Текст на февраль 2018

***

Все-таки братишка у меня — прелесть!

Хоть и гадость редкостная!

Ольга Громыко. "Пророчества и иже с ними"

Холодно и скользко, и укутывают все вокруг сумерки. Стараясь не поскользнуться на замерзшей тропинке, Лиин шел домой так быстро, как только мог. Чуял, что Алкадий не просто так его выставил. За вином послал… когда это учитель успел полюбить вино так сильно, чтобы вечером ученика на мороз выгнать?

Он столкнулся на крыльце с выходящим Коном, поймал на себе неприязненный взгляд второго ученика и скользнул внутрь, из морозной свежести в душное тепло. Значит, все-таки не просто так его послали… и учитель зачем-то встречался с этим глуповатым мальчишкой… и почему-то не хотел, чтобы Лиин знал — зачем. А хотел ли сам Лиин это знать? В последнее время тайны Алкадия пугали.

Лиин поспешно скинул в сетях плащ и запятнанные снегом сапоги, вошел внутрь, подивившись в который раз уюту такого маленького и неприязненного с виду дома: мягкий золотистый свет фонаря, просачивающийся через льняные занавески, тепло хорошо натопленной печи, запах принесенной хозяйкой свежей выпечки, подушечки по скамьям, стульям, салфетки на подоконниках, на столе, на сундуке и стульях, застеленный чистой соломой пол. И тот неповторимый запах дерева, от которого вспоминался родной дом и полузабытые родители…

Где теперь эти самые родители? Лиин не знал, сказать по правде, не хотел знать. Мать, узнав о даре сына, отреклась, отец чуть не убил… да и не отец это, как оказывается, был… и если бы не архан… Эррэмиэль… Лиина, наверное, уже бы давно и не было.

Его спасение и его проклятие… ожидание, которое становилось с каждым днем невыносимее. И святая уверенность, что однажды архан вернется. И позовет. Только когда ж будет это однажды?

Он поставил на стол кувшин с вином и, сам на себя разозлившись за угрюмые мысли, посмотрел искоса на Алкадия. Спит, задумался? Сидит в кресле неподвижно, укутав колени шерстяным пледом, сжимает в худых пальцах четки, и лицо его спокойное, умиротворенное, а по тонким губам бежит легкая улыбка.

Чему он улыбается? Да и вообще редко же улыбается… да и спит, пожалуй, редко. И сейчас спит ли? Вряд ли.

— Зачем он тебе? — не выдержал Лиин. — Чтобы убивать?

Учитель улыбнулся — не спит! — но так и остался сидеть, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза. Будто не хотел просыпаться.

— Ты и сам все понял, — устало ответил он. — Так почему задаешь глупые вопросы?

— Тогда спрошу иначе, — выдохнул Лиин, собираясь с решительностью и словами: — Зачем тебе я, если есть Кон? Он убивает, он делает то, что ты хочешь, так почему это не он живет с тобой, почему не его ты учишь?

Алкадий внезапно открыл глаза, посмотрел на ученика внимательно, слегка насмешливо, встал и налил принесенного Лиином вина. В свете зажженной Лиином лампы лицо его казалось чуть менее бледным, чем обычно, и даже каким-то… более родным. Но Лиин ни на миг не мог забыть о лозе, которую Алкадий носит, как и о том, чем эта лоза питается.

Может, однажды и Лиину придется стать ее кормом?

А учитель опробовал слегка вина, довольно вздохнул и тяжело сел на скамью у стола. Повертев чашу в узловатых пальцах, он жестом приказал ученику сесть напротив, а когда Лиин повиновался, наполнил вином вторую чашу и подал через стол Лиину. Чашу Лиин принял, но пить не стал: он терпеть не мог хмельного, еще с детства. Этот запах напоминал болотную завесь в глазах отца и звуки глухих ударов… А Алкадий улыбнулся и спокойно сказал:

— Даже не понимаешь, от чего отказываешься, мой мальчик. А я ведь тоже долгое время не понимал. Ты, наверное, не знаешь, но родился я и вырос в Виссавии…

Лиин вздрогнул: о Виссавии он знал ой как немного. Вернее, ничего. Знал лишь, как и все, что Виссавия — соседняя с ними страна, куда чужаков не пускали. Что оттуда приходят к ним целители в зеленом, таинственные и молчаливые, прячущие лица и фигуры до самых глаз, что исцеляют эти целители почти всех, богатых и бедных, исцеляют бесплатно, просят лишь молиться их богине… и народ молился же!

Скромные алтари, чаще всего спрятанные в лесах, всегда были полны цветов и подношений, и тропинки к ним не зарастали никогда… вряд ли в Кассии была более почитаемая богиня, чем чужая Виссавия.

Алкадий — виссавиец? Ходили слухи, что «дети Виссавии» прячут за тряпками уродство, а Алкадия нельзя было назвать уродом… необычным. С разными глазами, серой, будто безжизненной кожей, слишком худощавым, будто высохшим — но не уродом. На улице такого встретишь, не заметишь.

Только типичный ли он виссавиец? Лиин вспомнил глаза встреченных целителей — огромные, выразительные, в глубине которых плясало, манило зеленое пламя — и понял вдруг, что, наверное, не совсем типичным. Наверное, не зря он тут в Кассии, а не в таинственной Виссавии, не просто так. И стало как-то боязно услышать продолжение. Но слушать пришлось:

— В Виссавии не знают многих удовольствий, например, удовольствия еды. Пьют и едят исключительно эльзир, — учитель задумчиво повертел в пальцах чашу. — Это напиток создан магией, дает все, что необходимо, но… он безвкусен, совсем. Представь — ты ешь нечто очень полезное, но всегда одинаковое. День за днем, всю жизнь. После такого даже хлеб кажется чудом. Так же и с магией… День за днем знать вкус только своей магии, только своей силы. Этого временами становиться так мало…

Он поставил чашу на стол и легко толкнул ее Лиину. Улыбнулся, страшно так улыбнулся, властно, и сказал:

— Пей! — и на этот раз Лиин не осмелился отказаться.

