражением сказал дан-Энрикс. — Если вы не отдадите мне Ривален, то мы все погибнем еще до рассвета.

— На твоем месте, я уже сломал бы ему челюсть и забрал свой меч, — встрял в разговор сидевший на земле Атрейн.

Судя по лицу сержанта, в нем происходила трудная борьба.

— Вы должны дать мне слово, что вернете меч, когда сражение закончится, — сказал он в конце концов.

— Верну, верну! — нетерпеливо отозвался Крикс.

Заметив, что Атрейн повернул голову и смотрит прямо на него, Олрис поспешно отвернулся и потащил свою добычу дальше.

Когда работа была закончена, центр поляны окружало настоящее кольцо огня. Те, кто еще не успел вооружиться, торопливо надевали на себя кольчуги, продевали руки в ремешки щитов и как бы невзначай чертили пальцем разделенный круг — общий для айзелвитов и для гвиннов знак от сглаза и от темных сил. Дан-Энрикс, наконец-то получивший перевязь с Риваленом, вытащил меч из ножен и теперь медленно шел вдоль огненной границы, держа клинок над пламенем — так низко, что его лизали огненные языки. Меченый не произносил никаких заклинаний, не чертил магических знаков, но собравшиеся в центре круга люди наблюдали за его действиями в благоговейном молчании.

— Ты думаешь, это поможет?.. — тихо спросил Рельни, пока Меченый закончил свой обход.

— Это не то же самое, что настоящий Очистительный огонь. Но, думаю, он сможет ненадолго задержать Безликих.

— Надеюсь, что ты прав. Что дальше?..

Меченый слегка пожал плечами.

— Будем ждать. Думаю, они уже близко.

Сердце Олриса тоскливо сжалось. Пока они были заняты заботами об обороне лагеря, мысли о главной цели их трудов на время отошли на задний план, но сейчас он понял, что сражения не избежать. Олрис не понимал, как Меченый и Рельни могут сохранять такое хладнокровие.

"По крайней мере, у них есть оружие" — подумал гвинн. У него самого не было ничего, помимо тонкого, почти игрушечного ножика, висевшего в чехле на поясе.

Олрис не знал, как много времени он простоял на том же месте. Жар от нескольких костров бил ему в лицо, так что губы у него потрескались, а кожа на скулах неприятно натянулась, но при этом ступни и ладони оставались ледяными — скорее от страха, чем от холода.

Потом огонь внезапно затрещал, сделавшись необыкновенно ярким — и при этом свете Олрис различил за ближними деревьями темные силуэты всадников, в которых он узнал адхаров. Кто-то из гвардейцев Уриенса тихо ахнул. Безликие медленно кружили вокруг поляны, избегая выезжать на освещенное пространство.

"Прямо стая падальщиков над добычей" — неожиданно подумал Олрис.

Один из адхаров выехал вперед. Его лоснящийся, до странности красивый черный конь сделал всего несколько шагов за линию деревьев, когда Безликий натянул уздечку, вынудив его остановиться. Несмотря на тошнотворный страх, Олрис подумал, что преграда из огня, похоже, в самом деле неприятна для Безликого.

Щит стоявшего перед ним мужчины почти закрывал ему обзор, но Олрису все равно мерещилось, что всадник смотрит прямо на него — хотя, возможно, каждый из людей, сбившихся в кучу, чувствовал то же самое. А потом случилось самое невероятное — Безликий заговорил.

— Мы не хотим сражаться с вами. Нам нужен только Меченый. Выдайте его нам, и мы уйдем.

Олрис почувствовал, как по его спине ползет озноб. Давным-давно, увидев Безликих в первый раз, Олрис вообразил, что эти существа должны быть кем-то вроде призраков, и, следовательно, они не могут разговаривать с людьми. Но Ролан быстро развенчал эту идею, сообщив, что "призраки" вполне способны разговаривать, хотя и делают это не чаще, чем необходимо. Обычно адхары пользовались речью для того, чтобы отдать какое-нибудь приказание — перековать коня, починить упряжь, залатать порвавшийся плащ… Но до сегодняшнего дня Олрис не мог представить, чтобы Безликие вступили с кем-нибудь в переговоры. Олрис попробовал уверить себя в том, что это добрый знак — если Безликие пытаются поторговаться, значит, они не уверены в своей победе, — но вызванное этой мыслью облегчение было коротким и фальшивым. Олрис чувствовал, что происходящее все больше начинает походить на затянувшийся кошмар, когда ужасная развязка все никак не наступает, и мучительное осознание неотвратимой гибели, которое в реальности обычно занимает всего несколько секунд, растягивается на целые часы.

