17. Рубиновый снег

Глава [ VI ]

«Когда-то давно старый индеец поведал своему внуку одну жизненную истину: «Внутри каждого человека идёт борьба двух волков. Один волк - это зло. Другой волк - это добро.» Маленький индеец, тронутый до глубины души словами деда, на мгновение задумался, а затем спросил: «А какой волк победит?» Ответ старого индейца был прост: «Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь.»» Притча племени Чероки

Останавливая потоки фраз, льющиеся чёртовой прозой в голове, залетаю домой, не отрываясь от горла бутылки.

Сбрасываю гитару на диван, срываю куртку. Ещё один глоток, а шум голове скребёт по мозгам. Порывшись в ноутбуке, включаю музыку. Бесцельно смотря в окно, пью и не пьянею.

Его голос преследует меня в коридорах сознания, истязает, исцеляет, согревает меня бархатным чёрным саваном. Душит. Тепло запечатленное на моих губах, не смывает даже алкоголь, прохладный и пряный. Вокруг меня арабским жасмином, вьётся бесконечная лента, создавая парфюм с нотой сумасшествия — горько-сладкий, виноватый воздух.

Но поздно что-либо менять там, откуда я сбегу.

А здесь: Пусто. Осень. Холод.

Я и одиночество. И джин. И музыка.

Смахиваю слёзы, чувствуя немое кровотечение внутри, рассыпающее время.

«… Ступени исцеления —

Немая сцена кровотечения!

Пуля не панацея,

Ей в принципе по хер на цель и

Моя песня спета, к сожалению

Время не лечит — поверь мне...

В шёпоте теней, неисправная система плетёт паутину из струн моей души — эта сеть утаскивает меня в омут стенаний и отчаяния.

Шум в голове, принимает осязаемый образ — контуром белым очертания невысказанных слов, взамен нашептывая в мои уши то, что я не желаю слышать: «Возьмись за это… Освободись… растворись...»

Пункт # 16: ненавижу этот голос.

Мне нехорошо, от ощущения этой ледяной черни прямо за плечами. Дыхание становится вязким, тяжелым, кажется ещё немного и я смогу прикоснуться к воздуху, словно к некой эссенции. Я знаю, чего хочет этот голос, о чём он молит. И не знаю, чего хочу я. Плакать, кричать, бежать, разрушать… всё и сразу? Шёпот шипит, как змей загоняя на край обрыва сумеречной пропасти. Меня нельзя загонять на край. Там, я срываюсь с места.

И я кричу...

В одно движение сметаю всё с подоконника, на пол сыпля листами. Сбиваю картину со стены, разбивая раму в осколки.

— Да, к чертям собачьим всё это дерьмо!

Драму, его, и себя тоже к чёрту! Вот он мой воздух! Вот как я дышу, вот чего я хочу! Я не умею строить. Что умею — только Разрушать. Разрушать с большой буквы «Р». Всё вокруг себя, внутри себя, саму себя. Альбомы, книги — в клочья. Подушки в перья. Весь мой контроль — к чёрту! Я кричу, разбивая пространство, заглушая грохот вокруг и звон стекла, осыпая пространство проклятьями. Но ему всё мало...

Швыряю бутылку, в запертую дверь, разбивая вдребезги. Пространство вокруг меня — миражи. Внутри, я растерзана на тысячи частиц — стёрта в пыль.

В моих руках застывает Гибсон. И вот, я уже без сил, словно наблюдаю за собой со стороны, не зная часа, ни узнавая себя. Осторожно кладу гитару на диван, усыпанный воздушными перьями. Стены пляшут пасодобль вокруг меня, то сжимая, то бросая меня прочь. Дыхание сбитое в кошмарный ритм, вырывается из груди, летучим ядовитым паром. Чёртова пуля, находя меня, и пробуждает тотальную мигрень, бьёт в одну и ту же точку, до замедленных вспышек в глазах.

Я хвастаюсь за голову.

Перья, они всюду витают, как хлопья снега падают вниз, соревнуясь в падении с моими слезами. Я дрожу от лютой стужи, моя кожа покрывается мурашками от ледяного ветра, меня швыряет чёрт знает куда — и вот, я уже сижу на снегу, пока темнота медленно накрывает мир. Хлопья снега разгоняются, и порывистый ветер рвёт меня на части. Мои руки в крови замёрзли, в моих ладонях чёрная птица...

