Вода и огонь

Осторожные пальцы захватили серую жилку и начали вытягивать ее из черной бездны внизу. Все больше витков наматывалось на острые зубцы и чешуйчатые тела костяных змей. Нить шла все туже и, наконец, остановилась, натянувшись, словно струна. Тогда проворные пальцы стали скручивать ее и вновь раскатывать, пропускать между зубьев гребня и вновь разглаживать. И вот пряжа начала расплетаться, распадаясь на отдельные волокна. Они множились и вскоре заполнили собой все поле зрения. Тонкий пух волокон растекся, превратившись в серый туман, и рука погрузила в него черный камень навершия. Темные волны разбежались по серой глади, но остатки света свернулись, словно молоко, сгустились в яркие капли на черном холсте, став искрами звезд над седой равниной.

Янтарный зрачок царицы ночи и мерцающие россыпи небесных светляков источали холодный белый свет. Он превратил редкие кусты и сухие метелки степной травы в барельеф чеканного серебра, серых призраков на угольно-черном полотне неба. Среди них двигалась тень, заслоняя собой звездные искры. От грузной туши исходил сладковатый аромат гниющей плоти, влажный грибной запах плесени и свежеразрытой земли. Резким диссонансом в нежную мелодию тишины, ветра и ночных звонцов врывался шум тяжелых шагов, скрежет когтей по камням и низкое утробное ворчание.

Недавно здесь прошли люди, оставив в воздухе привкус дыма, звериных шкур и жареного мяса. Почва хорошо помнила их ноги, и тварь уверенно шла по следу, на удивление быстро перебирая короткими лапами, стремительно двигаясь туда, где все явственней слышался шум бегущей к морю воды.

Зоул внезапно проснулся, словно кто-то толкнул его под ребро и, вскочив на ноги, успел заметить сорвавшуюся со столба крылатую тень. С недовольным шипением змеехвостый унесся во мрак. Вечерняя заря давно истаяла, не оставив и следа. Над головой перемигивались глазки звезд. Зимер лежал на земле, подложив руки под голову, а Савин так и сидел, отпершись спиной на столб. Оба спали.

Где-то очень далеко, за окружавшими реку холмами, раздался не-то крик, не-то вой, протяжный и прерывистый. Перед глазами само собой всплыло недавнее сонное видение, и по спине прополз противный холодок. Юноша бросился будить своих спутников. Зимер проснулся сразу, пробормотав:

— Вот сподобило ж уснуть...

Савин долго смотрел перед собой невидящим взором но, наконец, и до него дошло, что нужно уходить.

— Скорей, скорей к реке, — торопил его Зоул, — ночной нагоняет.

Юноши пустились бежать по едва различимой в темноте тропе, падали, спотыкаясь, поднимались и снова бежали. Гул реки сопровождал их. Где-то сбоку мелькнули нетопырьи крылья. Чешуйчатый соглядатай не отставал. Прибрежные кусты стояли сплошной стеной, и спутники едва не проскочили ответвление тропы, нырнувшее под полог свисающих до самой земли ивовых ветвей.

За деревьями пряталась широкая утоптанная площадка на краю крутояра. Внизу, под каменным обрывом, ревел стремительный поток. Впереди за туманом угадывалась стена другого берега, а прямо перед спутниками дрожал и покачивался узкий висячий мост.

Толстые лыковые канаты обвязаны вокруг стволов старых, склонившихся над яром ив. Бугристые пальцы корней вросли в трещины скалы. Трое беглецов замерли на краю, долго не решаясь ступить на этот кажущийся ненадежным и хлипким путь.

Первый шаг сделал Зимер. За ним последовал Зоул, оказавшись на скользком, качающемся над пропастью настиле из переплетенных лыком ветвей. Судорожно вцепившись в канаты, он заставил себя сделать шаг, потом еще, стараясь не глядеть вниз. К горлу подступила тошнота. Но все-таки юноша миновал середину моста, который колебался так сильно, что временами казалось — ноги отрываются от влажных жердей и он то ли взлетает в высь, то ли падает в реку. Чем ближе был другой берег, тем быстрее он шел и, наконец, почти выбежал на надежную твердую землю.

Впереди в паре шагов стоял Зимер и заворожено глядел куда-то в темные заросли. Зоул проследил его взгляд. Среди ветвей блестели человечьи глаза и кремневый оголовок стрелы, направленный прямо ему в сердце.

Из куста вынырнул коренастый, закутанный в меховой плащ охотник.

— Кто вы? — скрипучий голос был резок и холоден как порыв зимнего ветра, — Что ищите в наших землях? Почему крадетесь ночью?

