11. Зилотов яд

Глава [ V ]

«Если ты будешь говорить с совами или змеями, они будут говорить с тобой, и вы узнаете друг друга. Если ты не будешь говорить с ним, ты не узнаешь их, а того, чего ты не знаешь, ты будешь бояться. Человек разрушает то, чего боится». Вождь Дэн Джордж (1899-1981), халкомелем.

По дороге мы с Сашкой разговорились о музыке, о том, что можно сделать в «ДиП» и я то и дело задумываюсь о том, что он, чёрт возьми, действительно хороший парень. Он вовсе не застенчив, хотя предельно прост, достаточно весёлый, и не глупый. С ним, в самом деле, приятно общаться, особенно после мастер-класса злословья на фэсте от Гордеева.

Вообще это очень полезно поговорить с кем-то не замороченным, без всяких неадекватных вспышек, и прочего дерьма. Можно забыть на мгновение, кто ты на самом деле.

Сашка, то и дело, отвлекается от дороги, оглядываясь кругом. Трасса пустынная, ничего кроме полей по пути не наблюдается, потому я начинаю нервничать.

— Что такое?

Вздохнув, парень поправляет очки за душку и стучит пальцем по приборной панели своей «Тойоты».

— По-моему, бенза не хватит.

Обращаю внимание на мигающий индикатор — топливо на исходе.

— Давно мигает?

— Да, — отвечает Сашка, — Может, ещё километров шесть проедем. А может, и нет. Давай рисковать не будем, и свернём на заправку?

— Да без проблем.

У меня звонит телефон — видеовызов от Солы. Блин...

— Ну и? — протягивает она недовольно, когда я отвечаю. — Ты куда это смылась дорогуша?

Позади неё море народа, но шум и музыка, достаточно приглушённые — видимо она отошла подальше от сцены.

— Домой. Сол, я, правда, очень устала и хочу спать.

— Ладно. Приеду скину тебе что наснимала.

— И мне, — говорит Сашка, сворачивая на АЗС. Сола многозначительно вскидывает бровь.

— Я на сайт залью. — Сама она явно размышляет о чём-то другом. — То-то я думаю, чего это Гордеев рвёт и мечет...

— Чего?

— Да так, — она смолкает на пару мгновений, прежде чем спросить: — Думаешь, он что-то замышляет?

Покосилась на Сашку, но ему кажется плевать на наш разговор, он выходит из машины, чтобы оную заправить.

— А ты разве нет? — переспрашиваю я Солу.

— Не знаю… Он помогал Раевским обустраивать причал.

— Плевать. Один чёрт я его выживу.

Если кто-то, когда-либо думал, что я хорошая девочка, — боюсь, они ужасно ошиблись. Просто там, где злой как чёрт Гордеев с ходу дал понять, что связываться с ним опасно, у меня хватает ума не распространяться о том, что не стоит переходить мне дорогу. И я естественно в курсе, что я лицемерка, преисполненная коварством, и вообще ничуть не лучше Гордеева.

— Хм-м… рада видеть свою подружку, — усмехается Сола, — Где это она интересно пропадала?

— Да не дай тебе бог узнать.

— А я бы на твоём месте перестала выкабениваться и спелась бы с Гордеевым. Не будь ты упёртой овцой, Тор, он действительно хороший музыкант! К тому же, раз мы выяснили, что ты вернулась, вот тебе весомый аргумент: он, дорогая моя, здесь не для того, чтобы тебе насолить. Он здесь из-за состава. Что будет, если собрать в одной группе самых дельных музыкантов андеграунда? Сама рассуди? Миша, если не филонит, играет блестяще. Вы с ним одни и тянули «ДиП», это давно всем, очевидно. Колян, даже в никакущем состоянии, играть будет на все сто, у него извините, опыта больше, чем у вас всех, а опыт, как говорится, не пропьёшь. Сашка… — Сола осекается и сконфуженно поджимает губы, вызывая у меня смешок.

— Он вышел.

— Ну-у… тут вообще случай тяжёлый. Мы вроде ровесники, но он окончил девять классов, и только в прошлом году поступил в музыкальный технарь по классу рояля, однако отучился не дольше месяца. Знаешь почему? Скучно. Как выразилась Маринка — это сестра его — «Конечно скучно! Парень в двенадцать лет, игравший третий концерт Рахманинова, без запинки, просто сгинет от тоски на уроках какого-нибудь пресловутого сольфеджио». К тому же, — не унимается Сола, — не забывай, что Гордеев сам по себе на очень хорошем счету, он ушёл из «Эвтерпы», но не Эвтерпа из него. Вот где это «Клеймо Эвтерпы» — на нём. Раф не только основатель, но и лицо, и голос группы, и я больше, чем уверенна, что добрая половина слушателей последует за ним. Понимаешь о чём я?

— Да. Но не обманывайся, Сол, — заявляю я тут же, — У нас с ним есть так и несведённые счёты, и ты это знаешь.

Подруга цокает, сильно хмурясь.

— Тори, не впадай в крайность. Всё рухнуло из-за Сэма — вот что я знаю.

Я качаю головой, ведь вижу изнанку этого падения, буквально на субатомном уровне.

— У Сэма, не хватило бы тяму, закрутить эту карусель, — отвергаю я её доводы, — Кто-то ему подсказал. Кто-то, кто знал, о том, что «Иссимо» выдающий вполне форматный инди-рок встал бы под продюсерское крыло, да вот солиста б им поколоритнее. Кто-то, кто действительно разбирается в музыке, и чувствует где бы что подправить, чтобы песенка, свободно вписалась в мейнстрим. Кто-то, кто поймал переломный момент, посеяв зерно сомнений в умы. Ведь как можно двигаться дальше, по уши в обвинениях, во всеми отвергнутой, обезглавленной в одночасье, группе? Кто-то, Сола, у кого хватит ума провернуть действительно хороший трюк дважды. Тот, что, какого-то хрена свинтил из одной перспективной альт группы, в другую. Вот и на кой, спрашивается? «Эвтерпа» никогда не была аутсайдером, с самого основания, группа подаёт серьёзные надежды, так зачем из неё уходить? Включи мозг, Сол, ты слышала, как он играет?

— Да, но я мало в этом понимаю.

— Верю, ты не так давно в теме, так что я объясню: он по грифу проливает так высокотехнично, как не каждый забугорный музыкальной задрот, сидящий за инструментом втрое больше наших, способен. Пойми, ни один нормальный человек не в силах добиться такого прогресса за три месяца.

— А ты?

— А я росла этим самым забугорным задротом, и там и здесь, и потому знаю, о чём говорю — это, во-первых...

— То есть, подожди, — перебивает меня Сола, — ты хочешь сказать, что...

—… В «Эвтерпе» он играл на отъебись?

— Маловероятно, — сомневается подруга. А вот я не имею никаких сомнений.

— Если он не делал этого нарочно.

Сола смотрит на меня так, будто я чушь какую-то несу.

— Но зачем?

— Затем, что, во-вторых, я очень и очень давно играю на ином техническом уровне, — признаюсь я, инстинктивно оглядываясь одними глазами, не желая, чтобы кто-то услышал. Ловлю на себе весьма странный взгляд Сашки, заправляющего машину, от чего парень смущённо отворачивается. — Мне нужно лишь дождаться нужного потока, и если я всё правильно рассчитала, нам стоит ускориться, чтобы совершить прорыв. То же самое делает он — выжидает, когда сойдутся все звёзды. Вот только его триумф, наши похороны.

