Глава XXXIII

Вызывая Рована Килларо в магистрат, Юлиус не был до конца уверен в том, что тот придет. Обладающий, как и все трусы, обостренным чувством приближающихся неприятностей, Килларо вполне мог почувствовать, что беспричинный вызов в ратушу не обещает ему ничего хорошего, и под каким-нибудь предлогом уклониться от опасного визита, а возможности советников — и даже главы городского капитула — не простиралась настолько далеко, чтобы приказать доставить нужного человека силой. Но все сомнения Юлиуса Хорна оказались напрасными. Килларо не только пришел в магистрат, но даже, для разнообразия, додумался оставить своих спутников — полдюжины громил из Братства Истины — в трактире через улицу, чтобы те не мозолили людям глаза, торча у входа в ратушу.

— Я пригласил вас к себе, чтобы посоветовать вам покинуть город, — Юлиус смотрел в лицо своему гостю, и поэтому заметил, как злобно сузились его глаза. Но это продолжалось лишь одну секунду, а потом Килларо мастерски состроил изумленную гримасу.

— Почему? Разве я сделал что-нибудь дурное? — притворяясь сбитым с толку, спросил он.

"Тебе лучше знать", подумал Юлиус. За несколько последних лет он привык считать Килларо лицемером, который разыгрывает одержимость ради тех немалых выгод, которые приносила эта роль. Но иногда у Юлиуса все-таки мелькала мысль — а что, если Килларо в самом деле думает именно то, что говорит?.. Хорн не считал себя особо впечатлительным, но от таких предположений его всегда пробирал озноб.

Своим сторонникам Килларо говорил, что до приезда в Адель он служил в Доме милосердия в Бейн-Арилле и помогал выхаживать больных, но мессер Ирем позаботился о том, чтобы его настоящая биография выплыла на свет, и следует признать, что эта биография была довольно-таки жалкой. Рован начинал, как и десятки его сверстников — сначала ученический контракт, потом звание подмастерья. А вот дальше пошло хуже. Будущий лидер "Братства Истины" работал спустя рукава, и его мастер выставил его за дверь. Он поступил в другую мастерскую, но и новый патрон был им не слишком-то доволен. Осознание того, что в мастерской его не уважают, вероятно, сильно грызло его самолюбие, так как свободное время Рован начал проводить в одном из тех трактиров, где по вечерам собирались местные любители люцера. Правда, называть "люцером" то, что содержатели подобных заведений сыпали в жаровни, было бы большим преувеличением — на щепоть аварского дурмана там приходилась целая горсть других трав и просто мусора. Но эта смесь способна была вызывать галлюцинации и затуманивать сознание, а большего ценителям этой отравы и не требовалось. Заплатив хозяину, они плотным кружком сидели возле маленькой жаровни и вдыхали дым, а потом спали прямо на полу. За постоянные прогулы и за то, что он все время спал с открытыми глазами, Рована Килларо вышибли из мастерской, но он еще по меньшей мере восемь месяцев таскался по трактирам и вдыхал люцер. За это время он распродал все, что у него осталось от родителей. Во всяком случае, когда он оказался в Доме милосердия — отнюдь не как помощник Белых братьев, а как человек, нуждавшийся в их попечении — у Рована Килларо не осталось никакого личного имущества, кроме рубашки и штанов.

У Белых братьев Рован провел почти год. Должно быть, они слишком много говорили с ним о вере, потому что из их Дома Рован, никогда не проявлявший интереса к философии или религии, вышел, горя желанием служить Создателю, и быстро сколотил вокруг себя кружок сторонников. Юлиус Хорн не сомневался в том, что именно последнее обстоятельство сыграло в судьбу Рована решающую роль и навсегда определило его новую стезю.

Килларо был из тех, кто постоянно и ревниво требует от окружающих внимания и уважения. Еще не сделав ровным счетом ничего, чтобы завоевать признание, люди такого типа уже ждут, чтобы все остальные, затаив дыхание, внимали каждому их слову и мгновенно признавали их главенство над собой. Разумеется, реальность в большинстве случаев не отвечает их желаниям и заставляет их испытывать мучительное раздражение. Юлиус Хорн подозревал, что та исступленная ненависть, которую в Килларо вызывал дан-Энрикс, объяснялась вовсе не "кощунством" книги Отта — просто Ровану была невыносима сама мысль, что другой человек может приковывать к себе столько внимания и занимать в сердцах своих сторонников такое положение, как Меченый. Положим, Юлиуса это тоже раздражало, но по совсем другой причине — он-то знал истинную цену Криксу, и вдобавок его всегда огорчала человеческая склонность отыскать себе героя, наделить его всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, и, обмирая от восторга, преклониться перед ним, чтобы потом, поняв свою ошибку, с дикой яростью втоптать вчерашнего кумира в грязь. Тогда как Рован — Хорн не сомневался в этом ни минуты — страстно жаждал быть таким кумиром и бесился, главным образом, от зависти.

До появления книги Отта Рован, как было доподлинно известно, посвящал большую часть своих публичных выступлений выпадам против женщин, отрицающих волю Создателя, который предназначил их для материнства и заботы о семье. Килларо слушали охотно — многие в Бейн-Арилле считали оскорбительным, что Галатея Ресс с Лейдой Гефэйр, действуя в полном согласии и оказывая друг другу постоянную поддержку, осуществляют реальную власть в Бейн-Арилле и Гверре и диктуют свою волю магнусу и герцогу. Килларо, как любому неудачнику, чужой успех всегда казался оскорбительным, а то, что в данном случае влияние и власть достались женщинам, еще сильнее било по его мужскому самолюбию. Не приходилось сомневаться, что до появления Килларо очень многие ругательски ругали "двух проклятых баб" в пивных, но Рован оказался первым, кто додумался, что, если избегать имен и списывать свое негодование на благочестие, то можно беспрепятственно высказывать свои идеи на базарах и не площадях. Немалую роль в успехе Килларо играла и его способность воспламеняться от собственных слов и накалять свою аудиторию. Но все же эта ситуация так и осталась бы проблемой городских чиновников в Бейн-Арилле, если бы в тот момент не вышла книга Кэлрина, и Рован, уязвленный славословиями в адрес Меченого, не сделал его основной мишенью для своих нападок. Это тут же сделало его самым известным человеком в городе. Вчерашнего мастерового лично принял магнус Лорио Бонаветури, который выразил свое удовольствие по поводу того, что в городе еще остались истинные унитарии. Именно после этой встречи Рован вместе с дюжиной сторонников отправился в Адель, и там, на месте, стал сколачивать вокруг себя основу лиги, которая вскоре стала называться "Братством Истины". Не приходилось сомневаться в том, что деньги на подобную затею Ровану дал магнус, постоянно озабоченный идеями о том, как бы прибрать к рукам столичных унитариев.