— Ладонь Матери Для Всех над тобой и твоим племенем, старший. — Ответил подоспевший Савин. — Мы дети Кайр, идем к порогу Матери Всех.

— Почему здесь? Вас ждут у Гусиной Лапки. Висячая тропа только для Крачек.

— Там, — юноша указал рукой за реку, — на нас напала тварь Хосэдэ и теперь идет по нашим следам. Мы не успеем… Она догонит нас до переправы. Поверь нам, старший. Позволь встретить ее вместе с твоими охотниками. — И увидев, что лицо мужчины остается по-прежнему холодным, добавил: — Наши племена одного корня и всегда жили в дружбе. Ради Единого Предка поверь нам.

Старший молча рассматривал спутников. Готовая сорваться с луков оперенная смерть насмешливо глядела им в лицо злыми искрами на каменных остриях.

— Послушай, старший, — не выдержав, заговорил Зимер, — твой род — род охотников, выслушай же слово леса.

Старший кивнул и, сделав знак стрелкам, отошел от пришельцев на полдесятка шагов. Зимер последовал за ним и, отвернувшись от спутников, вынул что-то из-за пазухи, показал мужчине и прибавив несколько тихих фраз. Зоул мог только догадываться, какие тайные связи объединяли лесных добытчиков разных племен, и что за весть нес его товарищ к землянке своего рода на поле торгов. Да, не спроста старейшина отправил их троих к порогу Матери Всех, не дожидаясь совета племен. Может быть, Зоул и Савин лишь охрана для вестника? Однако то, что показал Зимер, подействовало.

Охотник Крачек сделал знак рукой, и стрелки опустили луки.

— Шагайте за мной да не сворачивайте, — сказал, словно ледяной водой плеснул и нырнул в кусты.

За первыми густыми и цепкими ветвями тальника скрывался расчищенный утоптанный проход. Скудный свет луны не проникал под густые кроны и Зоул шел вперед в полной темноте. Не успел он сделать и десятка шагов, как едва не уткнулся лицом в спину идущего впереди мужчины.

— Осторжись, ступени, — донеслось запоздалое предупреждение.

Тусклый свет упал из-под откинутого полога на проступи спуска — вкопанные в землю деревянные плахи. За занавесью оказалась землянка с жердяным потолком. У входа, в глиняной рубашке очага, теплился огонек, а в нише стены светила желтым язычком каменная плошка светильника. Пламя на фитиле затрепетало под порывом воздуха, разбросав по стенам землянки причудливые пятна теней.

Следом вошли Зимер с Савином. Охотник еще раз придирчиво осмотрел пришельцев, вгляделся в их лица и, удовлетворенно кивнув, повернулся к дальнему, темному углу жилища.

— Ищущие Имя из племени Кайр, мудрейший, — произнес он в темноту, — в этом я верю. Но в остальном… Выслушай их сам, мудрейший.

И охотник с легким полупоклоном отступил к стене.

Из угла донеслись скрип дерева, кряхтение и на свет, тяжело опираясь на длинный резной посох, вышел старик. Целый ворох темных шкур свисал с его плеч, на кончиках кос висели фигурки духов и животных, обереги колдуна. Не мудрено было не заметить его в полутьме. Черные с проседью волосы и морщинисто-бурая, как древесная кора, кожа лица почти сливалась с земляными стенами. Приблизившись вплотную, он по очереди ощупал лицо каждого из юношей острым и цепким взглядом.

— Великий Предок и Мать Для Всех хранят вас, вижу… — проскрипел Говорящий с Духами. — Ноги ваши быстры, руки сильны, глаз верен и мысли чисты. Хорошо… ну говорите, что видели. Духам ведомо, духи слышат, слова ваши будут правдивы...

Савин коротко пересказал все случившееся ночью. Мудрейший внимательно слушал, переминаясь с ноги на ногу. Звякали блестящие раковины и желтые зеркальца на его балахоне. Он вновь и вновь пробегал взглядом по лицам спутников и… остановил его на Зоуле.

— Ты, — прокаркал старик, — значит это ты найденыш кайр…

У юноши закружилась голова, в ушах раздался далекий звон, а глядящие в упор глаза старика странно приблизились...

Говорящий с Духами вздрогнул и повернулся к выходу, услышав снаружи испуганный крик ночной птицы.

И наваждение схлынуло, как море при отливе.

Старик повернулся к старшему охотнику. Им не потребовалось слов, чтобы понять друг друга. Лишь один взгляд, и мужчина, кивнув, выскочил из землянки.

— Идите за ним, — указал на дверной полог старейшина, — я следом...