— Да почему? — реально не понимает подруга.

— Потому что ты права, Сол, права как никогда — он голос, и если позволить ему стать нашим, он дождётся момента, когда «ДиП» поднимется с колен, и ты воочию увидишь, как он захуячит нож нам в спину, вернувшись в «Эвтерпу». А за ним, потянутся и все те, кто внимает этому голосу. Как итог: «Эвтерпа» выходит на новый уровень, и в полку их фанов прибывает. Нам же придётся начинать всё сначала.

Сола вскидывает бровь, моргнув пару раз, неотрывно смотря в мои глаза через экран дисплея, она недоверчиво кривится.

— Да не тупи ты! — не выдерживаю я. — Схема проста как три панковские струны: он уходит из «Эвтерпы» в «ДиП», часть фанов за ним. Мы будоражим андеграунд, обретая ещё больше слушателей, а затем он возвращается в «Эвтерпу», с этой ордой фанатов. Любой исполнитель начинается со слушателя, нет слушателя — нет исполнителя. Это идеальный план.

— Нет, я поняла, — медленно кивает Сола, но эта подозрительность во взгляде просто добивает меня, ещё до того, как она выдаёт мне едва ли не под дых: — Вообще, попахивает какой-то нездравой конспирологией, не находишь? Ты не слишком ли сгущаешь краски?

— Сгущаю краски? — шиплю я, в откровенном шоке от её слов. — Сгущаю краски, чёрт возьми?! А ты вспомни-ка для начала, сколько раз, нас вдруг не с того ни с сего кидали арт-директора прямо перед концертами? Сколько раз меня пытались въебать фанатки «Эвтерпы», якобы за какие-то провокации в текстах по душу некоторых? Сколько на стенах нашего града чёртовых манифестов в нашу честь, но не во славу? Не говоря уже обо всём этом сраче в сети, по итогам которых, он менестрель, а мы говно, хотя по правде мы движемся наравне! Сгущаю краски? — я тычу пальцем в экран смартфона, — Это не я краски сгущаю, это он серый, мать его, кардинал — ручки белые, а внутри, блять, такая тьма, что...

— Эка тебя занесло-то… — прерывает она мою тираду, — Спокойно! Давай выдыхай, бешенка, выдыхай.

Я перевожу дыхание. Мои лёгкие горят. На краткое мгновение повисает тишина.

— Ладно, — кивает Сола, — в самом деле, есть смысл. Но я всё равно не понимаю, зачем так всё усложнять, если он может, к примеру, разрушить группу изнутри?

— Рассорить всех? — усмехаюсь я, — Не может, и он это знает. Я могу разосраться со всеми. Кроме Миши.

— Ему достаточно только тебя вывести из строя, — возражает Сола, совершенно всерьёз. Скепсис обволакивает мой разум, рисуя кривую ухмылку на губах.

— И каким это интересно образом?

— Разобьёт тебе сердце, например?

Скептическое море, даже не волнуется, на подобные заявления. Я тоже.

— Сама-то поняла, что сказала?

— Ну да, он скорее голову себе разобьёт об эту стену. — Сола хмыкает, слегка морщась, — Ты жуткая.

— Я знаю.

— Но не бессердечная.

— Сомнительное утверждение.

— Тори, детство кончилось, — вздыхает подруга, — и ваши баталии уже не актуальны. Всё-таки он вполне нормально себя ведёт, непохоже, чтобы он что-то замышлял.

— По-твоему, должно быть, похоже? — фыркаю я, указывая на очевидное.

— А ты не думаешь, что он...

— Он — это вообще последнее, о чём я думаю, — перебиваю я, — И, опережая твои мысли — нет Сола, в его метаниях нет никаких романтических мотивов, он не для того явился, чтобы быть ко мне ближе. Это явление сравнимо с явлением зверя — наш персональный апокалипсис, эдакий конец времён «ДиП». И прекрати читать бабские романы, у тебя уже мозги набекрень. Читала б ты лучше Селин, да Уэлша с Буковски.

— Мне больше фэнтази нравится.

— Я заметила.

— Тори...

— Дай угадаю: невозможно всю жизнь укладывать друг друга в песочнице на лопатки, время идёт, мы растём, в песочнице становится тесно, и бла, бла, бла… — говорю я издевательски, и качаю головой, — Я никогда не верила в то, что люди меняются. Не верю и сейчас. Люди не меняются, вырастая, люди учатся — учатся правилам игры в маскарад. Он может научиться носить маски, но научиться быть другим человеком невозможно.

— Можно им стать, — важно замечает Сола, но это не так.

— Нельзя, — стою я на своём, — Ты знаешь, что такое «ДиП»?

— С английского, «dip» — падение.

— Мысли шире, — улыбаюсь я хитро, — Ты хоть раз видела, чтобы мы подписывались, «dip»?

— Нет. Обычно по-русски пишите, или… — она ловит в фокус камеры, роспись на баннере рядом с собой — «dᴉp», и усмехается в своей лисьей манере: — Что, перевёрнутое падение, падением уже не является?

— Да, но это не всё. Имя группы получилось само собой, когда мы с Мишей сократили название до анаграммы, а расшифровку «ДиП» знаем только мы с ним и ты через мгновение, если въедешь, конечно. «ДиП» — Диссидент Парадигмы. А парадигма, это что? Это аксиома. Мир поделён и систематизирован до нас — такова нерушимая основа, и люди по большому счёту делятся лишь из утверждений «для нас» и «не для нас». Диссидент, в таком случае тот, кто утверждает второе, и стремится достичь смены парадигмы, ибо видит, что весь этот цирк — машинариум — и можно лишь, верить в ложь, доверяя системе или верить в блажь, надеясь эту систему сломать. Первые — это массы, — те, кто внедряются в систему, и те кто системе подчиняется, но, по сути, подчиняются и те и те, разница лишь в количестве ударов плети. А вторые — андеграунд, и анархия для него не обязательно беспредел, это свобода, где анархия может быть геральдикой самосознания, самоконтроля. А смерть необязательно конец, и падение необязательно вниз, если всё и вся — бесконечный круговорот. Я это к тому, собственно, что где-то в параллельной вселенной обязательно есть другой Гордеев. Но не здесь.

Сашка, вернувшись за руль, смотрит на меня так, будто впервые видит, хотя я уверенна, что он не слышал того, что я сказала. Впрочем, я, наверное, увлеклась и не заметила, как он вернулся. У него звонит телефон, и он вновь выходит из машины, довольно раздражённо отвечая на звонок. Сола, привыкшая уже к ходу моих мыслей, подумав мгновение, кивает:

— Звучит мощно. Вот только причём тут Гордеев?

— У тебя бывало так что… кажется, будто читают твои мысли?

— Доступность мыслей посторонним, это, чтоб ты знала, симптомы шизофрении, — потешается Сола.

— Нет, оно понятно. Я не знаю, что у него вот здесь, — касаюсь я пальцем, виска, — но вот что у меня на уме, он мне кажется, прекрасно знает, и пусть мы вовсе не разные, мы совсем не похожи.

— Непохожи, но не разные… — повторяет она, — Как-то неправильно. Может, противоположные?

— Нет, у нас слишком много общего.

— Значит не такие уж вы и разные.

— Разные.