Олрис заметил, что некоторые из столпившихся вокруг людей воровато переглядываются между собой. Похоже, многих посетила мысль, не следует ли согласиться с предложением Безликого, и те, кому эта идея показалась наилучшим выходом, оглядывались на своих товарищей, надеясь по глазам понять, кто еще думает о том же самом. Олрису хотелось крикнуть, что Безликие никогда не станут соблюдать свои условия, но легкие как будто бы перехватил железный обруч, и, когда он попытался заговорить, из горла вырвался какой-то жалкий, тонкий звук, напоминавший писк попавшего в капкан животного.

Безликий повторил:

— Отдайте нам дан-Энрикса, и вы останетесь в живых.

— Пошел ты на...., — буркнул прикрывавший Олриса щитом мужчина — незнакомый ему аэлит с курчавой рыжеватой бородой.

— Идите и возьмите, — "перевел" стоявший рядом Рельни. А мгновение спустя раздался странный, булькающий звук, как будто бы Лювинь внезапно подавился. Олрис обернулся и увидел, что разведчик судорожно прижимает руку к горлу. В отблесках костра ладонь казалась красной, масляной от крови. Олрис не успел понять, что это значит, когда ему на голову внезапно обрушился тяжелый удар. Он оказался таким сильным и внезапным, что на секунду все вокруг утратило значение — все, кроме его раскалывающейся от боли головы. Колени подломились, как у деревянной куклы на шарнирах, и Олрис осел на землю, прижимая руки к голове и сдавленно мыча. Сверху на него обрушилось что-то тяжелое. Сначала это показалось ему новым нападением, но, вывернувшись из-под навалившегося на него тела, Олрис узнал Лювиня. Глаза Рельни были широко открыты, кровь из перерезанного горла залила самого Рельни, Олриса и прошлогоднюю листву вокруг. Шум и хаос, окружавшие его, внезапно обрели смысл — Олрис осознал, что вокруг него кипит самое настоящее сражение.

Какой-то аэлит споткнулся о труп Рельни и упал. Его противник, яростно оскалившись, попробовал добить упавшего мечом, но тот со змеиной гибкостью увернулся от удара и рубанул нападающего по ноге, прямо над сапогом. Олрис инстинктивно отвернулся, но все равно услышал жуткий крик — такой истошный и пронзительный, что внутренности Олриса едва не вывернулись наизнанку.

Открыв глаза, Олрис увидел совсем близко от себя меч Рельни, все еще лежавший не земле рядом с Лювинем. "Возьми его!" — скомандовал какой-то голос в его голове. Но Олрис не потянулся за мечом. Вместо этого он вскочил на ноги и бросился бежать.

Он оказался не единственным, кто попытался спастись бегством. Какой-то человек, сорвав с себя мешавший ему плащ гвардейца, перемахнул через один из заградительных костров буквально в двух шагах от Олриса. Они практически одновременно добежали до деревьев, а потом мужчина закричал, заметив впереди почти неразличимых в темноте адхаров.

Если бы Олрис на мгновение задумался о своих шансах уцелеть, он бы почти наверняка остановился, парализованный ужасом, но страх напрочь отбил у него способность о чем-то думать. В эту минуту он не только не знал, куда он собирается бежать, но вообще едва ли понимал, кто он такой. Он действовал бездумно, как животное. Деревья мелькали вокруг с невероятной быстротой, сердце стучало так, как будто собиралось выпрыгнуть наружу, а гудящая от боли голова казалась чем-то лишним и ненужным, причинявшим исключительно страдания. В другое время Олрис ни за что не смог бы бежать так быстро дольше нескольких минут, но сейчас, когда животный ужас гнал его вперед, он неожиданно открыл в себе запасы сил, о которых даже не подозревал до этой ночи.

Олрис продолжал бежать до тех пор, пока резкая боль в правом боку не вынудила его перейти на шаг. Он почувствовал, что во рту страшно пересохло, а солоноватая, тягучая слюна не столько смачивает горло, сколько вызывает чувство тошноты. Несмотря на то, что Олрису хотелось жадно хватать воздух ртом, он вынудил себя дышать медленно и ровно, чтобы хоть чуть-чуть унять сердцебиение, а заодно попробовал обдумать то, что с ним произошло.

