Тропа и холмы

… сеять хлеб, пахать, детей растить.

Но досталась мне судьба иная,

Во седой степи трава ковыль.

Только ветер меня в поле укрывает

В придорожную сухую пыль...

Снежная крупа иссякла, высыпавшись из утробы угрюмых туч без остатка. Воздух очистился, и острые зубцы Врат Бера снова четко проступили на старом серебре неба. Стало заметно холоднее. Наверное, будь я одет в охотничью куртку Кайр, давно бы замерз насмерть, но в пыжиковой малице стужа последнего берега мне нипочем. Да и разве это мороз для здешних мест!

Между тем огонек на фитиле пригас, высосав жир в чашке до дна. Снова достаю бурдючок и наполняю медную скорлупку. Осторожно сметаю с Осколка радуги белое крошево свежего снега. Кристалл полнится яркой голубизной, разбрасывая вокруг веер колючих отблесков. Фигуры троих, истаявшие до мутной дымки, вновь наливаются плотью.

Охотник и ученик лекаря стоят, опустив взгляд, и только третий гость, огромный снежно белый волк, смотрит в глаза. В белом огне вечности две части моей жизни встретились. Сошлись, но не смогли слиться. Да и можно ли соединить когда-то разрубленное, не создав заново? Как те куски чеканного медного диска. Далеко раскидало их по бескрайним просторам солнечного мира! Встретятся ли они вновь? Сколько земель между пещерой под холмом Матери Всем и дворцом Архонта в вечном Арехе?

Голубой язычок пламени окреп. Он уже жжет мои пальцы, оберегающие его от ветра. Убираю ладони и надеваю рукавицы. Смотрю меж пиками Врат.

Я нашел то, что искал, место, где разошлись дороги, где топор рассек медный круг. Оно рядом, между голубыми клыками, обозначившими дорогу Бера. Туда зовет меня песня бесплотных валов, рев призрачного прибоя. Скоро я послушаюсь их, скоро…

Только прежде нужно еще раз обернуться назад, окинуть взглядом путь от земель Пернатого до Последнего берега.

Кто продолжит рассказ? Кому вести нас дальше, вверх по серой нити? Наверное, тому, кто был безмолвным свидетелем обеих частей моей жизни. Тому, кто все это время молча ждал, стоя в стороне.

Белый волк понимает мой взгляд и выходит вперед.

Тьма казалась непроглядной, изначальной, нетревоженной светом. Вот в ней появились слабые отблески, призрачное зеленоватое мерцание гнилушек. Свечение обрисовало неровный край котла. В глубине его ворочалась слизистая масса, похожая на сгусток свернувшейся крови. На обод чана легли кисти рук. В дрожащем сиянии они могли бы показаться человеческими, если бы не покрывшие их мелкие чешуйки с сетчатым узором и длинные заостренные когти ящерицы вместо ногтей. Пестрые пальцы сжали грязный металл, потом правая рука резко ударила когтем по дрожащей поверхности желвака, раскроив ее. Царапина распахнулась, словно глаз, впустив во тьму нестерпимо яркий, здесь приглушенный, вечерний свет. В разрезе показалась часть морды той твари, что глядела сейчас на солнечный мир узким змеиным зрачком, бесшумно паря на кожистых перепонках. Глядя вниз, она видела поле, покрытое землянками и навесами. Рядом показался шест с распахнутыми крыльями кайры. Тварь осторожно опустилась на дернину крыши, подползла к кромке, свесила голову и прислушалась. Под ней на бревне у входа сидели двое.

—… Тогда созвал пернатый предок старейшин всех племен, что вышли из его гнезд, и сказал так: «Должен я покинуть вас и уйти вслед за солнцем до полночного края земли. Должен я спуститься по небесной тропе в нижний мир, и вывести из него души детей своих, тех, кто закончил дни раньше, чем бросил я луну в небеса и протоптал лунную дорожку в земли вечного лета. Томятся дети мои в мире полуночном и стенают. От тех жалоб разрывается душа моя. И нет мне покоя». В ответ зарыдали старейшины семи племен, бросились ему в ноги, моля не оставлять детей своих без поддержки и совета. «Кто поможет нам в голодные годы? О, победитель змея, не оставляй нас. Кто заступится за нас, если новые чудища выйдут из океана? Кто научит нас, как уберечься от злых духов? О, бросивший в небо луну, не уходи от нас». Ответил им пернатый предок так: «Я научил вас всему, что нужно. Я дал вам лодку и острогу и научил ловить рыбу. Я дал вам лук и копье и научил бить диких зверей и птицу. Я дал вам кремень и научил делать из него острые ножи. Я дал вам глину и огонь, и теперь у вас есть крепкие горшки, и ночные звери не смеют подойти к вашему жилью. Я дал вам заклинания и волшебные травы, и теперь «повелевающие духами» могут изгнать из ваших тел злые болезни. Всему научил я вас, а теперь должен уйти. Но знайте, если придет большая беда, которой вам не одолеть, пришлю я в помощь своего внука. Он придет с полуночи. Не будет у него ни рода, ни племени. Не будет у него ни ножа, ни одежды. Будет он чист и свободен, словно птица. Узнав его, дайте в провожатые двух юношей. Лучших юношей племени. Он укажет вам путь к спасению». Так рассказывали старейшины, когда я сам сидел в детской рубахе у зимних костров.