После тесной и душной землянки воздух обжег ноздри режущей свежестью. Тьма же показалась еще непроглядней. Рядом привычно грохотала река. Зоул двинулся вперед и вскоре увидел затаившихся охотников. Найдя свободное место у плетеной из живых веток ограды, заглянул в одну из смотровых прорех в стене кустов и увидел противоположный берег и мост. Внизу, над рекой, клубился густой туман, вытягивая вверх бесформенные отростки. Влажно блестели облизанные ими жерди настила. А на другой стороне ущелья, там, куда уткнулась темная лента висячей тропы, на фоне струящегося серебра ивовых листьев, ворочалась черная тень. Мертвый страж пути догнал ускользнувшую добычу.

Он нерешительно топтался перед непривычным шатким помостом, издавая недовольное ворчание. Люди, затаив дыхание, следили, как жуткая фигура двинулась вперед. Затрещали и жалобно загудели под небывалой ношей лыковые канаты.

— Великие предки, кто это? — прошептал один из охотников.

Тварь медленно приближалась. Хрустели жерди, стонали веревки, налетевший ветер подбрасывал вверх клочья тумана.

Рядом звякнул металл и Зоул угадал хриплое дыхание мудрейшего. Старому колдуну достаточно было одного взгляда на тушу на мосту, чтобы бросить короткий приказ:

— Стрелы.

Охотники вскинули луки. Каменные острия со свистом рассекли воздух, потом еще и еще раз. Глухо пели освобожденные тетивы, сливая свой голос с гортанным речитативом слов призыва и повеления, выкрикиваемых стариком.

Но темная туша на мосту продолжала ползти к его середине, не замечая вонзающихся в неживую плоть наконечников.

— Рум, Тур — огонь и факелы. — На мгновение прервав вязь заклятий, выкрикнул колдун.

Двое охотников кинулись к землянке и вернулись с горшком углей и охапкой палок, обмотанных растрепанным, пропитанным жиром, лыком.

— Паклю на стрелы, — проревел старший охотник. Зоулу тоже сунули пару факелов, пучок стрел, и он принялся обматывать оголовки липкими, дурно пахнущими, прядями.

Старший выбежал из-под полога ветвей и бросил горшок на сухую траву. Стрелки встали рядом. Над россыпью бордовых углей показались голубые язычки пламени. Зоул и его спутники сунули в жар наконечники и подали стрелы охотникам.

Четыре огненные черты прорезали ночь, устремившись к туше на мосту. Две вонзились в настил, остальные канули в туман. Новая стайка огней унеслись к врагу, ярко осветив и сам мост и создание Моры, замершее перед двумя пучками горящей пакли. На этот раз все нашли цель. По ущелью, спугнув спящих птиц, раскатился злобный рев. Запахло паленой шерстью. Длинные когти рвали гнилую плоть, сбрасывая пылающие древки и дымящиеся патлы, но жир растекался по волосу желто-голубыми огненными струйками.

Стрелки вновь и вновь рвали тетивы. Клубки пламени летели к зверю, отрезая ему путь назад и вперед стенами огня. Но мокрое, напоенное туманом, дерево настила гореть не желало. Голубые ручейки, бессильно шипя, стекали по влажным бокам жердей, и срывались вниз, огненными каплями пронзая молочную завесу над водой.

Страж путей воздел клыкастую морду к глядевшей в прореху облаков равнодушной луне и заревел яростно, зло, негодующе и вместе с тем жалобно и обиженно. Он словно грозил кому-то, требуя отдать обещанное. Рев вознесся до самых дальних небесных высей, но ответа не было.

Тогда, замолчав, тварь опустила голову, устремив взгляд вперед, и Зоул ясно увидел алые язычки пламени в мутных неподвижных зрачках мертвых глаз. В лицо пахнуло смрадом и холодом, мышцы потеряли силу и руки повисли плетьми.

Стрелки, метнув последние стрелы, опустили луки. Только Говорящий с Духами все также выводил свою песнь — заклинание.

И тут зверь рванулся вперед, сквозь огонь, по просевшему мосту. Зоул понял, что рвется он именно к нему.

Люди стояли, оцепенело глядя на приближающийся факел горящей плоти. Оборвав заклятье на полуслове, старик, с неожиданным для его возраста проворством, выхватил у Зимера тяжелый топор и в три прыжка оказался у края пропасти. Широкий замах и блеснувшее в лунном луче кремневое лезвие обрушилось на вкопанное в землю бревно в том месте, где его сдавливали, обвивая, тугие кольца каната. Еще один удар и лыковые волокна с треском лопнули, точно плетью хлестнув концом воздух.