Вокруг него был только темный ночной лес. Сколько он ни прислушивался, тишину не нарушал ни конский топот, ни шум продолжавшегося вдалеке сражения. Он понял, что Безликие остались где-то позади. Никто из них не стал преследовать его. По-видимому, он не представлял для них особенного интереса.

Пару секунд Олрис буквально упивался осознанием того, что он остался жив, но вслед за краткой вспышкой радости его накрыло сокрушительной волной тревоги и вины. Мысль о том, что Ингритт и дан-Энрикса наверняка убили, показалась ему совершенно нестерпимой. Олрис снова вспомнил меч, лежавший на земле, и закусил губу. Он мог бы попытаться спасти Ингритт, вместо того, чтобы сбежать, словно последний трус… Умом он понимал, что из такой попытки не вышло бы ничего хорошего. Он ведь ни разу не держал в руках оружия, за исключением утяжеленного меча для тренировок. Любой гвардеец Уриенса зарубил бы его в первую секунду. Но сейчас это нисколько не мешало ему ненавидеть самого себя.

Олрису вспомнилось, как он мечтал стать воином и победить дан-Энрикса, и его отвращение к себе достигло наивысшей точки.

"Я ничтожество" — подумал он.

Потом он вспомнил Рельни — его перерезанное горло и остекленевший взгляд — и сердце у него тоскливо сжалось. Готовясь к сражению с Безликими, Рельни едва ли мог предположить, что не успеет нанести ни одного удара, и будет убит со спины, исподтишка. Он не заслуживал подобной смерти. "Кто же мог его убить?.." — подумал Олрис. Внутренний голос с издевательской готовностью ответил — "Надо полагать, такой же трус, как ты".

Глаза у Олриса расширились. Только сейчас он начал сознавать, что именно с ними произошло. Должно быть, слабым людям свойственно сходить с ума от близости адхаров. Надо полагать, гвардейцы Уриенса чувствовали тот же страх и ту же дурноту, что и он сам, и точно так же перестали что-либо соображать, когда настал решающий момент. Разница заключалась только в том, что он в итоге обратился в бегство, а другие стали убивать своих соратников в надежде — кто бы мог подумать! — на пощаду от Безликих.

Если посмотреть на дело с этой точки зрения, он был ничем не лучше тех, кто перерезал горло Рельни. В точности такой же бесполезный, жалкий трус.

На одну короткую секунду Олрис пожалел, что не погиб. Потом он все-таки заставил себя отлепиться от холодного ствола, к которому он прислонился, чтобы отдохнуть, и медленно побрел вперед. Идти быстрее он не мог — тело расплачивалось за недавнее усилие, так что при каждом шаге икры обеих ног пронзала боль. Мысли менялись в ритм шагов — дан-Энрикс, Рельни, Ингритт. И опять — дан-Энрикс, Ингритт, Рельни… Олрис мысленно спросил себя, был ли в его жизни хоть один день, когда он был так же несчастен, как теперь, и не сумел найти ответа.

* * *

Кэлрин сидел в одной из пустовавших комнат в "Золотой яблоне" и медленными глотками пил подогретую смесь вина, сырых яиц, меда и молока. Накануне Кэлрина продуло, и горячий напиток должен был смягчить голосовые связки и убрать из голоса едва заметную хрипотцу. Кэлрину предстояло петь весь вечер, и ему совершенно не хотелось, чтобы под конец его голос звучал, как скрип ножа по кухонной доске. Дверь приоткрылась, и возникший на пороге мэтр Пенф окинул взглядом комнату, чуть дольше задержавшись взглядом на золотистом затылке Эстри, низко наклонившейся над своим гаэтаном и пытавшейся настроить верхние лады.

— Народу много?.. — спросил Отт, отставив теплое питье.

— Полный зал, — с тяжелым вздохом отозвался мэтр Пенф. Кэлрин удивленно посмотрел на собеседника.

— А почему так мрачно?

— Думаю, что все придется отменить. Внизу Килларо и его молодчики.

Сердце у Кэлрина довольно сильно екнуло. Но внешне он остался спокоен, только выразительно приподнял бровь.

— Что они делают?

— Пока что ничего особенного. Ведут себя тихо, никого не трогают. Но ты же понимаешь, что, как только ты начнешь, они немедленно устроят свару.