— Я не намерен обсуждать, делаете ли вы лично что-нибудь дурное, — сказал Юлиус, нетерпеливо барабаня пальцами по гладкой полированной столешнице.

В городе было слишком неспокойно. Кое-кто до сих пор ходил пьяный от восторга и считал, что вместе с Меченым в Адель должен прийти Золотой век. Часть унитариев, еще вчера плевавшихся на книгу Отта, теперь уверовала в то, что Крикс — посланник самого Создателя, а другая часть кипела от негодования на "ренегатов" и мечтала доказать единоверцам, что они жестоко заблуждаются. Кроме того, в Адель стекалось много пришлых, потому что прошел слух, что все больные исцеляются, едва пройдя через ворота города. Серьезных беспорядков, к счастью, пока не было, но мелкие стычки происходили ежедневно, и Хорн чувствовал, что ни совет, ни городская стража не способны контролировать ситуацию. Килларо становился неудобен, как горящий уголь в стоге сена.

Когда Юлиус попытался побеседовать о напряженной обстановке в городе с мессером Иремом, рыцарь прищурил свои светло-серые глаза, как будто собирался улыбнуться, но в последнюю минуту передумал. "Я три последних года слушал ваши заявления о том, что Орден превышает свои полномочия. Вы требовали, чтобы поддержанием порядка в городе занимались не мы, а ваш совет и главы городских цехов, поскольку эту привилегию вам даровал Валларикс. Приятно видеть, что вы наконец-то поняли, что поддержание порядка в городе — это не привилегия, а головная боль, — небрежно сказал он. — Надеюсь, вы не думаете, что теперь, когда вы снизошли до просьб о помощи, я все исправлю, как по волшебству?.." От этого разговора у Юлиуса остался неприятный осадок. Несколько последних лет совет боролся с Орденом и смог довольно сильно пошатнуть его позиции. Юлиус помнил, как он радовался каждому свидетельству того, что доминанты больше не имеют прежней власти в городе. Даже сейчас он не готов был упрекать себя за то, что разрушал построенную Иремом систему, потому что действовать иначе он не мог. Но в одном Ирем оказался прав — винить во всем аристократию и Орден оказалось куда проще, чем самим нести ответственность за ситуацию. А главное, попытка взять на себя пресловутую ответственность внезапно сблизила их с тем же Иремом — иначе с какой стати Юлиус сейчас пытался выставить Килларо из Адели?..

— В прошлом у вас часто возникали неприятности с законом, — сказал Хорн, глядя на Рована Килларо отработано-бесстрастным взглядом настоящего чиновника. — Надеюсь, вы осознаете, что остались на свободе исключительно благодаря поддержке городского капитула?.. Ну так вот — вы причиняете нам слишком много беспокойства. Я предупреждаю вас: если вы опять окажетесь замешаны в каком-нибудь конфликте между унитариями и элвиенистами, и Орден снова арестует вас, даже по самому надуманному обвинению, совет не станет вмешиваться в это дело. Помолчите! — сухо сказал он, заметив, что Килларо открыл рот. — Мы выручали вас четыре раза, после четырех арестов. Думаю, что этого довольно. Либо Ирем прав, и вы на самом деле подстрекатель, либо вы дурак, который постоянно наступает на одни и те же грабли, но в обоих случаях вы не заслуживаете того, чтобы мы каждый раз вытаскивали вас из неприятностей. Если вы собираетесь остаться в городе, то впредь рассчитывайте только на себя.

Килларо побледнел от злости. Почему-то это зрелище доставило Юлиусу удовольствие и подзадорило его рискнуть.

— Только не думайте, что ради вас Бонаветури станет ссориться с дан-Энриксами, — припечатал он. Судя по промелькнувшему во взгляде Рована смятению, пущенная наугад стрела попала точно в цель. И все же, когда Рован вышел, мимолетное злорадство Хорна уступило место смутным угрызениям. Странное дело, принимаешь каждое отдельное решение, ничуть не сомневаясь в том, что поступаешь правильно, а под конец нередко возникает ощущение, что выпачкался в чем-то липком и вонючем. Глава капитула всегда относился к Ровану Килларо с ледяным презрением, но в борьбе с Орденом поддерживать Килларо было целесообразно. А теперь выходило, что они использовали Рована и его Братство, как оружие против аристократии и Ордена, а под конец, когда Килларо стал помехой, просто избавились от него. И еще неизвестно, что было постыднее — измена бывшему союзнику или сам факт подобного союза. Ведь не зря же говорят, "скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты"...

Одолеваемый этими мыслями, Юлиус тяжело, с усилием поднялся на ноги и подошел к окну. Он собирался просто посмотреть на город и отвлечься от своих малоприятных размышлений, но его внимание внезапно привлекли два человека, разговаривавшие на крыльце ратуши. Одним из них был только что покинувший его Килларо, а вторым — советник Римкин. Они говорили слишком тихо, чтобы разобрать отдельные слова, но поза Римкина, положившего ладонь на плечо Килларо, свидетельствовала, что он успокаивает собеседника и обещает ему помощь и защиту. Глава капитула закусил губу, бессильно злясь при мысли, что его усилия пошли насмарку, и что Римкин ни за то не пожалеет о содеянном, сколько бы Юлиус его не попрекал.

Последнее бесило Хорна даже больше, чем все остальное. Эйвард Римкин был не хуже его самого осведомлен о том, что представляют из себя Килларо и его приятели. И, уж конечно, Римкин был достаточно умен, чтобы осознавать, что любая стычка унитариев с элвиенистами сейчас способна перерасти в крупные беспорядки, которые захлестнут весь город. Но, похоже, это не пугало Эйварда и не побуждало его призадуматься. Иногда Юлиус не мог отделаться от мысли, что советник Римкин с радостью спалил бы всю Адель, если бы только был уверен в том, что Крикс и Ирем обязательно окажутся в числе погибших.

* * *

Дом, где его дожидался белоглазый, охраняли ненавязчиво, но тщательно. Шасс успел заметить четырех охранников, но был уверен в том, что их, по крайней мере, втрое больше. С точки зрения самого Шасса, было бы намного проще встретиться в Адели — поездки в Мирный отнимали слишком много времени, — но приходилось выполнять желания заказчика. Поднявшись на второй этаж, он постучал в обшарпанную дверь и подождал, пока его не пригласят войти.