Старик оперся подбородком на ладони, обнявшие навершие его костыля, и устремил взгляд куда-то за край окоема, еще хранящего краски рассвета. Стоир молча сидел рядом, рассматривая шитые цветными шнурами носки башмаков. Так и не дождавшись продолжения, сам задал мучивший его вопрос:

— Так значит, не спроста Гуор послал эту парочку с чужаком к нам сюда. Скажи, мудрый, неужто он...

— А ты, внучек, понял, так помалкивай. — Старик строго взглянул на охотника. — Не ровен час, услышит ветер, занесет в чужие уши… А дорожка им дальняя...

— Да, дорога дальняя… да не уж то сами не выдюжим? — с сомнением пожав плечами, развел ладони Стоир. — На кой нам на поклон к степнякам?

— О том нам спорить не след… — назидательно поднял палец старик. — Совету и предкам виднее… А мы с тобой кто?

— Ужо ты бы, дед, не сердил Пернатого… Гуор без твоего совета и шагу не ступит, даром, что видитесь раз в пять лун...

— Так то оно так, да дело на сей раз особое, тут я не указ… — вздохнул старик. — Вон, смотри, молодежь возвращается.

Из-за навесов показались Савин с Зимером. Сын калана вышагивал впереди, гордо поглядывая вокруг, то и дело незаметно проверяя кончик вплетенного в волосы хвостика выдры. Праздничная куртка топорщилась нашитыми перьями кайр. Родовой знак синел на щеках, оттененный красной охрой. Следом шел мишук одетый не менее празднично. Он, напротив, казался даже более спокойным, чем обычно. Но пучок медвежьего меха в косе и ему придал значительности.

К племенной землянке спускались уже не мальчики — пара взрослых мужчин. Даже движения их утратили порывистость и приобрели стать взрослых охотников.

— Ты посиди, внучек, я сам их встречу. — Старик, опершись на костыль, поднялся с бревнышка.

Юноши, увидев его, по привычке склонили головы. Пока Савин думал, как же теперь приветствовать сородичей, Зимер его опередил.

— Благословения матери тебе и роду твоему, Мудрейший.

— И тебе ее защиты, медвежонок. Ну, как же мне вас теперь называть? — с хитрой улыбкой спросил старик и, увидев, что Зимер уже готов ответить, перебил: — молчите, молчите — тайные имена, кроме вас и предков, никому знать не должно. Я пока буду звать вас по-прежнему. Взрослые имена получите от отцов племени. Не гоже давать их старику. Да еще и ябу. Предки обидятся. А сейчас садитесь-ка сюда, на бревнышко. А ты, внучек, — обратился хранитель землянки к Стоиру, — неси мой мешочек. Сейчас мы сделаем из них совсем взрослых мужчин, чтобы кто по незнанию не обидел.

Старик извлек из кошеля набор нефритовых иголок, плошечек с краской, глиняных флакончиков. Постелил на колени шкурку, и, аккуратно разложив принадлежности, подозвал сына медведя.

Зимер перенес уколы каменного острия спокойно и только когда старик отер кровь мхом и натер предплечье мазью из жира и смолы, напрягся и стиснул зубы. Видно, жгучей была кровь хвойных великанов.

— Хорошо, медвежонок, — похлопал его по плечу старик, — знатный охотник из тебя получится. Ну, теперь твой черед, Савин, — повернулся хранитель к юноше, переминавшемуся с ноги на ногу.

Сын калана занял место товарища. Но, как он не старался, уголки губ дергались при каждом уколе. Когда же мазь коснулась кровоточащей кожи, сквозь стиснутые зубы прорвалось сдавленное шипение.