Захрустели, ломаясь, горящие перекладины настила, зазвенел, натянувшись, второй канат, а страж пути вцепившись в него, негодующе взревел. Никто из молодых так и не успел сдвинуться с места, а старик уже оказался у второй опоры, подняв топор. Почерневший, обросший мхом, ствол отозвался на удар ворчливым гулом, словно ссохшийся камлальный бубен. И старое дерево не выдержало. Косая распорка выскочила из трухлявого гнезда. Канат вырвал бревно из земли. Оно комлем ударило в грудь старого колдуна и сорвалось в пропасть. Дымящаяся туша порождения Моры полетела вниз вместе с пылающим мостом, подсветив поглотивший их туман алыми сполохами. На фоне гаснущего зарева Зоул успел заметить знакомую крылатую тень со змеиным хвостом. Вырвавшись из молочной пелены, летун скрылся в прибрежных ивах.

Со дна ущелья донесся глухой удар, треск дерева, всплеск воды и огонь в тумане погас. Шум стих, лишь река пела свою песню в извечном стремлении к морю.

Старик лежал на спине у ног соплеменников, упершись неподвижным взглядом в серое предутреннее небо.

Когда Небесный Огонь разогнал остатки тумана над рекой, двое охотников спустились с обрыва, но ничего, кроме нескольких клочьев шерсти на свисающих до дна канатах, не нашли. Беспокойная вода смыла и унесла с собою все следы.

Еще до утренней зари в поселок Крачек отправился вестник, а теперь, с рассветом, по его следам отправились и остальные. Впереди шагал Токур, старший, за ним двое охотников с носилками, на которых покоилось тело Говорящего с Духами. Замыкали шествие трое пришельцев.

В четверти перехода от висячей тропы стремительный бег гремящей реки прерывался, и она бирюзовыми струями срывалась с обрыва, дробясь далеко внизу на лоснящихся спинах валунов в брызги и пыль. Воздух полнился приятной влажной прохладой. Зоул стоял на краю обрыва и, затаив дыхание, смотрел вниз. В холмистую равнину врезался широкий клин речной долины. На дне раскинулись болота поймы, заросшие красноталом, тростником и рогозом. Среди изумрудных ковров осоки виднелись бесчисленные голубые зерцала протоков и омутов, питаемых падающей со скал потоком.

Тем временем носильщики спустились по узкой уступчатой тропе к подножию источенной водой стены обрыва, и юноша поспешил вслед за ними. Оказавшись внизу, он еще раз оглянулся на гроздья радуг, висящих над водопадом, и нырнул в заросли ивовой лозы, сплошным ковром покрывшей песчаный берег.

То и дело над головами людей взлетали стайки вездесущих водных птиц, но никто из охотников не поднял лука. И хозяева, и гости племени молча пробирались сквозь кусты, утопая в мокром песке, раздвигая так и норовившие хлестнуть по лицу побеги. Но мучения были недолгими. Вскоре впереди проглянула большая плитняковая осыпь, голая и сухая, прокаленная полуденным солнцем. Над ней нависал массивный бурый утес. Идти по хрустевшим под ногами камням оказалось много удобнее, и путники быстро обогнули скалу и остановились. Охотники опустили наземь скорбную ношу и склонили головы, а юноши молча стояли, пораженные открывшимся видом.

Впереди из пологого откоса вырастали угловатые белесые столбы, бессонной стражей обступив нишу в стене обрыва. Меж ними, покоясь на двух плоских валунах, как на ладонях, поднималась над осыпью округлая чаша бурого камня. Из темноты ниши над ней склонялось огромное, грубо высеченное, лицо, доброе и строгое, спокойное и величественное. Лицо Матери Всех. Над чашей нависал карниз, из трещин его сочились струйки воды, прозрачной колышущейся вуалью закрывая лик. Под тонким дрожащим и переливающимся покрывалом лицо казалось живым — то улыбнувшимся, то опечаленным, то спокойным. Падая в чашу, вода кипела в ее чреве снежно-белыми клубами. Пена переливалась через край, сбегая по склону к прибрежным зарослям.

Зоул узнал Молочную чашу, о которой не раз слышал от старейшин. Токур зачерпнул из ручья пригоршню хрустально-чистой влаги, поднес к губам старика, омочив их, и вылил остатки ему в ноги. Охотники взвалили носилки на плечи и продолжили свой путь по кромке речной поймы, так и не проронив ни слова.

Землянки племени Крачек лепились к откосам, словно гнездовья их тотемных птиц. Под откосами лежал желтый пляж, перетекающий с полуночной стороны в песчаную косу, протянувшуюся далеко в море. С другой стороны в бухту вливались рукава и протоки болотистой низины, окрашивая ее в желто-коричневый цвет.

