Луна и камни

Белая, будто вырезанная из матового мрамора, рука повернула гребень навершием вниз. Черный камень погрузился в студенистые клубы радужного тумана. Он начал темнеть, наливаясь индиговым соком, и лишь некоторые белые искры уцелели в его водоворотах. Короткая судорога пробежала от нити к нити, разбрасывая их в стороны. Тонкие пальцы перевернули гребень остриями вниз, размешивая искристый кисель. Потом выдернули из него резную кость. С кончиков зубцов стекал густой серый дым. Вязкими крупными каплями падал он на темно-синее поле, застывая корой черепичных крыш, булыжником, стенами и мостовыми города, залитого восковым лунным светом.

Город спал, раскинув узкие улочки по склону холма. Основания стен заливали густые чернила теней, и только узкая лента улицы блестела под луной боками отшлифованных бесчисленными ногами жителей булыжников мостовой. Маслянисто-темные от влаги черепичные крыши сплошной корой укрывали склон. Лишь кое-где темнели провалы внутренних двориков с серебристыми шарами и шпилями древесных крон. У подножия холма под сторожевыми башнями ворот, ярко горели четыре костра, тщетно силясь разогнать тьму. К огню, спасаясь от сырости, жались стражники в сверкающих багровыми отблесками островерхих медных шлемах.

Он осторожно перебросил свое тело через оконный проем, уверенно находя пальцами знакомые углубления и трещины, спустился по неровной стене и погрузился в тень. Еще раз ощупав взглядом окна ближайших домов, убедился, что тяжелые ставни закрыты наглухо, и направился вверх по улице, укрываясь от лика Атес под нависшими над мостовой выступами крыш и верхних этажей. Его мягкие, как у сторожевого кота, шаги не нарушали хрупкой полночной тишины. Вокруг сотни людей привычно спали в своих постелях. Но были и бодрствующие — городская стража и те немногие, для кого ночь — время тайного промысла.

Он неожиданно остановился, припал к стене и почти перестал дышать. Чутье не обмануло. Из темной щели проулка донесся едва уловимый шорох, а потом белую полосу света пересекла сгорбленная фигура. Ночной вор скользнул взглядом по мостовой, стенам домов, не заметив таящегося в тени, и крадучись пересек улицу, проворно нырнув в какую-то подворотню. Мастес хранил своего слугу. Столкнись они нос к носу, и ночным улицам больше бы не услышать шагов хитника. А лицо его следует запомнить, неровен час, судьба сведет при свете дня.

Больше на пути никто не встретился. Уводя от центра к окраине, улица незаметно превратилась в грязный, не мощеный переулок, а потом и вовсе в узкую щель между двух глинобитных заборов и оборвалась, упершись в городскую стену.

Массивные стланцевые блоки громоздились друг на друга, прочно схваченные в тиски кладки. Они нависали неодолимой преградой, вздымаясь, казалось, до самых небесных высей. Но неодолимой лишь для того, кто не знал секрета.

Плоский камень у задней стены старой скотобойни после нажатия на тайный рычаг легко сдвинулся в сторону, открыв темную утробу узкого лаза. Скрипнули ступени жердяной лестницы и крышка, лязгнув вошедшим в скобы крюком, встала на место. Воздух под ней был влажный и спертый, а мрак непроницаем. Зажигать огонь было опасно, да и не нужно. Все повороты и выступы давно впечатались в память, а вот пробившийся из-под валуна лучик в ночи куда как заметен и подозрителен.

Пробившись сквозь завесу сплетенных корней, он откинул обросший дерном дощатый щит под ивой, нависшей над обрывом. Отряхнувшись, выпрямился и расправил плечи, вдохнув воздух полной грудью. Ароматный степной ветер ударил в лицо, перебирая волосы, сдувая затхлый запах земли и грибов.

Хмурые стены города возвышалась где-то за спиной, скрытые рощей. Слева и впереди, вдоль искрящейся лунным серебром кольчужной ленты реки, чернели лоскуты полей и выгонов, а справа за холмами беспредельная, как звездный купол над ней, раскинулась вольная степь.

— Зоул, Зоул проснись. — Кто-то тряс его за плечо. С трудом разлепив налитые тяжестью сна веки, он увидел над собой испуганное лицо Савина. Зимер уже сидел рядом, протирая глаза.