— Естественно. В этом, знаешь ли, нет ничего парадоксального, всё вполне обыденно. Он с Марса, ты… а ты с Луны, — скомкано, договаривает Сола, — Ладно, проехали. Позже поговорим. Пойду, отберу камеру у Коляна, а то он такого нам наснимает… Саш, пока! — кричит она, заметив, что Сашка вернулся за руль.

— Пока, — отвечает он, будучи очень задумчивым. В его руке снова звонит телефон, вызывая у парня тяжкий вздох. Я отключаю видеовызов и, убрав смартфон, интересуюсь:

— Случилось чего?

Сашка показывает мне дисплей телефона, там входящий вызов от адресата «Горын». Это, наверное, потому что мы смылись раньше времени.

— Слушай… может ты сама с ним поговоришь, а?

— А что ему надо? — решаю я уточнить.

— Не знаю. Но кажется, догадываюсь, — усмехается парень, — И у меня походу серьёзные неприятности. А поехали...

— Обратно?

— Нет, поехали со мной? — предлагает он вдруг и, по всей видимости, совершенно всерьёз.

— Ты, я смотрю, любишь неприятности?

— Нет, я люблю общество умных и красивых девушек, — улыбается он, — Так что? У меня два сэта в клубе, а потом я тебя отвезу домой.

А вот это вот плохо. Я, на его беду, ему нравлюсь. Но я вовсе не та, какой могу казаться.

— Я без сил. В другой раз обязательно.

Парень заводит движок с ключа, и в глазах, несмотря на полуулыбку, клубится разочарование.

— Хорошая отмазка.

Во мне что-то содрогается от этого тона. Я не обманываюсь, я смотрю на всё это реально, так, как оно есть, его разочарование возрастёт троекратно, если он узнает меня ближе. Он узнает, естественно поймёт, что я другая, ведь коллективное творчество оставляет авторов совершенно голыми — мы открываем души. Он поймёт, что я поступаю правильно, ограждая от себя людей.

— Нет, мне, правда, интересно послушать, как ты играешь, но я сегодня действительно хочу лишь попасть домой и вырубиться. — И это, правда.

— Да ладно, — отмахивается он, беззаботно, — Проверка связи. Я знаю, что ты всех шьёшь.

— И откуда это интересно?

— Рэй сказал.

— Так и сказал?

— Да, так и сказал, «умойся Сань, тебе не светит».

Забавно, хотя я знаю, почему Миша так сказал. Как и любой порядочный брат, он просто оберегает свою сестрёнку. Можно подумать я в этом нуждаюсь.

— Что, даже не попытаешься опровергнуть информацию? — удивляется Сашка, и усмехается, мотнув головой, будто дивясь чему-то, — Ладно, а если бы мы не играли в одной группе?

— Не в этом дело.

— Я об этом пожалею, да?

— То есть? — не поняла я.

Он лишь качает головой, мол, неважно, и выезжает на трассу.

— В другой раз, значит… Я запомнил.

Что-то во мне понимает, что он вовсе не шутит, и пытается докричаться до него «Не западай на меня! Не смей обманываться, я не умею любить, я умею только разбивать в осколки чужие чувства!» Но разве можно докричаться до глухого сердца? Я два года к ряду кричу этой глухой тетере, и всё тщетно, сердце не слышит голоса разума. Ему наплевать, что нельзя так отчаянно биться из-за монстра. Я могу гнать мысли о нём, могу обращать каждый удар в ненависть, но заставить не чувствовать вообще ничего мне не по силам. Могу ли подменить чувства рокировкой от одного к другому?

Остановившись около моего подъезда, Сашка выходит из машины вместе со мной.

— Насколько я знаю, на репу послезавтра, — говорит он, прежде чем я сказала «пока». — Если, я позвоню тебе завтра, чтобы пригласить куда-нибудь, ты, конечно же, не ответишь?

Чёрт, чёрт, чёрт! Вообще-то это впервые за последнее время, обычно парни меня побаиваются, думают я неприступная. Так оно и есть, наверное, просто истинных причин не знают. Я не просто неприступная, я неприкосновенная. И если Сола, не дай бог, узнает о том, что я Сашке, казала от ворот поворот, или что ещё хуже, узнает, что он милый парень, (а она так или иначе, узнает), то она, клянусь, меня взгреет. А потом отволочит меня к врачу, чтобы избавить от плена, но чудес не бывает! Я не верю в любовь. Я верю в одержимость, в нездоровую вредную привычку, зависимость, куда хуже сигарет, и опаснее героина. Я думала, ерунда, пройдёт, вся эта привязанность — полная хрень, несерьёзно. А в итоге? Я могу переступить через себя, но через сердце никак. Этот обделённый разумом механизм, всё так же будет замирать при виде монстра. Я не верю в любовь, я верю в болезнь, что как оспенные рытвины оставила шрам. Он всегда будет ныть на монстра, как перелом на плохую погоду.

— Я отвечу, но если честно, Саш, в этом не больше смысла, чем в разорванной струне.

Он как-то невесело смеётся, опустив голову.

— Ты могла бы быть менее прозаичной? — потешается он, с лёгкой улыбкой, — Это, знаешь ли, ничуть не помогает держаться от тебя подальше.

— Пока, Саш.

Я разворачиваюсь, прежде чем, слышу:

— До завтра.

И это заставляет меня обернуться, но улыбка, не касающаяся глаз — всё, что я отвечаю на это.

Что я делаю? Я что, действительно даю ему шанс? На что? Он ведь даже не нравится мне, он конечно милый и симпатичный, но я видимо мазохистка.

Я не могу уснуть, хотя от усталости стены расплываются. Приняв душ, залезаю в любимую огромную футболку с логотипом отцовской группы. Впрочем, футболка тоже его.

Я никак не могу понять, отчего всё настолько круто изменилось. Пока не натыкаюсь на нечто в видео блоге — видеоотчёт интернет-канала с какого-то летнего концерта в «Децибелах». Блогер, ведущий канал поймал у барной стойки после выступления владельца клуба. Державин Владимир Леонидович, более известный, как «Заправщик», потому что заправляет и весьма ощутимо и не только клубом; суровый такой мужик, из байкерской ассоциации, и было даже странно, видеть его в компании Сташа с Гордеевым, и гитариста из ещё одной альтернативной группы «АнгЛаб» — в крайний раз там играл Колян.

— Не нужно быть музыкальным критиком, чтобы уловить дубль, — спорил гитарист «АнгЛаб» со Сташем. Оба уставились на Гордеева в поисках поддержки, но тот, раскачиваясь на стуле, мотнул головой, смотря куда-то в сторону.

— Так-то, оно так. Другой вопрос, что оригинал, а что дубликат?

— Подожди, то есть, хочешь сказать, что ситуация в корни обратная? — уточняет блогер, за что получает стужёный взгляд синих глаз.

— Я ничего не хочу сказать, — твёрдо говорит Раф, — Просто в отличие от большинства, я всё ещё помню, кто Предтече. Это неоспоримый факт, этого не изменить, и лично мне, не считаться с Предтечей, всё равно, что себя не уважать.

У меня остановка дыхания. Что он сказал?

— Вот и я говорю, неправильно как-то получилось, — согласился с ним Сташ, — На веру взяли заверения Сэма, что материал уже наполовину был готов, когда он пришёл в «Иссимо». Причём он снялся-то едва ли не сразу же, как в «ДиП» полетели обвинения.

