23. Крептонит

Он странный во сне. И кажется совсем юным, ну на пару лет точно младше, своего возраста. Вообще-то, все мы во сне почему-то кажемся моложе, чем есть. А может быть именно во сне, мы те, кто мы есть.

Приподнявшись на локте, я протягиваю руку к серебряной прядке в его волосах. Если что-то ему и снится сейчас, то определённо ничего плохого. Губы чуть разомкнуты. Красивые черты лица совершенно расслаблены. Тёмные ресницы, отбрасывают мягкие дымчатые тени, под глазами, создавая практически уязвимый вид. Да, такого Гордеева, только спящим и можно увидеть.

Вообще-то он в последнее время очень напряжён, и вот уже как неделю прописался у меня, из… как он там сказал: «… из соображений сохранности имущества».

То есть, понятно да, кто тут сторож, а кто собственность? Нет, я бы даже повозмущалась, чисто ради приличия, но вот благоразумия ради не стала. Просто, Раф, в чём-то в воду смотрит, ибо это затишье моей всеконтролирующей родительницы, интуитивно чувствую, влечёт за собой бурю. И нет никаких гарантий, того, что два бардадыма не запихнут меня в джип при любой удобной возможности.

Не думала, что доживусь до такого, в частности до того, что я больше не сплю с игрушкой. Впрочем, интересного здесь мало. Я сплю в огромной мужской пижаме, и всё пытаюсь сломать проклятый механизм.

Я осторожно провожу по шёлковым чёрным волосам, с его губ срывается хриплый неразборчивый шёпот. Обращаю внимание на тонкую серебряную прядку. Я не знаю причин её появления, но могу догадываться, и желания спрятать эти мысли от самой себя, в дальний уголок, меньше не становится.

Нахмурившись с ухмылкой на губах, он проворачивает чертовски жестокий и грязный трюк. Он подрывается и, повалив меня на лопатки, начинает защекотать. Визжа, я пытаюсь отбиться от этого инквизитора, что вообще-то непросто.

Я хватаю его за шею, но он поднимается на ноги, и я повисаю на нём. Раф смеётся, придерживая меня за талию, топает к островку.

— Ну, доброе утро, обезьянка.

— С тебя завтрак.

— Опять?

Раф усаживает меня на островок и, становясь меж моих ног, буравит озадаченным взглядом. Опускаю глазки.

— Я готовить не умею...

— Что? Нет, нет, подожди. Ты играешь на двух инструментах....

— На трёх — нервы ещё, — пожимаю я плечами, по инерции убирая красную нитку, прицепившуюся к его белой футболке.

— Тем более!.. Говоришь на нескольких языках, рисуешь, в курсе, где у тачки чёртов стартер, но не умеешь готовить? — Раф разводит руками, — Ты что издеваешься?

— Нет, я, конечно, могу попробовать. Но не говори потом, «какого чёрта, Смолова, ты приготовила водородную бомбу в микроволновке, и пустила на воздух сотню гектар?!»

Он посмеивается надо мной, обвивая за талию.

— Ты знаешь, что ты исключительная?

Он смотрит в мои глаза лишь один краткий миг, взгляд затуманивается, и у него темнеют глаза. Сильные руки прижимают меня ближе.

— Кто-то мне обещал не распускать руки. Не ты ли это, мм?

— Смолова, ты садистка… — бормочет он, отвлечённо.

— Нет такого термина, аж с девяностых годов. Упразднили. А ты особо не увлекайся, скоро Миша должен прийти. Где мой завтрак?

Он зарывается в мои волосы, хрипло шепча на ушко:

— К чёрту его.

— Кого, Мишу или завтрак?

— Всех к чёрту...

Тёплые ладони плывут по телу, обжигая сквозь ткань, очерчивают изгибы линий. По нему пробегает дрожь.

И я узнаю, как бежать, узнаю, как бежать, по-настоящему бежать, но не от него. Мне до смерти нужно сломать механизм самовозгорания. Что бы он ни знал об этом, он не пытался меня поцеловать, не касался оголённых участков кожи, и я знала почему — потому что я так и не почувствую ни черта кроме огня. И где-то на краю сознания, я понимаю, что всё происходит не так, но, чёрт возьми, я просто ничего не могу поделать ни с собой, ни с механизмом в своей дурацкой голове!