Вино оказалось приятным на вкус, тянуло травами и горькой терпкостью. Все вокруг поплыло вдруг, как бы окунулось в густую воду, и стало почти хорошо… спокойно. И разговаривать так уже не хотелось. Хотелось спать… И Лиин плыл на мягких водах и слушал, слушал, мягкий голос Алкадия. Лениво складывал слова в предложения, понимал и принимал смысл услышанного… и вновь погружался в ласковую сонливость.

— Однажды я понял, что мне не хватает вкуса собственной магии… и захотел попробовать чужую. Желание это было так невыносимым… но я понимал, умом понимал, что так нельзя, что я могу кого-то ранить… боги жестоки, Лиин. Отвратительно жестоки. Я не выбрал для себя такой судьбы, такого «дара», я старался бороться, но однажды проснулся и понял, что моя борьба по сути бесполезна. И что или я сознательно буду выбирать себе жертв или выберу их бессознательно, во сне.

Он встал со скамьи, подошел к окну, за которым уже клубилась темнота, и продолжал:

— Моя ли в том вина? Виноват ли хищник, что он должен охотиться? Виноват ли больной в своей болезни? Вождь решил, что я виноват. Меня изгнали. Тогда-то я и понял, что справедливость, мой мальчик… ее нет и никогда не было, даже среди спесивых виссавийцев. И гордая Виссавия на самом деле столь же отвратительна, как и… лишенная магического дара Кассия. А отвратительное должно исчезнуть.

— А ты сам… ты думаешь, что ты лучше? — едва слышно выдохнул Лиин.

Алкадий лишь засмеялся:

— В этом мире кто сильнее, тот и лучше. Я вернусь в Виссавию победителем. И буду лучшим, вот увидишь… ты спрашивал, почему я тебя учу? Потому что ты такой же, как и я. Которого искусственно сделали худшим. Обиженный теми, кто не подумал и дал тебе дар, оказавшийся проклятием. Ты их ошибка, как и я. Ты — доказательство моей правоты.

— Я не ошибка, — пьяно усмехнулся Лиин. — Ты не понимаешь… боги, ты ничего не понимаешь…

— Я понимаю. И твою гордость. И желание не пачкаться, оставаться чистым. Все это… бесполезно. Однажды тебе надоест быть битым ни за что. Однажды ты поймешь, что те люди, которых ты сейчас так защищаешь, чьи плевки терпишь, большей частью мизинца твоего не стоят. И тогда ты начнешь убивать так же легко, как и я. И тогда… мне будет не нужен Кон.

Лиин вздрогнул и как-то сразу протрезвел. Выпрямился на скамье, посмотрел внимательно на Алкадия, снизу вверх, тихо спросил:

— А Кон? Он тоже твой ученик?

— Он мой питомец. Тупой и послушный. Ты — мой ученик. Ты знаешь, — он усмехнулся, зло так, безжалостно, — недавно Кон попросил у меня принять в себя лозу…

— Разве это возможно?

— Все возможно, только надо знать как. Но Кон лозу не получит… а вот ты… когда будешь готов, ты ее получишь. Получишь не так, как те придурки, что ее сейчас носят — получишь вместе с той силой, которой она дает носителю. Вместе с теми огромными привилегиями, на которые ты давно заслужил. И станешь еще сильнее, чем сейчас.

Лиина передернуло. А Алкадий, будто не заметив волнения ученика, поднялся и сказал:

— Я устал и иду спать, мой ученик. И больше не забивай себе голову глупостями. И не задавай вопросов, на которые еще не готов услышать ответа.

Он ушел, а Лиин остался. Ошарашенный смотрел он, как пламя бежит по разлитому в лампаде маслу, и не осмелился поверить в услышанное.

Он и носитель лозы?

Архан ему такого никогда не простит… Зир… Дайте боги, чтобы служба тебе кончилась быстрее, чем все это зайдет слишком далеко.

Больше всего Рэми не любил неопределенности, потому эти три дня показались ему вечностью. Его окружили заботой, каждое его желание выполняли, стоило лишь заикнуться, но забота была такой странной… походила на клетку. Стоило выйти из предоставленной спальни, как сразу начинали ощущаться чужие взгляды: ненавязчивые, но не отпускающие ни на миг, будто кто-то боялся, что он что-то сделает не так или куда-то влипнет.

Унизительно! Рэми не привык к постоянному наблюдению, в этом замке от чужих взглядом можно было спрятаться только в своей спальне.

Встреченные в коридорах слуги кланялись чуть не до земли, как и, странное дело, дозорные и часовые. Рэми пропускали везде, и лишь когда он попытался выйти из дома, дорогу ему преградили и вежливо, спокойно попросили вернуться.

Интересно, что было бы, если бы он отказался? Его остановили бы? Эти остановили? Мага?

Смешно!

Но и нападать на слабейших было… стыдно, наверное. Да и было же в глазах дозорных ни капли страха, лишь какая-то странная уверенность, что Рэми послушается и вернется. Рэми послушался и вернулся. Проклиная Армана, который его тут оставил.

Захарий несколько раз просил о встрече, но Рэми каждый раз отказывался. По мелочам: не было настроения, хотелось отдохнуть, и прочее. Странное дело, проходило. От него отвязывались и некоторое время беспокоили. Его… слушали? Это было странно и непривычно.