В комнате было холодно — рассохшиеся ставни были приоткрыты, пропуская в комнату потоки ледяного воздуха, а пыльный пол, нетопленый камин и паутина на каминной полке довершали ощущение заброшенности. Комната выглядела просторной, но пустой — вся ее обстановка состояла из стоявшего прямо напротив двери кресла. Сидевший в кресле человек кутался в плащ из черных соболей, так что не должен был страдать от холода, но его смуглое, бескровно-бледное лицо казалось неживым, как лицо трупа. Когда Шасс смотрел в эти льдисто-голубые глаза, казавшиеся еще светлее из-за набрякших век и черных от бессонницы подглазий, ему всякий раз казалось, что заказчик смотрит на него из темного колодца.

Впервые Шасс увидел этого человека на внутреннем дворе Айн-Рэма. Сам Владыка Ар-Шиннор, перед которым ньоты простирались ниц, чтобы поцеловать носок его расшитой жемчугом туфли, показывал своему гостю Цитадель, что позволяло считать незнакомца птицей исключительно высокого полета. Шасс, который к своим тридцати пяти годам сменил одежду рядового Призрака на алый балахон наставника, следил за тем, как мальчики десяти-одиннадцати лет тренировались со змеей. На большом вращавшемся столе, похожем на гончарный круг, стояло несколько высоких глиняных кувшинов, в один из которых положили серую песчаную змею. Затем стол раскручивали так, что даже человек, который положил змею в кувшин, уже не мог сказать, где именно она находится. Будущий Призрак подходил к столу, прислушивался к своим ощущениям и опускал руку в кувшин. Песчаная змея довольно ядовитая, однако от ее укуса редко умирали. Рану вычищали, прижигали, пострадавший три-четыре дня отлеживался в лазарете, после чего возвращался в строй. Те, кто ошибался слишком часто, рано или поздно признавались непригодными для обучения и исчезали — так же тихо и бесследно, как и те, кто нарушал предписанные правила и же получал слишком серьезное увечье. Среди учеников Айн-Рэма бытовало убеждение, что можно обмануть наставников, если не колебаться слишком долго, но и не совать руку в первый же попавшийся кувшин, что могло быть расценено, как жест отчаяния и надежда на удачу. Те, кто обучался вместе с Шассом, тоже пускались на различные уловки, чтобы уберечься от беды — но, как бы убедительно они не исполняли свою роль, Шасс всегда мог сказать, кто из них просто притворяется, а кто на самом деле знает, где находится змея.

Сам он не ошибался никогда.

Носилки, в которых сидели Ар-Шинор и его гость, остановились посреди двора. Прозрачные, как лед, глаза сидевшего возле Владыки человека на секунду задержались на лице очередного мальчика, который только что по самое плечо засунул руку в горлышко кувшина, вытащил оттуда серый камешек, служивший доказательством того, что он действительно достал до дна, и, не изменившись в лице, вернулся в строй.

— Так тренируют Внутреннее зрение, — сказал Владыка, наклонившись к гостю, словно по-другому тот бы его не услышал.

— Любопытная система, — равнодушно согласился белоглазый. По-аварски он говорил очень чисто — редкость для легелионира, каким он, без сомнения, являлся. — Но причем здесь Внутреннее зрение?.. Простой математический расчет подсказывает мне, что у ваших учеников семь шансов из восьми на то, что выбранный кувшин окажется пустым. Готов поспорить, эти мелкие паршивцы просто притворяются, что знают, где находится змея, а сами полагаются на случай.

Ар-Шиннор усмехнулся.

— Разумеется… Этим мальчишкам пока далеко до настоящих Призраков. Вам стоит посмотреть, на что способен человек, прошедший обучение, — Владыка показал на Шасса и дважды хлопнул в ладоши, вызывая слуг. — На этот раз мы сделаем наоборот — змей будет семь, а пустой кувшин — только один.

Змей принесли и разложили по кувшинам. Пока за его спиной раскручивали стол, Шасс смотрел на Ар-Шиннора с его гостем и успел заметить, как во взгляде белоглазого вспыхнули искры интереса.

— Этот человек не с Авариса, верно?.. — спросил он, оценивающе разглядывая Шасса. — С виду он легко сошел бы за легелионира.

Владыка Ар-Шиннор зевнул, прикрыв ладонью рот.

— Вполне возможно… Половина будущих Призраков попадает в Айн-Рэм с торгов на Филисе и на Томейне. В Цитадели обучают всех. Что толку в Призраках, если они не смогут оставаться незаметными?.. Так что у нас есть и такийцы, и имперцы, и южане. — Ар-Шиннор впервые удостоил Шасса взглядом и нетерпеливо дернул подбородком. Шасс направился к столу. Он обошел его вокруг, ведя рукой над горлышком кувшинов, точно так же, как он делал в прошлом, когда был не старше своих нынешних учеников. Над первым из кувшинов он почувствовал тревожный холодок. Змея. Второй кувшин. Опять змея. Третий, четвертый, пятый… Дойдя до шестого, Шасс не ощутил ничего необычного, и хладнокровно вытащил оттуда камень. Оглянувшись, Шасс увидел, что тонкие губы гостя приоткрылись, выражение брезгливой скуки, с которой он наблюдал за тренировкой мальчиков, исчезло без следа, а его матово-смуглое, бескровное лицо едва заметно разрумянилось. Для себя Шасс определил, что гость Владыки увлечен рискованным спектаклем, но одновременно несколько разочарован тем, что все закончилось благополучно — то есть, в понимании людей такого типа, "скучно".

— Еще раз?.. — вкрадчиво предложил Ар-Шиннор.

Гость коротко кивнул. Стол раскрутили снова, и, конечно, Шасс легко определил пустой кувшин. Потом носилки Ар-Шиннора удалились, слуги поместили лишних змей обратно в предназначенный для них плетеный короб, и тренировка во дворе продолжилась своим чередом.

Этой же ночью Шасс узнал, что получил очередной заказ, и вскоре уже выехал в Адель.

Прикончить Отта оказалось очень просто, даже несмотря на то, что для правдоподобия пришлось использовать мясницкий нож. Одно движение рукой — и дело было сделано. Переполох, как и всегда в подобных случаях, начался не сразу, и у Шасса оставалось время, равное примерно четырем ударам сердца, чтобы оказаться в нескольких шагах от своей жертвы, проскользнуть за спины ничего не понимающих мастеровых и обронить свой нож.