Кончики его пальцев скользят, по краю моей пижамы, задевая кожу внизу живота. По телу, не готовому к этой аутодафе, прошла тяжёлая болезная дрожь, откликаясь жжением. Он касается моих губ своими, мягко, нежно… осторожно, но чёрт, это хуже, чем я думала. А я была гораздо-гораздо глубже, он словно тревожил поверхность лавового озера, создавая рябь, но я, была там, на дне — на самом дне, озера, под толщей огня, спутанная тысячью цепей. Но остановиться не могла, будто я отчаянно нуждалась в чувстве полной потерянности в нём. Мне даже не важно, как далеко мы зайдём, мне мало россыпи огненных бабочек внутри.

Он — крептонит.

Мой крептонит, что убивает и манит меня. Но всё равно я бьюсь и бьюсь, словно воздух в жеоде.

Огонь не горит без Воздуха ...

Не языки пламени, а его руки скользили по моему телу, но чёртов мозг, неумолимо сжигает кожу прямо на мне. Чувствую как по щекам бегут слёзы. Я отчаянно застонала, не в силах вынести больше. Раф застывает, тяжело дыша, он осторожно поднимает на взгляд, и в его глазах тёмное море из желания и голода.

Я тогда лишь понимаю, что он не знает того, что происходит на самом деле. Он заметил особенность, но думает это страх, фобия, думает, что это изменится, что привыкну, научусь доверять. Он просто ждёт перемен. Перемен, никем не гарантированных, и чертовски маловероятных, в то время, как космос на расстоянии объятий, абсолютно недостижим. Это ранит меня глубоко внутри кусочками искусственного льда, хотя пылает углями под кожей от одного лишь прикосновения.

Это больнее драмы. Смертельнее ртути.

Я очень хочу жить и дышать свободно, чувствовать, как никогда прежде, отчаянно нуждаюсь, пережить всё это по-настоящему. Я измотана, ослаблена всем этим спектром боли, но дьявольский механизм работает, сука, исправно, сжав меня в своих огненных тисках.

Паника. Кочуя взглядом вокруг, я не знаю, что сказать. Просто растерялась, онемела, пропала. Кажется, я тону.

Я соскакиваю с островка, поражая и его и себя.

Обхватываю плечи, чувствуя необходимость защищаться. Хмуря брови, Раф внимательно всматривается в мои глаза, словно в поиске чего-то важного.

— В чём дело, Вик? — спрашивает он, и в голосе звучит тревога.

За его спиной сумраком, простирается чёрная вечерняя мгла, хотя у часового пояса утро по плану. Воздух потрескивает электрическим напряжением между нами, делая всё сверхопасным, комнату, его — всё.

Раф требовательно ловит мой взгляд.

— Слушай, меня достало это дерьмо. Ну, что мне ещё сделать, чтобы ты поверила уже, наконец, что это не игра? Может, я не вижу, чего-то? Так не проще ли сказать уже, чем я буду ломать свою башку, гадая, что так ломает тебя? Чёрт, Вик, чего ты плачешь опять?

Меня сломало этой отчаянной тревогой в его голосе. Его буквально корежит, от безысходности, которой я заражаю его, утаскиваю его в свой тёмный угол.

Меня убивает это.

Я тяжело неровно дышу, тёмные стены плавно танцуют вокруг меня. Закрываю глаза желая убежать. Просто бежать без оглядки, от него бежать, защищая от тени своего сумасшествия. Что я делаю? Не знаю, что мною двигает, я запуталась в своих желаниях. Просто запуталась. Чем я думала? Я хотела его, только его, никого и ничего кроме него. Он наркотически опасен для меня, я предельно чётко знала это с самого начала, но осознать это, отказаться, прекратить это — выше моих сил.

Мне нужно успокоиться, мне нужно перевести мысли, но я не могу этого сделать, мне надо...

Я подступаю ближе, и касаюсь ладошкой его лица.

И я понимаю, что это неправильно, что боль я ещё смогу пережить, но зло никогда не было слабее меня. Человек слаб, он не может бороться со злом, он может только защититься от него. И защитить других.

Я просто обязана рассказать ему, прежде чем всё это зайдёт слишком далеко.

