Глава XXXVII

Стук в дверь заставил мэтра Викара оторваться от заваривания травяного чая. Большинство ворлоков глотали всевозможные отвары и настойки просто по необходимости — ворлочья магия быстро сжигала человека изнутри, и без успокоительных все ведуны обычно начинали чувствовать себя разбитыми и мучиться бессонницей. Викар отлично помнил, как его учитель приучал его готовить тонизирующие или, наоборот, снотворные отвары и чаи, пугая тем, что легкомысленное отношение к своему Дару может довести до затяжных мигреней или даже до припадков падучей болезни, и не сомневался в том, что остальным ученикам и подмастерьям ведунов рассказывали то же самое. Впрочем, Викару повезло — в отличие от большинства своих коллег, он искренне любил и вкус, и запах травяных чаев, и получал большое удовольствие от утреннего ритуала их приготовления. Конечно, если чей-нибудь приход не отвлекал его от этого занятия...

Стоявшему за дверью человеку явно не терпелось — он еще раз постучал костяшками по створке, вроде бы учтиво и негромко, но при этом, на взгляд ворлока, весьма назойливо. И исключительно невовремя — от чайника только-только начал расходиться ароматный пар с запахом лисьей мяты и ромашки. Ворлок тяжело вздохнул, накрыл маленький глиняный чайник полотенцем — авось, не остынет к тому времени, когда незваный гость уйдет — и пошел открывать. Увидев на пороге Римкина, Викар почти не удивился. Ворлоки не способны видеть будущее, но последние несколько дней мэтр Викар все время ожидал чего-то в этом роде. Маг посторонился, открывая дверь пошире.

— Проходите, господин советник, — сказал он, вздыхая про себя. Мечта о тихом отдыхе за чашкой чая катилась ко всем фэйрам. Внешне Римкин выглядел спокойным и исполненным достоинства, но ворлок сразу же почувствовал и взвинченность, и недовольство посетителя. Они заполнили прихожую, как холод с улицы или как резкий, неприятный запах. Другой ведун на его месте, вероятнее всего, помог бы Римкину расслабиться — несколько фраз, сказанных с особой интонацией, пристальный взгляд, капелька магии, и неприятное, царапающее чувствительную магию Викара состояние советника сменилось бы на умиротворенное, немного сонное спокойствие. Но ворлок взял себе за правило никогда не навязываться с помощью, пока его о ней не попросили.

— Чашку чая?.. — спросил маг, пытаясь примириться с мыслью, что придется завтракать в компании советника.

— Благодарю. У вас здесь очень… мило, — исключительно неискренне заметил Римкин, поглядев на белые, оштукатуренные стены и на разномастные предметы мебели. Сев за стол, покрытый лоскутной скатертью, советник, вежливости ради, отхлебнул из чашки и заговорил о деле — Мэтр Викар, вас называют самым Одаренным ворлоком в Совете Ста. Я думаю, что вы догадываетесь, почему я здесь. Пытаясь допросить дан-Энрикса, отобранные нами маги столкнулись с непредвиденными затруднениями. Я пришел к вам за советом.

Хотя по смыслу своей речи Эйвард Римкин выступал просителем, на мага он смотрел так пристально и настороженно, как будто бы тот был его противником. Эта затаенная, но несомненная враждебность побудила мага сделать то, чего он не позволял себе уже очень давно — когда их взгляды встретились, он потянулся к мыслям собеседника, позволив себе краем глаза заглянуть в те образы, которые клубились в голове у Римкина.

Перед глазами ворлока мелькнули сводчатые потолки старинной ратуши, потом пристегнутый к массивному резному креслу Меченый — стиснувший зубы и зажмуривший глаза, с мокрым от слез лицом. Присутствующие при допросе секретарь и стражники, забыв об арестанте, суетились вокруг ворлока из магистрата. Молодой ведун был иззелена-бледен и покрыт испариной, из носа у него бежала кровь, а на лице застыло выражение бессмысленного ужаса.

Викару пришлось сделать над собой усилие, чтобы подсмотренное в мыслях Римкина никак не отразилось на его лице. Брови у ворлока заныли от желания тревожно сдвинуться над переносицей.

Как скверно… Дела обстояли даже хуже, чем предполагал Викар.

Советник расценил его молчание, как приглашение продолжить свою мысль.

— Мы ожидали трудностей, поскольку все дан-Энриксы, как нам известно, плохо переносят магию. Отобранные нами ворлоки были готовы к тому, что им придется преодолевать серьезное сопротивление. Но, судя по их отзывам, Меченый не сопротивляется, скорее… нападает. Так, как если бы они пытались допросить другого ворлока… с более мощным Даром, чем у них самих, — договорил советник неохотно.

— Представляю, — подтвердил Викар, откинувшись на спинку плетеного кресла и перебирая бусины своих любимых четок с черными агатами. Похоже, неудачная попытка проследить за Олваргом, лишившая дан-Энрикса контакта с Тайной магией, дала ему взамен только одно — способность превращать свое сознание в оружие, которое можно использовать против других людей. В отличии от ворлоков, которых много лет учили ювелирно пользоваться силой собственного разума, дан-Энрикс действовал вслепую, нанося свои удары наугад, зато с ошеломительной силой и яростью. Навряд ли Меченый атаковал своих противников сознательно, скорее, свою роль играл его природный ужас перед ворлокством, но ведунам из магистрата можно было только посочувствовать. — Я понимаю ваше беспокойство, мэтр Римкин. Дело в самом деле сложное и далеко не безопасное для ваших магов. При всем уважении, лучше бы вы прислали их сюда вместо того, чтобы посещать меня лично. Мне будет трудно дать какие-нибудь дельные советы человеку, слабо разбирающемся в нашем ремесле.

Римкин, казалось, пропустил его слова мимо ушей.

— Ворлоки, пострадавшие от Крикса, требуют, чтобы его допрашивали так, как это принято для сильных магов. Не стану врать, я тоже думаю, что самым правильным было бы допросить Меченого на Железном столе. Но Хорн и остальные члены магистрата против. На допросах он и так ведет себя, как сумасшедший, и они уверены, что на Железном столе он окончательно сойдет с ума, а этого Валларикс не простит ни при каких условиях.

— Ведет себя, как сумасшедший?.. — повторил Викар, нахмурившись. Римкин раздраженно отмахнулся.

— Обычные истерики! Я думал, у этого человека, при всех его недостатках, есть хотя бы гордость… Ничего подобного. Он заливается слезами и все время клянчит, как младенец — "перестаньте" и "не надо", и еще все время повторяет "я этого не хотел, я не хотел". А иногда, напротив, начинает хохотать, как полоумный. Впрочем, может быть, он просто притворяется. Ведь выдержал же он допросы у Дарнторна… Может быть, эти его истерики — просто спектакль, чтобы мы боялись, что он тронется рассудком, и быстрее отказались от допросов с ворлоком.

Викар задумчиво отпил чаю из любимой щербатой чашки. Римкин, безусловно, ненавидел Крикса — для того, чтобы это почувствовать, даже не требовалось ворлочьих способностей. Викар спросил себя, есть ли у него хоть малейший шанс ослабить эту ненависть или поколебать предубеждение советника, и пришел к выводу, что это крайне маловероятно. Но пробовать все-таки стоило.

