Нити и гребень

Костяные зубцы, подцепив серо-голубую жилку, начали тянуть ее вниз из клубящегося молочного тумана. Вскоре показался узел. Толстая багровая нить туго обхватила серую и другую, черную как ночь, с сияющими белыми вкраплениями. Рука попыталась раздвинуть волокна, но багровая жила, точно змея, вновь обвивалась вокруг них, соединяя вместе. Тонкие пальцы аккуратно ухватили пучок ниже узла, и гребень начал расчесывать жгут, вырывая белые искры из черной нити и синие из серой. Сапфировая и алмазная пыль повисла в белом пламени и разом осела, слагаясь в голубое небо и белые камни.

Горячий полуденный свет лился на сухую равнину, по которой ползли навстречу друг другу два безбрежных моря людей, две сильные армии. Под лязг оружия и грохот барабанов, вой раскрученных на шнурах громовых камней и рев рогов лавины неуклонно сближались. Одна сверкала медью мечей и шлемов, другая черными полированными щитами и наконечниками копий, украшенными пучками перьев.

В стороне над степью возвышался курган, увенчанный короной стоячих камней, сияющих под лучами солнца, подобно огромным кристаллам. У подножия виднелись крохотные фигурки людей. Шестеро мужчин в белых меховых плащах следили за сходящимися армиями и ждали.

Сейчас они видели глазами своих братьев, шагающих в первых рядах воинов, как приближаются чужаки в кожаных с воронеными пластинами доспехах, чувствовали дрожь земли под колесами боевых повозок, видя свое отражение в черных зеркалах щитов. Всей душой рвущиеся встать рядом, столкнуться с врагом грудью, они оставались здесь, черпая силу у священного места, отдавая братьям по стае, помогая вселять в смертных уверенность, наделять силой и бесстрашием. Но, пытаясь подавить, испугать, заставить бежать с поля боя врагов, они чувствовали сопротивление иной силы — равной, а может быть, и большей. Ее истоки — парящие черные точки в раскаленных до бела небесах.

Он бежал по степи в облике волка, чувствуя потоки ярости, боровшиеся над равниной, желая скорей встать в круг на холме, уронить капли своей жизни в общую реку.

Две армии столкнулись, оросив пыльную траву первой кровью. Над равниной разлился звон оружия, крики сражающихся, и стоны умирающих. Темные точки, кружащие над полем боя, начали снижаться, собираясь над холмом. Он видел глазами собратьев, как крапинки на коже неба вырастают в больших птиц. Вороны падали вниз, сложив крылья, лишь в последний миг распахивая их, останавливая безумный полет и коснувшись земли, вставали высокими воинами, закованными в черненые чешуйчатые панцири, словно в перья, неся в каждой руке по длинному мечу.

Один из них темной молнией пал на камень в центре белого круга, разбившись вдребезги, но и его расколов надвое. В этот миг волку показалось, что у него вырвали сердце. Ручей, поивший живительной влагой, иссяк. Следом обрушились новые мгновенные удары боли и холода. Волк чувствовал, как один за другим гибнут его братья. Потом наступила тишина. Это было самым непривычным и жутким. Впервые за много лет он остался один. С тишиной пришел страх, выжег остатки мужества и гордости, заставив мысли метаться в ужасе под гулким сводом черепа.

Волк бросился бежать. Стремясь укрыться от угрозы, веющей с неба, он мчался на восход и не видел, как от парящей в небе стаи отделилась одна из птиц, устремившись за ним по еще не остывшему следу.

Зоул проснулся среди ночи в холодном поту и долго глядел в темноту. Перед глазами продолжали проноситься недавние видения. Рядом слышалось спокойное сопение и храп юношей и охотников. Закрыв глаза, попытался вновь уснуть, но не смог. Картины обретали четкость и реальность, окатывая давним ужасом. Если прошлое таково, стоит ли пытаться оживить его вновь? Может быть, он сам хотел позабыть? Но и просто лежать без сна он уже не мог. Томило смутное беспокойство, неясный призыв. Вволю поворочавшись на своем ложе, он, наконец, выбрался на вольный воздух. Оставив позади опустевший, погасивший огни поселок, поднялся по склону и подставил лицо прохладному ветерку, налетавшему с моря.