— Вик? Откуда всё это? Что это за херня, фобия, или как? Или во мне дело?

Меня окутывают страхи и сомнения. Много, много сомнений. И опасений. Он уйдёт, как только я скажу об этом, или дождется какого-нибудь дерьма от меня, чтобы оправдать свой уход?

Опасно близкий, он вполне способен заставить меня позабыть обо всем, что случилось прежде. В его руках рассыпаются области темноты, рождающие негативные эмоции, сомнения и страхи. Я вручила ему чёрное сердце — он заставил меня поверить, что оно бьётся. Но, что будет, когда я сделаю этот шаг из темноты, смогу ли я устоять на свету? Примет ли он меня такой, какая я есть — не могу я этого знать.

— Что с тобой случилось?

Раф поджимает губы, смотря на мои руки; взгляд скользит по чёрным татуировкам проглядывающимся из-под рукава пижамы на запястьях, и его лицо искажают чертовски болезненные тени. Я судорожно перевожу дыхание, усаживаясь прямо на пол, ибо ослабшие ноги не держат меня.

Он не раздумывая садится напротив свешивает руки с колен.

— Я не знаю, — я лишь мельком гляжу на свои руки, на запястья тронутые чёрными сложными вензелями, текущими под тканью до локтей, сознавая, что по-настоящему, я и не думала даже, о том, как собираюсь рассказать ему всё. Зажмурившись до пятен в темноте, я не могу решить что мне дороже — он или моя тайна. Эти пятна во тьме, походят на мазки алой краски на угольном холсте.

— Помню… — начала я неуверенно, подступая на самый край обрыва в чёрную пропасть, — помню, что была вспышка сильного страха и гнева: кричала, громила всё что под руку подвернётся, и эти шрамы… Мне было девять. В ночь, когда меня реанимировали, я перевернула дом вверх дном, устроила погром среди ночи, я сильно перепугала Инну, помню, в каком ужасе она была. Пробел — и я уже режу руки осколком фарфоровой вазы. Я раскромсала руки до кости, и даже не знаю почему. Но меня спасли. И началось… Я перестала чувствовать страх за свою жизнь, чувства самосохранения не было. Щекотала нервы, себе и всем вокруг себя, я искала приключения на свою задницу: смоповреждения, могла сбежать из дома, подраться, я ни с кем не считалась, часто гуляла по крышам… с завязанными глазами. Однажды, узнав что горят только пары бензина, я затушила спичку в канистре. У отца чуть инфаркт не случился. Я не могла остановиться, мне было необходимо ощущение адреналина, мне нужно было знать всё и обо всём, меня не интересовали детские игры, сверстники казались мне тупыми, глупыми, мне было скучно с ними. У меня не было детства. Я никогда не чувствовала себя маленькой. Я чувствовала превосходство над целым миром: чувство безнаказанности, всемогущества, вседозволенности… бессмертия. Я не была ребёнком. Я была Божеством. А в тринадцать лет меня ввели в гипноз, и я упала. Аффективный шок, жесточайший кризис… и это не проходит. Я не могу уследить за этими… сменами настроения: падения, взлёты. Я, то замыкаюсь, сплю по семнадцать часов в сутки, но не ощущаю ничего кроме усталости, шума в голове и невыносимой тяжести внутри, словно вакуум. То не знаю куда выплеснуть энергию, внезапно закипающую во мне — это сводит меня с ума. Что я вытворяла, что было со мной словами не объяснить, Раф. Проблемы с алкоголем и наркотой, попытки суицида. Как следствие, я имела тысячу и одну проблему с законом, проходила курс реабилитации, но снова срывалась, даже не пытаясь осмотреться вокруг себя.

Я рассказываю ему всё это, а у самой поджилки трясутся. Кажется, стоит мне открыть глаза, и всё что мне предстанет, — Раф, навсегда покидающий мою убогую жизнь, становясь лишь страницей в дневнике.

— А вот теперь подумай Раф, — подвожу я итог, набравшись храбрости отрыть глаза и взглянуть на него, — по-настоящему, очень хорошо подумай, кого ты впускаешь в свою жизнь.

Раф, протянув руку, легко подцепляет упавший мне на лицо, жемчужный локон, и заправляет кудряшку мне за ухо.

— А фобия откуда?