— Не думаю, что он притворяется, — сдержанно сказал маг. — Что же до гордости… я давно убедился в том, что у любого человека есть что-то такое, чего он категорически не может вынести. Есть люди, которые очень плохо переносят боль, другие, хоть убей, не могут вытерпеть морскую качку, а дан-Энрикс совершенно не выносит магии. Вы помянули Сервелльда Дарнторна… мне, конечно, не хотелось бы проводить оскорбительных сравнений, но мне кажется, что Трибуналу стоит быть как можно осторожнее. В определенных случаях магический допрос может быть очень близок к пыткам.

Римкин поджал губы и кивнул.

— Боюсь, вы в чем-то правы. Большинство людей, по счастью, поняли, что их всех просто облапошили этой историей об Эвеллире, но даже сейчас остались те, кто болтает о Волчьем Времени и пишет на стенах всякую ерунду про Олварга и про дан-Энрикса… Они будут только рады ухватиться за идею, что дан-Энрикса пытают, чтобы выставить его невинным мучеником. А такое отношение к преступнику — это насмешка над судом.

— Но мы пока не можем утверждать, что Крикс — действительно преступник, — осторожно напомнил маг. — Я понимаю, доказательства его вины достаточно серьезны, но вы не считаете, что его версия о Призраке может быть правдой?.. Я знал дан-Энрикса еще тогда, когда он был подростком. И я не верю в то, чтобы он был способен на хладнокровное убийство.

— А кто говорит о хладнокровии?.. — презрительно пожав плечами, спросил Римкин. — Лорд дан-Энрикс — человек, который, в силу своего происхождения, считает себя выше общих правил и законов, и вдобавок не умеет и не хочет контролировать свой гнев. Сперва он ссорится с Килларо и обещает убить его в присутствии по меньшей мере тридцати свидетелей — причем эти свидетели уверены, что, если бы ему не помешали люди из его охраны, он набросился бы на Килларо прямо там, на месте. И я сильно сомневаюсь в том, что настроение дан-Энрикса сильно улучшилось после того, как на его отряд напали, а он бросил своих людей в засаде, чтобы спрятаться от нападавших в парке Дома милосердия. Не вижу ничего удивительного в том, что, когда Меченый случайно встретился с Килларо, он выместил на нем злость, пырнув его ножом.

Мэтр Викар поморщился, признав, что все попытки повлиять на Римкина в этом вопросе будут пустой тратой времени. Тяжелая, удушливая ненависть, с которой Эйвард Римкин говорил о Меченом, делала Римкина глухим ко всякой мысли, которая противоречила бы его представлениям.

— Ну хорошо, — сказал Викар с едва заметным нетерпением. — Пускай вопросы о виновности… или же невиновности дан-Энрикса решает Трибунал. Если вы пришлете ко мне ваших магов, я проинструктирую их относительно того, как действовать более безопасным способом.

Лицо советника заметно просветлело.

— Я очень рад, что вы готовы нам помочь. Не скрою, я подозревал, что ваша принадлежность к Ордену заставит вас противодействовать суду.

— Противодействовать суду?.. — непонимающе нахмурился мэтр Викар.

— Ну да. С начала этого процесса Трибунал все время сталкивается с противодействием своей работе. Например, когда я вызвал на допрос оруженосца Крикса, мессер Ирем отказал мне в таких выражениях, что мне противно повторять подобные слова. Из-за отказа коадъютора мы так и не сумели выяснить, где Меченый провел последние несколько лет.

— А какое отношение это имеет к смерти Рована Килларо? — изумленно спросил ворлок.

На лице Эйварда Римкина мелькнуло замешательство — как у человека, который внезапно обнаружил, что в запале сказал больше, чем ему хотелось.

— Но вы же понимаете… — начал советник и растерянно умолк. Правда, пару секунд спустя на лицо Римкина вернулась прежняя уверенность. — Поговорим начистоту, мэтр Викар! Я думаю, что этот суд должен не только осудить дан-Энрикса за совершение убийства, но и показать его сторонникам, что он за человек. Люди должны понять, что они стали жертвой грандиозного обмана. И вопрос даже не в том, что Меченый зарезал Рована Килларо просто потому, что обозлился на него, а в том, что их прекрасный Эвеллир, перед которым они преклонялись до истории с Килларо, был убийцей всю свою сознательную жизнь. — Мэтр Викар собрался возразить, но советник не дал ворлоку сказать ни слова. Сейчас Римкин говорил гораздо громче и быстрее, чем обычно, и голос советника вибрировал от плохо сдерживаемой ярости. — Подумайте, Викар! Даже сам Меченый не отрицает, что впервые он убил другого человека в возрасте одиннадцати лет — всего одиннадцати лет! Потом Калария… В имперской армии было полно оруженосцев его возраста, но только он один оставил войско, чтобы мародерствовать в Антаресе с какими-то отпетыми головорезами. После войны он возвращается в столицу — чтобы наслаждаться мирной жизнью?.. Нет, чтобы при первой же возможности сбежать в Бейн-Арилль, выдать себя за простолюдина и служить с отребьем, недостойным поступить в обычную пехоту. Почему? Да потому, что именно среди таких людей он чувствует себя комфортно и может свободно заниматься тем, что ему по душе! И снова — длинный шлейф убийств, попойки, драки, мародерство… я уже молчу о том, что он, по моей информации, увез и обрюхатил какую-то сумасшедшую крестьянку, а потом оставил ее в Доме милосердия вместе с ребенком...

— Хватит, — резко перебил Викар. — Будьте добры, избавьте меня от выслушивания подобных сплетен. Как вам самому-то не противно опускаться до подобной грязи?..

Римкин устремил на ворлока свой сумрачный, совиный взгляд.

— Я понимаю ваше возмущение. Люди привыкли к романтическому образу, который Отт нарисовал им в своей книжке, а все, что с ним не сочетается, считают клеветой. Но я намерен показать дан-Энрикса таким, каков он есть на самом деле. И никто не сможет утверждать, что это клевета, поскольку я намерен предоставить и свидетелей, и доказательства. — Римкин поднялся на ноги и чопорно сказал. — Я благодарен вам за то, что вы великодушно согласились поддержать советом наших магов.

— Пожалуйста, — отрывисто сказал мэтр Викар, мечтая, чтобы Римкин побыстрей ушел.

Однако Римкин медлил. Задержавшись у двери, он снова обернулся к ворлоку.

— Я знаю, вы не враг дан-Энриксу. Но, может быть, вы все же согласитесь лично поприсутствовать на следующем допросе, чтобы дать какие-то рекомендации на месте?.. По большому счету, это в интересах подсудимого. Если магический допрос и вправду так опасен для него, ваше вмешательство могло бы уберечь его рассудок.

Викар уставился на белую, оштукатуренную стену за плечом советника. Смотреть в лицо Эйварду Римкину он не хотел. В особенности потому, что знал — какими бы мотивами ни руководствовался Римкин, его последние слова были недалеки от истины. Возьмись он инструктировать отобранных советом дознавателей на месте, это в самом деле могло снизить риск того, что Меченому причинят непоправимый вред.