— Терпи, это еще не боль, — подбадривал его старик. — Испытание впереди. Зато как теперь на тебя девы смотреть будут! Терпи.

Закончив, хранитель придирчиво осмотрел летящую птицу на предплечьях у юношей и остался доволен.

— Ну, а теперь в землянку. Там готовы лепешки. И спать, спать. Сегодня придут старейшины. Как вы покажетесь им такими?

— Подожди, мудрейший, а где Зоул? — Перебил старика Зимер. — Мы уходили, ты не сказал, где он и теперь его нет...

— Он… — старик вздохнул, — У него свой путь, но вы еще увидитесь, и думаю, не раз… А сейчас отдыхать, отдыхать и пусть предки пошлют вам добрые сны...

Зимер проснулся рано, выбрался из-под навеса и уселся у входа землянки, глядя, как светлеет окоем, как ленты облаков наливаются бирюзой и пурпуром. Вскоре проснулись охотники семи племен и начали доставать из тайников малые знаки родов. Стоир со своим братом принесли длинный шест и укрепили на его конце крылья кайры, украшенные полированными раковинами, медными бляшками и цветными полосами лыка. Савин, чувствуя себя полноправным взрослым мужчиной, попытался, было, им помочь, но его молча оттерли плечом, дав понять: рано лезть в дела старших, не пройдя испытания.

Старейшины племен уже возложили дары к ногам Матери Для Всех, вознесли хвалебные песни и, возвратившись к племенным землянкам, совершили омовение и священную трапезу. Еще вчера в ожидании совета совершились главные дела. Племена договаривались друг с другом, заключали союзы и искали юношей для невест племени. Потом начнется череда свадебных визитов, и многие из молодых охотников и рыбаков сменят свое племя, уведенные к костру юными девушками.

Готовый знак охотники понесли на галечное поле между берегом залива и скопищем землянок. Обычно занятое вытащенными на берег челнами и плотами, сейчас оно было пусто. Еще вчера его тщательно очистили, подмели вениками собранных ночью лесных трав и окропили водой из пенной чаши крачек.

Семь плетеных сидений для старейшин расставили полукругом, лицом к морю, по порядку, неизменному со времен Пернатого. За каждым воткнули в песок знак племени. Вскоре над пляжем шумели на утреннем ветру семь пар распахнутых крыльев морских птиц.

Зимер остался у землянки. Вчерашнее возбуждение схлынуло, оставив слабость и опустошенность. До начала совета еще было время. Он откинулся, прислонившись спиной к выступившим из дерна дубовым плахам стены, прикрыл глаза и услышал приглушенные голоса. Старейшины спорили между собой.

— Велики предки, да зачем это нам. Коли Отцы Меди правду рассказали, так это… нам одна дорога: уплыть всем племенем на острова каланов. — Голос принадлежал Казору, коренастому старику из рода выдр. — Кто знает туда дорогу? Так это мы да еще чирки. Вот с ними и договоримся. Рыбы да это… птицы хватит всем. Переждем тяжелые года, а там, глядишь, так все и поменяется...

— Изменится, не изменится, о том только Мать Всем знает. — В разговор вступил невысокий сгорбленный, но еще не утративший черноты волос, Зистр, старейшина охотников. — О чем говорим, родичи! Оставить земли предков, земли самим Пернатым завещанные нам… чтобы чужаки кости пращуров осквернили. Чтобы священные лики изгадили! Да как у вас язык не отсохнет...

— Так это… не уплывем, так и на наших косточках попляшут… разве былинке остановить ветер… Так и было уже такое. Чай, не помните, что деды рассказывали. Как приходили эти… краснолицые, как поселки поразорили. А сами сгинули, это… от проклятья предков. Так потом их посиневших, да это… раздутых покидали палками в море.

— Да, а, сколько родичей пропало от того же мора, — не сдавался охотник, — никто и не помнит. Много… так что не знамо, чьих предков то проклятье. А может, это духи темные… ябу все тогда сгинули. Неужели они со своими то пращурами не договорились бы...

— Роды наши в ту пору в ледяных пещерах под камнем кайр прятались. — Вмешался в спор третий басовитый голос старика из рода медведей. — Вот и теперь следует в них ухорониться. Ручьи там чистые подземные. Рыбы да мяса на три круга запасено. Да и еще добавить можно. Жен и детей спрячем. А как совсем невмоч станет, так через лазы тайные в море уйдем, на те же острова калановы...

