Море и лес

…Тучны ваши стада, щедры нивы и сады в цвету, высоки стены городов, крыты лазурью дворцы, а храмы гордых богов царапают шпилями небо. Но ведаю, день придет, и ворон распахнет над вами черные крылья…

Белый, голубой и черный. Мрамор, бирюза и агат. Иных цветов нет. И снег, и синие тени и темные, запятнанные серым лишайником скалы, и низкое небо кажутся лишь осколками самоцветов в дорогой лоарской мозаике. Плоской шлифованной картинкой застывшей и безмолвной. От них тянет вековечным холодом последнего берега. Тысячелетиями льда и мороза.

Расстилаю шкуру на одном из округлых выступов, смахнув белую шапку, и сажусь, повернувшись к каменной стене спиной. Подо мной ущелье — дорога ветра, широкий пролом в скалах. Ее начало — два острых пика по сторонам разлома. Это Врата Бера. Где-то внизу на дне, скрытом дымкой тумана, должны остаться следы его лап. Может быть, я увижу их, когда направлюсь к Вратам. Не сейчас. Позже.

Сгребаю перед собой горкой ледяную крупу и осторожно достаю из мешка сверток. Разворачиваю мягкие беличьи шкурки. У меня на коленях покоится Осколок радуги. Он похож на плоский, небрежно отесанный по краям, кусок толстого льда. Только это не замерзшая вода. Это камень. Он удивительно прозрачен, прозрачнее ключевой влаги и утреннего воздуха. Но тяжесть лежащего в руках груза не дает глазам обмануть меня.

Ставлю кристалл, вдавив в снежный холмик, и он расцвечивает мертвую белизну, раскинув вокруг кольцо радужных игл. Грубые изломы собирают даже скудный, процеженный облаками, свет низкого солнца. Чуть ниже Осколка кладу еще один камень, на этот раз обычную, с ладонь, пластину серовика, огородив с трех сторон плитками побольше. В крохотное укрытие прячется от ветра медная плошка с тюленьим жиром и фитилем. Кристаллу нужен огонь. Настоящий, живой пламень.

Хорошо, что дует слабый тягун, а не переменчивый и порывистый буранник. Не нужно будет разводить большой костер. Пучок искр от кресала легко зажигает трут, и фитиль расцветает крохотным, синим язычком. Он крепнет, разгорается. Тепла от него не много, но Осколку и этого довольно.

Дальше нужно ждать. Терпеливо слежу, как глубина прозрачной пластины впитывает слабенькие отблески трепещущего пламени, наливаясь синевой. Смотрю через Осколок в проем Врат, сквозь густеющую дымку в серую даль, пока не начинают слезиться глаза. Наконец из голубого марева выходят тени. Серые призраки на белом покрове Последнего Берега. Вглядываюсь в смутные силуэты, застывшие передо мной полукругом.

Зачем я их позвал? Разрешить сомнения? Спросить совета? Хоть на мгновение отогнать одиночество? Развеять страх? Только чего боятся дважды умершему?! Еще раз оглянуться, вспомнить пройденный путь? Лишь в этом они и могут мне помочь.

Я смотрю на троих. Они молча ждут.

Кто начнет первым?

Справа стоит юноша в кожаных штанах и башмаках, в меховой куртке, расшитой узором из перьев. Серые волосы собраны на затылке в узел, увязанный шнуром с гирляндой тех же перьев. Лицо хранит тень улыбки. Открытый, чуть смущенный взгляд. За плечом виднеется мешок и наконечники трех дротиков.

Его образ я вижу яснее других. Ему и начинать рассказ первым.

Молодой охотник, согласно кивнув, делает шаг вперед.

В густом белом тумане кружился вихрь светящихся, разноцветных прожилок. Словно живые, они двигались, извивались, сворачиваясь кольцами в причудливом танце. Слева появилась женская рука с резным, костяным гребнем в тонких пальцах. Три перламутровые змеи, переплетаясь, держали в пастях овальный черный камень с голубиное яйцо величиной. В его глубине, словно юркие рыбки в бездонном омуте, сновали едва заметные искорки. Рука погрузила камень в молочную белизну, и радужные нити отпрянули от него, оставив лишь снежный вихрь на желто-голубом поле, который, застыв, превратился в ярко синее море и солнце над песчаным берегом.