Вполне возможно, что дан-Энрикс, окажись он здесь, сам посоветовал бы ему согласиться. Но ворлок чувствовал, что, сколько бы он ни твердил себе, что ему не оставили другого выбора и что его участие в допросе может уберечь дан-Энрикса от сумасшествия — все равно ему в жизни не заставить самого себя присутствовать при этом издевательстве, не говоря уже о том, чтобы стать его соучастником.

— Нет, мэтр Римкин. Я не стану заниматься этим делом, — сказал он после недолгой паузы.

— Но почему?.. Вы утверждали, что дан-Энрикс невиновен. Значит, если наши маги, с вашей помощью, сумеют установить истину, его освободят.

Мэтр Викар почувствовал, что в первый раз за много лет его переполняет самый настоящий гнев. Маг глубоко вдохнул, медленно выдохнул — и наконец-то посмотрел на Римкина в упор.

— Я мог бы сказать вам, что я являюсь штатным магом Ордена и не обязан брать на себя лишние обязанности, — сказал он глухим от злости голосом, — Но в действительности все гораздо проще. Мне не нравится ваш подход к делу, дознаватель Римкин, и те методы, которые вы предлагаете. Боюсь, вы слишком расширительно толкуете свою роль судьи. Вы призваны установить виновность Рикса в одном деле, а не выносить вердикт о том, что он за человек… У меня вообще сложилось впечатление, что в своих действиях вы руководствуетесь не столько стремлением к справедливости, сколько личной ненавистью к подсудимому. Что касается магических допросов, то сначала я решил, что дело в вашей неосведомленности, вполне естественной для человека, не знакомого с судебной магией. Но теперь я думаю, что вы прекрасно понимаете, что никому из ваших магов не удастся одолеть сопротивление дан-Энрикса — ни с моей помощью, ни без нее. Вы опасаетесь, что Хорн и остальные, того и гляди, придут к таким же выводам и вообще откажутся от проведения этих допросов. А эти допросы доставляют вам большое удовольствие… Нет, Римкин, помолчите! Можете обманывать других или даже себя, но меня избавьте от вашего лицемерия. Я ворлок, фэйры вас возьми! И мне плевать, во что вы заставляете себя поверить — я чувствую ваши настоящие эмоции. Вы наслаждаетесь, видя дан-Энрикса раздавленным и сломленным. Вы сводите магический допрос все к тем же пыткам — и притом таким, которые не оставляют никаких следов и не стесняют вашу совесть. Так что совершенно не понятно, почему вас удивляет мой отказ. То, чего вы от меня хотите — это людоедство.

Более мягких слов в запасе уже не осталось.

Римкин без выражения взглянул на него сверху вниз.

— Что ж, я рад, что вы высказались до конца, — скрипучим голосом заметил он. — Если вам нечего добавить к вашей речи, я пойду.

— Сделайте одолжение, — оскалившись в улыбке, которой не постыдился бы даже сам Ирем, согласился маг. Римкин не потрудился закрыть дверь, поэтому Викар, резко поднявшись с кресла, с грохотом захлопнул ее за советником. Потом сообразил, что опоздал на службу, залпом выпил горький и холодный чай и начал собираться в Адельстан.

* * *

Вынырнув из тяжелого, как обморок, дурного сна, сморившего его после допроса, Меченый пару минут бездумно смотрел в потолок, но потом все-таки перевернулся на тюремной койке, вытащил из-под подушки тонкий кожаный шнурок, когда-то стягивавший петли в вороте его рубашки, и стал считать завязанные на шнурке узлы. По счастью для него, шнурок был слишком тонким и непрочным, чтобы на нем вешаться, так что никто не потрудился отобрать его у арестанта. Как всегда, Меченый быстро сбился, и пришлось начать все заново. Два, три, четыре… восемь… девять. Завязать последний узелок он так и не успел.

Значит, всего допросов было десять. Если бы не меняющееся изо дня в день количество узлов, то Крикс поклялся бы, что он провел в тюрьме при ратуше уже несколько лет.

Меченый сел на койке и завязал на шнурке последний узел.

Ворлока опять сменили. Вместо старика, которого он чуть не доконал два дня назад, пришел другой — с узким невыразительным лицом и покалеченной рукой, пальцы которой были отрублены по среднюю фалангу. Глаза у него были черными, большими и блестящими, как у какой-то любопытной птицы. И на Меченого он тоже смотрел по-птичьи, склонив голову к плечу.

— Не подходи, — с отчаянием сказал Крикс. — Слышишь? Не подходи ко мне… Я не хочу причинить тебе боль.

Маг не поверил. Они никогда ему не верили… Юлиус Хорн, присутствующий на допросе в этот день, поморщился и знаком велел магу приступать. Юлиус Хорн, в общем-то, нравился дан-Энриксу гораздо больше, чем другие члены магистрата. Но в этот момент Меченый чувствовал, что он готов его возненавидеть.

— Отойди!.. — с бессильной злостью крикнул он, зажмурившись. Меченый успел убедиться в том, что взгляд глаза в глаза — полезное, но вовсе не необходимое условие ворлочьей магии, но облегчать похожему на птицу ведуну его задачу он не собирался. Если когда-то Меченый надеялся, что, если он расслабится и попытается перебороть свое сопротивление магии ворлока, то все получится, и Трибунал освободит его, то первый же допрос продемонстрировал дан-Энриксу всю глубину его заблуждения. Побуждать себя покориться грубому вторжению в свой разум было так же глупо и бессмысленно, как призывать себя расслабиться, когда к лицу подносят раскаленное железо.

Пальцы мага почти невесомо прикоснулись к его лбу, уверенно прижались к жилкам на висках… Меченый яростно забился в своем кресле. Он почувствовал, как мысли мага тянутся к нему, пытаются преодолеть барьеры его разума, буквально ввинчиваясь в его мозг. Изматывающее сопротивление продолжалось долго, очень долго. Этот маг был осторожен, куда осторожнее, чем все, кто побывал здесь до него. Ворлок изматывал его, прощупывал с разных сторон, не забывая закрывать свой разум от его атаки. Меченый сопротивлялся из последних сил, скрипя зубами и отчаянно мотая головой — но этот новый маг, себе на горе, оказался чересчур хорош.

Мучительное, как ожог, слияние сознаний продолжалось всего несколько секунд. Потом маг отшатнулся от него и закричал. Крик перешел в рыдания.

"Возьмите себя в руки" — раздраженно сказал Хорн. И тогда Меченный дико расхохотался. Хорн пытался говорить что-то еще, но Крикс уже не слышал его слов за приступами собственного смеха. Юлиус махнул рукой и приказал отправить арестанта в его камеру, а мага — в лазарет. Даже сейчас, вспомнив слова советника, дан-Энрикс яростно оскалился. Если бы Хорн способен был понять, о чем он говорит!..

… Отец застиг его в углу двора, когда дан-Энрикс был уже практически уверен в том, что он сумеет незаметно проскользнуть к дыре в заборе и сбежать.

— Где десять ассов, которые я положил в кувшин на полке? — исключительно зловещим тоном спросил он. От него несло перегаром и немытым телом — впрочем, как всегда.