Воздух замирает в моих лёгких жидким азотом. Я замерзаю стоя посреди разгромленной студии. Меня настигает и безжалостно колотит боль иной природы, нереальная боль, фантом, но я чувствую её, точно так же, как настоящую. Она вспыхивает в затылке, и, опускаясь, охватывает всё тело, всё — каждая клеточка горит в агонии, это страшно, сущий кошмар. Но истинный ужас начинается, когда боль, словно сквозь поры просачиваясь внутрь, проникает в душу. Вот он — мой личный ад на бренной земле. Я горю и внутри, и снаружи. Одновременно. Нет ничего страшнее боли, ничего. Никакие внутренние стенания не сравняться с телесной агонией. Ни одна телесная и близко не стояла с болью фантомной. Её не снять аспирином, от неё не спрятаться и не убежать. И, есть лишь один единственный способ убить эту боль, только один — замкнуть проклятый круг.

Шум в голове усиливается, набирает обороты и звучит, как свистящая безжалостная вьюга. Дыхание срывается, и кровь отливает от моего лица. Горло сжимается, сдавливает лёгкие, и сердце отбивает неровный ритм. Всё кружит вокруг, а в противодействие, словно в обратную сторону от вращения планеты всей, калейдоскоп сбитых эмоций сворачивает узел внутри меня, создавая грёбаный плюралистический хаос в примитивном моно-мирке...

Их, кажется сотни, тысячи, слишком много клокочущих ощущений, все впиваются в меня осиным роем, алчущим, причинить мне все существующие краски боли. Стиснув челюсть, чую солёный привкус металла и во рту. Кажется, я прикусила язык, чтобы не завопить во всё горло.

Я вижу, как моя собственная тень на серой стене, принимает иную форму. Грёбаная инсталляция ада! Вокруг меня смыкается кольцо ловушки — западня в тесных объятьях злого духа — мрачного демона моей вселенной. Я не могу пошевелиться. Он шепчет мне слова, что я не хочу слышать, а в когтях его зажато моё сердце, оно тлеет от этого объятия...

«Чего ты ждёшь маленькая дрянь? Чего медлишь? Ничего не изменится, ты сдохнешь, сгоришь от своей злости, и грязная зола сгниёт, заметая следы твоего никчёмного существования...»

И я хочу кричать от этого отчаяния. Хочу бежать прочь, или свернуться в клубок и заплакать навзрыд. Потому что не одно живое сердце не способно вынести столько боли и черни, сколько впитало в себя моё.

Этот демон огромен и страшен. Ему нужна моя боль, реальная плотская боль и кровь, и тогда он насытится и уйдёт...

Я не вижу его во плоти, вижу лишь эфемерный оттиск его присутствия на стене. Во весь рост он наплывает на потолок, рога изгибаются и вьются спиралями, плечи и руки — вязанка бочек, и он перебирает длинными, кривыми, словно серпы, когтями над моей головой. Дышать тяжелее и тяжелее, я задыхаюсь, обливаясь бисеринками ледяного пота. Он может завораживать меня, и я не могу вдохнуть живительный воздух. Он создан убивать — мой демон затмения. Пока, он лишь, с пристрастием наблюдает за мной, чтобы наброситься, стоит мне забыться.

Уверенна, если сейчас обернусь, увижу вечную спутницу демона — смерть. Она крадётся, я слышу её шаги, чувствую дыхание, бегущее холодным током по моей коже. Она с насаждением смакует это отвратительное коловращение в моей душе.

«Никто не сможет спасти тебя...»

Заставляю себя закрыть глаза. Резко втягиваю свинцовый воздух, пробивая блокаду дыхания, и кричу, что есть мочи, во всю силу, на что способна. Когда кричишь, легче пережить агонию, выстоять бой, до конца. Раньше я не могла сопротивляться, я шла у демонов на поводу, впадая в губительные манящие крайности. Но со временем шок ослабевает и можно сопротивляться демонам, что тихо нашёптывают мерзко-сладкую ложь.

«Я здесь власть! Повенчан царь! А ты ты сдохнешь избавляя мир от очередной больной твари, сдохнешь в самобичевании!»

Я, не слушаю это, слушаю только свой крик. Пока я осознаю это, но владея каждой секундой, априори имея власть над каждым мгновением, я совершенно не властна ни над собой, ни над своими демонами, ни над своей жизнью.

В голове, проносится стрела. И ещё одна, и ещё: оно разгоняется, обретает ясность, смысл, переносит меня глубоко в подсознание, туда, где...

… снег, кружит вокруг меня, крупными хлопьями, кружит и опадает вниз, присоединяясь к белому одеялу в нашем саду.