— Вставайте, вставайте… Сейчас мне… Сами почуете… Великая мать, Жар небес, заступись за детей своих...

Вожак молодых Каланов, с дрожащими от страха губами — зрелище столь необычное, что Зоул мгновенно проснулся. Зимер уже подбрасывал сучья в костер, разрубая их своим топором. Пламя радостно загудело, выбрасывая в небо снопы искр, ярко осветив и ложбину, где они устроили лагерь, и кусты, тянущие к костру сухие изломанные ветви. Зоул принялся с шумом ломать их, сбрасывая вниз к огню. Потом случайно глянул в сторону вершины холма и замер, не в силах отвести глаз.

Звездные лучи призрачной дымкой стекали с берегов небесной реки, облекая одинокий менгир сверкающим ореолом. Казалось, он сияет своим внутренним светом. Каменный великан манил к себе. Из его недр исходил едва различимый, но властный зов. Черные трещины четко проступили на белоснежных боках, складываясь в неведомые руны.

Руны, — какое странное слово, откуда он знает его? Руны — говорящие знаки, застывшие звуки. Слово из прошлого… Когда-то он умел оживлять мертвые слова, превращать в звуки, читать их...

Со стороны леса, оборвав тонкую нить призыва, накатила волна холода, ненависти и злобы, ощутимая до тошноты, до боли в затылке. Охранный круг вспыхнул малиновым огнем, силясь защитить укрывшихся внутри него юношей.

Савин вскинул руку с дротиком, словно заслоняя глаза от света. Зимер выпрямился, выронив топор, схватился за амулет на груди, глядя в сторону надвигающейся опасности.

Только белый каменный великан продолжал все так же безмятежно пить лунный свет. Рядом послышался лихорадочный шепот. Зимер, взывал к предкам и духам — защитникам.

Но к кому было обращаться Зоулу, от кого он вел свой род, какие духи ему покровительствовали? И он мысленно потянулся к камню, решив черпнуть из этого родника хоть каплю той силы, что истекала вместе с жемчужным сиянием, силы, что уже однажды помогла ему увидеть свою истинную сущность.

В следующий миг юноша ощутил то, что злобно рвалось к ночному небу из тесной темницы давящей земли. Древко дротика выпало из ослабевших пальцев, и холодный пот проступил на лбу. Что может сделать простое оружие тому созданию, которое приближалось, переполняясь кипящей яростью и неутолимым голодом...

Вверх, вверх, прочь из вековечного заточения, туда, где простор и воздух, где можно выпить соки чужой жизни, хоть на мгновение утолить грызущий голод. Вверх, сквозь тяжелые сырые пласты земли, нехотя поддающиеся силе и твердым когтям.

В вездесущих древесных корнях растекалась воля хозяина леса, заставлявшего их держать, не выпускать на волю жуткого узника, но здесь, вдали от безбрежных лесов, он был слаб. Слишком мало сил таилось в этой хилой роще. И все же белесые хрупкие щупальца, преодолевая ужас своих деревьев, сплетались, вставая на пути плотной сетью. Но что ему, Ырку, порождению темной Моры, вырвавшемуся из своей клетки, эти жалкие потуги. Он, походя, высасывал из них жизнь и крошил сухие, ломкие прутья.

Однако сила леса все же оттесняла в сторону от рощи, да он и не пытался к ней приблизиться. Нужно только выбраться на поверхность, чтобы выполнить обещанное и утолить свой грызущий голод. Там ему назначена иная добыча, горячая кровь.

Раздвинулись последние, густо пропитанные мелкой живностью и корнями трав пласты. Ноздри втянули великолепный холодный воздух, полный запахов живых тварей и тех троих, за кем он пришел.

Сама земля бессильно застонала, выпуская страшного пленника из объятий, и он направился к горящему в ночи костру, у которого жалась друг к другу испуганная двуногая дичь. Ее страх манил, словно сладкий пьянящий аромат нектара голодную ночную бабочку.

Юноши, чувствуя неспешное приближение неведомой твари, пятились назад и вскоре сомкнули плечи, загородившись костром от опасности. Затрещали кусты, и на границе света появилась огромная туша — вставший на дыбы горбатый медведь с волчьей пастью. Голова вросла в плечи, а над черными клыками блестели большие, как плошки, мутные мертвые глаза.