— Какие еще десять ассов?.. — спросил Крикс, весьма правдоподобно притворяясь удивленным. И без того опухшие и красные глаза отца налились кровью еще больше.

— Не ври, сучонок! Никто, кроме тебя, не знает, где они лежали… Это ты их взял. Нет, ты не взял, ты их украл!

Мысли дан-Энрикса метались, как испуганные птицы. Что за невезение… Первые пару дней после того, как он взял эти деньги, он все время был настороже, чтобы сбежать, едва пропажа обнаружится. Но отец ни разу не полез проверить свой тайник, как, впрочем, и не обратил внимание на увеличившееся количество крупы, муки и остальных припасов, из которых его младшая сестра готовила на всех обед. И Меченый в конце концов расслабился, подумав, что этот придурок, может быть, даже забыл, что прятал на кухонной полке какие-то деньги...

— Знаешь, как поступали с ворами в древности? — орал отец, брызжа слюной. — Им отрубали руки!

— Да пошел ты! — наконец, взорвался Меченый. — Мы все должны сидеть голодными, чтобы ты покупал себе вино?..

— Ага! — взревел отец. Бешенство на его лице причудливо мешалась с торжеством — он выглядел, как человек, разоблачивший чей-то заговор. — Значит, это все-таки ты!

Крикс осознал, что допустил ужасную промашку. Получается, что до сих пор отец только подозревал, что деньги взял именно он. Возможно, если бы он делал круглые глаза и уверял, что ничего не брал, отец бы и поверил, что он сам где-нибудь потерял или потратил эти деньги. Но отступать было уже некуда.

— И что ты теперь сделаешь? — выкрикнул он в расплывшееся, пьяное лицо.

— Я тебе разве не сказал, что делают с ворами?.. — диким, каким-то совершенно ненормальным голосом прошипел тот, подхватив лежавший на поленнице топор. — Положи руку вот сюда.

Наверное, он собирался его просто напугать. А может быть, хотел, чтобы он начал плакать, умолять и клясться, что он никогда не будет воровать — тогда отец бы удовлетворился ощущением своей победы и оставил бы его в покое. Но дан-Энрикс был слишком напуган, чтобы думать о таких вещах. Вся эта сцена была слишком дикой, чтобы до конца поверить в то, что это происходит наяву. Он отступил к забору, яростно мотая головой. Отец схватил его за локоть. Меченый попробовал вывернуться, но, несмотря на привычку к пьянству, сил у отца оставалось еще много… слишком много. Крикс яростно пнул его по голени, тот зашипел от боли и яростно дернул его руку — так, что она чуть не вылетела из плеча. Дан-Энрикс ощутил, что его ладонь прижимается к теплому, гладкому дереву поленницы, дико рванулся, завопив от ужаса — и даже почти успел выдернуть руку из отцовской хватки. Удар топора пришелся по фалангам пальцев. Летний день исчез под маревом багровой боли.

Он кричал. Как громко он тогда кричал… на крик сбежались их ближайшие соседи. Ему наскоро перевязали руку, кто-то побежал искать врача… Что было дальше, Меченый не помнил.

Он поднес ладони к самому лицу, сжал, а потом медленно разжал пальцы, отстраненно удивляясь, что они по-прежнему на месте — ведь в своем видении он так отчетливо видел мокрую, блестящую от крови тряпку на обрубках этих самых пальцев. Или все же пальцев дознавателя?.. Ему казалось, его руки помнят эту жуткую, вгрызавшуюся в пальцы боль — ни с чем не сравнимую боль в разрубленных костях. Но пальцы выглядели исключительно нормальными. Здоровыми. Он вообще был удивительно здоров — в отличие от того мальчика, которым он был в своем видении. Его никто не бил, его не заставляли спать на жестком камне, его хорошо кормили...

Меченый старался выкинуть из головы картины, связанные с детством дознавателя, но он не мог этого сделать. Эта память стала частью его жизни — такой же реальной частью, как воспоминания о детстве в Чернолесье.

А ведь Валиор, по сути, был не так уж плох, — вяло подумал Меченый. Да что там, по сравнению с тем выродком, который был его отцом в чужом воспоминании, он вообще мог показаться воплощением всех мыслимых достоинств. Да, Валиор, бесспорно, не любил его. Крикс постоянно чувствовал глухое раздражение приемного отца на то, что посторонний, неприятный и чужой ему мальчишка живет в его доме, ест с ним за одним столом и вертится у него под ногами. Если Безымянный выполнял полученное ему дело плохо, Валиор орал, что он бездельник, не способный ни на что полезное болван и просто паразит — если же он справлялся хорошо, то Валиор как будто бы не замечал его успеха. От мессера Ирема, хоть тот никак не мог считаться образцом душевности, Крикс за одну неделю видел больше проявлений добрых чувств, чем от Валиора — за всю свою жизнь. Тот даже не пытался сделать вид, что он относится к приемышу, словно к родному сыну, и на фоне Филы, обожавшей всех своих детей, это различие казалось еще более заметным. Но при этом Валиор его не бил и никогда не обращался с ним жестоко. У него был резкий, неуживчивый характер, но он все-таки старался сдерживать себя и никогда не обращался со своими домочадцами так, как будто бы он вправе поступать, как ему заблагорассудится, а дети и жена должны безропотно терпеть любые его выходки. Короче говоря, у Валиора были свои представления о справедливости, и он старался им не изменять. А главное, напившись, Валиор отнюдь не превращался в злобное чудовище — наоборот, впадал в несвойственное ему в трезвом виде благодушие, рассказывал о своей службе в войске Наина Воителя и о войне в Каларии, вспоминал города и крепости, в которых служил после этого… По правде говоря, пьяным он нравился приемышу гораздо больше, чем обычно.

Невозможно было даже в страшном сне представить, чтобы Валиор напал бы на кого-то из домашних с топором...

Меченый тяжело, прерывисто вздохнул. Интересно было бы узнать, он поделился с ворлоком каким-нибудь своим воспоминанием или заставил его заново пережить то, что сотворил его отец?.. У ворлока уже не спросишь — после предыдущего допроса он сказал, что больше не желает иметь дела с Криксом. Судя по тому, как ворлок выглядел в конце допроса, он и вправду пережил нечто ужасное. А значит, даже если маг и прикоснулся к памяти дан-Энрикса, то это были не воспоминания о детстве в Чернолесье или о Лаконе, а что-то совсем другое. Вероятнее всего — Кир-Кайдэ.

Каждый раз — это проклятое Кир-Кайдэ...

Вплоть до схватки с Призраком Меченый полагал, что пережил произошедшее в плену у Сервелльда Дарнторна без особенных последствий — может быть, из-за того, что именно в Кир-Кайдэ Олварг против своей воли сделал его Эвеллиром, превратив поток бессмысленных и унизительных страданий в испытание, давшее ему в руки ключ к Наследству Альдов. Или из-за того, что ему было просто некогда прислушиваться к своим ощущениям — казалось, остается лишь одно, последнее усилие, и с Олваргом будет покончено. А главное, мрачно напомнил себе Крикс, тогда со мной была Тайная магия, надежно защищавшая меня от страха и отчаяния. Меченый знал, что большинство людей, прошедших через пыточный застенок, еще долго чувствуют, что их достоинство растоптано, а воля сломлена. Но самого дан-Энрикса не мучили кошмары и навязчивые, слишком яркие воспоминания, и не терзало ощущение постыдной, унизительной беспомощности. Он, казалось, вообще забыл о том, что с ним творили палачи Дарторна. И, однако, все эти воспоминания, как оказалось, никуда не делись, просто затаились где-то глубоко внутри, чтобы однажды вырваться наружу с небывалой силой.