Теплый ветер сочился в щели тростниковой хижины, принося с собой запах рыбы, вялящейся на шестах, морской соли и гниющих водорослей. Солнечные лучи тонкими нитями прошивали полумрак, пробившись сквозь прорехи в кровле, и серебристые пылинки плавали в них, как стайки рыбьих мальков в прибрежной воде. Зоул лениво следил за их веселой толчеей. Голова полнилась вязкой пустотой, засасывающей как болото камень, обрывки рождающихся мыслей. Но одна все же задержалась, барахтаясь и расталкивая ряску сонливости. Почему? Почему он до сих пор спал, как ленивый барсук, и его никто не разбудил? Собравшись с силами, юноша соскочил с гамака на земляной пол и чуть не упал. Ноги подгибались. Все тело наполняла непривычная слабость.

В жилище уже никого не было, даже угли в очаге остыли, укрывшись пленкой пепла. Но рядом с закопченными камнями его ждал завтрак из сушеной рыбы и ореховых лепешек. Значит, не будили намеренно. Сев на корточки перед костяной фигуркой Матери Для Всех, широкобедрой и полногрудой, юноша произнес обычные слова благодарности и, отломив кусочек, положил у ее ног.

Услышав шум, из угла выскочил Мышиный Сторож. Подбежал к человеку, подняв коричневую мордочку с черными бусинками глаз, забавно защелкал, выпрашивая подачку. Повел носиком, схватил ломтик, предназначенный богине и довольный, исчез в норе. Зоул улыбнулся — Мать дар приняла, прихватил нехитрую трапезу, чашку воды из корчаги у входа и покинул хижину. Поселок кипел жизнью. Серебряная гладь бухты качала рыбацкие челны, у птичьих загонов сновали женщины с кувшинами, связками коры и веток. От берега долетали веселая песня и девичий смех. С другой стороны, где ограждавший бухту каменный мыс переходил в обросшие лесом скалы, слышались звонкие щелчки, громким эхом отскакивающие от полночного края залива. Кто-то из охотников работал в оружейной мастерской.

Расправившись с едой, юноша вернулся к корчаге и выпил еще две чашки прохладной влаги. Зачерпнул снова и плеснул в лицо. Туман, укрывший память о вчерашнем вечере, нехотя отступил, возвращая обрывки пережитого, отрывистые и яркие, как перламутровые осколки разбитой раковины на прибрежном песке.

Серые плиты стен Дома Духов обступили каменный круг — ложе костра предков плотным кольцом. Густой, ароматный дым кружил голову и медленно плыл к усыпанному звездной росой пологу неба под монотонный, обволакивающий рокот бубна.

Огонь ярко высвечивал полукруг старейшин в длиннополых одеяниях из птичьих шкур, зловещие, носатые маски, пучки пестрых перьев в седых волосах, массивные посохи, увенчанные клювастыми черепами. Лежащее вне пределов света казалось лишь пляской теней, хороводом видений, крадущихся по следам души, уходящей в мир снов. Бубен звал, все быстрее, все громче и смолкал, когда из тьмы появлялся очередной юнак. Приняв большую витую раковину из рук старших, он делал глоток горького, остро пахнущего питья.

Говорящий С Духами вставал у юноши за спиной, призывая прародителей явиться для совета. Пламя вспыхивало, рассыпая стаи искр, объявляя, что названные явились. Мудрые пели, прося соизволения принять родича в круг взрослых, пока юнак не падал без чувств на красный песок. Бубен гудел, провожая его дух в верхний мир на поклон к пращурам, а мужчины уносили покинутое на время тело. Говорят, многие и вовсе не вернулись из обители предков. На прошлом испытании не захотели просыпаться двое. Кто знает, остались их души в стране доброй охоты или попали в когти детям Хосэде, стерегущим тропы в верхний мир.

Зоул вышел к костру последним. Отвар обжег язык и горло колючим холодом,… а дальше туман, забытье, неясные видения. И яркий свет утра.

Неудивительно, что у него подкашиваются ноги.

За хижиной послышался шелест камешков под легкими ногами, и появилась Уле, веселая и яркая, юркий язычок огня в рыжем платье из беличьих шкурок. Недаром она носила имя речного вьюна с красноватой чешуей, жителя быстрых прозрачных ручьев.