Меня честно признаться, поражает эта его способность, мигом брать власть над собой. Я так не умею, и чёрта с два мне такое светит.

— Это сложно назвать фобией в прямом смысле. Это скорее… Ты когда-нибудь обжигался?

Он кивает в ответ, но явно прежде, чем осознаёт, ЧТО Я, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ИМЕЮ В ВИДУ!

— Тогда ты в состоянии понять, что я чувствую, когда ко мне прикасаются, — признаюсь я осторожно.

Медленно, все краски сходят с его лица.

О, чёрт.

— Что?.. — шепчет он, бледнея буквально на глазах.

Он смотрит на меня так, словно силится понять меня, но не может. Господи, конечно же, он не может, о чём я только думала?

Раф проводит паническим взглядом по моим рукам, плечам, шее.

Он вскакивает на ноги, я и, словно на незримую нитку дёрнутая, подскакиваю следом. Его грозный взгляд устремляется в мои глаза.

Думаю, он сейчас заорёт на меня. Но он, будто бы, не может вымолвить и слово.

В моем сердце поселяется мощнейшая тревога. Я вижу, что он далеко от меня, как никогда, словно глубоко внутри себя. Мне нужно выдернуть его оттуда, где бы он ни был, в каких бы тёмных уголках своего сознания не заплутал. Я нутром чувствую, что если я не верну его сейчас, то потеряю навсегда. Он ведь и сам не избавился от каких-то своих проблем, что медленно пожирают его.

Его взгляд меняется, когда я осторожно протягиваю к нему дрожащую руку; его глаза в истинном ужасе смотрят в мои.

— Я не… — он осекается, отступая, проводит ладонью по лицу. — Я не понимаю. И ты молчала? — тихо спрашивает он, смотря на меня потемневшими, грозовыми глазами, — Какого?.. Ты же знала, Вик. Ты ведь знала, что… Короче, чёрт возьми, ты знала! — срывается он на крик.

— Успокойся, ладно? — выставляю я ладонь, стараясь выглядеть запредельно спокойно, хотя меня трясёт до мозга костей, — Ничего страшного не произошло.

Он осторожно притягивает меня за шею, и оставляет слабый поцелуй, на лбу, по кромке волос. Отшатывается, даже до того, как я задрожала от мимолётного ожога.

— Я думаю, тебе надо сходить к врачу.

Прежде чем меня передёргивает от такой перспективы, сигналит мой телефон. Раф подозрительно косится на ворох подушек на диване. Переглядываемся.

— Ну, нет! — вскидываюсь я.

И опять наперегонки, кто первый завладеет телефоном. И эта охота всегда только на мой телефон, уж не знаю, что Раф желает обнаружить с каждым полученным сообщением. Амурные дифирамбы? Идиот.

В этот раз я проворнее и, выхватив смартфон из-под подушки, несусь в ванную. Запираюсь. При этом я уверена, что ничего криминального не пришло, но это мой телефон! И моё личное пространство, пора бы это кое-кому усвоить.

Раф возмущается, и грозится выставить дверь. Я мысленно благодарю всех и бога и чёрта, за негаданное послание. Это было вовремя, хотя я всё ещё не до конца верю в случившуюся исповедь. Каковы последствия такого откровения, я могу лишь догадываться, но слова не вернуть назад. Пусть будут.

Слышу спешные шаги — кое-кто отправился на кухню добывать ножик. Это мы уже проходили, замок спокойно вскрывается ножом, так что у меня две минуты на то, чтобы прочитать сообщение и удалить. Отвечу потом. Когда-нибудь ему это в край надоест, и он отстанет от моего телефона.

Снова сообщение это от неизвестного. Только в этот раз ссылка, я без задней мысли открыла её в браузере. Допотопная сводка из газеты, в которой фигурирует фамилия Строкин. Моё сердце совершает рывок, ударяясь прямо о рёбра. Что за чёрт? Сердце почти останавливается, когда я начинаю читать и осознавать что это такое.

«В оперативных сводках милиции за прошлую неделю сообщалось об

убийстве несовершеннолетней. Нам удалось выяснить подробности этого дела у сотрудников пресс-служба МВД.