Едва Тайной магии не стало, прошлое внезапно обрело над ним пугающую власть.

Меченый ужасался своей слабости — но, видят Альды, он не мог добиться от себя ни сдержанности, ни того угрюмого достоинства, с которым он когда-то вел себя перед людьми Дарнторна. Под влиянием ворлочьей магии Меченый начинал тонуть, захлебываться в страшных и болезненных воспоминаниях, принадлежавших то ему, то дознавателям, а самым худшим было то, что иногда он вообще переставал их различать, не ощущал себя отдельным человеком, и тогда ему казалось, что его сознание буквально расползается по швам, как ветхая, изношенная ткань. Эти допросы неизменно превращали его в жалкое, беспомощное, слабое создание, комок из страха и безволия. Судьи смотрели на него с презрительным недоумением, и временами Меченый почти готов был разделить их отвращение. Но потом он напоминал себе, что они не имеют ни малейшего понятия о том, что они с ним творят, и что никто из них не выглядел бы лучше, окажись он в его шкуре. Меченый прекрасно знал, что дознаватели считают его поведение позорной слабостью, но он отчаянно боролся сам с собой за то, чтобы сберечь остатки самоуважения. Вот и сейчас дан-Энрикс медленно перевернулся на спину, закинул руки за голову и сказал себе, что он не станет думать о допросах и судебных магах. Он подумает о чем-нибудь другом. О Лейде, например...

Отсрочка, данная ему Юлиусом Хорном, подарила им обоим несколько по-настоящему чудесных дней. В Адели наступил Эйслит, и Их Величества провели традиционный бал в честь Зимних праздников. Дан-Энрикс на балу, конечно, не присутствовал, но они с Лейдой наблюдали за происходящим сверху, с небольшой закрытой галереи, где их не мог видеть никто из гостей. Точнее, Лейда наблюдала и рассказывала ему обо всем, что видит, а дан-Энрикс улыбался, слушал и смотрел на вереницу расплывчато-ярких пятен далеко внизу. В ту ночь он почти не жалел о том, что он не может видеть так, как раньше. Это было сущей мелочью в сравнении с Лейдой Гефэйр, отказавшейся от праздника ради того, чтобы стоять тут рядом с ним и быть его "глазами". По-настоящему он подосадовал на свою слепоту только тогда, когда Лейда сказала, что Валларикс с королевой лично открывают бал, танцуя в первой паре. Его дядя был таким же человеком, как любой другой, но почему-то Меченый бы в жизни не подумал, что Валларикс может танцевать. Впрочем, о частной жизни императора он вообще знал очень мало.

Когда им наскучило стоять на галерее, они пошли к нему. Слуги, наверное, сочувствовали принцу, неспособному присутствовать на праздничном пиру, поскольку притащили с кухни все, что можно и нельзя. Стоявший у камина стол прямо-таки ломился от закусок, мяса, соусов и вин, а дополняла эту варварскую роскошь целая гора пирожных и экзотических аварских сладостей. Они объелись так, что Лейда смеялась и клялась, что лопнет, если попытается добраться до кровати. Так что они развалились на подушках у камина и болтали до тех пор, пока он сытости, усталости и вина язык у них не начал заплетаться, и держать глаза открытыми не стало слишком тяжело. Поняв, что их беседа превращается в какое-то бессвязное бормотание, Меченый попытался растормошить Лейду и уговорить ее хотя бы перебраться на его кровать, но она только сонно щурила глаза и отвечала, что ей и так достаточно удобно. В конце концов дан-Энрикс подхватил ее на руки и, пошатываясь, встал. Ее лицо вдруг оказалось очень близко — а Лейда посмотрела на него внезапно трезвым взглядом и спокойно поинтересовалась, что он делает. Меченый ответил, что не может позволить даме спать на полу. Лейда усмехнулась и заверила его, что дама много раз спала в палатке, на земле и даже просто на камнях, но возражать не стала, даже обняла его за шею.

Осторожно опустив Лейду Гефэйр на свою кровать, Меченый выпрямился, собираясь вернуться в гостиную, но Лейда удержала его за рукав. "Да брось, — пробормотала она сонно — Здесь вполне хватит места для обоих". Кровь гулко застучала у дан-Энрикса в висках, сердце у него сжалось так, что он почувствовал физическую боль в груди. Хотелось сжать ее в объятиях, почувствовать, как она отзывается на его поцелуй, ощутить запах ее кожи и волос, прижать ее к подушкам… Меченый до боли стиснул зубы, выжидая, пока это наваждение пройдет. Дан-Энрикс знал, что большинство мужчин сочло бы поведение Лейды Гефэйр приглашением. Те же мужчины обязательно сказали бы, что он не понимает женщин. Они постоянно рассуждали о девицах, завлекающих мужчин притворным равнодушием или непониманием происходящего. Меченый редко ввязывался в споры, но в душе подозревал, что эти "знатоки женской природы" верят в то, во что приятно верить им самим. Сам Крикс и правда знал не так уж много женщин, но ни Ласка, бывшая его напарницей и самым близким другом в Такии, не Лейда, ни Элиссив вовсе не следили за мужчиной, напряженно ожидая, что он будет делать. Лейда пристально смотрела на него и говорила — "поцелуй меня", или же обнимала Рикса, говоря — "иди ко мне". И это было приглашением. А остальное было проявлением доверия, спокойной убежденности, что человеку рядом с ней никогда не изменит сдержанность и чуткость. И дан-Энрикс ни в коем случае не собирался предавать подобного доверия. Он подождал, пока не стихнут молоты, стучавшие в висках, потом присел на край кровати, стянул сапоги и осторожно прилег рядом.

Крикс не сомневался в том, что все считают их любовниками, и так привык к подобной мысли, что на следующий день, когда он завтракал с мессером Иремом, и тот внезапно в лоб спросил — "Что у вас с Лейдой?..", Меченый едва не подавился остатком праздничного пирога.

— С каких это пор ты начал интересоваться такими вещами?.. — удивленно спросил он, откашлявшись.

— Не люблю ситуации, которых не могу понять, — ответил коадъютор без малейшего стеснения. — Вы с ней проводите вдвоем целые дни, ночуете у тебя в комнате и вроде кажетесь вполне довольными, но почему-то и она, и ты все время выглядите напряженными, как перетянутая тетива. Как только вы заходите куда-нибудь вдвоем, как воздух сразу тяжелеет, как перед грозой.

— Не понимаю, с какой стати тебе вздумалось за нами наблюдать.

— И в мыслях не было за кем-то наблюдать, — лениво возразил сэр Ирем. — Просто есть вещи, на которые не получается закрыть глаза при всем желании. Ты вообще-то отдаешь себе отчет, что, стоит вам обоим оказаться в одной комнате, как все остальные сразу ощущают себя не в своей тарелке? И прислуга, и придворные буквально взмокли от стараний ничего не замечать и вообще вести себя как ни в чем ни бывало. В общем, выглядите вы не как счастливые любовники, а как… — рыцарь запнулся.