И все бы, наверное, даже устроило, только зачем следят так усердно? Боятся, что сбежит? Даже мысли не было. Вернее, были бы… если бы не данное Арману слово.

Рэми не знал, зачем дал это проклятое слово. Не знал, зачем его упрямо держал, оставаясь в этом проклятом замке. Просто как можно чаще приходил под тем же ненавязчивым присмотром на один из балконов, гладил лебединую шею Ариса, любовался на далекие, укутанные снегом, горы, и шептал Арису в гриву:

— Ты понимаешь, зачем все это?

Арис молчал… но понимал. Рэми видел тень этого понимания в серебристых глазах, чувствовал в окружавшей крылатого друга тревоге, и вздыхал едва слышно, возвращаясь в свои покои. И как же завидовал этим прекрасным белоснежным крыльям пегаса…

Но взять Рэми покататься отказался. Объяснил, что если он это сделает, к Рэми его больше не подпустят. Вот она, их долбанная забота!

Он не хотел есть. Не мог, кусок в горло не лез. Он читал, целыми днями, поглощал книжки одну за другой, пытаясь убить так тянущееся в бесконечность время. Он мерил проклятую спальню шагами и старался не замечать тревоги в глазах Захария.

Мой архан, чем мы тебе не угодили? Что еще мы можем сделать?

Немой вопрос, на который у Рэми не было ответа. Тревога сжигала душу днем и ночью, хотя зов Мираниса утих, стал едва слышимым, но от этого не перестал быть менее приставучим. Аши почти не отзывался, и его молчание давило на душу еще одной пустотой. Так хотелось просто с кем-то поговорить. Услышать, чего они от него хотят… и чтобы не мучили эти проклятые кошмары… душащие и безжалостные, пропитанные чужой кровью и чужой болью. А еще виной и страхом, которые не отпускали Рэми и днем. Спать он теперь не мог. Задыхался и находил выхода… к кому идти, кому теперь верить?

И только когда увидел Армана, понял вдруг, кого на самом деле ждал все эти дни… Арману он верил всегда. Безоговорочно. Хоть и сам не знал почему. Только… слова все равно застряли на губах, и подняла голову неугомонная гордость.

Арман чуть было его не убил. Осудил вот так просто, не разобравшись, чуть не задушил словами, а теперь хочет поговорить?

Есть ли смысл в этом разговоре? Могут ли они понять друг друга, как поняли тем странным зимним вечером, после битвы с Алкадием. Когда Арман поверил, понял, отпустил, и на душе стало вдруг так спокойно от этого понимания. Что изменилось? Куда все это ушло? Почему все травит душу холодный, пронзающий в самое сердце голос и вина… это проклятая вина, которую Арман одним словом утишил и, позднее, сам же и разбудил…

Рэми выбрал свою жизнь вместо жизни своего сына.

Рэми чуть было не убил Мираниса…

Убил и чуть было не убил, страшные слова, от которых не хотелось дышать.

Виноват. Во всем виноват. И о чем им говорить? Словами ничего не изменишь.

— Поешь со мной? — улыбнулся вдруг Арман.

Тепло так улыбнулся, искренне, улыбкой, которой Рэми никогда у него не видел. Даже не думал, что Арман умеет так улыбаться. И по груди вдруг разлилось на миг ласковое тепло, и подумалось вдруг, что Арман может быть жестоким, но никогда не был и не будет подлым. Не предаст и не ударит в спину, так что и опасаться его незачем.

Рэми коротко кивнул и пошел за Арманом, хотя есть совсем не хотелось. Живот сковывало болью и казалось, что все вокруг пропиталось запахом крови.

Кровь на руках. Кровь во снах. Чужая кровь, чужая боль. И своя вина.

Арман открыл неприметную в стене дверь, и пропустил Рэми внеред, все так же странно, несколько грустно улыбнувшись. Там за дверью был неожиданно уютный, залитый ярко-красным светом кабинет. За окном на всю стену заходило за горы огромное солнце. И Рэми вдруг не хватило того простора, который временами снился ночами.

Другие сны… полусны, полуявь, воспоминания, эмоции его второй души. Ветер в крыльях, в волосах, на коже, упругое сопротивление воздушного потока… главное уметь поймать. Вспарить под самые облака, не опасаясь пронзающих тучи молний, грохота грозы и штормового ветра. Главное, почувствовать свободу…

Этой свободы Рэми сейчас и не хватало.

Ворс ковра ласкал носки сапог, в застекленном шкафу дремали шкатулки и чаши со сгустками магии. Книги, старинные свитки, карты, дорогие гобелены на стенах, письменный стол, заваленный с ладонь треугольниками из вырезанного ажуром металла. И, зная как много может скрываться в таком кусочке металла, Рэми взял один из треугольников, пытаясь открыть его своей силой, но Арман остановил. Забрал ксэн, кинул его на стол в общую кучу и заметил:

— Потом. У тебя будет много времени, много возможностей, много мудрых учителей, способных ответить на все твои вопрос. Все самое лучшее, что может быть, верь мне. Но потом.

О чем он вообще говорит? Кто и зачем будет учить рожанина, пусть и мага, пусть и одаренного мага? Рэми знал, что делают с такими, как он: в лучшем случае отправляют в храм жрецами, в худшем…

Он и сам не знал, почему до сих пор жив и даже успел поучиться у двух учителей. Чудо и везение, наверное. И, наверное, это чудо, наконец-то, закончилось и теперь пора за все расплачиваться.