— Так это… как найдут лазы твои, или кого это… из крачек поймают да выпытают? Тут это… и обложат тебя с моря и с суха как этого… мишку в берлоге, — не сдавался коренастый рыбак, — тут это, ужо все до единого сгинем. Детей да жен это… на забаву ворогам оставим. Куда они из пещер то денутся...

— Да чего ты заладил, сгинем да сгинем, — пробасил Гарст, — Не оставят предки, так выстоим.

— Так это… я и говорю, уплывать надо, не поздно пока.

— Чего спорить, как совет решит, так тому и быть, — вмешался старик, хранитель землянки. — Пора уж, а то и восход пропустим.

Зимер поспешно вскочил и бросился вниз по тропе, к полю совета. Там уже собрались охотники и рыбаки, дети Пернатого предка. Скоро должны были подойти и старейшины. Вот только женщин, иноплеменников и говорящих с духами не было на поле. Те немногие из матерей, что приплыли на праздник возложить дары к ногам Томэ, еще вчера отбыли на лодках к родным кострам или ушли пешком через закатные ворота поля. Гостей из иных племен охотники выдворили за ограду. Ябу сами поспешили уйти подальше от сложенного в центре полукруга жертвенного костра. Им, повелителям духов мертвых, запачканных темной силой нижнего мира, грозила немалая опасность. Огонь, солнце и утреннее небо могли просто сжечь их, посчитав служителями тьмы.

Савин вместе с остальными мужчинами стоял позади скамьи для старших, заглядывая через плечо Стоира. Зимер встал рядом.

Позади захрустела галька. Пятеро старейшин в родовых длаках, сшитых из пернатых шкурок, опираясь на резные посохи, спускались по тропе. Охотники расступились, пропустив их вперед.

Старшие прошли к костру и встали в полукруг вместе с остальными мудрыми семи племен.

Куча хвороста в центре полукруга уже лоснилась, обильно политая жиром. На вершине стояли чаши с медом и воском, лежало по яйцу и перу всех птиц-родительниц племен Пернатого.

Первый луч солнца вырвался из моря. Стоячий камень посреди бухты вспыхнул белой свечей, и в тот же миг родилось и радостно загудело, взвиваясь к небу, пламя костра.

Глядя на огонь, старейшины затянули гимн небесному огню:

«Тебе поем мы славу. Тебе возносим хвалу. Тебе, пославшему на землю своего сына Пернатого. Для тебя эти меды и горючий воск, тебе посылаем мы твоих нерожденных внуков»

Когда костер прогорел, по рядам разнесли каменные чаши, полные забродившего меда, слез солнца, собранных пчелами. Каждый из детей Пернатого отпил по глотку. Наконец последние капли упали на песок. Старейшины уселись на свои места, и совет начался.

Медленно и мучительно освобождался Зоул от колдовского сна. В ушах ревел ураган, кожа горела, перед глазами плясали радужные нити.

— Пей, волк, пей, — услышал он сквозь шум.

Ощутив у губ чашку, приподнялся и покорно втянул обжигающую жидкость. Снова опустился на ложе. Язык онемел, во рту разливался приятный холодок. А потом… ему показалось, что он ослеп и оглох, так неожиданно обрушились тьма и тишина. Только испугаться он не успел. Начали появляться свет и звуки.

Зоул отдыхал на укрытой шкурой лежанке в жилище хозяйки судеб. Из арки входа лился мягкий утренний свет и звуки проснувшегося леса. Темная завеса исчезла. На очаге кипел знакомый горшок, но теперь от него тянуло рыбной похлебкой и обычными приправами. Запах вызвал спазмы в животе и юноша вдруг ощутил, что жутко голоден. Ворожея хлопотала над огнем, подбрасывая в него поленья и помешивая варево.

Гость попытался сесть. С третьего раза ему это удалось. Хозяйка, заметив это, распрямилась, держась руками за поясницу.

— О. уже поднялся! Теперь тебе надо поесть.

— Я хотел спросить...

— Потом. Все потом. Сейчас садись, ешь.

Ворожея поставила на стол исходящую паром миску.

Юноша глотал горячие, сочные куски рыбы, запивая терпким отваром, и чувствовал, как к нему возвращаются силы. Птичий гомон за порогом становился все громче, напоминая, что ночь ушла, и наступил новый день.

День… Зоул чуть не поперхнулся куском. Если уже день, значит, Зимер и Савин сейчас в святилище, с дарами Матери всем. Они получат истинные имена. А он опоздал… или еще нет? Нужно бежать туда, нужно успеть к ним. Иначе он и впрямь не сможет вернуться в племя.