— Валяй, заканчивай, — с досадой сказал Крикс.

— Как пара остолопов, каждый из которых трусит первым рассказать о своих чувствах.

Меченый пару секунд боролся с побуждением послать своего бывшего сеньора ко всем фэйрам, но в итоге овладел собой и сдержанно сказал:

— Я готов допустить, что ты об этом не задумывался, но, когда пытаешься вернуть доверие любимой женщины, вопрос не сводится к тому, чтобы побыстрее затащить ее в постель. Тебя это, возможно, удивит, но я хотел бы, чтобы Лейда видела во мне сначала друга, и только потом любовника. Я бы хотел, чтобы она согласилась стать моей женой. И это слишком важно для меня, чтобы я стал куда-нибудь спешить.

Меченый не мог видеть лица собеседника, но готов был поспорить, что его бывший сеньор насмешливо приподнимает брови.

— Не спорю, все это довольно куртуазно, хотя ты и смахиваешь на юнца, который только-только начинает мечтать о женщине, — заметил он. — Но это, по большому счету, дело вкуса. Стоял бы себе на здоровье у нее под окнами, носил бы на груди ее перчатку и, быть может, через пару месяцев решился объясниться в своих чувствах. Но, сдается мне, у вас обоих нет на это времени.

То, что коадъютор оказался неспособен понять его взгляд на вещи, Меченого не смутило — он и не рассчитывал на это. Но последние слова мессера Ирема мгновенно сбросили его с небес на землю. В самом деле, какой брак, о чем он говорит?.. Сразу же после Зимних праздников его, скорее всего, заберут в тюрьму при ратуше и там начнут допрашивать по делу об убийстве Рована Килларо.

Остаток завтрака прошел в мрачном молчании.

… Скрежет ключа в замочной скважине заставил Меченого вздрогнуть и вернул его к реальности. Он сел на койке, выжидая, когда посетитель войдет в его камеру. За окнами уже смеркалось — как обычно в январе, стремительно и грустно, — то есть для допросов было уже слишком поздно, а для ужина, наоборот, довольно рано. Посетителя дан-Энрикс не узнал, поскольку видел только его узкий темный силуэт, однако безошибочным инстинктом угадал, что перед ним не воин, следовательно — не кто-то из его охраны. Давно растерявший прежние манеры Меченый не стал приветствовать своего гостя, молча ожидая, пока тот заговорит.

— Здравствуйте, принц, — сдержано поздоровался стоявший возле двери человек. Меченый узнал голос Хорна. — Мы только что закончили беседовать с другими судьями, и прежде, чем идти домой, я решил зайти к вам, чтобы сказать — учитывая неспособность наших ворлоков проникнуть в вашу память, Трибунал считает продолжение магических допросов нецелесообразным.

Сердце Крикса на мгновение остановилось — а потом забилось вдвое чаще.

Больше никаких допросов… Альды Всеблагие, он все-таки сумел выдержать все это до конца и не сойти с ума!..

— Спасибо, — это прозвучало совсем тихо, но говорить громче энониец не рискнул, боясь, что голос у него сорвется или задрожит.

— Это не одолжение, — строго заметил Хорн. — Мы приняли это решение не ради вас, а в интересах справедливости и правосудия.

— А еще вы не можете заставить ваших магов продолжать эти допросы до тех пор, пока меня не пристегнут к Железному столу, — не удержался Меченый. — Но я благодарил вас не за это, а за то, что вы пошли сюда вместо того, чтобы сообщить мне эту новость завтра утром. Такое действие не служит интересам правосудия, а значит, его следует расценивать, как одолжение...

Хорн укоризненно вздохнул.

— Я почему-то так и думал, что, как только вы услышите о прекращении допросов с ворлоком, как к вам вернется ваша прежняя самоуверенность, и вы опять начнете вести себя так же, как обычно.

Меченый в эту минуту чувствовал, что голова у него кружится от облегчения. Перед глазами вспыхивали красные и желтые круги. Если бы не присутствие советника, он бы сейчас бессильно повалился на кровать.

— При всем уважении, советник, мы с вами знакомы явно недостаточно, чтобы вы могли судить о том, как я веду себя обычно, — огрызнулся он.

— Все может быть, — ответил Хорн. — Спокойной ночи, принц.

Он сделал шаг к двери, но Меченый остановил его.

— Постойте, Юлиус… Я давно хотел извиниться перед вами за тот безобразный эпизод на улице. Простите. Мое поведение в тот вечер не имеет ни малейших оправданий.

Удивление советника казалось почти осязаемым.

— Мне кажется, что это неуместный разговор, мессер. Судья, который извиняет подсудимого за личную обиду — это возмутительно, — ответил Хорн после короткой паузы. — Естественно, я отказался от любых претензий к вам еще в тот день, когда возглавил Трибунал. Считайте, что этого эпизода не было.

Меченый усмехнулся и пожал плечами.

— И тем не менее, он был… Я отложил бы свои извинения до окончания процесса, но я не уверен, что у нас будет возможность побеседовать после суда.

— Спокойной ночи, — чуть помедлив, повторил Юлиус Хорн и вышел в коридор.

* * *

— Передохнем, — сказала Лейда, воткнув меч в хрустящий снежный наст. Ингритт зубами стянула промокшие, обледеневшие перчатки и принялась растирать запястья. Олрис дышал так тяжело, как будто кто-то раздувал кузнечные мехи, но все равно, конечно, попытался возражать.

— Я даже не устал! Можно еще разок? Пожалуйста...

— Приложи лучше снег ко лбу, тогда ушиб сойдет быстрее, — посоветовала Лейда. На лбу Олриса, чуть ниже линии волос, вспухала белая, сочащаяся сукровицей шишка — Ингритт пока не умела останавливать свой меч в момент удара. Лейда не любила ставить двух своих учеников друг против друга — чтобы из учебы вышел толк, хотя бы один из противников обязан понимать, что делает — но Олрис с Ингритт ни в какую не желали отказаться от подобных поединков. Это было куда интереснее, чем драться с самой Лейдой, потому что силы были приблизительно равны, а Лейде оставалось лишь надеяться, что ни один из них не выбьет другому глаз.

Олрис послушно бросил меч, присел на край обледеневшей парковой скамьи и, морщась, приложил ко лбу немного снега. Лейда подумала, что еще месяц назад Олрис счел бы вопросом чести проигнорировать ее совет, а то и буркнуть — "Я вам что, девчонка, чтобы волноваться из-за такой ерунды?..". Когда их тренировки только начались, Олрис с трудом скрывал свое негодование по поводу того, что ему приходилось драться с ней и с Ингритт. Его подружку это выводило из себя, а Лейде представлялось исключительно забавным. Вероятно, потому, что она, в отличие от Ингритт, в любой момент могла ткнуть парня головой в сугроб, что, собственно, и делала на каждой тренировке, хоть с мечом, хоть без меча.