— С другой стороны — правильно, — возразил бессменный гитарист «АнгЛаб», — Получается, он столько времени исполнял материал другой группы, и если он чувствовал, что им с «Иссимо» по пути, то почему бы нет? А Тори? Ну, если она рассчитывала, на малую известность группы, и что в другом саунде никто ничего не поймёт...

Гордеев заломил руки за шею, буравя взглядом потолок, соглашаться он ни с кем не спешил.

— Вот вы опять слова Сэма возводите в приоритет. А всё почему? Потому что лэйбл у нас какого-то хрена стал показателем, авторитетом… крышей.

— Дело-то не в этом, — гнул свою линию гитарист, — Сэм был на первом плане, лидер группы, солист, естественно его слова имеют вес.

— Знаешь, чё… — подал прокуренный бас Державин, который «Заправщик», обращаясь явно к оператору, и отставил большой палец в направлении гитариста: — Короче вот это говно, вообще можешь больше не снимать.

В ответ на недоумённое, «а чë не так-то?», добавил конкретно гитаристу «АнгЛаб»:

— Да фуфло какое-то прогоняешь потому что. А по факту? Два года тому назад, андеграунд здесь считался вымершим мамонтом, пока на мою сцену не поднялись «Клеймо Эвтерпы», «ДиП», и «АнгЛаб». И для меня из поколения «Корна», «Кисс» и «АС/DC», то был детский сад, я вообще не смотрел на них всерьёз. Но! Одни, значит, шестнадцатилетние ребятишки в рваных джинсах, и это не вы, кстати, — глянул Державин на гитариста, «АнгЛаб» — вы зассали ко мне прийти сразу. А вот этот вот сопляк смазливый, — отставил он палец на Гордеева, — и девочка дюймовочка, едва ли не с порога упорно вкручивали мне в уши, что, мол, дядя Вова дай нам шанс, у нас есть нечто стоящее. Я само собой не поверил, но шанс дал. Всё равно время было застойное, выступать особо некому было. Теперь этому сопляку восемнадцать лет, и он собирает на концертах, столько народу, что мой клуб, например, уже не вмещает всех желающих. А дюймовочка, в свои семнадцать, запихнула за пояс добрую половину профессиональных гитаристов. И если вся музыка, когда-либо исходившая от «ДиП», не какой-то собирательный пазл, а, в самом деле, творчество двух зелёных гитаристов — тут без комментариев, конечно. А если реально пазл, то… — я, блять, снимаю шляпу. Потому что так хитровыебано пиздить, и доводить до ума чьё-то дерьмо — проще придумать что-то своё, мне кажется.

— То есть, ты не жалеешь, что дал тогда шанс? — переспросил блогер. Державин развёл руками.

— А сам как думаешь? Если на чистоту, то по слухам, эти три группы, едва ли не мой, какой-то проект. И ты знаешь, если бы я, в самом деле, был продюсером этой коалиции, я бы сам себе проставился и сказал, «бля, мужик да ты крут!» Потому что так или иначе, мелкие они были, играли что-то непонятное, а оказалось-то что? Оказалось в жанре альтернативы, эти три группы, как выразился Горын — Предтече. Потом уже распросонились те, кто были до этой троицы, появились новые группы: «Иссимо», «МолохOFF», и прочие. А кто такие «Пир.ру»? Бывший «Иссимо», просто под другим именем и с солистом, известным как… как там говорили? «Голос Тори»? — усмехаясь, спросил он у Гордеева, на что тот, лишь кивнул. — Вообще, насколько я знаю, никто этого не утверждал никогда, но вроде как всё пишут Рэй с Тори, а тексты и вовсе она одна. Вот и получается, что будь у Тори вокальные данные, Сэма вообще не было бы в «ДиП». Короче, так: если свинью подбросил Сэм, то… ну я даже не знаю, это не то, что не по-пацански, в моей далёкой юности, за такое реально по роже били долго, больно и железной палкой.

— Значит, вы считаете, что «ДиП» распался из-за Сэма? — пытался прояснить блогер. Гордеев, едва со стула не грохнулся.

— А кто тебе сказал, что «ДиП» распался?

Все малость подрастерялись, даже сам блогер:

— Я буквально несколько минут назад поймал Рэя — бас-гитариста «ДиП», — объяснял он, — Вообще всё весьма странно получилось, планировалось интервью со всей группой, но выцепить удалось, только Рэя. В общем, помимо прочего, он сказал, что никаких выступлений пока не планируется, что будет длительный перерыв. Тори как оказалось вообще в штатах по личным обстоятельствам, и когда собирается назад, Рэй так и не дал чёткого ответа. Все уже, кажется, понимают, что это всё — лидер ушёл, а вместе с ним и «ДиП» ушёл со сцены.

Гордеев скептически скривился, от слов блогера.

— А под лидером ты кого подразумеваешь?

— Ну, Сэм ведь стоял у штурвала.

Державин глухо рассмеялся, и заговорчески пробормотал:

— Капитан сбежал с тонущего корабля первым? Парадокс, однако...

— Понятно, то есть… «Эвтерпа», «АнгЛаб» и Заправщик на стороне «ДиП»?

— Я на своей стороне, — покачал головой Раф, — Вообще, достала уже тема, на самом деле — борщ. Всё, по-моему, проще некуда. Те кто, например, помнят первую песню «ДиП», поймут, что я имею в виду.

Они сменяют тему, говоря о планах на дальнейшее, а я зависаю вне пространства и времени. Это видео писалось в начале лета, когда Гордеев ещё был в «Эвтерпе» и, судя по ответам на вопросы, планы были грандиозными, и никуда уходить он не собирался.

В первом часу ночи, в мой трек-лист вторгается звонок. Инстинктивно убавляю музыку, на компе, хотя уверена, что не превышала лимит дозволенного.

Открываю дверь, на пороге Гордеев и в руках аж сразу две статуэтки, а взгляд его тут же падает на мои ноги.

— Здрасти… — скрещиваю руки на груди, — Ты время видел?

— Угу.

Он подступает и мне приходится сделать шаг назад. Чем он превосходно пользуется и проходит в квартиру, и как есть, не разуваясь, топает вглубь студии.

Хватаю с вешалки толстовку, и натягиваю, чтобы скрыть руки.

Раф приземляет одну статуэтку на островок, сам устало бухается на диван, вытягивает длинные ноги, не отводя взгляда от моих культяпок, меньше чем на пол бедра, прикрытых длинной футболкой. Знала бы, что ко мне запрётся этот придурок, я естественно бы натянула джинсы. Но я ж не знала.

— Что это? — указываю я на статуэтку.

— Эксклюзив, — отвечает он пафосно, — «Лучшая гитаристка фестиваля. Виктория «Тори» Смолова». Впрочем, ты девочка умная, читать умеешь, сама видишь.

Подцепляю награду в виде «козы», вертя в руке, в самом деле, обнаруживаю гравировку. Занятно...

Такие вещи делаются заблаговременно, выходит, невзирая на все наши тягомотные потуги, неразбериху и возведённый поклёп, организаторы не снимали «ДиП» со счетов.

Отставив приз на столешницу, скрещиваю руки на груди.

— Я же воровка?

— Зря не осталась, получила бы статуэтку, прям из рук Вэла, — говорит Раф, глядя в потолок, будто не заметил моих слов.