Отсюда была хорошо видна часть бухты и снежно-белый Морской Палец на ней. Луна едва просвечивала сквозь белесую завесу облаков, но и редкие лучи играли на волнах, четко отделив гладь воды от темной ленты берега. Морской Палец мерцал собственным перламутровым свечением, стекавшим с его граней словно струйки тумана. Даже волны, лижущие его непроницаемо черное подножие, искрились тем же неземным сиянием.

Посреди бухты возвышался родной брат стоячих камней из сна. И от него тоже шел призыв, едва различимый голос, зовущий, молящий, обещающий.

На плечо юноше опустилась легкая морщинистая рука. Но он не вздрогнул, словно ожидал этого. И обернулся. Рядом, опираясь на свой костыль, стоял старик — хранитель племенной землянки.

— Что, сон ушел? — спросил он, глядя на каменного исполина.

Зоул молча кивнул.

— В такие ночи я тоже слушаю его. Сильнее всего это, когда луна полная. Ведь ты тоже слышишь? — мудрый вопросительно глянул на юношу и тут же сам ответил, — слышишь, знаю.

Старик, крякнув, опустился на траву, положив палку-посох на колени. Юноша сел рядом. Некоторое время оба молчали. Безмятежность летней ночи разливалась вокруг. Вкрадчиво шипели волны, вползающие на берег, шептались подсыхающие травы. Потом Зоул спросил, все также заворожено следя за игрой воды и света.

— Откуда он здесь, мудрейший?

— Разное говорят. — Старик помолчал, что-то припоминая, потом полушепотом, опасаясь нарушить таинство тишины, продолжил: — Южные племена верят, что он поднялся из пучины на спине вечного краба вместе с юной землей. Наши старейшины знают, что это осколок от скорлупы яйца Пернатого предка. Им он отметил место, где впервые ступил на наши берега. А рыбаки с полночных островов рассказывают, что очень давно у морского хозяина, великого ящера, был сын от земной женщины полуденных племен. Хоть и был он великаном небывалой силы, но на половину смертным. Одно только получил в наследство от отца: власть повелевать бурями, волнами и ветрами морскими. Старый ящер давно ушел в неведомые глубины и не вмешивался в дела верхнего мира. Тогда сын его возомнил себя владыкой вод и побережий. Подчинил приморские племена и требовал дани и красивых девушек себе в жены. Долго правил, стало ему скучно. Пошел на полночь. Было то еще до рождения Пернатого, в землях наших жили лишь птицы да звери. Здесь, на диком берегу, встретил великан девушку небывалой красоты. Сидя к нему спиной, полоскала она в волнах прибоя огненные волосы. Удивился он, ведь уже много дней не встречал людей, потом, плененный ее красотой, воспылал страстью и захотел увести незнакомку в свои подводные пещеры.

Только та лишь смеялась на его уговоры и угрозы. Тогда великан решил взять ее силой тут же на берегу. Но девушка встала и, откинув волосы, предстала перед сыном ящера во всем своем блеске и величии. И сияние сожгло его смертную часть. Обратился великан в каменный столб.

Взяла сестра Матери Всех, дева рассвета, лебединокрылая Ушэ, каменного великана, поставила перед бухтой и приказала вовеки охранять ее от бурь и штормов. Так ли было, нет ли, кто знает. Но белый столб и впрямь бережет поле племен от ярости старого ящера...

И вновь меж ними повисло молчание, но ненадолго.

— Я должен уйти, мудрейший, — произнес Зоул, — прямо сейчас.

— Знаю. Иди. Твой путь далек, Вестник Пернатого. Скажи, что он хотел передать своим детям? Ведь это ты, я не ошибся?

— Мне нечего сказать тебе, мудрейший, — со вздохом ответил Зоул, — я еще не вижу свое прошлое так глубоко...

— Это ты, я не ошибся, — в голосе старика слышалось торжество, но и глубокая печаль. — Значит, близится буря, большая буря, оборони нас Мать Всем… Что ж, иди. Разве может старый ябу удержать тебя? Путь вестника знает только он сам. Ищи свою тропу, а я попрошу для тебя защиты и милости у Томэ.