— Ну, наелся, соня? — прощебетала она. — Наверно, снов насмотрелся, больше, чем медведь за зиму…

— Постой, Уле, — Зоул ухватил девушку за запястье, — твой отец что-нибудь говорил про меня?

— Иди к мастерской, — как скользкая рыбка, девичья рука вывернулась из пальцев, оставив ощущение нежной бархатистой кожи — он там с утра тебя ждет. Да поторопись, — донеслось уже из-за хижины, — а то рассердиться…

Путь к мастерской лежал мимо Дома Медведя. Приземистый, сложенный из огромных почерневших бревен, крытый дерном, сруб врос в крутой склон. Жилище для охотников, еще не имевших семьи, и место собрания старших, он нависал над поселком, и только серая громада Дома Духов стояла еще выше. Сможет ли Зоул войти в него взрослым охотником или… он оглянулся. На другой стороне пляжа, у самой кромки песка, громоздились друг на друга камни Дома Выдры, прибежище рыбаков. Которому из них будет принадлежать заново рожденный, какой из родов племени примет чужака?

Зоул был чужим среди Кайр.

Никто, в том числе и он сам, не знал, чей кров огласил первым криком. Первое, что он помнил, были стены Дома Духов, горький дым курений, жгучий вкус отвара и огненные змейки боли, бегущие по телу. Память была чиста, как гладь песчаного берега, с которого прилежные волны слизали все следы. Берега, на котором его нашли нагим и беспомощным.

Долгие месяцы осенних дождей, в теплой пещере Отца Племени он сызнова учился говорить. Темными зимними вечерами, сидя у костра вместе с детьми, слушал рассказы старейшин, предания племени Кайр. Слушал о землях, окружающих угодья племени, о людях и зверях, живущих поблизости, о деревьях и травах, растущих вокруг. О дальних восходных островах, владениях морских охотников, за которыми Небесный Олень выныривает из моря и горах Полночной Стены, которой Пернатый отгородил большие равнины от ледяного дыхания Белых Вод.

Он заново учил законы верхнего мира и мира людей, слушая, как зимой у горящих очагов старцы пели под тягучий звук говорящей струны. Сам Отец Племени порой садился к огню и, глядя в распахнутые, доверчивые глаза детей начинал свой рассказ:

«Кто ведает, что было до того, как Томэ — Мать Для Всех впервые ступила на землю? Не знаете, ну так слушайте. Когда упало с неба мировое яйцо,… ты спрашиваешь, откуда оно взялось? Выпало из гнезда. Кто-то говорит, из-под крыла гагарки, кто-то кайры, а может быть и ворона. Упало и растеклось безбрежным океаном. Желток всплыл вверх солнцем, а скорлупа стала небесным сводом. Облака? Это хлопья белка, прилипшие к скорлупе. Но слушайте дальше...

Растекся белок океаном, но не было земли, и души нерожденных зверей и людей носились над ним. Устали, да некуда было им опуститься. Заплакали они, запричитали… долетели их жалобы и до неба. Услышала их стоны Мать Для Всех — Жар Небес, что объезжала звездные леса на спине солнечного лося. Сжалилась и послала великого краба за землей в морские глубины. Трижды нырял он и, наконец, принес ила в левой клешне. Положил себе на спину, но разровнять забыл. От этого теперь на лике земли есть холмы, горы и овраги. Кто знает, что было дальше? Не хотите? А что вам рассказать? О пернатом! Ну что ж слушайте...

Были тогда берега наши пустынны и безлюдны. И хоть населила их лебединокрылая Уше — Дарительница Жизни и птицей, и зверем, и рыбой, но не было среди них человека. Некому было возносить ей песни, некому было бросать в костер жертвы небесному лосю, несущему на рогах огонь солнечный, некому было добыть для духов сладкий мед, не звучал среди лесов рокот бубна.

Но однажды пришел с заката Пернатый предок. Был он получеловек, полуптица. Мог он, и летать по небу, как крылатые дети Ушэ, и ходить по земле, как люди. И, увидев, что берега наши пустынны, решил населить их. И где проходил он, брал в жены птиц, гнездящихся по берегам. Из яиц, что снесли те птицы, появились первые мужчины.