Жуткий пришелец замер в нерешительности, вперив невидящий взгляд в троицу по ту сторону огня. Слева хрипло застонал Зимер, а Савин начал медленно оседать на землю. Гибельная усталость охватила спутников, пригибая к земле, сковывая руки, сдавливая дыхание. Зверь утробно рыкнул и начал неторопливо обходить костер по самому краю освещенного круга.

Огонь бросил в лицо рой жалящих искр. Зоул очнулся от оцепенения и, выхватив из костра головню, взмахнул ею. Пламя ярко вспыхнуло, осветив свалявшиеся космы с налипшими комьями земли и похожие на руки длинные лапы с желтыми кривыми когтями с ладонь.

Тварь взревела, отпрянув. Зимер, опомнившись, метнул в нее дротик. Длинное кремневое лезвие застряло в плече. Савин, вскочив, потянулся за луком. Стрелы одна за другой летели в оскаленную морду, но тварь, не замечая их, продолжала обходить ненавистный огонь, тяжело переступая короткими лапами.

Второй дротик глубоко вошел в грязный бок, но тут же сломался, как тростинка под ударом лапы. Зоул вновь взмахнул головней и швырнул ее, целя в мутные, словно студень, бельма. Зверь негодующе взревел и на мгновение остановился, сдирая когтями рассыпающиеся угольки вместе с клочьями дымящейся шерсти.

— Огонь — закричал Зоул, выхватывая из костра новую ветку — он боится огня.

Спутники последовали его примеру, и порождение Моры отступило перед яркими факелами, злобно взрыкивая.

Длинные когти пытались дотянуться до вожделенной добычи, но каждый раз их удар встречала пылающая головня. Трещала паленая шерсть, монстр в ужасе тряс лапами, пытаясь сбросить жалящие малиновые искры, но потом вновь и вновь нападал, не собираясь сдаваться и уходить. Пока спутники сдерживали тварь, Зоул остервенело ломал корявые ветки для новых факелов, сбрасывая их в ложбину.

Неожиданно свет костра померк. В сердце огня лежал большой шматок мокрой травы, болотного мха и тины, сочащийся каплями грязной воды. Над ним висело облако пара. Пламя бессильно шипело, не в силах справится с этой пищей, а крупные капли пробивали в алом ковре углей все новые бреши. Ырк победно заурчал, рванувшись вперед, но огненные росчерки перед мордой заставили его вновь отступить.

Юноша метнулся к огню, ногой отбросил в сторону дымящийся пласт, и начал лихорадочно ломать мелкие веточки, рвать сухую траву, раздувая жар углей. Соломенно-желтые язычки радостно взвелись к небу, снова ярко осветив ложбину лагеря.

— Огня, Зоул, — услышал он отчаянный крик. — Ради предка, давай огня, сонный барсук. — Один из факелов Зимера уже едва алел. Костровой сунул в жар пару разлапистых хворостин, и, едва они занялись, метнулся к товарищу. Тот уже лишь уворачивался от когтей, прикрываясь двумя едва тлеющими головешками. Зоул взмахнул ветвями. Пламя вспыхнуло, вновь отпугнув мертвого медведя. Вернувшись к костру, Зоул схватил новые сучья и вдруг услышал над ухом шипение. Что-то холодное и влажное коснулось щеки, и он наудачу взмахнул палкой.

Удар пришелся точно в цель. В сторону отлетел еще один пук травы, а под ноги ему упало нечто, которое он поторопился придавить ногой.

Под подошвой извивалось и билось странное существо. Тонкое, почти змеиное тельце в локоть длиной, два кожисто-перепончатых крыла и две когтистые лапки, бессильно скребущие дубленую кожу башмака. Рубиновые глазки на чешуйчатой змеиной голове глядели вполне осмысленно, со страхом и мольбой. Из пасти высунулся раздвоенный язычок, и создание прошипело:

— Отпус-с-сти… Хос-с-эдес-с-с отомс-с-ститс-с-с...