— Мне пора, мудрейший. Долгих лет тебе и твоим родичам, обильной добычи и милости предков, — склонил голову юноша.

— Пращуры скоро призовут меня в земли вечного лета. А ты торопись, торопись. Нельзя заставлять ждать Хозяйку Судеб. Стоир встретит тебя у землянки, выведет с поля. Но после возвращайся, возвращайся к нам. Расскажи, какую весть принес детям Пернатого. Перед дальней дорогой у тебя найдется пара слов для старика...

Оставив хранителя на холме, Зоул спустился по пружинящему сухому дерну склона и вступил в поселок. Бесшумно прокравшись меж спящих безмолвных жилищ, оказался у племенной землянки. Молодой охотник действительно ждал его. Стоир молча кивнул и пригласил идти за собой. Они вышли к ограде Поля Племен. Юноша глянул направо, но под ветками горбатой ветлы было пусто. Змееволосые ушли.

Тропа серой змейкой взбегала от ограды к лощине меж холмами и ныряла под полог леса. Два столба, два оберега стояли по сторонам тропы к святилищу. В лунном свете потемневшая резьба четко проступила на необхватных бревнах, каждое из которых было Великим Древом. Переплетенные корни у подножия уходили в нижний мир вредоносной Хосэдэ. Выше лежали ствол — лестница из мира живых в мир мертвых. Нижние ветви — солнечный мир, Мир лебединоперой Ушэ. На макушке лежали земли вечного лета и обитель Томэ — Небесного Жара, Томэ — Матери Для Всех. Венчали столбы два черепа собратьев небесного лося, царапая концами раскидистых рогов берега небесной реки.

Где-то вокруг прятались схроны стражи. Стоир довел юношу до середины подъема — ложбинки меж грудей холмов и повернул назад, а Зоул продолжил восхождение по протоптанной сотнями ног матерей и старейшин дороге и вскоре оказался на опушке дубового леса. Чуть помедлив, ступил в темноту, царящую под раскидистыми кронами неохватных великанов.

Ночь была безмятежно тиха. Шум океана остался по ту сторону холмистой гряды. Легкий ветерок едва шевелил листья, играя узором лунного света на тропе, отпечатком сплетенных ветвей.

Юноша неторопливо шагал между густыми зарослями желтеющего папоротника, как вдруг знакомый игольно-острый укол чужого взгляда заставил сердце сжаться и замереть, а потом забиться вновь уже громче и чаще. Впереди, в тени узловатых, чуть тронутых серебром колонн дубовых стволов кто-то прятался. Зоул догадывался кто, слишком памятен был этот тяжелый оценивающий взгляд. Да и кто еще, кроме детей Хосэдэ, отважится на злодеяние в священном лесу. Нет сомнения, уже нетерпеливо дрожат оголовки стрел, готовых сорваться с тетивы, нащупывая сквозь темноту дорогу к сердцу юноши. И потому он, не сбавляя шага, продолжал идти навстречу затаившейся смерти. Задержка хоть на мгновение послужит сигналом к нападению.

Ноги несли его вперед, а мысль металась в поисках спасения, потроша укромные кладовые, высвобождая запасы сил, тайные хранилища на черный день. В этот раз он был один перед лицом врага и не надеялся на помощь. Мышцы наливались теплотой. Тело готовилось к схватке. Глаза, словно солнечным днем, различали каждую травинку, каждую трещинку коры на изгибах выползших из земли корней.

Иным, внутренним зрением, Зоул тянулся вперед, в лесной сумрак, пытаясь ощутить мысли врагов. Но нашел совсем не то, что искал. Пять жарких отблесков иных жизней коснулись души, будто пять шершавых, но бесплотных языков лизнули лицо. Радостные беззвучные голоса пели: «Мы слышим, мы слышим тебя, старший брат, мы помним, мы готовы, мы идем, мы ждем, мы хотим охоты. Веди нас, старший брат...» И память, что таилась за глухой стеной, робко откликнулась узнаванием. Там в неведомом прошлом, он слышал эти голоса — голоса друзей, младших братьев.