Был он и в наших землях, взял в жены кайру с мыса, и высидела она из одного яйца двух братьев. Выстроил старший землянку на откосе, а младший хижину у берега. Но увидели, что некому разводить в них огонь, некому плести сети и готовить мясо на угольях. Тогда отправился старший в лес и взял в жены медведицу, а младший на берег и взял в жены калана — выдру морскую. С тех пор дети старшего брата — лесные охотники, а младшего — рыбаки. Так научили их матери.

Что еще вам рассказать? Как Пернатый победил змея и бросил в небо луну. Ну, это в другой раз. А сейчас дайте старику отдохнуть...»

И Отец Племени передавал говорящую струну следующему рассказчику.

У зимних костров получил Зоул и новое имя по прозванию морской птицы с буровато-серыми, как и его волосы перьями.

Минули весенние бури, когда бушующие волны докатывались от берега до самых порогов зимних пещер, вырытых в скалах высоко над бухтой. Кончилась большая рыбная охота, в которую плотные, тучные косяки проходили мимо мыса Кайр к устью большой реки, в паре переходов на полдень. Пришло тихое и солнечное лето.

Теперь Зоул не представлял лучшей доли, чем быть принятым в один из родов племени Кайр. В те редкие мгновения, когда разум пытался взломать глухой камень забвения, за которым осталось его прошлое, что-то тяжелое, гнетущее нависало за спиной невидимой тенью. Со временем юноша даже стал побаиваться неведомого мира за границами угодий племени, откуда он явился. Ведь там, он чувствовал, таилась неведомая опасность.

Найденыш научился всему, что нужно знать вступающему в ряды мужчин, и с нетерпением ждал решения своей судьбы.

Позади Дома Медведя из галечной осыпи поднималась голубоватая плита, каменной ладонью нависая над кучкой плоских валунов. Между ними сидели мастера, точными ударами откалывая от кремневых голов заготовки ножей и наконечников. Да и где еще это делать, как не под оберегающей рукой Земляного Деда, хранителя подземных богатств.

Гуор — Отец Племени выбрал место в глубине навеса. Перед ним лежал неоконченный гарпун из оленьего рога. Сильными, короткими движениями старый рыбак срезал с него острым осколком желтую стружку. Зоул невольно залюбовался рождением оружия. Сделанное старшим над старшими, искусным мастером, оно будет особо удачливым. Но о такой вещи юноше приходилось только мечтать.

Старейшина лишь на мгновение оторвался от работы, скользнув по лицу воспитанника взглядом усталых голубых глаз, и вновь склонился над валуном.

— Пришел? Садись. — Мастер указал на соседний камень.

— Сила предков с тобой, мудрейший.

— Со мной и с тобой. — Гуор помолчал, глядя на острие заготовки, озабочено сжав тонкие губы под белыми усами. Пробежал узловатыми пальцами по загнутым костяным шипам и, вздохнув, продолжил — Ты хочешь знать, что решил совет?

— Да мудрейший.

— Его слово не добавит радости в твое сердце.

— Значит, предки не приняли меня… я…

Голос Зоула задрожал и сорвался. Он ждал и боялся этого — стать человеком без племени, обреченным скитаться в одиночку по ничьим землям, пока холод, клыки зверя или копье охотника не оборвут никому не нужную жизнь. Что может быть хуже? Но почему? Чем он обидел предков племени? Глаза подернулись мутной пленкой. Комок обиды застрял в горле. Но когда он задал главный вопрос, голос уже был тверд, а постыдные слезы высохли, так и не успев коснуться щек.

— Кайры изгонят меня, мудрейший?

Байс горбатый возник на пути, вынырнув из вечернего сумрака, с привычной злой ухмылкой глядя снизу вверх на рослого юношу. Ждал он его здесь, что ли? Зоул остановился, словно налетев на стену, с тоской глянул вслед будущим охотникам, поднимавшимся по тропе к дому духов.

— Торопишься, хюсс? — прошипел горбун, — не торопись, тебя изгонят, хюсс. Все равно изгонят…

Юноша соскочил с тропы и помчался вверх по склону.

— Беги, хюсс, беги, — шипел Байс ему вслед, — тебе не быть мужчиной. Я не стал и тебе не быть…

За что он так его ненавидит. Неужели за то, что Зоул чужак? Да, остальные жители поселка тоже не особо привечали найденыша. Взрослые мужчины, дети Медведя и Калана не делились родовым секретам, хотя свою работу он всегда делал усердно и ловко. Но ведь у безродного судьба не определена, и неизвестно еще, кем станет он — охотником или рыбаком. Юноша понял это и смирился. Но Байс!