Выбраться из толпы, не привлекая к себе ничьего внимания, тоже было совсем не трудно. Шасс проделывал нечто подобное десятки раз и знал, что в тот момент, когда случается что-нибудь экстраординарное, вроде внезапного убийства, толпу всегда охватывает лихорадочное возбуждение, которое лишает даже самых сдержанных людей обычной наблюдательности. И если изредка среди свидетелей убийства все-таки окажется представитель того редкого типа людей, которые в опасные моменты сохраняют ясность мысли, то царящий вокруг хаос все равно сведет это достоинство на нет. Призракам приписывалось множество почти сверхчеловеческих способностей, но мало кто догадывался, что их основное преимущество — помимо обостренной интуиции — состоит в том, что человек, прошедший обучение в Айн-Рэме, никогда не теряет хладнокровия. Шасс выбрался из толпы и спокойно, не быстро и не медленно, пересек ту часть площади, которая отделяла памятник Энриксу из Леда от стоявшего на углу улицы трактира "Черный дрозд". Этот момент был для него гораздо более опасен, чем само убийство. Но, пока он преодолевал это пространство в двести — или около того — шагов, где его было видно, будто на ладони, и любой из орденских гвардейцев мог его заметить и задать себе вопрос, почему этот человек, в отличие от остальных, не проявляет никакого интереса к только что произошедшему убийству, сердце Шасса билось так же ровно, как всегда. Свернув на ближайшую улицу, он сделал крюк, обогнув площадь по большой дуге, и через четверть часа вышел к памятнику Энрикса из Леда с противоположной стороны, спокойно присоединившись к группе городских зевак, которые глазели на лежащее за оцеплением тело и блестевшие от крови камни и вполголоса судачили о преступлении, держась на благоразумном отдалении от хмурых, взвинченных гвардейцев.

Как и следовало ожидать, убийство Кэлрина приписывали Ровану Килларо. Версии собравшихся разнились — кто-то говорил, что люди Ирема арестовали восемь "истинников", не считая самого Килларо, кто-то — что арестовали десять человек. Упомянули про подругу Отта. "Она, бедная, еще не знает, что произошло!". Кто-то сказал, что пойдет в Черный дрозд, разыщет "менестрельшу", и расскажет ей о том, как "истинники" закололи Отта. Сочувствие, с которым эти люди поминали Эстри, придало мыслям Призрака новое направление. Если, против всяких чаяний, убийство Отта не сработает, и обозленные элвиенисты не решат покончить с Братством раз и навсегда, надо будет заняться этой девушкой. На памяти Шасса это был первый случай, когда заказчика гораздо больше интересовало не само убийство, то есть не физическое устранение намеченного человека, а его последствия, и Шасса привлекала новизна и необычность поставленной перед ним задачи.

Как и следовало ожидать, вскоре на место преступления явился коадъютор в сопровождении двоих мужчин — высокого смуглого энонийца и холеного мужчины средних лет, без конца теребившего свою остроконечную бородку. Гвардейцы оттеснили любопытных горожан к самому краю площади, но это не мешало Шассу пристально следить за всем, что происходит внутри оцепления. Когда из "Черного дрозда" явилась Эстри, он подумал, что, пожалуй, убивать девчонку ему не придется. По лицу Эстри было видно, что она охотно растерзала бы Килларо и его товарищей собственноручно. Шасс нечасто видел на чьем-то лице такую же исступленную ненависть, и понимал, что рассуждения о соблюдении законности подругу Отта не удержат. Это было как раз то, что нужно. Помнится, он даже улыбнулся — что бы ни сказал сэр Ирем, эта девушка приложит все усилия, чтобы расшевелить элвиенистов и покончить с Братством раз и навсегда.

Шасс считал себя на редкость хладнокровным человеком — но все же не мог без разъедающей досады вспоминать о том, что произошло дальше. Как нелепо он, должно быть, выглядел, когда, застыв, как столб, таращился на Отта, на живого Отта, которого он убил двадцать минут назад!.. А потом сидевший рядом с Оттом энониец поднял голову, обводя площадь взглядом неожиданно пронзительных зеленоватых глаз, и Шасс бесшумно отступил, смешавшись с постоянно прибывающей толпой зевак. Инстинкт, который безошибочно подсказывал ему, в каком кувшине прячется змея и в какой коридор ни в коем случае нельзя сворачивать во время испытаний в лабиринте, прямо-таки кричал, что нужно убираться, не теряя ни минуты.

После этого заказчик в первый раз назначил Шассу встречу в Мирном. Это тоже было ново — ни один из Призраков никогда не встречался с заказчиком лицом к лицу, без участия посредников. Но по сравнению с воскресшей жертвой покушения такая встреча уже не казалась чем-то необычным.

Тогда Шасс увидел белоглазого второй раз в жизни. С их первой встречи прошла всего пара месяцев, но во внешности заказчика произошли разительные перемены — он выглядел так, как будто бы все это время мучился бессонницей, а его блеклые глаза сверкали лихорадочным огнем. Не тратя слов на долгие вступления, заказчик объявил, что Шасс должен немедленно покончить с Меченым. Казалось, белоглазый прямо-таки вне себя от ярости — поэтому Шасс не стал обсуждать с ним все препятствия, тут же пришедшие ему на ум, а сказал только, что ему потребуется время. И, услышав лихорадочное "Сколько?", тяжело вздохнул, еще раз убедившись в том, что его собеседник не в себе.

Считалось, будто Призраки способны проникать в любое помещение, как бы тщательно оно ни охранялось, но на самом деле каждая такая вылазка требовала долгой подготовки и — что самое обидное — из-за любой случайности могла закончиться провалом. Легче всего было бы убить дан-Энрикса тогда, когда он будет находился в городе. Охрана из десятка орденских гвардейцев, с недавних пор сопровождающих дан-Энрикса везде, куда бы он ни шел, серьезно осложняла дело, но найти какой-то способ обойти охрану было все же проще, чем пытаться самому проникнуть во дворец.

Но больше всего Шасса беспокоил сам дан-Энрикс. Шасс не чувствовал подобной неуверенности с того дня, как ему было лет тринадцать, и его, вместе с другими проходившими обучение в Айн-Рэме новобранцами, среди ночи вытащили из постели и, не дав опомниться, загнали в находившийся в подвалах цитадели лабиринт. За следующие четыре года ежемесячные испытания в лабиринте стали для него такой же привычной частью жизни, как побои или изнурительные тренировки, но тот, первый раз, запомнился ему на всю оставшуюся жизнь. В последние недели ему иногда казалось, что он снова оказался в этом лабиринте — вокруг только мрак и холод, босые ноги ноют от стояния на ледяном полу, а он все никак не может выбрать нужный коридор, и его лучшая в Айн-Рэме интуиция, из-за которой его ненавидели менее одаренные ученики, впервые в жизни не способна выручить и подсказать хорошее решение — все его чувства сводятся к тому, что в этот раз, куда бы он не двинулся, его не ожидает ничего хорошего.