— Я… мне нужно в храм, почтенная…

— Нет, Волк. Тень морского пальца коснулась трех камней еще вчера. Матери племен возложили дары к ногам Томэ. Ты лежишь на этой шкуре уже второй день.

— Значит, я не получу имя!

— А разве у тебя нет истинного имени?

Вопрос застал его врасплох. Все то, что он пережил в молочном огне, одной ослепительной вспышкой пронеслось перед глазами. Он понял, он вспомнил, кем был раньше. Он Сурат — ал — Латэр. Сосуд для частицы волка Истинного. Брат круга. Осколок без целого, потерявший даже ту крупинку обшей сути, что донес в себе до этих берегов. Столкновение с врагом на скале… Оно опустошило вместилище. И все же не до конца. В радужном сиянии вечности Зоул вернул себе часть Сура.

Хозяйка пещеры следила, как меняется облик ее гостя, наполняясь внутренней силой и уверенностью, как робкий безродный юноша преображается в уверенного сына владетеля.

— Доедай, волк, — улыбнулась она, — силы тебе еще понадобятся. Такого супчика ты больше нигде не попробуешь.

Когда юноша отодвинул опустевшую глиняную миску и повернулся к ворожее, в его глазах плескалось море вопросов.

— Теперь говори, — кивнула ведунья, — но помни, совет племен скоро начнется. Ты должен успеть, старейшины ждут. Не трать слов понапрасну.

Зоул задумался. Что спросить, как выбрать…

— Зачем ты помогаешь мне, мудрейшая?

— Я помогаю всем живущим.

— Поможешь и идущему по моим следам?

— Если на то будет воля Матери Всем.

Лицо хозяйки судеб, откинувшейся на спинку пня-трона, вновь стало похоже на неподвижную личину божества. Черные зрачки смотрели сквозь юношу, сквозь каменные стены пещеры в безвестные дали.

— Кто ты, мудрейшая?

— Дочь Матери Всех.

— Скажи, что ждет меня?

Брови хозяйки дрогнули, очи на мгновение вновь стали человеческими, с искренним интересом глянув на гостя.

— Зачем тебе это знать? Поверь мне, волк, знать свою судьбу — страшное испытание. Что может быть хуже предопределенности.

— И все же, мудрейшая…

Лик ворожеи вновь затвердел каменной маской.

— Грядущего нет. Есть лишь канва, наметки. Узор еще не выткан. Ты можешь увидеть только направления основы, но и они изменчивы и зыбки. А, увидев один из путей, навсегда погубишь иные.

— Тогда скажи, куда идти мне теперь. И… мой враг. Он жив, он найдет меня?

— Вы встретитесь с ним у полночного берега, у молочных вод. Вас связала багровая нить, нить крови и смерти, и никто не в силах ее разорвать. Туда идет твой путь. Но сначала, прошу тебя, вернись на поле совета племен. Старейшины видят в тебе внука Пернатого. Не обманывай ожиданий…

— Но я не…

Зоул замолчал, отыскивая взглядом половину круга на стене. Кажется, теперь он знал, что за птица выбита на нем.

— Скажи, мудрейшая, пернатый и есть мой враг? — спросил юноша, глядя на медный обрубок. — Разве я должен помогать детям врага?

Теплый прогретый солнцем воздух над холмом полнился ароматом терновой смолы и сохнущих ягод. После густого, пряного воздуха подземелья в лесу дышалось особенно легко. Зоул ловил ртом ветерок, удивляясь, как ворожея все время проводит там, внизу, лишая себя этого чудесного простора. Ему припомнились каменно-глиняные города, набитые людьми, словно сеть рыбой. Огромные галеры и высокие дворцы. Каким маленьким и убогим теперь виделось ему поле мены. Все, что было еще позавчера, казалось далеким и полузабытым.

Он ощутил осторожное бесплотное касание. Шершавый язык, лизнувший щеку. Это было так знакомо, привычно и приятно. Волчата, — вспомнил Зоул, — волки Сура, младшие братья. Они ждут. Кружат где-то неподалеку, прячась от людей. Они не могли учуять меня в подземелье, слишком могуча сила белого пламени, слишком оглушающая.

«На полночь, бегите на полночь, братья, — послал беззвучный крик в лесную даль Зоул. — Скоро я нагоню вас. И берегитесь людей.

У меня еще остались здесь долги, которые нужно оплатить».