Боги, чего Арман хочет-то? Почему спрятал в этом замке, почему зов вдруг отпустил, несмотря на то, что амулета больше не было? И почему здесь все относятся к нему… как к гостю. В замке-то? Арханы? Кланяются и заискивают… будто Рэми был любимым сынишкой хозяина.

Только обманываться не приходилось — татуировки на руках не врали. Рэми всего лишь рожанин… и ему, сказать по правде, это и нравилось. А вот это всеобщее внимание — не совсем. Как только арханы таким образом жить умудряются? Всегда на виду, всегда выдерженные… всегда окружены сплетнями и чужой завистью. Кошмар, а не жизнь.

Арман махнул рукой, стол очистился, и Рэми украдкой вздохнул. Но вместо ксэном появилось на блюдо с приятно пахнущими горячими колбасами, две чаши с наваристым супом, ребрышки, нарезанный хлеб, мягкое, свежее масло… Тошнит… и есть совсем не охота. Не сейчас. Хотелось, наконец, понять, что и зачем. И ответить хотя бы на часть вопросов.

— Слишком много чести для простого рожанина, мой архан, — тихо сказал Рэми, чувствуя, как поднимается к горлу горечь: ему почему-то хотелось хоть раз поговорить с Арманом как с равным… но где им быть равными?

Арман — старшой городского дозора. Глава северного рода. Лучший друг наследного принца и клинок повелителя, а Рэми… всего лишь деревенский заклинатель. И хотя их разделяют всего пять лет, Рэми временами казалось, что Арман старше на вечность.

Даже рядом с Миранисом было легче, даром, что наследный принц. Мир всегда был близким, понятным, а Арман… далеким, слишком совершенным. Не прикапаешься. И это тоже почему-то раздражало.

Вскрикнула за окном ворона, и Рэми вдруг поймал на себе внимательный изучающий взгляд. Вовсе не враждебный, не холодный, не снисходительный, как раньше, а, скорее… грустный, наверное. Так неуловимо и странно, что Рэми замер от удивления. Арман удивлял все больше… и Рэми все более становилось не по себе. И без того же...

Арман так ничего и не ответил. Сел на один стул, жестом указал Рэми на другой и начал не спеша есть суп.

Рэми тоже принялся за суп, ну не сидеть же вот так и ничего не делать? И молчать… молчание казалось невыносимее всего. И ожидание: а дальше что?

Суп был вкусным, но у Лии выходило вкуснее. Только вот где теперь Лия? С Гаарсом? Спросить бы… но Рэми боялся напоминать о сестре. Дайте боги, забудут — а с Гаарсом ей будет спокойнее.

— Чего вы от меня хотите, архан? — спросил Рэми, отодвигая чашу.

Ответ удивил еще больше:

— Для начала, чтобы ты нормально поел. Слышал я, что ты отказывался от еды все дни, пока меня ждал.

Доложили… даже это доложили. Самое удивительное, что Армана это волновало. С какой стати?

— Я не привык объедаться…

Ложка замерла в длинных пальцах Армана, чуть дрогнула, пролив на скатерть каплю супа, и Рэми вдруг с удивлением понял, что чем-то сильно уколол беспристрастного обычно Армана. Только чем же? И почему так не хотелось… колоть. Сегодня вообще не понятно, чего хотелось. И от этого разговора, и от сидящего напротив дозорного.

В лесу было спокойнее. Проще.

— Надеюсь, ты не голодал, — едва слышно выдавил Арман, и Рэми вспыхнул, как сухое дерево: от слов дозорного стало мучительно стыдно и горько:

— Я не маленький ребенок, а мужчина, руки ноги у меня целы, содержать и себя, и семью я умею, — зло заметил он. — Мы никогда не голодали… Жили небогато, то правда. Но голодать… нет, архан. До встречи с Миранисом я и не знал, что такое настоящие хлопоты.

— Лукавишь, — резанул сталью Арман, заканчивая есть суп и принимаясь за колбасы. Зато Рэми стало вдруг гораздо легче: на мгновение дозорный стал самимо собой, обычным. Таким, с каким разговаривать Рэми уже давно научился. Или почти научился...

Рэми вздохнул и все же взял ребрышко, которое Арман умудрился чуть раньше положить гостю на тарелку. Мясо оказалось нежным и сочным, тошнота куда-то ушла, едва уловимая тревога в глазах Армана чуть разгладилась. Странный он сегодня. Заботится, как Жерл когда-то. Но Рэми тогда был ребенком, а старшой видел в нем умершего сына. А Арман чего?

— Неприятности с Эдлаем были до встречи с принцем, не так ли? — закончил Арман, и все сразу стало таким вот… простым. Знакомым. Арман издевается что ли? Или же просто… не дает быть неискренним? Винить в своих хлопотах других? Рэми раздраженно прикусил губу: наверное, он прав. Стыдно же как… и горько… но...

— Вы слишком много обо мне знаете.

— На «ты», Эрр....

— Меня зовут Рэми! — вспылил Рэми. Хватит принимать его за кого-то другого! Если потому эта проклятая забота, то лучше выяснить все сейчас… пока… пока еще можно повернуть назад.

Но Арман сегодня вообще непробиваемый. Даже не скажешь же, что после болезни: хоть и бледен, а держит спину прямо, бледное лицо спокойно, будто из льда высечено, а голубые глаза пронзают холодом. И щиты… Рэми чувствовал эти проклятые щиты и понимал, что не видит ничего… не может предугадать, что Арман скажет, как себя поведет, что он думает.

Все же магия развращает. Рэми уже давно с легкостью даже арханов считывал, того же Захария, его часовых — на раз, только и считывать не хотелось. А тут… ни щелочки, почти как у телохранителей и Мира… вот жеж! Откуда у Армана такая защита?