Страх малолетних соплеменников, пропахший рыбой, горбун в засаленной безрукавке, язвительный и нелюдимый, жил одиноко в землянке, которую сам вырыл. Только на время зимних костров приходил в общую пещеру, забившись в самый дальний угол.

С одинаковым проворством потрошил он рыбу, сворачивал головы бакланам и таскал потроха в птичьи загоны. Да и что еще оставалось немужчине. Иные, не пройдя испытания, сами покидали племя или бросались с утеса, не вынеся позора. Байс не решился.

И хоть был он сыном Говорящего с Духами, многие шептались, что если кто и есть хюсс нии, то это горбун, убивший свою мать при родах, и давно пора его темной крови оросить камни мыса кайр во славу предков. Шептаться то шептались, но ведь предки его не отвергли, не назвали подменышем Хосэдэ. Значит, он родич и жить ему в племени.

В один из первых теплых дней весны Зоул сидел у входа в пещеру, а перед ним прыгали трое мальчишек и кричали:

— Хюсс, хюсс, страшный хюсс, Хюсс, хюсс скользкий хюсс…

Юноша был еще слишком слаб, чтобы гнаться за обидчиками. Взрослых поблизости не было, и проказники кидали в чужака мелкими камешками, он же только отмахивался.

Байс бесшумно вынырнул из кустов прямо за спиной у озорников и схватил двоих за короткие косички.

— Кто здесь хюсс, кто хюсс?! — прошипел он. От его зловещей ухмылки ноги у пойманных подкосились. — Я покажу, хюсс… рыба кончилась. Потрошить некого. А вы толстенькие…

Нужно было видеть ужас на лицах сорванцов. Они не то, что вырываться, даже кричать не могли и только раскрывали рты. А их товарищ давно исчез в кустах.

— Ну, кто хюсс? — встряхнул их горбун — только я могу, только я… услышу, выпотрошу…

Байс разжал пальцы, и его пленники упали на траву, вскочили и задали стрекоча.

— Ты не будешь охотником, хюсс, — прошипел нежданный спаситель, повернувшись к юноше, — иди потроха таскать…

Нет, Зоул не будет искать жалости. Лучше быть изгоем, чем немужчиной…

— Я приму решение совета, мудрейший, — склонил голову юноша. — Я уйду на рассвете…

— Не спеши, — в голосе старого рыбака послышалось недовольство глупой гордостью мальчишки. — Ты не дослушал меня, а уже выбираешь тропу. Я бы хотел оставить тебя в племени, мальчик. — Слова Гуора звучали мягко, успокаивающе. Прохладными снежными хлопьями, падая в горячий жар обиды, приглушая его. — Из тебя получится отличный охотник. Ты слышишь лес лучше, чем Раес безухий. Молчи, он сам говорил мне. Не знаю, кто ты, кем порожден, но не вижу зла в тебе. И все же, — старейшина вздохнул, опустив взгляд на свои руки поглаживавшие острие заготовки. — И все же решение совета старших и воля предков выше моего слова. Молчи, слушай! Да, ты не сможешь встать в ряды мужчин на исходе этой луны, но сие не значит, что тебя изгонят. Если останешься среди нас, младшим, то к новому празднику взросления решение старших и воля пращуров могут и перемениться. Хотя… есть и иной путь для твоих ног. Завтра на рассвете Зимер и Савин отправятся к порогу дома Матери Всех. Они пойдут вдвоем. Ты можешь отправится с ними, узнать нити своей судьбы, и, может быть, получить истинное имя. Но прежде подумай. — Гуор вздохнул и снова принялся молча изучать кусок резной кости, над которым трудился с утра. И вновь отложив его, взглянул прямо в глаза Зоулу. — Я чувствую, если уйдешь искать следы прошлых дней, мы не увидим тебя больше у наших костров. Слишком далеко уведет тебя эта тропа. Выбирай. Последнее слово твое...

— Я иду с ними, мудрейший. — Ответ вырвался сразу, без раздумий. — Пусть Мать Всем отблагодарит тебя за доброту…

— Ты решил. — По лицу старика нельзя было понять, доволен он выбором Зоула или, напротив, огорчен. — И все же не спеши. Если передумаешь, оставайся. А нет, так жди у Дома медведя по заре. Легкого пути тебе. Иди, собирай заплечник. Уле поможет. — И увидев, что юноша все еще колеблется, добавил уже строже, — иди, иди, не мешкай.

