Рецензия Шани

Перед написанием этого текста я пыталась понять, с чем же у меня ассоциируется «Его выбор», и наткнулась на термин готический модерн — одно из направлений в живописи. Воздушные изломанные линии, чистые цвета с обилием синих оттенков, сказочные и мифологические сюжеты… «Его выбор» тоже можно назвать романом воспитания в фэнтезийной готически-модерновой упаковке. С камерным, несколько эклектичным, но чертовски оригинальным миром.

Эмоциональная, чувственная красота — первое, чем обращает на себя внимание мир этого текста. Физически красивы большинство героев, волшебны описания природы, изумительны по эстетической составляющей сцены, в которых творится магия. Красивы особой, зловещей и отвратительной, красотой даже страдания и смерть. А страданий и смертей в романе много, ведь человеческое существование, особенно если говорить о персонажах, принадлежащих к низшей касте этого мира, очень зыбко.

Тем ярче утверждается ценность каждой жизни. «Его выбор» гуманистичен, несмотря на косное, далекое от гуманизма общественное устройство и нормальные средневековые зверства, творящиеся на страницах текста. Кровь здесь далеко не киношный кетчуп, и смерти воспринимаются именно как потери, о ком бы ни шла речь — о безымянных жертвах разбойников, об Аринке, погибшей из-за глупого подросткового протеста Армана, о старике Захарии, чей уход естественен, но от того не менее горек. А каждое убийство оставляет след в душе убийцы.

Тема кающегося грешника — одна из центральных в романе. Есть ли жизнь после убийства, в котором ты раскаиваешься? Невольного или, что хуже, осознанного преступления ради спасения своей шкуры. А если за грань с особой жестокостью был отправлен не один человек, а много людей — остается ли у убийцы возможность искупления?

Остается.

«Милость к падшим», ага. Милосердие влечет за собой ответное милосердие: Арман понял и пощадил Виреса, Вирес — Лиса. Правда, чтобы исправить то зло, которое ты натворил, недостаточно просто покаяться, посыпав голову пеплом, искупление должно быть деятельным. Но если ты нашел в себе силы на такой поступок — у тебя есть шанс.

А центральная тема, конечно, взросление героя, резко отличающегося от других. Одиночество избранного и преодоление этого одиночества, поиск своего места в жизни, преодоление слабостей, принятие на себя ответственности за свои поступки — все это справедливо по отношению и к Арману, и к Рэми.

Солнечному Эррамиэлю, обладающему даром притягивать к себе людей, конечно, повезло больше, чем его старшему брату, ведь в жизни Рэми очень скоро появились и Брэн, и Жерл, и другие. Арману же, точно в насмешку — в силу сохранившегося высокого статуса, пришлось хлебнуть одиночества и отвержения полной чашей. И многого стоит, что герой не только не озлобляется, но наоборот — сохраняет и развивает те качества, которые делают человека действительно умным, сильным и справедливым лидером.

Роман во многом построен на контрастах. Лучше всего это доказывает авторское видение высшей магии и ее носителей — огромное могущество идет рука об руку с хрупкостью и уязвимостью психики, при отсутствии должного обучения способной не выдержать тяжелой ноши этого дара. Адская смесь, недаром обычные люди относятся к магам даже не с недоверием — с открытым страхом, порой переходящим в ненависть. А ведь в мире произведения есть еще и оборотни…

Другая пара противопоставлений — преданность и вероломство. Фальшивые друзья (или те, кто хотел бы ими стать) встречаются в линиях обоих главных героев. Человек не всегда тот, кем хочет казаться, — эту истину приходится постичь и Рэми, и Арману, причем для Армана это открытие куда более болезненно. Тем дороже обретение настоящей, самоотверженной дружбы и больше того — бесконечной преданности, слияния душ, лишенного какой-либо эротической подоплеки. Равно необходимого для обеих сторон, ведь потерявшие все Лиин и Нар нашли новый смысл жизни в этой самоотреченной верности другому человеку.

С деятельным милосердием тесно связан мотив исцеления судеб. Рэми, носитель души проклятого бога местного пантеона, используя силу этого бога, своей любовью и жалостью выправляет изъяны и шрамы падшего, греховного мира, меняя, казалось бы, предопределенные жизненные пути встречающихся ему людей — Жерла и его сына, Лиса, сына старосты, физически спасая тех, кого можно спасти, как Аланну. Благодаря Рэми меняется даже сам бог, отказываясь от идеи полностью подчинить себе тело мальчика.

Мальчишкам — героям романа приходится пройти множество испытаний. Травля, заговоры, нападения, убийства, необходимость расхлебывать горькие последствия собственных ошибок, скорбь и отчаяние, ожидание собственной смерти — нелегкий экзамен. И они выдерживают его с честью. Мне нечасто встречались книги, в финале которых было бы такое ликующее счастье. И он, этот хэппи-енд, кажется полностью заслуженным, а оттого — особенно радостным.

Автору:

Немного скажу об образах героев-детей. В начале мальчишки то вели себя на свой возраст, то так, словно они враз становились на несколько лет старше, шла такая взрослая рефлексия. Элизара у меня тоже никак не выходило воспринимать именно как подростка — да, товарищ в неадеквате, но явно старше четырнадцати. В принципе, можно списать на такую специфику взросления носителей магии, да еще из элиты общества, но меня выбивало. А вот когда герои подрастают, их физический и психологический возрасты приходят в соответствие.

Не для всех сюжетных поворотов мне хватило обоснуя, почему именно так, а не иначе. Про Аринку и сестру Нара я писала, в ту же копилку — родители Лиина. Мгновенная перемена в поведении матери меня напрягла даже с учетом, что у Лиина вдруг проснулся магический дар. Ведь раньше ни намека…

Эпиграфы с цитатами из переписки Армана с Лиином — просто классные! Прекрасно раскрывают мысли и чувства Армана, дают штрих к портрету Эдлая и при этом идеально вписаны в мир текста.

К эпиграфам с цитатами из великих нашего мира я так до конца и не поняла, как относиться. Они отлично подобраны, дают нужный настрой на восприятие каждой главы… и не дают забывать, что этот текст — лишь роман, художественная литература. Мешают полному погружению.

Пожалуй, то же с эклектикой. Деревенские хаты, отсылающие к украинским реалиям, в сочетании с именами западного образца вроде Брэна или Рэми долго вызывали у меня когнитивный диссонанс. С именами тоже шерсть у моего внутреннего лингвиста иногда вставала дыбом, потому что не получалось представить, как в одном языке да еще при замкнутой культуре рядом могут уживаться те же Рэми и Брэн с Захарием и Аринкой. А вот виссавийский язык («Ирехам лерде, Нериан, ирехам доре») мне очень понравился, жаль, что мало.

оригинал