Вспыхнула на груди Армана амулет, разлилась по груди обида. Будто предали.

— Пусть будет так, — одними губами усмехнулся Арман.

И вновь от его усмешки стало почему-то горько. Ну почему Арман всегда так… как с малым ребенком. И почему так бесит это «с малым ребенком»? Кадм вон тоже любил поиздеваться, но там даже не раздражало. И Мир со своей приставучивостью, со своим «ты мне по жизни обязан» так не бесил, как Арман со своей холодностью.

— Не могу называть архана на «ты», — упрямо сказал Рэми. — Но если прикажете…

Вот именно, пусть прикажет, а то дивный какой-то, слишком аккуратный и тактичный, что ли? Арман и тактичный? Рэми вспомнил его жесткий, режущий голос, приставленный к горлу нож, и сам себе не поверил. Арман не бывал тактичным. Его не беспокоили чувства других, и это, как ни странно, Рэми как раз в нем нравилось. Он не играл в идеального, он таким был. Наверное, его идеальность больше всего и раздражала. От нее видились сразу и свои промахи, и своя глупая несдержанность.

— Я не буду тебе приказывать, — спокойно ответил Арман. — В этом нет необходимости. Ты сам начнешь называть меня по имени, и уже скоро, верь мне. А сейчас я буду рассказывать, а ты слушай. Могу я тебя попросить слушать и не перебивать? Хотя бы это...

Опять легкая насмешка но в то же время внимательный взгляд — не обидела ли эта насмешка, не слишком ли было резко? Бесит, боги, как же это бесит!

Рэми кивнул, не совсем понимая, чего Арман хочет? Почему мнет в пальцах шарик хлеба, и прикусывает губу, будто подбирает слова. Архан подбирает слова в разговоре с рожанином? Уже одно то было необычным. Но невозмутимый Арман начал проявлять человеческие эмоции… это хорошо. Не совсем понятно, а все же хорошо...

— Выпей! — сказал Арман, протягивая Рэми чашу. И когда только успел наполнить? — Выпей! Не отравлено!

Рэми взял в руки чашу, отхлебнув немного. Сразу же обожгло горло, стало тепло в груди, и Рэми, сам того не заметив, сделал еще один глоток.

— Хорошее вино, не так ли? — усмехнулся Арман, задумчиво наблюдая за Рэми и потирая подбородок большим пальцем правой руки. — Я заказал его в Ларии, на моей родине. Оттуда же и ткань твоей одежды.

— Страна оборотней, — прошипел Рэми, надеясь, что Арман наконец-то разозлится и выскажет, зачем они тут.

Куда там! Темные в полумраке глаза дозорного мелькнули насмешливой сталью, тонкие губы сложились в какую-то странную, больно похожую на издевательскую, улыбку, и Арман резко двинул рукой, заставляя шторы задвинуться. Еще одно движение, и на столе зажглась лампада, разлила вокруг белоснежный свет, и оттого кабинет стал казаться больно маленьким, как душная клетка, в которой перестало хватать воздуха. Да что тут происходит?

— Страна оборотней, Эрр… — подтвердил Арман, бросив хлебный шарик на тарелку принимаясь за новый и поправляясь, — Рэми. С некоторых пор отношения между Ларией и Кассией стали натянутыми, и люди забыли… что когда-то было иначе. Забыли, кто на самом деле живет в стране кланов. Но ты откуда-то знаешь...

— Может, не все забыли? — Рэми и сам не знал, почему язвил.

Просто не мог спокойно сидеть рядом с Арманом, и вино, оказавшееся гораздо крепче обычного, ударило в голову, заставив замолчать рассудок. Да и когда Арман был рядом, рассудок всегда почему-то молчал. Будто что-то было не так… и Рэми сам не понимал — что. Раньше было не так, а теперь? А теперь Арман вдруг стал другим, и Рэми не знал почему. Это незнание убивало. Ведь Рэми чувствовал людей с детства… всех, кроме Армана, выпрямившегося по другую сторону стола.

— Когда мне было три года, мать погибла во время мора, — невозмутимо продолжал Арман, отпивая вина из чаши. Ну вот почему он не пьянеет, как Рэми? Даже нечестно. — Моего отца и меня спасла Виссавия… Вижу, что ты хмуришься, ты не любишь Виссавию? Откуда в твоей голове столько мусора?

— Еще скажите, что вам не все равно! — резко ответил Рэми. — Не лезьте мне в душу!

А Арман лишь улыбнулся, горько так улыбнулся, и спокойно ответил:

— Позднее мы поговорим и об этом. Когда мне стукнуло четыре, Кассия и Лария, что столько лет казались врагами, вдруг сблизились. И ларийская принцесса вышла замуж за младшего принца Кассии. Тогда это казалось удачным политическим ходом — у повелителя Кассии было трое сыновей. Кто же знал, что самый младший станет повелителем? А его сын, рожденный от ларийки — наследным принцем?

— И оборотнем… — прохрипел Рэми.

— И оборотнем, — холодно подтвердил Арман. — О твоем отношении к оборотням мы тоже поговорим, позднее. Вместе со свитой молодой принцессы приехал в Кассию и мой отец — телохранитель Львины, матери Мираниса.

— Не понимаю, — устало сказал Рэми. — Зачем вы это мне рассказываете?

— Терпения, Эрр… Рэми, еще немного, и ты все поймешь. Вскоре мой отец встретил Астрид… женился на ней. У них родился сын. Но далеко не все встретили ларийцев радужно. Один из придворных напал на отца… ранил его. За кассийца вступился глава рода, за моего отца — повелитель Кассии. Состоялась жестокая дуэль… отец выиграл и по старым законам Кассии стал главой северного рода.