Теперь юноша видел мир сразу полу десятком пар зорких, жадно осматривающих темноту волчьих глаз, ловил тончайшие запахи полу десятком носов, вслушивался в ночь множеством ушей и крался сквозь лес, бесшумно ступая сильными лапами.

Помощь пришла нежданной, и Зоул с благодарностью принял ее.

Он нашел своих врагов — сжавшиеся у корней фигуры в черных лоснящихся безрукавках, учуял кислый запах пота и тяжелое дыхание. И в тоже время продолжал шагать по дороге, глядя со стороны на себя, медленного и неуклюжего.

Сердце мерно сжималось в груди. Мгновения тянулись каплями вязкой смолы, нехотя срываясь вниз. Зоул уже нашел то, что искал — яму от выворотня рядом с тропой и теперь медленно приближался к ней.

Одна из темных фигур шевельнулась, натягивая лук. В ответ оскалились волчьи пасти, обнажая клыки. Пригнувшись, напружинив лапы, младшие братья готовились к прыжку.

Юноша достиг выворотня и, отпрыгнув с тропы, откатился в яму, когда стрела была готова сорваться в короткий путь к его груди, укрывшись за вздыбленными растопыренными корнями упавшего дуба. Над головой коротко свистнуло. Раздался глухой хруст входящего в дерево отточенного камня.

Пока еще гудели тетивы, и стрелки не успели наложить новые стрелы, лапы бросили зверей в воздух. Один из змееволосых сразу же рухнул с разорванным горлом. Но после на Зоула обрушились вспышки чужой боли и давящей тяжести предсмертной агонии. Младший брат упал со вспоротым брюхом. Остальные попарно наседали на оставшихся стрелков, не давая им поднять луки. Люди отмахивались ножами и дубинками. Враг, убивший волка, уже опомнился, собираясь прийти на помощь своим. Зоул в два прыжка оказался рядом и выбил из его руки сверкнувшее медное лезвие.

Сцепившись, противники покатились по земле. Правая кисть юноши онемела от удара. Противник, сопя и дыша в лицо зловонием, прижимал его локти к телу. Зоул сумел нащупать висевший на поясном шнурке нож — подарок Гуора и, обрезая пальцы, вонзить в бок черноволосого зазубренное кремневое лезвие. Хватка сразу ослабла, а по пальцам потекла горячая влага.

Юноша схватил неподвижное тело за тугие косы, и сбросил с себя. С трудом встал, отряхнув лесной мусор.

Меж липкими пальцами что-то зашуршало. Он поднес их к узкому лунному лучу и рассмотрел прозрачную, покрытую сетчатым узором, ленту, заляпанную алыми пятнами — обрывок змеиного выползка.

« Ты отомщен, младший брат » — юноша, стряхнул с пальцев смятый комочек кожи.

У соседнего дерева продолжалась схватка, но никто не добился успеха. Слышались рык и яростные гортанные выкрики.

Опомнившись, Зоул бросился бежать в глубь леса.

« Довольно, братья, — бросил он мысль в лесной сумрак, — уходите, охота окончена. Я вернусь, я найду вас… »

Возбуждение спадало, нить, связывавшая зверей и человека, рвалась, но он еще успел почувствовать, как четыре волка, увернувшись от стрел, невредимыми скрылись в темноте.

Юноша бежал все медленнее. Пот, вестник усталости, обильно проступил на спине, на лбу, залива глаза. Где-то здесь должна быть вода. Волки передали часть своей памяти старшему брату. И ручей действительно нашелся. В его струях Зоул смыл с рук и одежды чужую кровь, очистил лицо от пота ледяной влагой и, обжигая холодом горло, долго, с наслаждением, пил. Потом сел, привалившись спиной к стволу белотала, и долго глядел в ночь. Он уже не чувствовал серых спасителей. Почему они пришли ему на помощь? Почему змееволосые хотели его смерти? Неприступная стена забвения надменно ухмылялась его потугам вспомнить.