— «Эвтерпа?» — спрашиваю я, в целом и так зная, кто взял главную награду. Гордеев еле заметно кивает, таращась в потолок.

— Они заслужили.

— Даже не сомневаюсь. Не обидно? Работали вместе, а лавры получили без тебя.

— Нет, — он задумчиво смотрит на статуэтку в своих руках, — А вот, то, что Сэму присудили за вокал, а не мне — вот это обломно. Я круче пою, — беззастенчиво заявляет Раф, — Гораздо.

Закатываю глаза в потолок.

— А главное, скромный такой… — и только потом понимаю. Если лучшего вокалиста вручили Сэму, то, что это за приз в его руках? Не уж-то всему «ДиП», что-то перепало? Мысленно пробегаюсь по возможным номинациям, а Раф говорит:

— Хотя это к лучшему.

— Да неужели? — хмыкаю я.

— Сама подумай, чем скорее они выйдут в мейнстрим, тем лучше. Хотят попсить, так пусть хотя бы подальше от нас, дабы не засерать уши новому поколению андеграунда, — ухмыляется Гордеев, внутри явно торжество злорадства, судя по взгляду. Хотя взгляд скорее шальной, и то и дело опускается на мои ноги.

— То есть, если они косят под нас, «ДиП» — попса? — цепляюсь я за его реплику. Он отставляет палец вверх.

— Заметь, не я это сказал. А вообще, это они сейчас под этот саунд косят. Но этот звук уже на последнем издыхании, есть нечто круче, а формат не позволит им реализовать это — лэйбл быстренько их в рамочку поставит.

Раф поднимается на ноги, и идёт ко мне, что мне вообще-то не прельщает. Сидел бы он лучше там.

— Почему ты ушёл из группы?

Внимательно смотря в мои глаза, Раф, без попятых отвечает:

— Я их перерос.

— Чересчур самонадеянно, тебе не кажется?

Он останавливает шаг напротив меня, так близко, что я касаюсь его грудью, делая вдох. Этот вдох едва ли не убивает меня, но добивает бархатный голос и его интонация.

— Ты ведь знаешь что это правда. И ты знаешь, о чём я говорю, и чего я хочу. Всегда знала.

Так тихо вокруг, что «Something Witchy» вьётся из ноута и совращает мой мозг. Или песня не причём...

Это чего ещё такое? Глазища тёмные, как ночное небо. Смотрит-то как, плотоядно. И ухмылка на морде кривая, сразу видно ничего хорошего на уме нет, а сам, сволочь, красивый такой, что хочешь, не хочешь, а у самой мыслишки не лучше. И на кой это ему амурные брандеры в мою сторону отсылать? Сола не может оказаться права, только не в этом, неа. Он же не такой дурак, чтобы возомнить, будто он сможет меня соблазнить и разбить мне сердце. Он не может, и он это знает. Не знает лишь от чего моё сердце давно уже разбито. Так что же у него на уме? Подмазывается гад. Думает, я не всерьёз? Напрасно...

— Даже не смотри на меня так. На меня это не действует, — вру я. Ну, что? Я ж не каменная, так-то на минуточку! Конечно, такие выкрутасы действуют да ещё как, я ведь живая! А телу термины «нравственность», «мораль», и «принципы» — по барабану.

— И я вовсе не шутила, говоря тебе проваливать.

У меня голос дрогнул, и Раф естественно это заметил, и ухмыляется теперь мартовским котом. Класс. Теперь он будет думать, что все эти его фокусы на мне работают безотказно. Как и на всех, я думаю.

— Очень жаль, — воркует он, качая головой, а самому-то, ни фига не жаль, — А Миша-то как расстроится, узнав, что ты, в самом деле, бросила «ДиП». — Он приземляет статуэтку на стол. — Дарю. И кстати, если бы не я, чёрта с два бы ты отмылась от грязи, — добавляет он, кажется без тени иронии, скорее с какой-то затаённой злобой.

— Если бы не ты, не было бы этой грязи.

Злость сменяется секундным ступором. Тёмный взгляд, ищет мой, но отыскав мои глаза, Раф лишь удивлённо вскидывает бровь.

— Так, значит, по-твоему? Хорошо. Чёрт, мне бы твоё воображение… — протягивает он иронично.

— Выступить перед «Девятым кругом» сама цель? — спрашиваю я, хотя ответ знаю досрочно. — Типа, взял своё?

— А я вообще ты знаешь очень целеустремлённый.

— Знаю, знаю… Видишь цель? — киваю я в направлении выхода, — Будь так любезен, стремись.

Он склоняется к моему уху.

— И да, Вик — я всегда беру своё...

Заодно с Something Witchy из колонок слишком уж… превратно это звучит. Когда всё стало так сложно? Хочется закричать от наложения противоречий, от борьбы двух противоположных чувств. Когда он был дальше от меня, мне было гораздо проще его ненавидеть. Во всех смыслах — дальше. Ненависть всегда одерживала верх. Уже нет, и от этого ещё хуже. И, чёрт побери, Сола то видимо не романов перечитала, а как в воду глядела! Вот чего он удумал, злодеюка, сердца девичьего алчет? Думает я такая дурында, и не чую, что дело не чисто? В нём нет никаких противоречий, его отношение ко мне давно определено, и мне известно. Я могла бы решить, что он догадывается о том, что у этой медали две стороны, и потому он просто причиняет мне боль. Но он не догадывается, он никогда не вспомнит даже, сколько надежды было в моём взгляде и голосе, и как у него замирало дыхание при одном взгляде на меня — вереница рук давно уже стёрла эту память. Не мою к несчастью. Он не сможет разбить мне сердце. Не потому что я бессердечная, а потому что он давно уже это сделал, просто не знает об этом. И больнее мне уже не будет.

— Отлично. Тебе не пора?

— А я не тороплюсь. Вообще спешить не люблю.

— Пошёл вон, — указываю я на дверь. Пару мгновений подряд он удерживает мой взгляд, а там такая темень и столько… чего-то такого, что аж ноги слабеют. Он начинает глухо посмеиваться и опускает голову.

— Чёрт, вечно я забываю, что ты лезба...

— Что?! — я аж воздух хапнула от возмущения, — Это ты походу забываешь, что я не одна из твоих фанаток! Проваливай.

— Надо бы Сашку предупредить, а то он уже губу раскатал, а тут такой облом...

Ну как? Как это угораздило запасть в душу? Дура, иначе не назовёшь, в нём же нет ничего, просто злой ублюдок в роскошной оболочке, и больше ничего. Семьдесят процентов зла, тридцать — понты.

Не прекращая смеяться, Раф отходит от меня и, спрятав руки в карманы, идёт к входной двери, напевая под нос:

«I got you baby what can you do?»*

Услышав хлопок двери, подцепляю статуэтку и возвращаюсь за ноутбук. Мой шаг замирает. «Лучший номер фестиваля»

Не сложно догадаться, что за номер, но почему он мне её отдал? Он мог бы и Сташу её отдать, да и себе оставить, но отдал почему-то мне. Что, бонус за экспромт? Они то репетировали. Хотя, на кой мне было репетировать, в самом деле? Моя же песня, меня хоть среди ночи подними, гитару в руки дай, — и я сыграю. Но, что-то не так. Он мог бы как минимум отдать статуэтку на репе, но какого-то чёрта припёрся ко мне на ночь глядя.