— Дал вам титул.

— Что плохого в титуле? — усмехнулся Арман.

— Наверняка вашим людям это не понравилось, я б не хотел иметь обо.ротня главой рода.

— Не слишком разумный взгляд на вещи, — холодно ответил Арман, и Рэми вновь понял, что задел старшого. И опять от этого «задел» стало неприятно. — Для оборотня… — Рэми вздрогнул, но Арман не пояснял, продолжая. — А потом была короткая война с демоном. В войне погиб почти весь род повелителя, кроме Деммида… У мачехи родилась дочь. А Деммид начал изменять жене...

— Это я тоже знаю, — усмехнулся Рэми.

— Да, слишком много знаешь, — серьезно ответил Арман. — Опасно много. И этим мне тоже придется заняться — ты порывист и легко выдаешь чужие тайны, — Рэми вновь прикусил губу, почувствовав привкус обиды.

Наверное, Арман прав… стоило придержать язык, а некоторые слова не должны были быть сказанными. Только как, если стоило только увидеть Армана, как сразу хотелось сказать что-то резкое, заставить дернуться, чтобы заметили…

Только сегодня Арман и без того «замечает», даже слишком. А Миранис… Рэми уже давно было все равно, что он оборотень. Как и Арман, впрочем.

— Молодая повелительница была красивой, но страшно порывистой. И глупой, чего уж таить. Узнав об измене мужа, она убила себя. Это было непростое время для нас всех. Львина умерла мгновенно. Ты ведь знаешь, таковы законы Кассии — после смерти кого-то из семьи повелителя, мгновенно умирают и их телохранители, — Рэми не знал и услышанное ему не совсем понравилось, но виду не подал. — Мой отец, подобно его архане, сгорел заживо на глазах мачехи.

Некоторое время Арман молчал, водя тонкими пальцами по ободку чаши… и на этот раз Рэми не решился разорвать тянущуюся, как резина, тишину. Да и что сказать-то?

— Астрид поссорилась с виссавийцами, — тихо продолжил Арман. — Обвиняла целителей, что не спасли отца и в первый раз воспротивилась вождю. Элизар хотел, чтобы мы остались в Виссавии. На самом деле не мы, а мой брат, моя мачеха и моя сестра, а я? Я соседней стране целителей был не нужен.

Как же это похоже на виссавийцев! И после этого Арман спрашивает, за что их Рэми не любит? Сам-то за что любит?

— Астрид воспротивилась и увезла нас обратно в Кассию. Тогда я был рад. Сегодня я считаю это ошибкой… Поместье, где находилась моя мачеха и ее дети уничтожила магия. А повелитель… повелитель приказал забыть… все и забыли...

— Грустно, Арман, но при чем здесь я? Почему ты мне все это рассказываешь?

И подавился словами, уловив очередной насмешливый взгляд.

Ты сам начнешь называть меня по имени, и уже скоро, верь мне.

Рэми отвернулся и прикусил губу. Он больше не мог смотреть на Армана, не мог понять, почему так раздражается и дает собой манипулировать. Никому же больше не дает… так почему же тут?

Будто Арман знал о нем все… предугадывал каждое движение, будто безгранично дорожил. Да только вот дорожил ли?

Может ли архан дорожить каким-то рожанином?

Рэми в это не верил.

— Мне тоже нелегко, — сказал Арман, уколов затаенной болью. — Я вас похоронил, и это, видят боги, не было страшно! Я смирился с тем, что больше никогда тебя не увижу… и теперь, когда ты сидишь напротив… не могу в это поверить. Не осмеливаюсь. Даже радоваться до конца не осмеливаюсь — вдруг открою глаза, ты исчезнешь, а все это окажется всего лишь очередным сном? Я не переживу этого, брат!

Брат?

Сон? Теперь Рэми начало казаться, что все это сон… нет, кошмар. И все вокруг поплыло, подернулось дымкой… точно сон… и сейчас Рэми в поту сядет на кровати, пытаясь и не в силах надышаться… Арман его брат? Боги… да почему этот странный сон не заканчивается?

Медленно он поднялся из-за стола, поймал на себе внимательный, несколько просительный, взгляд и вздрогнул. Он не знал что сказать, не знал, что ответить. Не знал, как разорвать эту проклятую тишину… и не осмеливался поверить в только услышанное… только же...

— Не верю, — выдохнул он. — Не верю тебе! Я — заклинатель, рожанин, свободный человек. Я — сирота, старший мужчина, глава рода с одиннадцати лет! Я — кровный родственник Гаарса и добровольно отдал ему в руки свою судьбу! Потому что имел на это полное право! Но я не имею никакого отношения ни к тебе, ни твоей семье! Зачем ты такое говоришь? Зачем издеваешься? Это не может быть правдой, слышишь! Чего ты добиваешься? Что я начну делить с тобой наследство?

— О каком наследстве ты говоришь? — спокойно ответил Арман. — О том, что оставил наш отец здесь, в Ларии, или бросила твоя мать в Виссавии? Хочешь свою долю? Бери! Прямо сейчас! Наш род богат… ни мне, ни тебе этого за три жизни не истратить! Хочешь мои титулы? Так бери, все бери, что унесешь, только не попрекай меня в жадности. До таких вещей я никогда не был жаден.

— Арман… ты просто болен, ты все еще бредишь, — вдруг понял Рэми. — Не могу быть твоим братом. Смотри...

Он обнажил запястья, показывая знаки рода, и обрадовался, как дитя при виде матери, найдя доказательство своим словам: боги, это все неправда. Татуировки в свете лампы желтые же, желтые! Не синие… и никакой он не архан, а Арман просто бредит. Не может быть иначе!