От удивления Зоул приподнял ногу, и гад выскользнул, распахнул крылья и, подпрыгнув, взвился в воздух. Юноша, опомнившись, взмахнул палкой. На этот раз удар был не столь точен, но задел крыло, и помесь змеи с нетопырем свалилась прямо в жар разгоревшегося огня. Пламя ярко вспыхнуло, затрещав, и разом охватило чешуйчатое тельце, словно обрадовавшись добыче.

Но сзади вновь раздалось хлопанье крыльев. Второй летун падал на костер со своей мокрой ношей и Зоул, не теряя времени даром, швырнул в него сук. Сбитый крылан упал где-то в кустах и больше не появлялся.

Оставшиеся предрассветные часы ночная тварь ходила вокруг ложбины, отступая все дальше и дальше. Вся округа была усыпана тлеющими угольями. Трава дымилась, кое-где занималась, рождая маленькие багровые язычки. Ужасный гость боялся огненного кольца, но упорно нападал. Когда на восходе начала белеть, разгораясь, полоса окоема, он, злобно урча, ушел в сторону леса.

Юноши стояли с дымящимися головнями наготове, пока солнечный лось не выбрался из-за холмов на небесную тропу, и тогда бессильно рухнули на землю. Сил хватило только доползти до своих постелей и заснуть рядом с угасающим костром. Никто не остался на страже. Лишь огненный глаз Томэ с небес да духи предков из неведомых заоблачных далей хранили их покой.

Ветер качал одинокую былинку посреди обугленной травы. Прилетел пестрый удод и уселся на обугленную ветку. Наклонив голову, посмотрел на спящих людей. Один лежал лицом вниз, второй на боку, третий на спине, широко раскинув руки. По смуглой коже ровно вздымавшейся груди в разрезе ворота ползла большая мохнатая муха. Птица долго приценивалась к ней, так и этак поворачивая голову, но приблизится к спящему не решалась. Потом ее внимание привлекла иная, более лакомая добыча. У корней куста, среди черной щетины обгоревшего дерна, под серым покрывалом пепла что-то зашевелилось. На свет вылез белый жирный подземный хрущ. Удод встряхнулся, готовясь спрыгнуть с ветки, как вдруг один из спящих повернул голову, разлепил веки и, оглядевшись, резко сел.

Птица, громко недовольно стрекоча, взвилась в воздух и улетела, а человек, протер глаза, вскочил и принялся будить своих товарищей.

Небесный лось проскакал уже больше половины своей тропы. Повсюду в сожженной траве виднелись глубокие следы ночной твари. Даже там, где огонь не коснулся земли, вокруг четырехпалых отпечатков зелень побурела и высохла, рассыпаясь в прах под дуновением ветра. Сама суть жизни была высосана из нее.

След тянулся в сторону леса и вдоль опушки, дальше к оврагу. Там, у самой границы древесного частокола, зияла черная дыра, рваная рана в теле земли, окруженная расплескавшейся, словно вода, почвой. Из-под вставшей дыбом дернины тянуло холодом подземного мира и тяжелым гнетущим запахом смерти. След же тянулся еще дальше. Но идти к заросшему ольшаником оврагу, где укрылся Ырк, юноши не решились, слишком уж нехорошим показалось это место и, вернувшись к потухшему костру, стали решать, что же теперь делать.

— Домой, домой надо идти, пусть старшие думают, что с этой бедой делать. — Почти кричал Савин. Сейчас он был напуган, а ведь совсем недавно рвался скорее получить свое тайное имя от Матери Для Всех, первым из своего поколения. — Предкам ведомо, мы дрались, как могли, и никто не попрекнет, что вернулись с полпути. Зачем нам, мертвым, имена?

— Не успеем мы дойти, — мрачно пробурчал Зимер. — видишь, — он поднял вверх палец, — свет за половину перевалил. До первого схрона только к полуночи доберемся. Если доберемся...

— Так что же лучше, дальше идти в голую степь или здесь на ночь останемся? Нет, домой идем. Предки оборонили нас ночью, и на этот раз не оставят.

— На предка надейся, да сам не мешкай — распалился охотник. — Ты что, не понял? — ночь ляжет, тварь по следу пойдет. Далеко от нее в темноте убежишь? Да и летуны эти. Пожри их пламя… Второго то мы так и не нашли, убрался, значит. Одна дорога нам теперь, к висячей тропе. У нее всегда стоят сторожа Крачек. Перейдем гремящую реку, а там они сами гостя встретят.