Утром ко мне прискакала Сола, и мы провалялись на диване, бодая ноут, на предмет просмотра записи с фэста до обеда. Смотрю уже, наверное, раз сотый, а всё равно мурашки по коже, сама не знаю от чего, вроде бы вот — вот оно, вот чего так не хватало! Человека, который своим эпатажем, какой-то не иначе сверхъестественной природы, будет просто поджигать сцену. Вот в чём «ДиП» всегда проигрывал «Клейму Эвтерпы», выигрывал качеством звука, но картинка была никудышней и энергетика соответственно слабоватой. А с другой стороны всё так рвано, коряво, грязно до одури, не капли не слаженно. Может от того, что Гордеев одновременно и поёт, и играет на гитаре, а это нифига не просто. Может потому что я потерянная в доску. Одного Коляна, кажется, ничем не проймёшь, он реально человек-осьминог, и лупит по барабанам как бешенный, но с ювелирной точностью, вопреки тому, что основательно залил за воротник. Миша вообще запропастился — на фоне ударных, басы никакущие.

Я в ступоре, просто уволились все мысли, думать ни о чём не могу, всё пытаюсь переварить случившиеся. Слова, прогремевшие на весь фэст, пронеслись над тысячной толпой, и поставили под угрозу, все мои попытки не свалиться в пропасть.

«Мы группа ДиП».

Мы! Но я не давала согласия на участие Гордеева, не утверждала его на постоянную основу.

— Я не понимаю, — подзуживает тем временем Сола, — Не понимаю! Если у вас много общего по части творчества, идеологи, да и сволочь ты такая же, как и он, то в чём твоя проблема?

— Ну, ты, знаешь ли, тоже не Мать Тереза.

— Стрелки — на стоп! Что тебе мешает просто работать в одной команде? ПРОСТО работать. Вам, по сути, вовсе не обязательно становиться закадычными друзьями, чтобы НЕУБИТЬ друг друга в творческом процессе. Или, что какие-то сложности с завистью конкретно у тебя?

— Сол, не конопать мне мозг! Какой к чёрту завистью? — огрызаюсь я тут же, — Я играю ничуть не хуже него, чтоб ты знала.

— Очень сомневаюсь. Актриса, к примеру, ты прямо скажем бесталанная, — ехидничает подруга, — Так что случилось два года назад? И за что он тебе мстит? Что ты сделала? Продинамила?

— Возможно, — не стала я отпираться. Может, хоть отвяжется.

— Тори, а теперь в глаза мне посмотри. Он бы не стал морочиться из-за такой ерунды. Что такого ты могла ему сделать, он же...

—… Не щадя никого, стремится потопить «ДиП». Зачем? Откуда столько прыти? — передразниваю я Солу, — Остальные не причём, это только наша бойня, но страдают в итоге все. Ты об этом? Окей, встречный вопрос: а когда его всё это волновало?

— И тебя, кстати, тоже.

— Ну, так, соответствую!

— Тор, это не смешно, — отрезает она, резко закрывая ноутбук. — Не смешно, ясно? Я знаю, что такое добиваться своей цели. У нас на курсе девушек два процента, остальные парни, потому что не женское это видите ли дело хирургия! Ты хоть представляешь, скольких сил и моральных и физических мне стоит вгрызаться в гранит науки? И я не понаслышке знаю, что сцена вовсе не лёгкий путь, особенно рок-сцена. Я всё это вижу изнутри, это не просто, это тоже работа, и не только ты в ней участвуешь, но и вся группа. И благодаря вашим тёркам страдает вся группа. Не будь эгоисткой, Тор, это не только твоя мечта, она ваша, как минимум ваша с Мишей. Детство кончилось, вы с Гордеевым, я думаю, уже все игрушки перевернули, так может, хватит? Или что, это была единственная причина основания «ДиП», только вербальная игра в войнушку? Тогда, не Гордеев похоронит «ДиП», а ты сама, если не остановишься.

— Твои б слова, да в уши некоторым.

— В том-то и проблема, Тор, он конечно скотина, но на дурака, непонимающего, что топчет чью-то мечту, мало похож.

— Нет, Сол он не дурак, кто угодно только не дурак. Но лучше бы был.

— Я это к тому, что он меня услышал, а ты даже не пытаешься.

Нет, ну она точно меня довести сегодня решила...

— Прошу прощения, что?

— Вот именно, — кивает она, — Чтобы ты не сделала ему, кажется, пришло время извиниться и покончить с этим.

— Извиниться? Ха? — я вскакиваю с дивана, взметая руки к потолку, — Ты, на чьей вообще стороне, я не пойму?

Сола вскакивает следом, идя за мной к островку.

— На твоей, конечно же! Я всегда на твоей стороне, что за вопрос вообще? — поражается она, отбирая у меня банку с кофе, и требуя всё моё внимание, — Что за фигня с тобой? Я же не из вредности, ты пойми, я потому взываю к твоему благоразумию, что мне всё это реально не нравится. Тор, это кончится плохо, ты и так… не в лучшем жизненном промежутке и вообще состоянии, так что один шаг через гордость, намного короче, чем начинать путь сначала, если не положишь конец этой войне. Ты вообще в курсе, что вы единственные враждующие группы во всей тусовке? Все мирно живут, играют на одной сцене, все дружно сосуществуют.

— Все, — соглашаюсь я покорно, — Кроме нас — я знаю.

— Тор, я реально не понимаю, откуда столько агрессии и… страха?

А я и позабыла уже, какая она совестная, мать её. Вот в такие моменты она жутко бесит меня. Обязательно быть такой… Короче, если у Ганди и Фемиды была бы дочь, то это Сола.

— Я его не боюсь, нет, что ты, — рассуждаю я отвлечённо, — Раньше, боялась. А сейчас нет. Сейчас я, на хуй, в панике, — заявляю я, отбирая банку кофе, — Помнишь, в прошлом году «Эвтерпа» должна была выступить на разогреве у «Девятого круга»? Так вот, это не слухи, никакая не ошибка, «Эвтерпа» действительно должна была выступать.

— Та-а-ак… — с опаской протягивает Сола, и достаёт две кружки, — И почему же этого не произошло?

— Я была на том концерте, и благодаря одному знакомому… В общем, незадолго до начала, я подсыпала снотворного. Вырубились все, кроме Гордеева. Почему-то. Впрочем, не это важно, а то, что он прекрасно понял, кто это сделал и за что.

Сола, кажется не может побороть возникшее онемение. Лишь моргнув пару раз, она выдыхает:

— Обалдеть. И за что?

— Помнишь тем же годом, у нас возникли проблемы с госнаркоконтролем? — припоминаю я.

— Это когда вас прямо с поезда сняли? — уточняет Сола, — Ты, стало быть, думаешь, это он эту проблему организовал?

— А ты, стало быть, нет?

Налив нам кофе, Сола, ловит меня за рукав, заставляя встать напротив.

— А может, это ты её организовала? — заглядывает она в мои глаза, заставляя напрочь растеряться, — Тогда ведь ни у кого кроме тебя, ничего в крови не нашли.

— Это была не наркота, Сол.

— А что? Ты, между прочим, так ничего и потрудилась объяснить.

— Я… я просто не знала, как сказать. Ну, в смысле...

Меня затыкает её движение к шкафчику. Она достаёт флакон с антидепрессантом и со стуком приземляет на стол.

— Давно ты сидишь на психотропных препаратах?

Вот так, ни тебе фанфар… Откуда она знает? Я никогда не говорила ей.