Кэлринн пожалел о том, что Алвинн снова пропадал в Книгохранище. Хотя Безликий никогда не вмешивался ни в какие споры, его молчаливого присутствия было вполне достаточно, чтобы удерживать других людей от проявления враждебности. В его присутствии Килларо и другие "истинники" ни за что не полезли бы на рожон. Но, к сожалению, Алвинн отпугивал и прочих посетителей трактира, так что в "Золотую Яблоню" Кэлрин всегда ходил один.

Услышав о Килларо, Эстри перестала настраивать свой гаэтан. Ее синие глаза как-то особенно ярко сверкнули в тусклом свете лампы, когда она подняла голову и посмотрела на Кэлринна Отта через стол.

— Что будем делать?.. — этот тонкий, почти детский голосок, благодаря которому сентиментальные баллады в исполнении Эстри неизменно пользовались бешеным успехом, мог бы ввести в заблуждение кого угодно, но только не Кэлрина. Он знал, что его хрупкая и миловидная помощница — завзятая авантюристка. Эстри выглядела совсем юной девушкой, тогда как на самом деле ей было уже двадцать шесть. Она исколесила всю страну, с успехом выступала при дворе Аттала Аггертейла, пользовалась дружбой Галатеи Ресс, и, по отдельным слухам, даже выполняла ее политические поручения. Кэлринн познакомился с ней в Халкиваре, составляя свою книгу о ведуньях. Эстри оказалась правнучкой той женщины, которая когда-то предсказала королеве Дженвер ее печальную судьбу. Мать и обе тетки Эстри тоже были Одаренными, пускай и не в той мере, как ее великая прабабка. Хотя сама Эстри никогда не проявляла никаких магических талантов, из ее рассказов о своей семье Кэлрин почерпнул больше ценных сведений, чем смог собрать за месяц жизни в Халкиваре. В Адель они вернулись вместе. Оставшись без руки, Кэлринн, естественно, не мог играть на гаэтане, так что для того, чтобы исполнять свои баллады, ему приходилось нанимать второго музыканта. Стремительно ворвавшись в его жизнь, Эстри взяла эту задачу на себя, а также переделала большую часть написанных им песен так, чтобы их можно было исполнять на два голоса. До их знакомства Эстри всегда выступала в одиночку, так что поначалу Кэлрин чувствовал себя польщенным тем, что знаменитая и пользующаяся всеобщим обожанием певица отложила прочие дела ради того, чтобы аккомпанировать ему. Но со временем он начал понимать, что дело тут не столько в ее интересе к его творчеству или — увы! — к его мужскому обаянию, сколько в том, что Эстри обожала приключения. При мысли об опасности ее глаза мгновенно разгорались, и она была готова впутаться в любую авантюру, лишь бы та была достаточно пикантной и рискованной. Скандал, разгоравшийся вокруг Кэлринна Отта, и вражда элвиенистов с "Братством Истины" притягивали ее, словно магнит. Эстри влюбилась в его книгу о дан-Энриксе, и временами Кэлринн даже ревновал свою подругу к Криксу, даром что тот пока оставался для нее только литературным персонажем.

Как бы там ни было, ударить перед Эстри в грязь лицом Кэлринн не мог.

— Будем делать то же, что и собирались, — отозвался он. И обернулся к Пенфу. — Скажи гостям, что мы начнем через полчаса. И пошли за Браэнном на Северную стену. Пускай приведет своих ребят.

Трактирщик нервно потер руки.

— Кэлринн, я не думаю, что это мудрое решение. Ты что, хочешь устроить здесь побоище?

Кэлринн закинул ногу на ногу.

— Люди пришли сюда, чтобы послушать о дан-Энриксе. Ты сам прекрасно знаешь, твоя "Яблоня" — прекрасное заведение, но далеко не самое популярное. До тех пор, пока мы с Эстри не пели тут по вечерам, у тебя ужинали только твои постояльцы и, самое большее, несколько подмастерьев из соседних мастерских. Если не будет песен, люди просто разойдутся. Так что скажи — ты в самом деле хочешь, чтобы эти полудурки из "Братства Истины" лишали тебя прибыли?

— Если в трактире будет драка, то убытки будут еще выше. Перебьют посуду, поломают стулья, кто-нибудь сбежит и не заплатит за еду...

Кэлринн вздохнул.