Отец Племени вновь повернулся к каменному верстаку, дав понять, что разговор окончен и принялся шлифовать твердый рог куском песчаника.

Едва Зоул миновал Дом Медведя, Гуор опять отложил свою работу и долго глядел в след воспитаннику с сожалением и печалью, печалью о том, к кому успел привязаться, но уже не сможешь встретить на запутанных путях этого мира.

Носок башмака подцепил камушек, и тот покатился вниз по склону, распугивая травяных блох, пока не уперся в плетеную стену птичьего загона. За ней гомонили пернатые рыболовы, хлопая подрезанными крыльями. Камышовые крыши хижин парили, отдавая ночную влагу под жарким полуденным взглядом Томэ. Женщины попрятались под навесы, и поселок казался пустым и обезлюдевшим. Зоул еще раз окинул взглядом бухту, пляж, очертившие их утесы, весь свой привычный мирок. Где-то там, за зубцами скал притаилось его прошлое. И тайная опасность.

Но узнать свои истинные род и имя — разве устоять перед таким соблазном? Разве сможет он спокойно жить в ожидании лета, иного решения совета, жить чужаком?

— Хотите знать, кто такой хюсс? Это чужак. Зловредный чужак. Злой дух в человечьем обличии. Ублюдок Хосэдэ. Нет у него рода и племени. Но много лиц. Распознать его трудно, сильно трудно, однако можно. Узнаете, став старшими.

Лицо старика в дымном полумраке пещеры казалось потрескавшейся костяной маской, пока он молча глядел в костер. Но вот трещины — морщины дрогнули, и старый охотник продолжил рассказ.

— Но это Хюсс ва — чужак извне. Много хуже Хюсс ний, чужак внутри. Когда Нижние крадут не родившуюся душу, меняя на злобного духа. Родится такой подменыш Хосэдэ, живет в племени, сеет раздоры, сосет силы, насылает болезни. И не может никто его распознать. Только пращуры. Поэтому каждый из вас на пороге зрелости предстанет перед советом предков, каждый из вас подвергнется проверке. А до того никто не смеет входить в дома медведя и калана, никто не смеет порождать собственных детей.

Для половины поселка он всегда будет Хюсс ва. А остальным нет до него дела. Даже девушки его старательно не замечали. Разве силой, ловкостью и статью он уступит, многим из юнаков. А что мешало бы им привести его к своему костру, прими его пращуры прошлой ночью? Запрет внукам Пернатого лишь один, не быть детьми одной матери в семи коленах. Соблюдай этот закон и тебе простится даже измена, твой мужчина будет кормить чужих отпрысков.

Любая из девушек знает, кого ей можно взять в мужья, и попробуй ошибиться, или ослушаться — проклянут старухи, племя изгонит. Потому перед выбором все советуются со старшими матерями, и если нет пары, жди другого года.

Зоул подходит любой из девушек, ведь он иноплеменник, но разве хоть одна из матерей захочет, чтобы ее дочь жила впроголодь рядом с безродным. Разжигая свой костер, девушка вручает судьбу в руки Матери Всех и своего избранника. За ним стоит род его матери. Род владеет лодками и сетями, оружием и ловушками для зверей. Даже уходя в иное племя детей Пернатого за одной из его юниц, мужчина получит свою долю. А где все это взять Зоулу?

Лишь Уле была приветлива с ним, словно с родным братом, хоть и была дочерью главы племени. Только разве она решиться связать с ним свою судьбу, ослушаться матерей? Может быть, ночь в доме духов что-то в нем сломала, но на дюжину ударов сердца юноша возненавидел приютившее его племя, жестокие законы и особенно властных старух — старших матерей. Но знал, что бессилен перед ними.

Ведь он всегда знал, что дочь Гуора никогда не приведет его к своему костру. Знал, и все же… в тайне на что-то надеялся. И может быть, не напрасно.