В поселке путников уже ждали. На косе стояла большая долбленая лодка, увешанная гирляндами хвойных веток и мелких лесных цветов. Вокруг стояли старшие охотники и старейшины в накидках из шкур крачек.

Носилки опустили с плеч на мокрый песок. Старика уложили на устланное пахучими травами дно в праздничном одеянии Говорящего с Духами. На дне долбленки нашли себе место лук и стрелы, топор и кучка обсидиановых лезвий, еда в дальнюю дорогу.

Вспыхнули четыре жарких костра, и вскоре над ними уже жарилось мясо косули. Ее сердце и печень легли в ноги старику, а череп с рогами украсил нос лодки.

Зоула с товарищами усадили в общий круг у костра, и каждый получил по куску дымящегося мяса. По кругу пустили чаши густого пахучего питья с ароматом хмеля, замешанного на крови жертвы.

В костер упали пучки трав и янтарные куски смолы. Густой горьковатый дым повис над берегом. Даже неугомонный ветерок стих и над морем воцарилось безмолвие. Лишь беспокойные волны шипели на песке.

И вот в ритмичный шум прибоя начал вплетаться узор монотонной песни. Протяжной и печальной, долгой, точно зимняя ночь, словно вечный бег океанских валов, тоскливой, как крики чаек над утесами, то рокочущей громом яростного шторма, то шепчущей шумом осеннего ветра в вершинах сосен. Древняя, как сам океан, песня о том, что все, кто пришел в этот мир, в свой черед отправятся за море, в земли вечного лета и птичьих стай, тучных стад, доброй охоты и обильных уловов, туда, где юное солнце рождается из морских вод.

Пока тянулась песня, огненный глаз соскользнул с небесного купола за вершины деревьев, окрасив перья облаков цветом бирюзы и аметиста. Белая тень луны все отчетливей проступала на темнеющем восточном окоеме.

Вдруг Зоул понял, что волны плещутся у самых его ног. Незаметно и обыденно прилив вползал на берег, поглощая песчаную косу.

Лодка качнулась раз, другой, нехотя снялась и поплыла по серебристой дорожке к поднимающейся владычице ночного неба, круглой, словно бубен. Челн удалялся, уменьшаясь, сливаясь с водной рябью, и песня медленно стихала, растворяясь в плеске волн. Наконец люди ушли, а вода, смыв их следы, сомкнулась над последним островком песчаной отмели.

Ночь стерла с неба последний закатный отблеск, и в поселке начался обряд очищения. Все, кто провожал в путь Говорящего с Духами, собрались у большой землянки, врытой в откос. Из-под дерновой крыши клубами выбивались дым и пар. Мужчины группами входили за кожаный занавес и возвращались мокрыми, распаренными и довольными. Дошла очередь и до Зоула со спутниками.

Откинув полог, они вошли в баню. Посреди устланного тростником пола шипел, раскалившийся докрасна, каменный очаг. Плеснув на него по пригоршне воды из корчаги, юноши развесили на жердях свою одежду и принялись ждать, когда пот покроет кожу.

После очищения тела гостей провели в обширную пещеру под обрывом. Дрожащий свет факелов едва обрисовывал фигуры сидящих у стен людей. В центре пустого круга, окруженного родовыми столбами, стоял новый Говорящий с Духами. Бесчисленные камешки, бусинки и фигурки на его балахоне сверкали, искрились и позвякивали.

Все заняли подобающие места. Под каменным куполом повисла тишина. Мудрейший поднял руки и, чуть покачиваясь, в такт, начал напевать едва слышимую песню. Из темноты вынырнули две юные девушки, разливая по раковинам хрустальную влагу из большого сосуда, и с поклоном подавали сидящим. Зоул в свою очередь принял из нежных рук и выпил в три глотка освежающе прохладную воду, воду из молочной чаши, принесенную в поселок еще при свете дня.

В руках Говорящего с Духами появился бубен. Он зарокотал сначала редко и протяжно, а потом все быстрее и быстрее. Песня стала громче и отрывистей. Старик закружился в танце, обходя ряды людей, за ним шли помощники, окуривая их смолистым едким дымом.

Упругий кожаный круг гудел все громче, а свет факелов тонул в густых терпких клубах, дробясь на радужные кольца. Сердце Зоула билось все быстрее в такт ритму. Пещера и лица расплывались, отступая, уходя в даль. Бубен вел его все дальше по уже знакомой тропе в край видений и снов, край, где пряталось его прошлое, где он мог обрести себя прежнего. И юноша с радостью устремился по этому пути.