— Очень, — отвечаю я, чувствуя сильный скачок напряжения, — И то ли он где-то видел, то ли узнал как-то, не знаю. Но пока я пыталась объяснить господам, наркологам, что я не их клиент, так, как колёса были естественно при себе, а вот рецепта у меня с собой не оказалось; пока они пробивали меня по базе, выясняя, есть ли у меня разрешение на приём препаратов, поезд ушёл. А вместе с ним возможность выступить на альтернативной сцене одного из самых крупнейших отечественных фэстов.

Я отпиваю горячий кофе, но почти не ощущаю ни температуры, ни вкуса. Давно она знает? И что именно?

— А через неделю, ты усыпила «Эвтерпу»? — уточняет Сола и вроде даже остаётся довольной, — Не думала, что скажу это, но справедливо. Хотя мне, кажется, вы перегнули палку.

— Нет, Сол, это было только началом. Да у нас были стычки и до этого, но оказалось, то были ясли. Подлинный ад разверзся именно год назад.

— А я об этом, почему не знаю? — в её голосе крылся подвох, я чувствую, что ей не нужен ответ. Что, чёрт возьми, происходит?

— Знаешь, — говорю я, — Просто взгляни на некоторые происшествия под иным углом.

— Сахар в бензобаке? — усмехается она, как лиса.

— Раз десять не меньше. Но это ясли.

— Намекаешь, что тормоза...

— Нет, на счёт тормозов я сказала как есть. Да и каким образом? Я же у отца была.

Меня признаться просто ударило это, что с ней такое, откуда столько скрытого сарказма в голосе, и… она явно злится, и я не совсем понимаю от чего, но это сильно меня раскачивает в промежутке от раздражения до тревоги.

— Нет, он почему, думаешь, в тачку пересел — ему говорят, кто-то тормозной шланг перерезал. Обошлось, без пострадавших, но… — она не договаривает, оставляя многозначительную паузу. Мне становится не по себе, действительно столь пугающе это открытие, ведь он же мог...

— Меня в стране даже не было, — говорю я кое-как, — Да и такого я бы точно не сделала.

— Какого числа ты улетела? — интересуется Сола, а сама смотрим в глаза так, будто пытается подловить.

— Сола!

— Просто, странно, как— то.

Прежде чем она отворачивается и отпивает кофе из своей кружки, я замечаю, как опускаются её плечи, будто она вздохнула свободно. О боже, она, что действительно думала, что я способна на такое? Она боится… Пожалуй, впервые я чувствовала точно — она не за меня боится, она боится меня. Что она знает? Кто, блять, и что ей рассказал?!

— Ты знаешь, что он за человек, и что за люди его окружают? — заявляю я всерьёз, — Мимо сцены, что ты о нём знаешь?

— И то верно, — соглашается Сола.

Сама она мыслями не здесь, и не в этой ситуации, она явно думает о чём-то другом, и хмурость, поселившись на её лице, взвинчивает мои нервы. Мне приходится прилагать усилия, чтобы не разозлиться, хотя я уже злюсь, и чёртова неуверенность крутит моими кишками.

Она, наконец, смотрит на меня, но лучше бы не смотрела, она действительно очень бесится, хоть и пытается скрыть это за снисходительной улыбочкой.

— А ближе к делу? Я так понимаю, эта ваша игра ведётся на счёт? Чей ход был крайним?

— Наш распад, в связи с пост-тамплиерским заговором против «ДиП» подкреплённый иезуитским договором между Гордеевым и Сэмом...

— Краски, Тори, не сгущай краски.

— Это его рук дело — я более чем уверена. У меня были сомнения, но он своим появлением развеял их все.

— Значит, ты успела ему подлянку подкинуть перед отъездом? — подозрительно щурится подруга.

— Нет, но даже если я буду держаться как репка в земле, он меня выдернет любыми возможными силами. Вот увидишь.

— Вам надо просто сесть, поговорить, — настаивает она, — разобраться во всём и всё решить. Иначе знаешь, с чем это будет сравнимо? Представь себе человека с прямой на кардиометре, и докторов над ним: двух хирургов, реаниматолога, анестезиолога, ассистентов. И что как ты думаешь, будет, если два хирурга преследуя по сути, одну и ту же цель — спасти человека — начнут битву за первенство? И что в таком случае делать остальным, если их рвут на части?

— Ты, сдаётся мне, совсем не понимаешь, кто такой Гордеев, — замечаю я многозначительно.

— Ну не убьёт же он тебя, в конце-то концов! — Сола машет рукой на меня, — Что ты как маленькая?

— Ясно, ты не понимаешь. Он не успокоится, пока не победит.

— Так будь ты умнее, просто дай ему выиграть!

— А ты знаешь, чего он хочет? В чём этот выигрыш заключается?

— Чтобы «ДиП» замолчал? — предполагает она, и пожимает плечами, — По-моему, банальная конкуренция.

— Я тоже так думала. Но мне порой кажется, что это не сама цель. Что апогей «ДиП», это закономерное следствие. — (В руках Солы замирает кружка, она сморит на меня настороженно) — Ведь по большому счёту, ударная волна направлена прямиком на меня, для остальных она проходит строго по касательной. Вот смотри, я улетела, и он покинул «Эвтерпу», так, как в группе, для него не осталось больше смысла. Бороться не с кем, остальные ему не ровня, а с теми, кто ему не уступают, выгоднее жить в мире. Сработался с Мишей и Коляном, замял скандал из-за Сэма, и группа взяла курс на фэст. Он просто выжил меня, и успокоился. Вот он его выигрыш, и чем дальше я от него, тем крупнее джек-пот.

— Нет, ну у тебя точно паранойя, — бормочет она.

— Может быть. А может, и нет. Сол, он меня ненавидит.

Подруга мотает головой.

— У-у. Вы же...

— Что, нет-то, когда — да! — срываюсь я, — И, говоря о том, что было два года назад, очень даже хорошо, что не было. Ты хоть раз видела его с одной и той же девушкой? Нет.

— Да, — опровергает она уверенно, — Я лично не раз его с Васславской видела. Причём очень даже милым образом, гуляющих под ручку.

Совершенно глупая ревность обжигает меня, поджигает кровь в венах, но к этому тупому чувству, я давно уже привыкла. Потому что...

— Ага. И уже вечером, на его коленях в клубе, сидит очередная падёнка под шафе и марафетом, — выплёвываю я язвительно.

— Падёнка? — с сомнением кривится Сола, такому сравнению.

— Мотылёк такой — сегодня есть, завтра нет. Очень мило, правда? — Это всё ревность, одержимая буря собственной подыхающей гордыни и жадности, и этого химического яда, кажется, никогда не станет меньше, он медленно отравляет кровь, пробуждая всех бесов внутри, но с этим приходится мириться и как-то жить. — Он не любит никого, кроме себя. Солипсизм и нарциссизм — столевел.

… Потому я, как Свобода Слова — связанна по рукам и ногам, и с кляпом во рту.

— Ну, надо же… — смеётся Сола, — Да вы просто созданы для друга! Тебе вообще не кажется, что ты утрируешь?

— Это ты утрируешь, а я говорю, что думаю.

— Или не говоришь. — Её смех мгновенно исчезает, и тёмные глаза готовы проделать во мне дыру, — А если говоришь, то врёшь.