— Я понимаю, Пенф. Честное слово, понимаю! Но попробуй посмотреть на это дело с другой точки зрения. По какому праву эти люди приходят в твой трактир, пугают посетителей, пытаются указывать тебе, что ты имеешь право делать — у себя же дома! — а что нет?.. Ты же свободный человек! Килларо и его друзья считают, что никто не смеет петь баллады о дан-Энриксе. С тех пор, как появилось Братство Истины, они только и делают, что угрожают нам и пытаются указывать другим, как жить. Они хотят, чтобы мы их боялись, чтобы делали не то, что мы хотим, а то, что они нам позволят! Неужели тебе не противно слушаться каких-то полоумных?

Пенф покривился.

— Так-то оно так… Но, может, лучше просто подождать, пока они уйдут?

— Так они не уйдут! — нетерпеливо сказал Кэлрин. Эстри щипцами поправляла фитилек масляной лампы, и, казалось, была полностью поглощена своим занятием, но Кэлрин чувствовал, что она одобряет его речь. — Стоит им понять, что, достаточно им прийти куда-то всей толпой, и все мы тут же уступим, поджав хвост — и мы больше никогда не будем чувствовать себя спокойно. Хочешь сказать, что каждый раз, когда мы захотим что-то сказать… или, к примеру, спеть… мы должны для начала оглядеться, не торчит ли где-нибудь поблизости Килларо?

— Н-нда. Боюсь, что тут ты прав — к тому все и идет, — угрюмо отозвался Пенф. — Ну хорошо, пойду, пошлю за Браэном.

Отт с облегчением кивнул. Пенф собирался закрыть дверь, но в самую последнюю секунду обернулся.

— Как ты думаешь, где сейчас Крикс?..

Кэлринн уже привык к тому, что люди задают ему подобные вопросы. Где дан-Энрикс, скоро ли он возвратится, точно ли он еще жив, — как будто они думали, что Кэлрин одному ему известным способом поддерживает связь со своим старым другом.

— Не знаю, — честно сказал Отт. — Но, где бы он ни был, ему сейчас наверняка проще, чем нам.

Дверь за трактирщиком закрылась. Кэлрин одним махом проглотил все, что еще оставалось у него в стакане. Смесь остыла, и на вкус стала гораздо менее приятной. Кэлрин покосился на свою помощницу, надеясь, что она оценит его аргументы в споре с Пенфом, но, казалось, Эстри начисто забыла о его существовании. Эстри завороженно смотрела на маленький огонек, мерцающий за стеклом лампы, и ее взгляд внезапно показался Кэлрину пустым, словно у человека, который спит с открытыми глазами.

За время их знакомства Кэлрин успел привыкнуть к тому, что иногда его подруга на секунду замирает с таким вот отсутствующим выражением лица, а если после этого спросить ее, о чем она думала, всегда теряется и не может дать хоть сколько-нибудь внятного ответа. Поначалу это озадачивало, но позднее Отт решил, что эти состояния нужно считать остаточными проявлениями магии, которой обладали ее родственницы по материнской линии. Эти отголоски ведовского Дара были совершенно бесполезны, но вреда не причиняли — Отт не замечал, чтобы они как-то отражались на характере и состоянии его подруги. Но сейчас Эстри казалась еще более далекой, чем обычно.

— Эстри?.. — беспокойно спросил Кэлрин, но девушка даже не шевельнулась. Отту стало страшно — до сих пор ему всегда было достаточно окликнуть Эстри или обратиться к ней с каким-нибудь вопросом, чтобы она сразу же пришла в себя.

Кэлрин так резко перегнулся через стол, что смахнул со столешницы пустой бокал. Сжав хрупкое, как у ребенка, плечо Эсти, он встряхнул ее, заглядывая ей в лицо.

Девушка тихо вскрикнула. Ее отсутствующий взгляд внезапно сфокусировался на его лице, и Эстри схватила его за запястье, стиснув пальцы с такой силой, какой Кэлрин никогда не мог бы в ней предположить.

— Я его видела. Я видела дан-Энрикса! — выпалила она.

Сначала Отт шарахнулся назад, испуганный ее внезапным пробуждением, но, когда до него дошел смысл ее слов, он с жадным любопытством посмотрел на Эстри.

— У тебя было видение?..

На лице Эстри промелькнуло замешательство.

— Не знаю. У меня не может быть видений, я не Одаренная. Может, я просто задремала и увидела сон.

— И что ты видела? — нетерпеливо спросил Отт.

Между красивыми бровями Эстри — золотистыми, коричневатого оттенка — пролегла страдальческая складка.