Заказчик встретил Призрака неласково.

— Когда? — отрывисто осведомился он. Судя по интонации, с которой он произнес это единственное слово, Меченый и впрямь сидел у белоглазого в печенках. Шасс с трудом сдержался, чтобы не поморщиться. Каждый раз, когда очередной заказчик ставил перед ним по-настоящему нетривиальную и сложную задачу, он давал себе возможность тщательно, неспешно изучить намеченную жертву. Собственно, именно поэтому ему и удалось дожить до тридцати пяти — немыслимое для Айн-Рэма долгожительство. В принципе, Шасс давно уже привык к тому, что люди, не имеющие никакого представления о том, как делаются подобные дела, и привыкшие только покрикивать и требовать немедленного результата, давят на посредника и угрожают разорвать контракт — со всеми вытекающими в таких случаях последствиями. На подобные угрозы Шассу было абсолютно наплевать, но злобное презрение во взгляде белоглазого ранило его гордость — он никак не мог отделаться от ощущения, что этот человек каким-то непонятным образом видит его насквозь и чувствует, что он колеблется.

— Мне нужно время, — сухо сказал Призрак. — У дан-Энрикса прекрасная охрана. Каждый раз, как он выходит в город, его окружает дюжина гвардейцев. У меня всего одна попытка, так что нужно действовать наверняка. Кроме того, дан-Энрикс — очень сильный маг, а значит, он наверняка почувствует опасность раньше, чем окажется в пределах досягаемости.

Лицо белоглазого набухло, словно грозовая туча.

— Меченый не маг, — проскрежетал он глухо. — У него нет не капли Дара. Ты болтаешь, будто наблюдал за ним весь этот месяц — неужели тебе не хватило времени, чтобы заметить у него на лбу огромное клеймо? Или ты слишком глуп, чтобы спросить себя, как человек, который может загодя почувствовать опасность, получил такое украшение?..

Шасс промолчал, поскольку в словах собеседника, пожалуй, был определенный смысл. Белоглазый выразительно скривился.

— Ар-Шиннор утверждал, что ты — один из лучших в Цитадели. Каковы же тогда остальные?.. Я устал от отговорок. Ты должен покончить с ним к концу недели.

Говорить больше было не о чем. Шасс поклонился и ушел, а вечером того же дня, закрывшись на засов в своей каморке в "Черном шершне", разжевал несколько зерен спрятанного в поясе люцера. Большая часть Призраков хватались за люцер по поводу и без, и к двадцати годам уже не отличали настоящий мир от вызванных дурманом радужных видений. Шасс, напротив, прибегал к этому средству только в самых крайних случаях, когда был ранен или вынужден был оставаться на ногах много ночей подряд. Но сейчас в его распоряжении было всего пять дней, и времени на обстоятельные и неторопливые раздумья больше не было. Необходимо было как-то подстегнуть свой ум.

Шасс плотно закрыл ставни и зажег огарок восковой свечи, которую хозяин выдал постояльцу, чтобы тот не расшиб себе лоб на лестнице. По правде говоря, Шасс мог пройти по всей гостинице с закрытыми глазами, и не разу не наткнулся бы на стену или балку, выступавшую из потолка, но жалкую свечу он принял с благодарностью. Размышляя над какой-нибудь проблемой, Шасс любил смотреть на пламя. Это помогало ему сосредоточиться.

Под действием люцера маленький блестящий огонек казался ослепительным, как зарево пожара. Призрак в который уже раз перебирал места, в которых Меченый бывал за этот месяц — укрепления на Северной стене, Дом милосердия, Книгохранилище, Лакон… — и напряженно размышлял, как сделать так, чтобы дан-Энрикс оказался без охраны, и его внимание было поглощено чем-то другим.

Идея осенила Шасса в тот момент, когда от маленькой свечи осталась только лужица желтого воска, а плавающий в ней фитиль последний раз блеснул из темноты крошечной алой точкой, выпустил чахлую струйку дыма и потух.

* * *

На столе перед дан-Энриксом лежал теплый, только что испеченный хлеб, зажаренный до золотистой корочки цыпленок и нафаршированные чесноком и пряностями колбаски, но дан-Энрикс едва притронулся к своему ужину. Он медленно прихлебывал вино, глядя на пляшущие в камине языки огня, и чувствовал, как по телу растекается приятное тепло. За дверью раздались шаги, негромко лязгнуло оружие, и чей-то голос приглушенно произнес пароль. Гвардейцы Ирема сменялись ровно в полночь.

Меченый расслабленно откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Большая белая луна светила в маленькое тусклое оконце, как будто бы пыталась побыстрее выманить его на улицу, но сытому и разморившемуся Льюберту хотелось еще немного посидеть в тепле.

Улучив момент, когда хозяева будут смотреть в другую сторону, он потихоньку взял последний кусок мяса и быстрым вороватым жестом опустил его под стол. Зубы у Молчаливого были такими, что он без особого труда перегрызал говяжьи мослы, но вот угощение он всегда брал очень аккуратно — не выдергивал из рук, как жадная дворняга, и не норовил облизать тебе руку до локтя, как избалованные псы, которые когда-то жили в дома лорда Бейнора, а принимал любую пищу вежливо и деликатно, не касаясь пальцев. Вот и сейчас кусок крольчатины исчез, как будто бы по волшебству. Льюберт смущенно улыбнулся, встретив недоумевающий взгляд Юлиана Лэра, и слегка пожал плечами, извиняясь за свое ребячливое поведение. Конечно, Молчаливому и так досталась целая тарелка потрохов, но за те годы, которые они провели вдвоем, Льюберт привык делиться с другом всем, что он ел сам. Льюсу казалось, что для Молчаливого этот ежевечерний ритуал значил не меньше, чем для него самого. Во всяком случае, когда охота и рыбалка одинаково не ладились, и Льюс совал под стол кусочки хлеба, смазанные маслом, или вообще кусок вареного яйца, Молчаливый тяжело вздыхал, но ел, даже если за время их блужданий по лесу успевал придушить и съесть достаточно полевок.

С другой стороны, Юлиан Лэр, по воле случая и Крикса оказавшийся его проводником, не имеет к этому никакого отношения и вправе недоумевать, с чего он должен делить еду не только с Льюбертом, но и с его собакой. К счастью, Юлиана больше интересовало продолжение их путешествия. Он предоставил Льюсу скармливать остатки ужина своему псу, а сам вернулся к прерванному разговору.