Когда дан-Энрикса перевели в тюрьму при ратуше, где ему полагалось находиться до суда, Лейда почувствовала себя так, как будто бы дворец внезапно опустел. Болезненное ощущение утраты и незаполнимой пустоты в душе казалось слишком острым. Лейда с недоумением спросила у самой себя, неужели ей хватило провести в обществе Меченого полторы недели, чтобы постоянное присутствие дан-Энрикса сделалось такой же настоятельной потребностью, как воздух и вода? Ведь прожила же она почти девять лет, совсем не видя Крикса, и при этом большую часть времени чувствовала себя вполне счастливой — так с чего бы ей теперь переживать, как героиням из слезливых песен Отта?

Лейда бралась за разные дела, ездила в Нижний город, чтобы убедиться, что ее солдаты ни в чем не испытывают недостатка, даже написала брату в Гверр, но ни одно из этих дел не в состоянии было отвлечь ее от мыслей о дан-Энриксе. Впервые Лейда ощутила неподдельный интерес к чему-то, кроме собственных переживаний, в тот момент, когда мэтр Викар пожаловался ей, что дети, приведенные дан-Энриксом в Адель, буквально чахнут во дворце. "Я бы очень хотел им чем-нибудь помочь, но, честно говоря, не представляю, чем, — признался маг. — Эти ребята плохо знают наш язык, и, разумеется, не разбираются во всем, что здесь произошло, но они понимают, что дан-Энрикса могут казнить. А тут еще лорд Ирем запретил им выходить в Адель… Конечно, это ради их же безопасности, но в результате они с утра до ночи торчат в библиотеке и строят несбыточные планы, как помочь дан-Энриксу. У меня такое чувство, что однажды они перейдут от планов к действиям и сотворят что-то такое, отчего всем станет только хуже". "Эти дети?.. — усмехнулась Лейда. — Да что они могут сделать? Штурмовать тюрьму при ратуше?". Мэтр Викар пожал плечами — "Я не знаю, до чего они могут додуматься. Зато я знаю, что в подобном возрасте люди могут решиться на такое, что более опытному человеку показалось бы безумием".

Позже, размышляя над словами мага, Лейда ощутила странное родство с этими незнакомыми и, в общем-то, чужими для нее ребятами. Пожалуй, во всей Адели только они одни страдали от отсутствия дан-Энрикса не меньше, чем она сама. Лейда даже подумала, что хитрый ворлок потому и завел этот разговор именно с ней, что рассчитывал на такой эффект. Но, даже если так, Лейда не собиралась обижаться на Викара. Позаботиться о ком-нибудь другом гораздо лучше, чем сидеть и предаваться бесполезной жалости к себе. На следующий день Лейда затребовала у мессера Ирема три легких тренировочных меча, и, получив желаемое, отправилась в личную библиотеку императора.

Как и предсказывал Викар, спутники Крикса были там. Они сидели у окна, низко склонившись над столом, и обсуждали что-то с такой увлеченностью, что даже не заметили ее прихода. Подойдя поближе, Лейда обнаружила, что вместо книги на столе лежал неловкий, исключительно коряво сделанный чертеж.

— Я же тебе сказала, поворот был здесь! — с досадой возразила Ингритт, потянувшись исправить нарисованную Олрисом кривую линию. Парень поспешно дернул лист к себе, заслоняясь от соседки локтем.

— Отцепись! "Она сказала", тоже мне… Я точно помню, что мы повернули сразу за Поющим Залом!..

— Да нет же, идиот, сначала была лестница!

— От идиотки слышу!

"Да ведь это же Подземный город!" — догадалась Лейда, услышав о Поющем зале. Лейда вспомнила, как она удивилась, когда Меченый показал ей секретный коридор, ведущий в тайный город с Галереи Славы. "Лисси как-то раз упоминала про Подземный город, но она сказала, что не может рассказать мне больше, потому что это тайна. Ее должен знать только правитель и его наследники" — сказала Лейда, но Крикс только отмахнулся. "Хватит с меня тайн… по крайней мере, от тебя".

Лейда напомнила себе, что Ингритт с Олрисом тоже успели побывать в Подземном городе, когда дан-Энрикс привел их в Адель. Она задумалась, уж не намерены ли они как-нибудь воспользоваться этим знанием, чтобы попытаться выручить дан-Энрикса? Недавнее предположение о штурме ратуши внезапно перестало выглядеть нелепостью. Похоже, маг был прав — Ингритт и Олриса давно пора было занять каким-то делом.

Женщина остановилась у стола и вслух спросила:

— О чем спорим?..

Ингритт с Олрисом мгновенно замолчали и уставились на нее так, как будто их поймали на месте преступления. При этом Олрис торопливо сунул смятый лист со злополучным чертежом под стол. Лейда сделала вид, как будто не заметила этого жеста.

— Хватит киснуть над книгами, — сказала Лейда, глядя на обоих "заговорщиков" сверху вниз. — Пойдемте в парк. Я раздобыла несколько затупленных мечей.

Парень забавно вытаращил на нее глаза.

— Зачем?..

— В носу ковырять, — хмыкнула Лейда. — Крикс сказал, что ты хотел учиться фехтованию.

— Но… но не с вами же! — выпалил он, явно опешив от предположения, что она может быть его наставницей. Лейда склонила голову к плечу.

— А в чем проблема? Ты меня боишься?

Олрис попытался испепелить ее взглядом. Получилось, откровенно говоря, не слишком впечатляюще.

— Конечно, нет, — процедил он.

— Ну так пошли, покажешь, чему научился. И ты тоже, — сказала Лейда, обернувшись к Ингритт. — У тебя есть подходящая одежда? Если нет, не страшно, подберем что-нибудь из моей. Будет великовато, но для тренировок это даже хорошо.

— Я? — девушка растерялась. — Но зачем? Ведь я же… — она осеклась, сообразив, к кому обращается. Лейда насмешливо прищурилась.

— Ты женщина? Я тоже. Сейлесс из охраны королевы — тоже… Чему это может помешать? В конце концов, я не зову тебя махать кузнечным молотом.

— А если ей не хочется? — вмешался Олрис, мрачно глядя на Лейду Гефэйр исподлобья. Лейда чуть не рассмеялась в голос. Тоже мне, защитник.

— А тебе не хочется?.. — спросила она Ингритт, вскинув бровь.

— Н-не знаю. Я не думаю, что у меня получится, — сказала Ингритт неуверенно. Лейда уже в который раз задумалась, почему ее присутствие так действует на Ингритт. Как-никак, девчонка вовсе не была застенчивой — совсем наоборот. Она гораздо меньше своего приятеля смущалась из-за своих затруднений с аэлингом и свободно разговаривала хоть с прислугой из дворца, хоть с лордом Иремом, но тут же замолкала, стоило Лейде Гефэйр войти в комнату. Лейда не отказалась бы узнать, в чем дело. Может, Ингритт просто не привыкла к женщинам, которые вели бы себя так же, как она?..

— У тебя получится, — непререкаемо сказала Лейда. — Крикс рассказывал, как ты ударила Безликого горящей головней. Если ты не боец — тогда, считай, я вообще ничего в этом не смыслю. Ну так как, ты с нами?..