Только как-то убедительно бредит. Молчит, все так же не отпускает неожиданно грустным, полным боли взглядом. Вытирает жирные пальцы о салфетку, чуть шевелит губами, будто извиняясь, и выразительные глаза его полыхают синим, и попятившийся Рэми с ужасом понимает: откликаются собственные знаки рода на слова Армана, жгут запястья, и медленно, очень медленно расползается по телу боль...

«Сядь!» — короткий приказ в голове.

Боль усилилась, а Рэми понял — не подчинится, так собственное тело заставит, ведь главе рода не отказывают… Не этому ли Рэми учил Бранше?

Медленно он опустился на стул, напротив невозмутимого Армана. Сжал кулаки, травясь просящейся к горлу горечью, и услышал вдруг, как ощутимо громко бьется собственное сердце… больно и душно. И не хочется верить, ведь нельзя поверить. Если поверит… вся его жизнь, все его воспоминания, все это… ложь?

Но… почему тело слушает Армана? Почему не слушалось тогда, в замке повелителя Гаарса? Почему где-то глубоко внутри бьется золотой ниточкой мысль… что все это правильно. Что Арман на самом деле…

— Не могу… не могу поверить, — выдохнул Рэми, опуская взгляд в стол. — Не верю… они золотистые...

— Золотистые кто? — переспросил Арман, и его голос был таким мягким, осторожным… что Рэми вдруг стало стыдно. И за свою грубость. И за вечное стремление уколоть… Почему все вот так?

— Знаки рода… — беспомощно оправдывался он, хватаясь за последнюю ниточку надежды, — они золотистые, как у рожанина, не как у архана… не верю...

И скорее почувствовал, чем увидел улыбку старшого. А Арман ничего же не ответил, потянулся через стол и положил свои ладони на руки Рэми, скрывая знаки рода:

— Мы всегда знали, что ты силен, но никогда не думали, что настолько, — шептал он, когда Рэми прикусывал губу, чтобы не вскрикнуть от резкой, пронзившей запястья боли. — Никто и никогда не мог изменить знаки рода, все считали, что это невозможно, но тебе, шестилетнему мальчишке, как-то удалось. Удалось себя вычеркнуть из моих знаков, забыть, что ты мой брат. Моя ответственность. Моя кровь. Но теперь все изменится, не так ли? И ты поймешь, что я говорю правду. И примешь ее. Ты ведь уже не ребенок, Рэми. Мужчина. И должен понимать, что некоторые вещи нельзя изменить.

Глаза его утратили синий блеск, а когда Арман невозмутимо вернулся к своим колбаскам, Рэми так и остался сидеть неподвижно. Он смотрел ошеломленно на собственные запястья, на непривычно синие, поблескивающие в полумраке татуировки рода и не осмеливался поверить в увиденного.

Сон… боги, это всего лишь идиотичный сон!

— Другой бы обрадовался, — холодно бросил Арман, намазывая хлеб маслом. — Ты был готов войти в род какого-то там рожанина, убийцы, наемника, а теперь не хочешь быть в моем? Это ранит, знаешь ли. Я настолько плох?

— Его я сам выбрал! — взвился Рэми, — а тебя… не выберу никогда. Не позволю!

— Ты все мне позволишь, — отрезал Арман. — Братишка… У тебя остались сомнения? А вот у меня нет. А узнаешь ли ты это?

Арман сорвал с груди амулет и кинул его Рэми. И Рэми поймал, неосознанно, не понимая до конца что делает. Раскрыл ладонь, уставился на тот самый амулет, который казался с Арманом неразлучным. Ярко-белая ветвь с серебристыми прожилками на обычном шелковом шнурке. И Рэми вспомнил, когда его видел в последний раз: у Гаарса. Вспомнил и как держал его в руках, и как ощущал при этом что-то странное, смутно знакомое, будто этот амулет…

— Не бойся, Тисмен его очистил, — где-то вдалеке прозвучал голос Армана. — А когда-то давно ты мне его дал… За два дня перед твоей «смертью...»

Рэми вскочил, и, крикнув:

— Не верю! — в сердцах швырнул амулет на пол и выбежал из кабинета...

Далеко уйти не дали. Арман догнал еще на середине узкого коридора, впихнул в стену и подал знак стоявшему на часах дозорному. И в проникающих через окна ярко-алых лучах солнца, Рэми вдруг понял: Арман страшно зол. Хоть и не показывает этого.

Часовой бросил на них странный, испуганный взгляд и ушел, а Рэми… Рэми стоял, опираясь о стену и уже совсем не стремился вырваться. И мозаика на полу расплывалась перед глазами, узкий коридор казался залитым кровью, а голова разрывалась от боли. Но… От некоторых вещей не убежать. И осознание, что все это правда, уже придавливало к земле своей безысходностью. Мир рушился и центр разрушений был рядом… Арман.

— Куда собрался, к теням смерти?

— Не твой интерес…

— Ты чего не понял, брат, — и от этого «брат» стало горько вдвойне. — Теперь все, что с тобой происходит — мой интерес! Ты младший брат главы рода, так и веди себя соответствующе. Больше никаких сцен, никаких эмоций, никакого неповиновения. Со мной наедине ты можешь делать что хочешь, но вне своих покоев ты архан. Ты ответственен за множество людей. И каждый твой идиотический взрыв может нам стоить дорого.

— И я должен быть счастлив? — прошипел Рэми. И вздрогнул, когда Арман вновь съязвил:

— Было бы очень мило с твоей стороны.

— И должен тебя любить, ведь ты, о боги, мой брат?