Отдышавшись, юноша прошел вверх по ручью, сделал петлю, пересек свои следы и вновь вернулся к воде. Теперь он был почти уверен, что враги не последуют за ним. Еще немного спустился вниз вдоль русла, и повернул на полночь, туда, где должен стоять Дом Матери Всех. Зов каменного великана умолк, когда море скрылось за холмами, и теперь Зоул все явственнее ощущал новый, неведомый ранее отзвук силы, иной, не холодной и отстраненной мощи Морского Пальца, но мягкой, всепроникающей и всепоглощающей, манящей безмятежностью и утешением. И он, словно по ниточке, пошел к ее источнику.

Вскоре он достиг опушки леса, края обширной пустоши с громадным темным горбом холма посредине. Выше на черной глади, припорошенной звездной мукой, вытянулись мерцающие белые перья облаков. На них четко вырисовывалась каменная громада храма с алой вертикальной щелью входа меж двух огромных камней, накрытых сверху третьей, столь же массивной, плитой. Внутри в каменной чаше горел неугасимый костер. Перед рассветом его погасят прислужницы, чтобы первые лучи восставшего из вод небесного огня, проникшие сквозь узкий проход возродили его вновь.

От холма и шел тот едва ощутимый отзвук силы.

Зоул уже решился было выйти на поляну, но рядом, почти над головой, ухнула сова, легкий ветерок тронул волосы и в ушах прозвучал мягкий бесцветный, словно шорох сухой травы, голос.

«Не туда… вдоль леса… где терн...»

Зоул оглянулся, посмотрел по сторонам и, пожав плечами, пошел по краю пустоши. С другой стороны холма, там, где лес начал взбираться на пологий закатный склон, под кронами редких дубов и, правда, густо разрослась колючая лесная слива, увешанная мелкими пахучими плодами. Осторожно раздвинув ветви, Зоул смело шагнул в заросли.

И вновь остановился.

За плотной стеной кустов скрывалось темное устье пещеры — округлая дыра в травяном покрове холма. Из нее тянуло едва ощутимым теплом, нежными незнакомыми ароматами. Но ни единого лучика, ни малейшего намека на свет. Зоул вытянул перед собой руку и почувствовал, невидимую бесплотную преграду.

— Входи, — прошелестел ветром в ветвях тот же бесцветный голос, — тебя ждут.

Невидимая завеса расступилась, и юноша шагнул вперед в объятья холодной, но сухой до колкости черноты. На мгновение сжало сердце, перехватило дыхание, и он очутился в округлой пещере, просторной и теплой. Узкий зев входа остался позади, отрезав завесой мрака слабый лунный свет и шорохи летнего леса.

Масляные светильники в медных треножниках заливали медовым светом стены, увешанные шкурами и коврами из шерстяных нитей. С потолка свисали гирлянды трав и кореньев, непременные спутники всех ворожей. Песчаный пол устилали свежие рогожи.

У входа чуть дымился глиняный очаг с горшком над рдеющими углями. Сизая струйка нехотя ползла в неприметную щель потолка. Посредине возвышался заставленный разной хозяйственной утварью стол, из целой дубовой колоды. В каменных нишах, на столе и шнурках стояли и висели бесчисленные статуэтки Матери всем, и Небесного лося, Девы рассвета и Лебедя, Медведя, Лосося, Выдры, Гагары и даже Подземного змея и Морского ящера. Взгляд сразу зацепился за кусок разрубленного пополам диска в локоть ширины, висящий на стене. На ободе уместились три растущие луны и звезды в окружении спиралей и точек. Центр поля был измят. Там лишь угадывалась часть какой-то фигуры. Левее раскинула крылья выдавленная в покрытом зеленой патиной металле птица.

Стена забвения вздрогнула от удара. Зоул уже видел раньше этот диск. Этот или очень похожий. И птицу с него, но нарисованную охрой на стене пещеры при неверном свете зимнего костра.

— Ты прав. Это он. Пернатый.