Растерянность и холод внутри. И так тяжело выбросить из головы… Я плачу тихо, почти беззвучно. Не хочу плакать, но вновь стало слишком страшно и мерзко.

Крики, и карканье — в моих руках бьётся чёрная птица, схваченная за одно крыло. Моя птица! Охэнзи, бьётся и клюётся, отчаянно каркая, и терзая в кровь мои руки.

Взмах сверкающей стали — и молодой ворон перестаёт трепыхаться.

В закате двора, на белый снег течёт кровь...

На коленях в снегу, холодном и слепяще белом. И алый с чёрным, сливаются в вихры в моих глазах. От боли, от горечи.

Слёзы, снег и кровь...

И холод. Обжигающий, колючий, одинокий… И я — я совсем не ощущаю себя живой. И, я совсем одна, в этом океане льда...

Слепая ярость, перекрывает мне кислород. Ненависть и боль текут во мне лавой по венам, пока Сплин в симбиозе с музыкой гнёт свою линию о том, что, «Всё так сложно, всё так просто...»

А я падаю вниз. Стремительно. На пол, на колени, казалось навсегда. Падаю вниз, обгоняя полёт перьев, от того, что мне становится невыносимо во всем этом изощренно ужасном спектре чувств.

Тёмный лабиринт памяти швыряет меня внутри своих сводов. И я горю агонией, горю изнутри, отравленная собственным ядом, хватаю себя за плечи, вцепляясь в кожу, пальцами, до бела в костяшках, до дрожи во всём теле, до боли. Но её недостаточно. На полу разбросаны вещи, сталь сверкает на свету.

Дрожащей рукой тянусь к опасной серебряной бритве. Раскрываю во мраке комнаты, и черчу тонкую маленькую линию. Черчу красным, рядом с линией жизни — линию смерти. Проводя границы, отделяя себя от суровой реальности, вспыхивая остротой ощущения, я, утопая взглядом в проступившей ярко алой крови на ладони, медленно веду линию почерком чёрта.

Я причиняю себе боль, чтобы убить боль внутри.

Чтобы шум замолчал. Я знаю, когда он замолкает. Мои слёзы иссыхают, и я дышу… Сначала неровно, жадно вдыхая воздух, стремясь напиться им досыта. Потом, дыхание замедляется, биение сердца выравнивается, и обжигающая пульсация, обволакивает всю меня. Каждую клеточку умиротворяя внутри. Я наслаждаюсь освобождением. Так мне легче, так мне лучше. Я свободна. Так я распускаю за спиной свои крылья, и парю. Если захочешь, можно даже поверить в это на краткое мгновение. Поверить, что всё осталось снаружи. Только телесная острая боль. Лёгкая, многогранная и мерцающая. Я знаю о боли всё… Она может быть красивой. Может спасти, а может и убить. Может распускаться прекрасными алыми розами на моей светлой коже. Окроплять пуховый снег на моём полу, сея целые сады роз, в моём Вавилоне.

Вырезать можно всё — всё что угодно. Так я думала. Но, оказывается, есть то, что не подвластно лезвию бритвы. То, что тлеет гораздо глубже линии на ладони. То, что запечатлелось идеальным клеймом на уродливо искаженной душе, и то, как это могло произойти, выше моего понимания.

Наконец, боль отступает, медленно, растягивая удовольствие своего явления, отваливается от меня, словно напившийся клещ. В ушах стоит сплошной звон, и на меня обрушивается гора. Я падаю на спину, без сил, будто выдернули шнур из сети. Не представляю, почему я ещё здесь. Меня трясёт, лёгкие горят от бешеного дыхания. Вокруг только тьма, и красные пятна. Боже, почему так темно? Что с моими глазами?

Чёрт, они просто закрыты.

Стараюсь дышать глубоко, полной грудью, но лёгкие ещё не отошли от сводящей судороги. Тело гудит. Открыв, глаза и слепну от белизны. Матерюсь.

Что за пидор придумал белый потолок? Почему он должен быть белым! Почему он не может быть чёрным? Или серым, да каким угодно, только не таким кительно-белым, блять...

Убираю мокрые пряди со лба, я вся мокрая, будто пробежала целую милю. Руки колотит дрожь, но они просто трясущиеся макаронины, я даже пошевелить ими не в состоянии.

Не хочу вставать, даже пытаться не буду.

Вот вроде всё и закончилось, но чувство такое мерзкое, словно я лежу в огромной грязной луже. Поворачиваюсь набок и, прижав колени к груди, обхватываю их руками. Матерюсь сквозь слёзы.