Разумеется, Ингритт пошла с ними. Она оказалась способной ученицей — смелой, но без глупой лихости, понятливой и удивительно выносливой. Первое время Олрис имел перед ней кое-какое преимущество за счет того, что его уже обучали обращению с мечом, но силы быстро выровнялись. Лейда опасалась, что соперничество на тренировочной площадке сделает их отношения еще сложнее, чем обычно, но по прошествии месяца с удивлением обнаружила, что Ингритт с Олрисом, наоборот, почти прекратили ссориться или подначивать друг друга. Олрис стал гораздо мягче, перестал все время заноситься перед Ингритт и, как иногда казалось Лейде, сильно привязался к ней самой. Во всяком случае, и он, и Ингритт продолжали держаться рядом с ней даже за пределами тренировочной площадки. Завтракали, обедали и ужинали они обычно вместе, а по вечерам часто сидели у камина в ее комнате. Олрис и Ингритт рассказывали ей про Дель-Гвинир и Эсселвиль, а Лейда вспоминала разные веселые истории про юность Крикса. Лейде даже удалось добиться, чтобы Ирем, скрепя сердце, разрешил Олрису с Ингритт выходить с ней в город — при условии, что с ними всегда будут нескольких ее солдат. Кажется, Олрис с Ингритт тогда здорово обиделись на эту оговорку. Во всяком случае, во время их первого выхода в Адель они довольно зло подшучивали над мессером Иремом, не понимавшим, что с Лейдой они и так были бы в полной безопасности. Их вера в ее силы, несомненно, грела душу, но Лейда все же сочла необходимым заступиться за мессера Ирема и сообщить, что он был совершенно прав. Советник Римкин, вбивший себе в голову, что ему непременно нужно допросить стюарда Меченого, вряд ли примирился с оскорбительным отказом, а по существующим законам свидетеля можно было доставить в Трибунал насильно. Узнай Римкин, что стюард дан-Энрикса спустился в город, с него сталось бы послать за Олрисом целый отряд.

— Ну что, продолжим?.. — предложила Лейда двум своим ученикам.

… Олрис вскочил. Ушиб на лбу все еще ныл — больше от холода, чем из-за самого удара. Он надеялся, что Лейда разрешит ему опять сразиться с Ингритт, и он сможет взять реванш, но вместо этого наставница немыслимо изящным жестом выдернула из сугроба меч, так что его острие оказалось направлено куда-то между Олрисом и Ингритт, и жестом предложила им атаковать.

Олрис вздохнул. За этот месяц они перепробовали уже все, что можно — нападали с двух сторон или держались рядом, локоть к локтю, пробовали обмануть наставницу каким-то неожиданным маневром… результат всегда был одинаковым. С некоторых пор, стоило Олрису только задуматься о нападении на Лейду, тело делалось отяжелевшим и безвольным, и вдобавок внятно ныло, протестуя против новых синяков. Олрис подозревал, что Ингритт Лейда все-таки чуть-чуть щадила, тогда как ему обычно доставалось полной мерой. Все бока у Олриса болели от бесчисленных падений на утоптанный и очень твердый снег. Кувырком летя на землю, Олрис недоумевал, что же он все-таки сделал не так, а поднимаясь на ноги, мысленно обещал себе, что в следующий раз все будет по-другому. Впрочем, с каждым следующим разом в это верилось все меньше.

После первой такой тренировки Олрис выпросил у Рам Ашада мазь от синяков, и, стащив через голову рубашку, начал мазать свежие ушибы, костеря Лейду Гефэйр, на чем свет стоит. Ингритт сидела на своей кровати, поджав под себя ноги в темных тренировочных штанах, полученных от той же Лейды, и неласково смотрела на него.

— Я что-то не помню, чтобы ты говорил что-нибудь подобное про Дакриса. Или про этого, как там его, который занимался с тобой в Академии...

— Да потому что эта Лейда хуже их обоих, вместе взятых! — буркнул Олрис, осторожно щупая особенно болезненный ушиб возле ключицы.

— А по-моему, ты просто злишься оттого, что какая-то женщина может спокойно надавать тебе по шее, — обвиняюще сказала Ингритт.

— Кто бы говорил! Если все дело в том, что она женщина, тогда с чего тебе смотреть на нее волком?

Девушка внезапно покраснела.

— Вовсе я и не смотрю на нее волком!.. — с возмущением ответила она. Ее лицемерное негодование развеселило Олриса.

— Да ладно врать-то, я же не слепой! Слушай, может, ты ей завидуешь?.. — предположил он, ухмыляясь. "В конце концов, она-то может надавать мне по шее, а ты — нет", — хотел продолжить он, но в самую последнюю секунду прикусил язык, как громом пораженный неожиданной догадкой.

— Это из-за Крикса? — хрипло спросил он, уставившись на Ингритт. — Ты в него...

— Конечно, нет, — сказала Ингритт, но одного взгляда на ее застывшее лицо было достаточно, чтобы понять, что она лжет. Позднее Олрис часто думал, что ему стоило притвориться, что он ей поверил, но в тот момент он чувствовал себя слишком несчастным, чтобы думать о таких вещах.

— Неправда, — глухо сказал он. Глаза у Ингритт потемнели, как всегда, когда ей доводилось рассердиться не на шутку. Она подняла его рубашку с пола и швырнула ею в Олриса.

— Оставь меня в покое! Возьми мазь и выметайся к себе в комнату...

Олрис поймал рубашку и попятился к дверям, напрочь забыв про мазь и думая только о том, чтобы не встретиться глазами с Ингритт. Способность соображать вернулась к Олрису только тогда, когда он оказался у себя. Из-за портьеры, отделявшей его комнату от спальни Ингритт, не доносилось ни звука, но Олрис почему-то был уверен в том, что она плачет.

Больше они никогда не возвращались к этой теме, но, когда они увиделись на следующий день, Олрис взглянул на Ингритт совершенно новыми глазами — словно она в одночасье выросла и из подруги его детства превратилась в молодую женщину, в которую он, сам об этом не подозревая, был влюблен последние несколько лет. Окажись на месте Меченного кто-нибудь другой, он бы, наверное, сходил с ума от ревности, но то, что Ингритт выбрала именно Крикса, представлялось Олрису вполне естественным.

Пожалуй, самым странным в этой ситуации казалось то, что Лейда с Ингритт замечательно поладили и, несмотря на разницу в их возрасте и положении, порой держались так, как будто были лучшими подругами. Когда они брались поддразнивать его из-за какой-то ерунды, они казались Олрису двумя девчонками не старше его самого.

—… Олрис, ты там, случайно, не заснул? — насмешливо спросила Лейда, опустив свой меч, как будто бы устала дожидаться нападения. — Давайте, покажите, что вы можете! Пойдем обедать, когда кто-нибудь из вас сможет меня задеть.

— То есть никогда, — шепнула Ингритт Олрису. Лейда услышала и рассмеялась.

— Ну, уж будто бы… Вы только постарайтесь не устраивать такой бардак, как в прошлый раз. Действуйте слаженно! А то вы нападаете вдвоем, а дальше — каждый за себя и кто во что горазд. Попробуйте смотреть не только на меня, но и на то, что делает второй.

Олрис вздохнул и поудобнее перехватил свой меч. Ингритт была права — обедать им придется ближе к ужину.