— Говорите, до парома два часа пути?..

— Да на что вам туда ехать на ночь глядя? Все равно в такое время вас никто не повезет, — сказал хозяин, заразительно зевнув. — Хотите — оставайтесь на ночлег. Устроим вас в амбаре. Там тепло.

— Оставь людей в покое. Едут — значит, надо. Лучше вымой сковородку, — осадила его жена, качающая на колене спящего ребенка.

— Спасибо за предложение, но мы все же поедем, — усмехнулся Юлиан.

— Дорогу разберете?

— Там светло. Луна сегодня полная, и облаков почти не видно, — отозвался Лэр. И неожиданно выкинул штуку — вставая на ноги, призывно свистнул Молчаливому. Пес поднял уши и недоуменно посмотрел на Льюберта, как будто бы хотел спросить — твой друг сошел с ума или действительно считает, что я побегу на свист?.. Дарнторн пожал плечами. Молчаливый фыркнул, выбрался из-под стола и соизволил сделать два шажка к двери — достаточно, чтобы не оскорбить попутчика с его внезапным дружелюбием, но и не уронить свое достоинство.

—… Тебе нужно хоть чуть-чуть поспать, — голос мессера Ирема вернул дан-Энрикса к реальности. — Нельзя все ночи напролет просиживать перед камином. Днем, когда мы ехали от Разделительной стены, мне показалось, что ты сейчас свалишься с седла.

Меченый улыбнулся. Мало того, что Ирем приставил к нему охрану и следит за каждым его шагом, он, по-видимому, думает, что Эвеллиру нужна нянька — вот, даже не поленился заглянуть к нему после ежевечернего доклада Их Величествам, чтобы напомнить Меченому, что пора ложиться спать.

— Помнишь, ты рассказывал, что вы с Вальдером не могли понять, откуда Светлый узнает о том, что происходит на другом конце страны?.. — спросил он, пропустив замечание мессера Ирема мимо ушей.

— И что?

— Дарнторн и Юлиан сидят в крестьянском доме. Хозяин уговаривает их остаться на ночлег, но они собираются продолжить свое путешествие. Рядом с Льюбертом была большая серая собака, он втихаря кормил ее кусками мяса со своей тарелки.

Коадъютор несколько секунд обдумывал его слова.

— И часто у тебя случаются подобные видения? — поинтересовался он.

— С тех пор, как я вернулся в город и спас Кэлрина — довольно часто, — кивнул Крикс.

Во взгляде Ирема зажегся интерес.

— А Олварга? Ты можешь видеть Олварга?

— Не думаю, — помедлив, отозвался Меченый. — Эти видения похожи на обычный сон — ты никогда не знаешь, что увидишь в следующий раз. Но, с другой стороны, однажды я просил у Тайной магии ответа на один вопрос… о Наине Воителе… и получил его. Так что, возможно, если бы я очень захотел увидеть Олварга, то у меня бы получилось. Я не знаю.

— Ты что, ни разу не пытался это сделать? — изумился Ирем. — Почему?.. Если ты сможешь наблюдать за Олваргом, мы всегда будем в курсе его планов и не дадим застать себя врасплох.

Крикс неопределенно повел плечом, жалея, что ввязался этот разговор. Он слабо представлял, как объяснить рациональному и трезвомыслящему каларийцу беспричинное, но вместе с тем отчетливое отторжение, которое в нем вызывала эта мысль. А Ирем выглядел, как человек, не понимающий, о чем тут можно размышлять.

— Насколько мне известно, Светлый никогда не пробовал следить за Олваргом с помощью магии, — заметил Крикс в конце концов.

Судя по взгляду коадъютора, у Ирема на языке вертелся подходящий контраргумент, но в самую последнюю секунду рыцарь передумал спорить и предпринял неожиданный маневр — наклонившись к его креслу, он заглянул бывшему ученику в глаза:

— Но ты же видишь, мы напрасно распыляем наши силы, оттого что нам приходится бороться с призрачной опасностью и ждать беды сразу со всех сторон, — проникновенно сказал он. — Не думаю, что Князь когда-нибудь оказывался в таком сложном положении. Пожалуйста, дан-Энрикс. Я прошу тебя.

— Ну ладно, ладно, я попробую, — растерянно ответил Меченый, желая побыстрее положить конец неловкой ситуации. В исполнении мессера Ирема "пожалуйста" всегда имело смысл ничего не значащей любезности — "пожалуйста, возьми коня" или "пожалуйста, подай солонку". Крикс вдруг подумал, что ему еще не приходилось слышать, чтобы его бывший сюзерен просил о чем-нибудь по-настоящему. Жизнь приучила Крикса к постоянным спорам с каларийцем, но сейчас он чувствовал себя обезоруженным. В конце концов, сэр Ирем впутался в борьбу двух Изначальных Сил отнюдь не для себя — самому Ирему на эту метафизику всегда было плевать с высокой колокольни...

Когда Крикс ответил "да", на лице каларийца появилось выражение такого облегчения, как будто бы с плеч Ирема свалилась целая гора.

— Тебя оставить одного? — осведомился он своим обычным тоном.

— Не обязательно. Просто не отвлекай меня.

Ирем послушно замолчал, а Меченый перевел взгляд на пляшущие на каминной полке тени. Присутствие в гостиной коадъютора его не отвлекало — за последние недели Меченый ни на минуту не оставался без охраны, и давно привык не обращать внимания на то, что рядом постоянно находился кто-то посторонний. Куда тяжелее было вынудить себя сосредоточиться на Олварге. При одной мысли о том, чтобы по доброй воле протянуть магическую связь между собой и Олваргом, к горлу подкатывала тошнота. Но нужно попытаться сделать то, о чем просил сэр Ирем, даже если самого дан-Энрикса с души воротит от такой идеи...

На сей раз ему пришлось смотреть в огонь так долго, что у него начало рябить в глазах. Тайная магия не торопилась откликаться на его призыв. Устав стоять, лорд Ирем потихоньку сбросил плащ и сел, а Меченый все еще продолжал смотреть в огонь, во всех деталях вспоминая свой последний разговор с Интариксом, и чувствуя себя, как человек, который бьется о глухую стену. "Еще несколько минут — и я увижу саламандру" — с мрачным юмором подумал он.

Мэтр Викар как-то сказал ему, что кровное родство — могучее подспорье в магии. Олварг был братом его матери… Нравится им это или нет, но в них течет одна и та же кровь — кровь Наина Воителя.

Именем Наорикса и одиннадцати поколений королей, он, Эвеллир, желает знать, чем сейчас занят его враг.