У дальней стены в вырубленном из огромного пня троне сидела высокая пожилая женщина. В простом без вышивок платье, черноволосая и смуглолицая, она могла показаться одной из старших матерей Кайр, если бы не спокойно-отрешенное выражение лица. И еще, на хозяйке не было ни единого украшения или оберега. Только в волосах красовался костяной гребень, на котором три сплетенные змеи держали в пастях огромный туманно-синий камень. Это было странно и непривычно. Даже купавшиеся в реке обнаженные девушки в ожерельях, подвесках и поясках, за которыми Зоул подсматривал вместе с другими парнями, казались более одетыми.

Только зачем обереги Хозяйке Судеб. Зоул узнал дочь Матери Всех, старшую хранительницу святилища.

— Милости предков тебе и твоему роду, почтенная мать. — склонил голову Зоул, — я из земель Кайр. Пришел чтобы…

— Знаю, кто ты и зачем пришел, — что-то неуловимо изменилось в лице хозяйки пещеры, отчего оно стало почти добрым или, может быть, насмешливым? Но голос был по-прежнему бесцветен. — А ты сам это знаешь?

— Я… Меня нашли на берегу после шторма. Я не помню прежней жизни, не знаю рода. И… совет старейшин не может принять меня в племя без слова Матери Всех.

Женщина молчала.

— У меня нет ничего, но скажи, что пожертвовать Матери, и я принесу это. Я устал быть чужаком, хочу стать охотником Кайр.

— Разве ты этого хочешь? — перебила его ворожея и продолжила строго, — говори правду, открой сердце, иначе ты зря пришел сюда. Прислушайся к себе...

Юноша замолчал, задумавшись, но ненадолго.

— Да, ты права, почтенная мать. Еще пять дней назад я повторил бы свою просьбу и прибавил, что не хочу лучшей доли. А теперь… Мне нужно знать, кто я такой и как попал на эти берега? Почему, когда я очнулся зимой в пещере Кайр, память моя была пуста, словно выеденная раковина. И еще ответь, что за враг идет по моим следам. Я чую его дыхание на затылке и боюсь обернуться. Если бы я знал… Скажи, что мне сделать, чтобы узнать, что бросить к твоим ногам или на порог Дома Матери Всем. Скажи и клянусь моими безвестными предками, я это сделаю…

В пылу юноша подошел к самому креслу Хозяйки, все так же невозмутимо глядевшей на него и теперь, опомнившись, стушевался и замолчал.

— Ну вот. Нужный вопрос задан, — легкая тень улыбки тронула губы женщины, — придет и время ответов. Но сначала сядь, успокойся и выпей моего отвара. Скоро тебе понадобится много сил.

— Но ты поможешь узнать, кем я был, почтенная мать? — почти прошептал Зоул, смущенно опустив глаза и отступив на пару шагов.

— Неужели важно, кем ты был раньше. Теперь у тебя иная судьба. Иная дорога. Но я помогу, если пообещаешь пройти свой нынешний путь до конца. Ведь ты обязан Кайрам много большим, чем думаешь. Да присядь же, наконец. В ногах правды нет.

— Разве может быть больше, чем спасенная жизнь? — юноша сел, недоверчиво глядя на ворожею.

Хозяйка подошла к очагу. Отлив из горшка дымящуюся жидкость в две большие раковины, и, подав одну Зоулу, вернулась в кресло.

— Пей, не бойся, тебе понравится, — и первой отхлебнула глоток. — Дети Пернатого давно ждут Обещанного, который придет с заката. Ты очень похож на него. И когда после всех стараний все же ушел в земли вечного лета, так и не сказав ни слова, Кайры решили вернуть тебя. Да, да, — глядя в округлившиеся от удивления глаза гостя, повторила ворожея, — мудрейшие догнали твой дух на небесной тропе и вернули в тело, добавив по крупинке своей жизни. Вот только память… Память навсегда ушла за край моря. Ты никогда не сможешь вспомнить прежнюю жизнь, только увидеть со стороны. Ты хочешь этого? Тогда пей.

Варево вспыхнуло на языке пряностью незнакомых трав, сладостью корешков и кислинкой ягод. Улеглось в животе теплым шаром, разбежалось по жилам ручейками крохотных мурашей, слизнувших лапками ноющую усталость. Звенящая ясность мыслей изгнала испуганные клочки сонливости.