23 июля в дежурную часть МВД обратилось двое жителей с заявлением на соседей Строкиных. Заявители, пояснили, что семья неблагополучная с детьми возрастом девяти и десяти лет; что жильцы часто слышат крики из квартиры, в том числе детей владельцев; так же в заявлении было упомянуто, что квартиру постоянно посещают подозрительные лица, предположительно наркозависимые. Сутки назад, вновь произошла потасовка в квартире, после чего у заявителей, проживающих этажом ниже, на потоке в области стыка плит, проступили разводы красного цвета. Последние сутки, никто не видел ни владельцев квартиры, ни двоих детей; на звонки не отвечают, дверь не открывают.

Сотрудники МВД совместно с бойцами Центра спецназначения и коллегами из УФСБ РФ установили, что по адресу проживают двое граждан ранее неоднократно привлекавшихся за хранение наркотических средств, а так же ранее были судимы за распространение наркотиков.

В ходе спецоперации по вскрытию квартиры были обнаружены дети, и доставлены в больницу в тяжёлом состоянии. Родители были объявлены в федеральный розыск. По данному факту возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренные статьями УК РФ: статья 111, часть 2-б (Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью в отношении малолетнего с особой жестокостью); статья 131, часть 1-б, часть 2— а, б. (Изнасилование несовершеннолетней совершенное группой лиц, соединенное с угрозой убийством или причинением тяжкого вреда здоровью). В ходе следствия, девятилетняя потерпевшая Строкина. Р. В, умерла в больнице от полученных травм. Детали следствия скрыты до заседания суда. Место нахождения подозреваемых устанавливается».

Шок. Просто удавка затянулась на шее, и мир вокруг опустел до сочетания вне бытия. Только я. Сообщение. И шок. Это было давно, тогда, когда ещё менты не были полицейскими, были милиционерами — семь лет назад.

Мой безумный мир пошатнулся от этого, я будто находилась в коробке, что падала по бетонным ступеням вниз. Гордеев — не его фамилия, а его опекунов. Строкина Р. В. Роза была его сестрой. Святое раскаяние! Я то думала...

Вот почему Раф, так тщательно скрывал информацию о себе ― не хотел огласки.

Щелчок, — и на меня падает тень, но чувство такое, что целая гора обрушилась на меня. Я медленно поднимаю взгляд. Раф, спрятав руки в карманы спортивных штанов, хмуро смотрит на меня, в мои глаза и в его разворачивалась бездна. Я могла бы закрыть вкладку, но моё лицо уверенна говорит за меня.

Подойдя ближе, он садится рядом со мной на край ванны, и бросает взгляд на экран. Кажется, он очень устал, что-то тяжёлое кружит в его взгляде.

― Их нашли?

Раф ничего не отвечает, но его молчание делает это за него. Подозреваемых, так и не нашли. А может и не собирались искать. Мне было больно за него, я помню его потрясение, когда он обнаружил шрамы на моих руках.

Я не знаю, что сказать ему сейчас, как реагировать, смотря на него и видя это, как никогда прежде настолько реально, что волосы дыбом. Он не хотел, чтобы я видела это, я бы тоже молчала о подобном на его месте.

Чёрт! Умышленное причинение тяжкого вреда с особой жестокостью. Изнасилование несовершеннолетней совершенное группой лиц. Я не знаю что произошло, но то что лезло в мою голову ужасающими кадрами, вызывало удушье. Она умирала на его глазах, и он ни черта не мог сделать! Что мог сделать десятилетний мальчишка?! Не было ни одного грёбаного шанса, что всё это дерьмо, не повлияло на Рафа.

Я смотрю на его запястья, зная, что там запечатлена белая роза, и ясно вижу: он не забыл, ничего не забыл, он помнит и лучше бы подозреваемых нашли. Лучше для них же, поскольку что-то мне упорно орёт прямо в уши что он их нашёл, что Раф знает, кто это.

Мороз поглощает меня изнутри, вызывая мерзкую дрожь, пока я гадаю сколько правды в его стихах и сколько ненависти в его душе. А главное: где проходит грань между памятью и местью в его сознании?

«Мёрзнут в стволе шесть пуль,

Отсрочен путь к двери дьявола»

Он ловит мой взгляд, и я содрогаюсь от того сколь жестоки и темны его глаза. Словно ад в них, может сожрать меня заживо.