Небо над Руденбруком было совершенно белым — таким белым, что от его вида неприятно резало глаза. В холодном воздухе кружились мелкие снежинки. Олварг стоял наверху Кошачьей башни, где еще недавно развевалось знамя Истинного короля, смотрел на копошащихся внизу людей, и не мог отделаться от чувства нереальности происходящего. И эти маленькие человечки далеко внизу, и жирный черный дым, валивший от горевших за рекой домов, и редкие, колючие снежинки — все это существовало где-то в другом мире, к которому он уже не принадлежал. Олваргу вдруг почудилось, что, если он закричит, то ни один из тех людей внизу не обернется, потому что не услышит его голоса. Все они были там, а он был здесь — один во всей Вселенной, загнанный в ловушку, из которой не существовало выхода. В отдельные моменты он казался себе нереальнее, чем сон, приснившийся во сне.

Порыв холодного, пронзительного ветра вырвал Интарикса из охватившего его оцепенения. Спустившись вниз на один лестничный пролет, он знаком приказал охране открыть комнату, в которой содержали Истинного короля.

Главарь мятежников был очень бледен. Всю его одежду составляла нижняя рубашка и короткие холщовые штаны, но Олварг знал, что пленник дрожал не столько от холода, сколько от предчувствия того, что его ждет. Он ощущал идущий от мальчишки страх. Ничего серьезного с пленником ещё не делали — пока что за плечами Истинного короля была одна-единственная ночь в холодной камере, но в глубине зеленых глаз уже успело появиться хорошо знакомое Интариксу затравленное выражение. Так смотрят люди, понимающие, что впереди их не ожидает ничего хорошего, и что они не могут ни избежать, ни даже оттянуть того, что с ними сделают.

Правильно, мысленно одобрил Олварг. Привыкай к тому, что твоя жизнь и смерть больше не в твоей власти, потому что так оно и есть.

— Здравствуйте, ваше величество, — сказал Интарикс, опустившись на поспешно поданный гвардейцем табурет. — Вы, возможно, не поверите, но я давно мечтал о том, чтобы с вами поговорить.

— О чем нам говорить?.. — голос мальчишки звучал вызывающе. Играем благородного мятежника? Ну-ну.

— О вас, — любезно сказал Олварг. Не поворачивая головы, он приказал. — Оставьте нас. Я хочу побеседовать с его величеством наедине… Честно говоря, я вами восхищаюсь, — сказал он, как только дверь за стражником захлопнулась.

Ресницы парня изумленно дрогнули. Олварг давным-давно освоил этот прием — сбить с толку, ошарашить неожиданным, парадоксальным замечанием, добиться, чтобы разум собеседника не поспевал за поворотами беседы — тогда будет легче выбрать самые незащищенные места. Растерянный человек гораздо уязвимее, чем тот, кто знает, чего ждать.

— В какой момент вы поняли, что истинный наследник Тэрина — не вы, а Крикс?.. — как ни в чем ни бывало, спросил Олварг.

По тому, как расширились зрачки мальчишки, сразу стало ясно — выстрел попал в цель.

— Это ложь! — яростно выпалил мятежник. Олварг растянул губы в снисходительной улыбке.

— Ваше величество, нас же здесь только двое. Перед кем вы притворяетесь? Передо мной или перед самим собой?.. Как бы там ни было, это пустая трата времени. Я маг. Я чувствую, что вы не верите своим словам.

— Неправда, — повторил король, как заклинание.

— Ну конечно, правда. Вы же помните легенду. Истинный король вернется и спасет страну. Он и вернулся, но, по забавному стечению обстоятельств, на троне к этому моменту уже находились вы… Я только хотел бы знать, в какой момент вы это поняли — когда наместник доложил про "заговор", или все-таки раньше?..

Пленник молчал.

— Я в вас разочарован, — скривил губы Олварг. — Когда я узнал о том, как вы избавились от Меченого, я подумал — вот поступок человека, не страдающего от дурацких сантиментов. А оказывается, что вы — обыкновенный трус, который даже не решается признаться в том, что сделал. Чего доброго, еще окажется, что вы раскаиваетесь...

Глаза пленника сверкнули.

— В чем?! Они с Атрейном присягнули мне — а сами собирались подождать конца войны, а потом совершить переворот.

Олварг рассмеялся.

— Ну уж нет. Что бы ни говорил вам Уриенс, Криксу ужасно не хотелось становиться королем. Уверен, он был очень рад, что удалось перевалить эту ответственность на первые попавшиеся плечи. Королю пришлось бы умирать за Эсселвиль, а Меченый, в отличие от Истинного короля, мог просто-напросто сбежать в Адель… Готов поспорить, он прекрасно знал, что будет с теми, кто остался в Руденбруке. Просто ему было наплевать.

— У него не было другого выбора, — внезапно возразил король. — Я приказал доставить его к Каменным столбам и обещал казнить, если он попытается вернуться.

— Бросьте… Фраза про отсутствие другого выбора — последнее прибежище слюнтяев и тупиц. Он мог бы отказаться от участия в суде, мог добиваться встречи с вами, мог попробовать поднять мятеж, захватить власть и самому возглавить оборону Руденбрука… Но он предпочел не делать ничего и бросить Эсселвиль на произвол судьбы. Это и значит "сделать выбор".

"Да ведь он прекрасно понимает, что я здесь! — внезапно понял Крикс. — Он говорит все это не для Истинного короля, а для меня"

В какой момент Олварг почувствовал его присутствие? Во время разговора с пленником — или еще тогда, когда стоял на башне? Может быть, не будь дан-Энрикса, он не спустился бы сюда? Самому Олваргу это не нужно, ему уже ничего не нужно...

Меченого окатило ужасом, какой бывает, когда сон внезапно превращается в кошмар. После Кир-Рована он слишком ясно представлял себе эту манеру Олварга и знал, что дело не закончится на разговорах… Оставалась лишь одна надежда — может быть, лишившись шанса навредить дан-Энриксу, Олварг оставит Истинного короля в покое.

Меченый попытался выскользнуть в реальность, но внезапно обнаружил, что видение больше не подчинялось его воле. Пока он, не ожидая ничего дурного, наблюдал за мрачным представлением, устроенным Интариксом, чужая воля незаметно оплела его сознание густой и липкой паутиной. Он совсем забыл, что Олварг — очень сильный маг, а сила Темного Истока вполне может потягаться с Тайной магией.

Меченый приказал себе расслабиться, пытаясь отрешиться от сознания того, что он в ловушке. Меня здесь нет, подумал он со всей доступной ему убежденностью. Я очень далеко отсюда, в кресле у горящего камина...