Отставив пустую раковину, хозяйка встала, и Зоул под ее взглядом послушно допил отвар до дна.

Что-то случилось с его глазами. В прозрачном прежде воздухе шевелились сонмы неясных теней. Обострившийся слух ловил гул сотен голосов, потрескивание огня и скрип рогожи под бестелесными ногами. Над почти потухшими углями плясало в диком танце голубое призрачное пламя.

— Теперь ты готов, — услышал он гремящий на весь мир голос. — Идем.

Проплыв сквозь туман теней, хозяйка подошла к ковру на стене и отдернула его.

Пещеру затопило радужное сияние. В серокаменной плоти холма открылся проход в рост человека.

— Иди за мной, приказала ворожея, и Зоул молча повиновался.

Они шагали по проходу. Свет становился все ярче и гуще, будто уже светился сам воздух. Миновав пару узких ответвлений, юноша, нагнув голову, протиснулся вслед за хозяйкой в маленькую комнатку, круглый пузырь пустоты в самом сердце холма, большую часть которого занимало сооружение, очень похожее на станок для тканья ковров. Гладкая белая рама переливалась перламутром. Казалось, в пещерку втиснули часть костяка неведомого чудовища. И лишь приглядевшись, Зоул понял, что это Великое Древо, но не Древо Мира, а Древо Вечности. Змей, кусающий свой хвост. Тонкие корни, похожие на чешуйчатых змеек, вырастали из черной плиты, утонувшей в сером камне пола. Они тянулись вверх, переплетаясь, и сливались под потолком в монолитный ствол. Белые ветви, усеянные листьями — чешуйками раскинулись по гладкому куполу пещеры. На причудливое резное основание натянута кружевная сеть из блестящих желтым металлом нитей, в которой билось, словно пытаясь вырваться на свободу, разноцветное сияние.

Ворожея подошла к золотистой сети и быстрыми движениями раздвинула вынутым из волос гребнем ячейки, создав проход.

Когда глаза юноши достаточно привыкли к свету, он разглядел, что сияющий туман сложен из множества цветных прожилок, сплетенных в бесчисленные узлы и петли, шнуры и жгуты, в сложные узоры и полный хаос. Возникая из черного камня основания, они вновь растворялись наверху в белом киселе.

Ворожея погрузила гребень в самую гущу нитей и осторожными движениями начала расчесывать, раздвигая в стороны. Синий камень в окружении радуги стал чернее ночи, и, казалось, разноцветные полоски разбегаются от него, а, коснувшись, на мгновение теряют упругость и блекнут. Переплетение волокон все больше редело, они исчезали где-то с боков рамы, и вот, наконец, в молочном тумане-мареве осталось всего несколько прожилок.

— Ты пришел вовремя, — не оборачиваясь, произнесла колдунья, — в день даров огонь погаснет до новой луны. А теперь подойди ближе, смотри, вот нить твоей жизни...

Она подцепила гребнем темно-серую с сапфировыми искрами жилку и, схватив ее пальцами, начала проворно вытягивать из черной плиты основания, подбрасывая вверх. Петли повисали в молоке тумана, множились, синие искры разгорались, сливались, и вот уже под золотой сеткой плясали языки живого голубого огня.

Колдунья обернулась. В опаляющем свете обращенное к Зоулу лицо утратило сходство с человеком, преобразившись в высеченную из белого камня маску божества с черными провалами вместо глаз.

— Если хочешь вернуться назад, не отпускай нити.

Гремящие слова огненными рунами вплавлялись в память. Мраморная рука протянула ему пульсирующее голубое волокно. Юноша сжал его ладонью. По жилам разлился холод, глаза заволокла васильковая пелена, и только завораживающий голос звучал в ушах:

— А теперь входи в пламень!

Зоул шагнул вперед в объятия огня. Небесное сияние охватило его. И больше ничего не осталось. Только голубая бездна и обжигающая холодом нить в руке. Но вдруг на безупречной синеве возникло пятно. Белый призрак. Большой снежный волк приблизился и остановился, глядя на человека. Потом повернулся и потрусил назад. Остановился, обернувшись. Юноша понял и последовал за ним в белое пламя.