― Вот почему я не говорил, не хотел, чтобы ты так на меня смотрела.

Его голос прозвучал смертельнее стилета в сердце. Он в хаосе ― редкое для него явление. Он колеблется от злости до дикой тоски, и мысль что я заступила за некую тонкую грань, вгоняет меня в оторопь полностью отключая мысли.

Поднявшись на ноги, Раф, кажется, собирается уйти.

― Раф, ― толи вопрос, толи мольба. Он вскидывает руки вверх.

— Всё это… болото, — выплёвывает он, и смеётся, уходя в комнату. — Двое ебнутых на всю голову, это уже слишком. Ты не понимаешь разве? Мы рано или поздно просто прикончим друг друга! Грёбаная итальянская семейка! Либо твоё дерьмо, либо моё просто всё уничтожит к чертям!

Я следую за ним в абсолютном молчании, наблюдаю словно сквозь стекло, как он стремительно собирает свои вещи, попадающиеся на глаза, а я просто в отключке, в коме. Он собирает вещи, наспех одевается, и я слабо представляю что на него нашло. Что за чёрт? Это ничего не значит, ничего...

Жду остановки сломанного хаоса, жду перемирия неких сторон внутри него, но он и не пытается одуматься, прекратить, оборвать этот сумбур, объясниться, наконец. Впрочем, и я не в силах его остановить, не в состоянии вымолвить и слово — просто не понимая, как за одно мгновение, наполненное бездушными буквами и знаками, можно опрокинуть мир.

А затем он уходит прочь, хлопнув за собой дверью. Просто берёт и уходит, не сказав, что мне теперь делать, на руинах разрушающегося Вавилона, что просто рассыпается обломками. Я не могу пошевелиться, совершенно поражённая и беспомощная. Я столько раз это делала — бросала камушки вниз и следила за падением. Кажется, время замедляется в такие моменты, и тебя тянет вниз вслед за камнем. Вот с чем это сравнимо, вот что я ощущаю, непреодолимое притяжение. Вниз.

Мрак сгустился, давя на рёбра. Слышу шум, шёпот внутри себя, который снова и снова повторяет то, что я не хочу слышать:

«Режь, режь, режь...» — разом загомонил демонический скоп, хором скандируя, набирая обороты и силу напутствия, как кровожадные зрители на трибунах.

Без паники.

Иду в ванную, не включая свет, открыв воду, опускаю руку под ледяную струю, успокаивая себя.

Без паники, блять!

Я не представляю, что делаю.

Взгляд приковывает опасная бритва на краю раковины. Шёпот, ласкает мой слух шумом воды, как шумом прибоя, напоминая мне каково это лететь вниз на перегонки с камнем.

Пробегаюсь легкими дрожащими пальцами по острию бритвы, ощущая покалывание в кончиках пальцев. Но всё ещё не знаю что делаю.

Паника, сворачивает мне нутро, я не могу думать, не чувствую холода воды, не могу дышать.

Я не ощущаю своего тела. Ни дыхания, ни сердца, ничего, кроме пульсирующего комка боли глубоко-глубоко под сердцем. Шум в голове принимает очертания, мощь. Что-то словно заструилось по моим венам. Всё замерцало, закружилось, хаотично, словно спутанные кадры.

Тонко заточенная сталь касается подушечки пальца, в акте кровопускания. Алый размывается потоком воды, окрашивая её в неприятно коралловый, блеклый. Боль от пореза, даже незначительная стократ ярче разбавленной крови. Падлючий демон материализуется в отражении, сверкая рубиновыми глазами, скребёт когтями по стеклу, и шепчет: «Больше, больше крови, я не наелся...» Мерзко шипит, звуча слащаво до тошноты, а сам страстно желает прирезать меня, как свинью.

Морок приходит в движение. Я утратила какую-то часть своей жизни, даже не знаю, как, и слышу отдалённый голос, заставляющий демона оскалиться и отползти по стеночке во мрак. Такой далёкий и такой родной голос...

Миша, что он, чёрт побери, делает здесь?

Ну, конечно же...

Студия — мы должны были съездить сегодня на студию, чтобы договориться о записи на весну.

Но вместо этого, Миша вынужден прочно на прочно удерживать мои руки, заломив их за спиной, в особом захвате, под локти. Пытаться вырваться из такого захвата, всё равно, что пытаться заправить авторучку в открытом космосе. Протестировано на собственной шкуре.