— Я… не знаю, — помолчав, ответила она. — Только что все было так отчетливо, а теперь я ничего не могу вспомнить. Что-то темное… огонь… да, кажется, там был огонь. Но, может, это потому, что я сама смотрела на огонь?

Кэлрину очень хотелось немедленно потребовать у Эсти вспомнить все подробности — но он по собственному опыту знал, что нет более верного способа забыть такие вещи, как видения и сны, чем попытаться силой вырвать нужные воспоминания у своей памяти. Поэтому он произнес совсем другое:

— Думаю, лучше всего забыть об этом. Если повезет, ты вспомнишь все детали позже. Ну а если нет, значит, это было неважно.

Кэлрин чувствовал, что скулы у него свело от этого вранья, как от неспелой сливы. Ничто на свете не казалось ему столь же важным, как то, сможет ли Эстри вспомнить хоть какие-то подробности. Но его лицемерие дало свои плоды — Эстри заметно успокоилась.

— Ты прав, это не важно. Я же не ведунья… Знаешь, в детстве мне однажды показалось, что у меня было видение — вот как сегодня. Мне привиделось, будто мой младший брат тонул в реке. Я очень испугалась, потому что думала, что вижу будущее. Но на самом деле с моим братом ничего плохого не случилось. Он давно уже женат, и знать не знает о том, что якобы должен был утонуть. Что бы я там ни увидела, дан-Энриксу ничто не угрожает.

— Значит, в твоем сне ему грозила какая-то опасность? — небрежно спросил Кэлрин, стискивая руки, чтобы унять дрожь.

— Кажется, да. Я помню, ты сказал "где бы он ни был, ему сейчас проще, чем нам", а когда я пришла в себя, мне хотелось сказать тебе, что ты ошибся. Он… — глаза у Эсти неожиданно расширились, она взволнованно прикрыла рот рукой. — Я вспомнила! Сражение в лесу. Повсюду был огонь...

— Пожар?

— Не знаю. И Безликие. Кэлрин, я видела Безликих!

Отт стиснул зубы.

— Но дан-Энрикс жив?..

— Да. Он сражался с одним Безликим, а второй напал на него сзади. И еще… там была девушка, она ударила Безликого горящей веткой, как мечом, — Эстри внезапно всхлипнула, и по ее щекам потекли слезы. Кэлрин еще никогда не видел ее плачущей. Ему очень хотелось обогнуть широкий стол и обнять девушку за плечи, но он так и не решился на столь фамильярный жест, и ограничился лишь тем, что осторожно тронул ее за рукав.

— Прости, — сказал он, сам не зная, почему.

Эстри вытерла ладонью щеки и посмотрела на свои мокрые пальцы, словно удивляясь, как такое вообще могло произойти.

— Что за глупость… Но ты знаешь, мне вдруг стало так тоскливо, словно все это произошло по-настоящему. Хотя, когда мне померещилось, что Эдмар тонет, я тоже расплакалась, когда пришла в себя. Думаю, Крикс в такой же безопасности, как и мой брат.

Кэлрин задумчиво потер ладонью подбородок.

— А где был твой брат, когда с тобой случилось то видение?

— Не знаю. Где-нибудь носился, как обычно.

— Ну а мог он, например, пойти на реку?..

Эстри вскинула на него напряженный взгляд.

— Ты что, пытаешься сказать, что он и правда чуть не утонул? Когда я рассказала ему о своем видении, он только посмеялся надо мной. У меня никогда не замечали даже слабых проявлений Дара.

Кэлрин сдавленно вздохнул.

— Я плохо разбираюсь в магии. Об этом лучше спрашивать Саккрониса. Но я не исключаю, что твой брат соврал, поскольку не хотел тебя пугать… или, напротив, потому, что слишком сильно испугался сам. Скажи, ты сможешь петь? Выглядишь ты неважно. Если хочешь, я пойду и извинюсь перед гостями.

— То есть перед Рованом Килларо и его дружками? — усмехнулась Эстри, заправляя золотистый локон за ухо. — Ну нет… Само собой, я буду петь. Кстати, я думаю, что полчаса уже прошли.

— Но Браэна все еще нет, — напомнил Отт. — Папаша Пенф предупредил бы нас.

— И что с того? Начнем с чего-нибудь попроще. Споем для разогрева несколько обычных песен, дождемся Браэна, а потом будем петь баллады о дан-Энриксе.

Кэлрин чуть-чуть подумал и кивнул.

— Ты права, не стоит заставлять их ждать. Пошли.