— Обязательно напоминать? — вздыхаю я, начиная осознавать, что так её злит, — Я же извинилась!

— Вообще-то нет.

Опускаю взгляд, не находя в себе сил смотреть ей в глаза. Бессильная злоба схлестнулась в жестокой схватке с виной, но не придушить совести, в зародыше, эту гидру внутри, и за этим поединком на ринге в душе, до одури трудно уследить.

— Господи, а что я должна была тебе сказать?

— Правду, Тори, правду! — сокрушается подруга, — Ты врала мне целых два года, и врала бы дальше, если б я не прижала Мишу к стене, и не выпотрошила из него всё, что знает о тебе. И ты представляешь — знает! Да такое, что я могла только догадываться.

— А я-то думаю, откуда у инфы ноги растут… — ворчу я, хотя чувствую, что не стоит мне открывать рот, я всё ещё не могу справиться с гневом внутри, и вина не силах победить это злое пламя.

— И даже заикаться не смей! — тычет в меня пальцем Сола, — Хочешь обвинить кого-то, начни с себя! Я думала мы друзья.

Я отшатываюсь, сильно стискивая челюсти.

— Хватит, Сол… — шиплю я сквозь зубы, мой взгляд устремлён в пол, но я чувствую, как темнота сгущается вокруг, и нарушает моё дыхание.

— Друзьям доверяют. Ты вообще никому не доверишь, даже себе по ходу.

«Особенно себе». И мне никак ей не объяснить, почему я не хочу вспоминать всё то, во что я так понимаю, Миша её просветил, и уж тем более рассказывать кому-то.

— Это не просто, Сол.

Мне нужен глоток воздуха, чтобы вернуть ясность мыслям, но раздражение и чувство обиды, невесть откуда взявшееся, не даёт мне покоя, а темнота затмевает дневной свет. Боже мой, что это?

Хочу сесть, но вокруг только темнота и я боюсь шелохнуться. Кажется, я отключилась, но это не так, я слышу голос, и его дальность убивает меня — Сола будто в десятках метров от меня, и кричит мне через этот чёрный вакуум.

— Тори, так нельзя. Слышишь меня? Нельзя! Какой бы сильной ты не казалась, но невозможно взять и всё запереть в себе, от этого ничего не исчезнет, но тебе… Тебе с каждым днём всё хуже и хуже. Ты думаешь, я не вижу?

Мне защемляет нутро от мольбы в её голосе. Я слышала эти обречённые ноты столько раз, что они звучат как дежавю. Костя, Аля, Миша, Тёма — этот маргинальный удушающий лейтмотив многоголосен.

— Сол… Мне кажется, ты не совсем понимаешь, о чём говоришь. Я не просто всегда была каким-то фриком, я до шестнадцати лет жила в другой стране, и общалась с другими людьми. У меня никогда не было таких друзей, с которыми нужно было бы делиться чем-то. Да и как я могла рассказать тебе всё и не напугать? Знаешь, как мы познакомились с Мишей? Дважды. Первый раз где-то в пелёнках, ведь мы жили по соседству, и до развода отец очень хорошо общался с Раевскими. А второй раз, на расстоянии океана. Он узнал электронный адрес моего отца, и написал ему: всё спрашивал как я и где, и что произошло, почему меня увезли. А я даже не знала что ответить, ведь даже не помнила его, это отец рассказал мне, что у меня в России остался друг. И как, как скажи, мне я должна была рассказать тебе всё? Даже Миша немного напугался, что я не вспомнила его сходу. Я боялась стигмы, того ярлыка, что общество навешивает на мне подобных. А люди боятся всего, чего не знают, всего, что их взгляду чуждо, непонятно.

— Но не я, — и в её голосе нет ни жалости, ни сострадания, ни милосердия — только решительность.

— Моё «прости», прозвучит теперь, как пустой звук, да? — интересуюсь я, стараясь звучать иронично, но мои чёртовы глаза жгут проступившие слёзы. Ненавижу, когда становлюсь такой, я словно растерзанный, вывернутый наизнанку, но всё ещё какого-то хрена живой зверёк.

— Вовсе нет, — отвечает Сола, она плывёт перед глазами, но, по крайней мере, темнота отступает. Чёрт, это было страшно...

— Прости.

Мир приходит в норму, но что-то случилось, свет стал ярче после этой темноты. И я понимаю всё яснее и яснее — началось. Я утратила крохи власти над собой. Снова.

— Думаешь, всё получится? — спрашиваю я. И Сола кивает, словно не сомневается ни на минуту.

— Обязательно. Мне кажется, тебе просто нужен совет, реально дельное, объективное мнение профессионала.

— Костя! — восклицаем мы в один голос. Сола смеётся, запрокинув голову в потолок.

— Вот мы кукушки! У тебя же батя — музыкант!

— Сама, не сном, ни духом, — отмахиваюсь я, — он же может… Вот только, он Сол играет другую музыку. Может и не понять.

— Глупости.

— Думаешь?

— Звони.

В лихорадке сливаю видео на флэшку, подхватываю шмотки, одеваясь, параллельно набираю отцу. Можно было бы и по скайпу, но я хочу нормально обсудить. Вот в чём в чём, а в музле, Костя непременно даст мне отличный совет в любое время суток.

Прежде, чем нажимаю вызов, звонит телефон, взвинчивая хаос до предела. А день ведь так хорошо начинался...

Смотрю на дисплей и не знаю что делать, просто… кажется, я испугалась.

— Сашка? — подруга поднимает глаза от экрана, и встаёт в позу, сверля меня глазами.

— Нет Сола, остановись, — вставляю я ладонь.

— Так, и чего это я опять не знаю?

— Боже, Сол, пожалуйста, не начинай. Мы просто...

Чёрт, как не вовремя. И ведь я же обещала, что отвечу, не круто получится, если не возьму трубку.

Под пристальным надзором отвечаю на звонок, а саму трясёт какого-то чёрта.

— Привет.

На том конце провода, что-то с грохотом падает. Сашка прочищает горло.

— Вау. Я думал, не ответишь...

Кажется, он и в самом деле так думал.

— Я обещала, — отвечаю я, и если честно, сама так же думала. Сашка усмехается, но у него это получается иначе, как-то беззлобно.

— А, то есть, это единственная причина?

— Эм… нет. — (Сола скептически ведёт бровью, пробуждая мою совесть) — Да, — отвечаю я всё-таки, честно, — Вообще-то ты немного не вовремя.

Сола подцепляет свою сумку с дивана.

— Ничего подобного, мне пора. Пока.

Я не знаю почему, но мне становится неловко. Уверена, у меня щёки загорелись.

— Это Сола? — спрашивает парень, видимо узнав голос.

— Ага.

— Привет ей. Что ж… думаю надо пополнить список причин отвечать на мои звонки. Скажем, через час.

— Саш, я, правда, не думаю, что получится...

— Я уже понял, что пожалею об этом, — перебивает он, насмешливо, — Но потом. А пока, собирайся.

— Нет, послушай, мне, правда, нужно сейчас кое-куда смотаться, а...

— А вечером?

Ладно. Нам, так или иначе, предстоит видеть друга чаще, чем самих себя в отражении, так что рано ли, поздно ли, он поймёт, что очень заблуждается на мой счёт. И, на самом-то деле, лучше рано.

Сноски:

* Из припева песни «Something Witchy» группы He is Legend.

«A ты, детка, что ты можешь сделать?»