— Вот чёрт! Вот чёрт… — кричит Миша, в совершенно шоке, параллельно пытаясь выбить бритву из моей руки, но его действия слишком суматошны, а я застыла непоколебимым гранитом. — Как же меня пугает это твоё дерьмо!

— Отпусти!

Он сию же секунду убирает руки и возникает передо мной.

— Окей, только отдай мне эту хрень, — тянет он руку к опасной бритве в моей руке, — Что за привычка, чуть что, сразу за лезвие хвататься...

Я даже не сразу осознаю, что смеюсь, просто неправильный приглушённый смех вырывается из меня, совершенно беспричинный, и мне так плохо, что кажется если я уйму этот безумный хохот, сердце не выдержит и остановится.

Боже мой, я напугала Мишу, он смотрит на меня как на диковинного хищника.

— Что случилось? Чёрт, Тори, я сто лет тебя знаю, говори, в чем дело!

Его трясёт, он забирает лезвие, а у самого, кажется, вся жизнь перед глазами пролетает. Я зажимаю рот ладонью, затыкая мерзкий искажённый смех, и не могу смотреть в глаза друга, в них слишком много ужаса.

— Извини.

— Извини? — восклицает издевательски, Миша, — Извини?! Твою мать!

Он отбрасывает опасную бритву в сторону, как ядовитую гадюку. Я сползаю по стеночке на пол, обнимаю свои колени, и Миша приземляется рядом.

— Это он, да? Он? Что он тебе сделал?

Я ищу пачку, похлопывая по карманам, при том что я в грёбаной пижаме, и в целом понимаю что ни хрена не найду. Просто автоматика. Просто витает терпкий замах сигаретного дыма, это от Миши тянет. Какого-то хуя. Он не курит, но видимо недавно был с Коляном, либо пересёкся с Рафом, где-то между первым и четвёртым.

— Как ни удивительно, ничего, — отвечаю я совершенно безвольно, словно бы чёртовы сорок градусов смыли фильтр с моей речи, и мне вообще без разницы, что и кому я говорю. — Я просто… просто рассказала ему всё, и он ушёл.

— В смысле, прям всё-всё? — переспрашивает с сомнением Миша.

— Да. Впрочем, я солгу, если скажу, что не знала, что этим всё кончится, — я закатываю глаза в потолок, и жалею что Миша не заявился позже хотя бы на час. — Куда проще иметь море легкодоступных девиц, чем ждать у моря погоды.

Самое поганое, что он не заблуждался, Раф всего лишь смотрел на нас реально, а не сквозь искажённую призму эйфории. Это и то, что я не могу оторвать свою сраку от кафеля и отыскать пачку сигарет. Хочу курить, но не хочу вставать. И так во всём блять, буквально во всём — желаний до хера, действий ноль, будто благодать свалится мне прямо на голову, как манна небесная. Но пока что ничего путного не валится, это прям как фривольная прогулка под балконами — чёрт его знает, что могут выкинут в окно, окурок, гондон… телевизор. Всяко бывает. И по сути, ну, не шляйся ты под окнами, отойди в сторонку, всего один шаг, просто надо сделать шаг в сторону, долболиард баксов тебе, конечно, на голову не свалится, но нет же, чёрт, я прусь по прямой не сворачивая, и непонятно то ли я дура, то ли некий демиург двуликий вертопрах. Изумительно, блять, просто изумительно. Просто фатальный тупик.

А может, он просто знал, что исчезнет, как только прозвучало моё чистосердечное признание. И вся эта дребедень с анонимом просто сыграла ему на руку. Что только за больной ублюдок откопал такую инфу? Достала эта односторонняя переписка.

— Стоп, тормози. — Миша вскакивает на ноги, трёт ладонью лицо, и становится ещё более хмурым, — А теперь поставь себя на его место? Ты бы рискнула, зная, что причиняешь вред? Неважно, что это, в башке, или ещё чего, но ты бы смогла так?

Блять. Кажется, все эти годы моему фазеру стоило платить Мише, а не моему психоаналитику.

— Как ты меня порой бесишь… Хоть иногда, ради приличия ты можешь быть неправ?