"Не спеши, — чужая мысль пронзила его мозг, как ядовитое паучье жало. Будь у дан-Энрикса подобная возможность, он бы закричал. Фантомная, магическая боль внезапно оказалась ужасающе реальной — резкой и внезапной, как удар обычного ножа. Олварг смотрел в пустоту перед собой — смотрел осмысленно и зло, как будто в самом деле видел своего противника. — Разве тебе не хочется узнать, что будет с вашим королем?.."

Когда южанин стиснул подлокотники резного кресла и негромко, хрипло застонал, лорд Ирем приподнялся с места и тревожно заглянул дан-Энриксу в лицо, пытаясь угадать, что сейчас видит Меченый. Судя по страдальчески нахмуренным бровям и резкой складке возле губ, навряд ли это было что-нибудь хорошее...

Ирем окликнул Меченого и потряс его за плечи. Никакой реакции. Рыцарь потратил еще несколько секунд, пытаясь разбудить южанина, даже облил его водой из стоявшего на столе кувшина, но довольно скоро убедился в бесполезности подобных методов. Ирему стало страшно. Когда Меченый следил за Лэром и Дарнторном, он выглядел, как человек, который то ли слишком глубоко задумался, то ли уснул, но, в любом случае, достаточно было заговорить с дан-Энриксом, чтобы он сразу же пришел в себя — а сейчас разум Меченого, без сомнения, был очень далеко от этой комнаты.

Лорд Ирем бросился к дверям.

— Зови сюда Викара. Быстро!.. — рявкнул коадъютор на дежурного гвардейца. К счастью, маг по-прежнему приглядывал за подопечными дан-Энрикса и в связи с этим временно переселился во дворец. Гвардеец в самом деле обернулся быстро — на то, чтобы поднять ворлока с постели и привести его в комнату Крикса, ему потребовалось около пяти минут, но Ирему эти минуты показались вечностью. Меченый выглядел ужасно — его лицо побагровело, жилы вздулись, как у человека, который пытается поднять слишком большую тяжесть. Волосы и ресницы слиплись от воды, которую лорд Ирем вылил бывшему ученику на голову, стараясь привести его в себя. В остальном ничего не изменилось — как и раньше, Крикс отчаянно вцеплялся в подлокотники своего кресла, бормотал какие-то неразборчивые фразы, и попеременно то стонал, то яростно скрипел зубами.

— Что с ним такое? — спросил маг, быстро входя в гостиную дан-Энрикса.

— Он отправился следить за Олваргом.

Никаких дальнейших объяснений не потребовалось. Ворлок прошептал какое-то ругательство и положил ладонь дан-Энриксу на лоб.

— Я постараюсь вытащить его оттуда. Но у него непереносимость к магии… есть риск, что ему станет только хуже.

— Куда уж "хуже"?.. — не сдержался Ирем.

— Например, он может умереть от перенапряжения, — безжалостно ответил маг. — Как вы могли позволить ему рисковать собой?.. Вам следовало бы его остановить.

— Это была моя идея, — глухо сказал Ирем. Его собеседник выразительно поморщился.

— Великолепно… Сядьте. Вы мешаете сосредоточиться, когда вот так стоите над душой.

Лорд Ирем молча опустился в кресло, отстраненно наблюдая за манипуляциями мага и старательно отгоняя от себя мысли о том, что тот сказал про Крикса. Меченый не может умереть. Во всяком случае, сейчас точно не время думать о такой возможности.

Минуты текли ужасающе медлительно. Долгое время в комнате не было слышно ничего, кроме потрескивания огня в камине, а потом Меченый согнулся в кресле и закашлялся.

— Велите принести ведро, — не оборачиваясь, сказал маг.

— Принести что?..

— Ведро. Его сейчас стошнит.

Ирем поспешно встал и пошел звать слугу. Только вернувшись, он позволил себе посмотреть на Крикса. Теперь Меченый был бледен, взгляд налитых кровью глаз казался мутным, как у человека, который страдает от жестокого похмелья. Но он, вне всякого сомнения, пришел в себя. Ирем неслышно перевел дыхание.

— Так мне и надо, — пробормотал Крикс, согнувшись над ведром. Мужчины удивленно посмотрели на него, и Меченый, пытаясь отдышаться, пояснил — Тайная магия — не лошадь, чтобы гнать ее туда, куда тебе захочется...

Встретившись взглядом с Иремом, Крикс покачал головой.

— Я не увидел ничего полезного. Он с самого начала знал, что за ним наблюдают, и воспользовался этим в своих целях.

Заметив, что Викар намеревается задать дан-Энриксу вопрос, лорд Ирем дернул мага за рукав, надеясь, что тот догадается заткнуться, но Викар небрежно высвободил руку и спросил:

— Что именно вы видели?

Между бровей дан-Энрикса возникла резкая, страдальческая складка.

— Он пытал одного пленника.

— Я бы хотел, чтобы вы рассказали поподробнее, — негромко сказал маг.

Ирем метнул на ворлока испепеляющий взгляд, но тот выдержал его с редким самообладанием. "Я знаю, что я делаю, — читалось на его лице. — Вы свою роль уже сыграли, когда заварили эту кашу, так что теперь просто постарайтесь не мешать". Впрочем, последние слова наверняка принадлежали не Викару, а самому Ирему — деликатный ворлок выразился бы как-то иначе.

Крикс смотрел мимо Викара тусклым взглядом и молчал. Лорд Ирем сильно сомневался в том, что Меченый захочет говорить о том, что видел — если бы самому коадъютору пришлось смотреть на то, как Олварг мучает другого человека, он бы послал Викара с его просьбой о подробностях к Хегговой матери. Если бы ворлок не затеял этот разговор, лорд Ирем приказал бы слугам принести побольше белого ландорского и "Пурпурного сердца" и помог бы бывшему ученику напиться в дым, беседуя о чем угодно, кроме Олварга и его пленника.

Но, к его удивлению, спустя почти минуту давящей, тяжелой тишины Меченый нехотя заговорил:

— Когда я оказался там, Олварг стоял на башне...

Ирем озадаченно сморгнул. Неужто Меченый действительно собрался пересказывать увиденное?.. Ворлок посмотрел на коадьютора, а потом выразительно перевёл взгляд на дверь. Лорд Ирем понял, что маг хочет, чтобы их с дан-Энриксом оставили наедине. Коадъютор покривился, но все-таки подобрал валявшийся на кресле плащ и вышел в коридор.

Возможно, ворлок в самом деле знал, что делает.