С тропы Зоул хорошо видел Уле, хлопотавшую около хижины отца. Он долго любовался ее гибкой фигуркой, быстрыми движениями и короткая, но соблазнительная мысль промелькнула юркой змейкой. «А может остаться?». Ведь следующим летом и Уле получит благословение предков, а после «луна без имени», луна, когда молодежи, принятой в племя, позволено быть с любым из сверстников, разрешено даже забыть о запрете семи колен. Детские имена уже забрали пращуры, взрослые еще не получены и для Матери Всем их просто нет. Пусть Уле и не приведет Зоула к своему костру, но у них будет целый месяц. Целый месяц…

— Тебя не приняли, хюсс. — Байс бесшумно подкрался сзади. Довольная улыбка перекосила губы. Маленькие глазки злорадно прищурены. — Я сказал, не быть тебе мужчиной. Идем со мной, идем, учись рыбу потрошить…

Горбун ухватил юношу за руку и поволок вниз по склону. Зоул сделал пару шагов, но, очнувшись, вырвал кисть из цепких пальцев, отбросив Байса в сторону. Горбун упал на спину и задергал в воздухе кривыми ногами, зашипев от ярости.

— Не радуйся, тебе в пару я не пойду. И не ходи за мной, хюсс нии. Ненароком камень на голову упадет.

Не разу не обернувшись, Зоул спустился к хижине главы племени, а вслед ему неслись проклятия горбуна, так и не посмевшего преследовать столь безропотную прежде жертву его насмешек.

Уле уже ждала его с кожаным заплечным мешком в руках. Красный мех платья переливался на солнце, а в черных, словно спина морского угря, волосах искрились жемчуг и перламутр.

В это мгновение юноша остро, до слез в глазах, ощутил, что ему есть, о чем сожалеть, покидая племя Кайр.

— Вот, отец велел собрать тебе, — пряча глаза, девушка подала ему мешок, — посмотри, может еще что нужно. А мне недосуг, нужно еще… — она отвернулась, пряча блеснувшую на щеке слезинку.

— Подожди, Уле. Только не уходи, я сейчас, я быстро…

В хижине под камнем найденыш прятал то, что давно готовил для подарка, мечтая в день свадеб собственноручно надеть дочери Гуора. Что ж, пусть теперь останется ей на память.

Уле дождалась. Он развернул сырой кусок кожи, и лучи солнца вспыхнули радужными брызгами, отразившись от двух больших полированных раковин, с отверстиями для шнурков и крошечными перламутровыми подвесками. Это были височные щитки, что надевают девушки, когда выбор будущего мужа уже сделан.

Невольная гордость шевельнулась в душе мастера, работавшего украдкой ночами, когда глаза девушки распахнулись, заблестели при виде раковин, но после наполнились грустью. Уле поняла, — Зоул никогда не осмелился бы сделать этот подарок, не будь он прощальным.

Девичьи пальцы приблизились к подвескам, боясь коснуться, словно, приняв дар, она сама сделает расставание неминуемым. И все же, решившись, она осторожно взяла их и примерила к вискам. Грустная улыбка, словно солнечный зайчик скользнула по лицу.

— Предки вознаградят тебя, — опустив глаза, прошептала дочь Отца Племени, — легкой тебе тропы, — коснулась губами щеки юноши, вдруг смутилась и убежала за угол плетеной стены.

Зоул держа дорожный мешок в руке, словно взвешивая его тяжесть, еще долго глядел в след дочери Отца Племени. Одна луна с ней за годы жизни чужаком этого мало. Очень мало в обмен на прошлое и истинное имя. Слишком мало...

Гамак чуть поскрипывал, раскачиваясь. Ветер шуршал листьями тростника на кровле, а в прорехи заглядывали колючие звездные искры.

Ночь выползла из моря многоглазой, бесформенной тушей, накрыв бухту и поселок, последняя ночь Зоула под крышами Кайр. Странно, но он был спокоен. Неожиданно пришла уверенность, что все свершилось так, как и должно было. Будто кончилось тягостное ожидание в тесной клетке и перед ним, наконец, развернулся необозримый, вольный простор. Кажется, такое уже бывало с ним. Но где, когда?

Лишь лицо Уле временами появлялось перед ним, пробуждая сомнения, лицо, которое он первым увидел без птичьей маски, лицо, что склонялось над ним, пока он лежал беспомощным в пещере Отца Племени. Но и оно медленно отступало, бледнея, исчезая, унося с собой последнюю тень сожаления.

И хотя юноша был уверен, что не сможет заснуть в эту ночь, незаметно подкралась забытье, глубокое и без видений.