— А не успеем, что, в реку прыгать, с обрыва да вниз головой?

— Поторопимся, так как раз к закату и дойдем. Ну что, решили?

Оба спорщика повернулись, вопросительно глядя на Зоула, который до сих пор отмалчивался. Что же решить? Вернуться назад и оставаться чужаком? И почему Зимер так упорно стремится дойти? Ведь он то в вожаки и не рвался никогда. Сложилось так. Нет, не спроста послал их Отец Племени к порогу Матери, не дожидаясь, пока старейшины отправятся по морю. И кого отправил! Зимер и Савин — два вечных соперника. Духам ведомо, оба были лучшими — один среди детей Медведя, другой Калана. Все понимали, быть им в зрелости старшими над старшими. Посему и тайное имя, знак силы, им требуется особое. Видно, хотел Гуор, чтобы в храм Матери в день даров вошли они уже мужчинами, чтобы освятили свои истинные имена. Чтобы встали вровень со старшими. Что ж, пусть им.

— Я думаю… К реке, — подвел Зоул итог сказанному.

Савин пожал плечами, соглашаясь.

Мешки покоились за плечами, остатки углей были затоптаны и спутники уже шагнули в степное разнотравье, когда Зоул оглянулся на путевой камень. В свете дня это был ничем не примечательный обломок скалы. Что за тайну скрывал он, дожидаясь новой ночи?

Теперь юноши шли почти на восход, туда, где несла свои воды к морю Гремящая река. Тихая и величественная на больших равнинах, грозная и бурная, ближе к устью, с шумом и грохотом проносилась она по дну узкого ущелья, прогрызенного в прибрежном всхолмье. Стук окатышей в каменном желобе был слышен издали, недаром реку назвали гремящей. Спутники узнали ее голос раньше, чем увидели заросли краснотала, скрывавшие крутой берег. Вскоре под ногами появилась едва заметная тропка, петляя и извиваясь ползущая вдоль реки.

Юноши шагали быстро, без отдыха, стараясь не замечать сосущей ломоты в мышцах. Даже закусывали они на ходу, запивая жесткое вяленое мясо холодной водой.

Когда небесный огонь за плечами коснулся вершин деревьев, впереди показалась развилка. Еще одна тропа выбегала справа из холмов, и сливались с той, по которой они шли у подножия высокого резного столба. На четыре стороны смотрели вырезанные на потемневшем от времени и непогоды дереве строгие личины предков со знаками племени Крачек.

Вдруг Зоул понял, что, если сейчас не сядет передохнуть, то ноги просто откажут ему служить и он упадет лицом в белый ковер сухих головок звездоцвета. Его спутники чувствовали себя не лучше, потому все трое, не сговариваясь, опустились на землю, прислонившись ноющими спинами к порубежному столбу. Некоторое время отдыхали молча. Первым тишину нарушил Савин.

— Долго еще нам пятки бить?

— Пять пролетов стрелы, не больше, — уверенно ответил Зимер, — скоро доберемся, а там за висячей тропой и отдохнем по настоящему.

— Ну, давайте еще чуток посидим, — Взмолился Савин, — иначе я не сделаю и шага.

— Ладно, только не долго, — согласился охотник, — а то уже смеркаться начинает.

Зоул расслабил гудящие мышцы и суставы. От нагретого за день столба по телу разливалось приятное тепло. Юноша знал, что спать не следует, но веки сами собой тяжелели. Вскоре перед его взором поплыл искрящийся туман. Руки, словно тяжелые бревна, отказались шевелиться, голову заполнила звенящая пустота, вытеснившая последние обрывки мыслей. И все же ему на мгновение удалось разлепить ресницы, увидев высоко над собой в темнеющем предзакатном небе острую вершину столба. На ней сидел знакомый перепончатокрылый гад. Заметив взгляд, летун зашипел. Змеиный хвост хлестнул по бревну, хлопнули, раскрываясь, кожистые крылья, а потом… огромная мягкая ладонь придавила человека к земле, выталкивая его из дневного мира в пучину забытья. «Сонный морок, — успел подумать Зоул, — Мы не успели… нет огня, нет охранных заклятий...». Но сознание уже гасло, уступая зыбкому туману призрачных видений полночного мира.