Вновь попал! Арман вздрогнул, будто от удара, выпрямился и тихо сказал:

— Хотя бы поверь. Я знаю, что ты ничего не помнишь, но ты же целитель, маг, чувствуешь фальшь. Ты понимаешь, что я не хочу тебе вреда, видят боги, Эрр…

И Рэми отвернулся, вновь прикусил губу, даже не поправив оговорившегося Армана. Он поверил. Поверил! Но принял ли? Арман всего лишь чужак, который назвался его братом и главой рода.

Быть счастливым, потому что родился арханом? Потому что раньше был свободным, а теперь почувствовал, как подрезали крылья, лишили выбора? Да не бывать этому!

— Ты прикажешь стать телохранителем Мира? — тихо спросил Рэми.

— Я ничего не буду приказывать.

— Хочешь, чтобы я остался здесь?

— А чего хочешь ты? — парировал Арман, и от его спокойствия и внимательного взгляда, к горлу опять поднялось раздражение. Да перестань же ты играть в идеального брата! Перестань немедленно! И… Рэми не знал, чего он хотел… его уже давно о том никто не спрашивал.

Арман спрашивал.

И Рэми было нечего ответить на этот вопрос.

— Мне надо уехать на пару дней, — сказал Арман, и Рэми вздрогнул, но не признался, что хотел бы… чтобы Арман остался. Хотя бы недолго… но не оставлял одного. Не в этом чужом замке. Не в этом странном осознании… что он архан, что все изменится и как раньше не будет никогда. С этим надо как-то жить дальше… боги, как?

— Я могу попросить тебя не делать пока глупостей?

— Не считай меня маленьким ребенком, — выдохнул Рэми.

Арман не поможет. Рэми останется со всем один… впрочем, когда-то было иначе? Ничего страшного, он справится, не в первый раз.

— Не считаю, — ответил Арман. — Потому прошу, не приказываю. Я оставлю тебе хариба. Ты можешь вернуться в замок повелителя, если хочешь, там для тебя подготовили покои. Ты можешь увидеться с Миром, если захочешь, на этот раз на равных. Только помни — никто не знает, что ты был рожанином. Потому веди себя как архан и не покидай замок без свиты…

— Без надзора?

— Рэми, — тихо начал Арман. — Это просто опасно, ты еще не до конца контролируешь свою силу, а она огромна. Когда вернусь, мы найдем тебе хорошего учителя.

Боится, что Рэми что-то на самом деле натворит? Потому приставляет нянек? Хорош, старший братишка!

— Кто тебе сказал, что я сам не могу?

— Рэми…

— А если я не сделаю как ты приказываешь, то что? Высечешь, как маленького ребенка?

— Я так о многом прошу? — так же спокойно спросил Арман, и Рэми потупился, поняв, что сморозил глупость. Немного. Брат просит совсем немного и просит же, не приказывает.

— Я… обещаю. Тебе не надо будет за меня стыдиться! — развернулся и направился в свою спальню. К своим книжкам. И подальше от всего этого арханского бреда.

Надо остаться одному и подумать, что делать дальше. И как дальше жить… Арман не поможет.

Арман устало вошел в кабинет, поднял с пола забытый амулет, грея ветвь дерева в пальцах. Глянул на стоявший на столе шар вызова, вызвав тонкий хрустальный звон.

Нар явился практически мгновенно. И, как всегда, не удержался от замечания:

— Рэми не рад?

— Не понимаю, — пожал плечами Арман, перебирая между пальцами амулет. — Ему нравится быть рожанином? Или я что-то делаю не так?

Нар пожал плечами, поправляя складки туники на плечах Армана. И архан вздрогнул: в выразительных, как и у каждого мага, глазах «тени архана» явственно читалось осуждение. Но вслух Нар ничего не сказал. И на том спасибо.

— Зеленый телохранитель ждет распоряжений относительно вашего… брата. Не думаю, что сейчас лучшее время оставлять Эррэмиэля одного...

— Тисмену и другим телохранителям скажи, чтобы к Рэми не приближались. Пусть мальчик отдохнет. Если только он сам не захочет их увидеть. Захочет — не препятствуй, но проследи за ним. А на счет того, что один… он мужчина. Архан. Что с ним в замке Захария или повелителя станет? Я уезжаю всего на несколько дней… — ответил Арман, натягивая перчатки. — Не понимаешь?

— Не понимаю.

— И я не понимаю, — ответил Арман. — Не понимаю, зачем тебе объясняю, Нар, и почему сегодня ты такой разговорчивый, но все же объясню. Я не думал, что девчонка права, но надеялся...

— Я знаю.

— И обещал богам… если Рэми окажется жив, я проведу три дня в храме смерти.

— Мой архан! — побледнел Нар.

— Но обещай мне, слышишь! Обещай! — горячо прошептал Арман. — Если с Рэми что-то случится, ты прервешь медитацию. Знаю, что это опасно, но брат важнее!

— Я сделаю, что могу…

— Я знаю, — улыбнулся Арман. — Начинай приготавливать приданное для сестры и подготавливать для него и Лиина ритуал. И… выпусти гадалку.

Арман направился к двери, но был остановлен тихим окриком:

— Мой архан!

— Да, Нар?

— Если твои видения окажутся слишком болезненны… ты же знаешь...

— Что могу черпать силу в тебе, Нар? Знаю. Воспользуюсь, спасибо.

День закончился. На замок опустилась тьма. Арман вздохнул: общаться с Рэми оказалось сложнее, чем он думал. Брат был слишком горд. Хорошая черта для архана… но и опасная сейчас. Но Арману придется оставить на время брата. Боги не прощают таких долгов.