2. Дьявол для Тори

Официантка, Рита приносит нам счёт. Пока она трещит о чём-то с Солой, я убираю аттестат с альбомом в чехол к гитаре, и достаю портмоне. С тоской гляжу на две купюры общим номиналом в тысячу деревянных. Между прочим, мои последние деньги. Надо бы попридержать растраты, а то буду, как полная дура, свистать в кулак, пока в кошелёк не упадём хоть какой-нибудь грош.

Расплачиваясь, оставляю половину своих кровных, но вида не подаю. Просто не хочу, чтобы Сола знала, как всё круто перевернулось. Она в курсе, что с маман я ещё с Нового года не живу, но о том, что Инна блокернула мою кредитку Сола не знает. И не надо. Просто, согласитесь, как-то странно, получается: тётка, годовой доход которой составляет симпатичную сумму с шестью нулями, и вдруг бросает своё чадо на произвол судьбы. Никто меня, разумеется, не бросал — я сама бросилась, чего Соле знать не следует. Она-то думает, это просто решение в пользу моей независимости. Ну, вот именно поэтому Инна и заморозила мою карту, она свято верит, что я и свобода — в корни несовместимы. Точнее я, свобода и деньги. Впрочем, мне до лампочки, во что она верит.

Я бы ушла ещё раньше, просто не хотела кусать руку, которая меня кормит. Но в одночасье моё терпение лопнуло.

Поднимаясь из-за стола, совершенно не ощущаю пола. Ноги ватные, а пол — упругая постилка из поролона. Я, кажется, отрывала свой зад от стула, не меньше трёх суток.

Встаю и чувствую, что моё тело слишком лёгкое. Я даже обхватываю себя за плечи, чтобы не улететь под потолок. Уверена, уже наступит вечер среды, когда я закину наконец гитару на плечо.

Выйдя из кафе в непогоду позднего сентября, понимаю, что Сола давно уже молчит и, судя по тому, что она весьма хмуро косится на мои руки — она всё поняла, или очень близка к тому, чтобы понять, но поймёт ли меня — совсем другой вопрос.

— Ну, всё, я побежала, — спохватывается подруга, поправляя сумочку на плече, — У меня ещё одна пара и итоговый тест за неделю. Увидимся!

«Наверное», — думается мне.

Злость и неопределённость, камнем висят на шее, грозясь реплеем декаданса за моими плечами. Но раз уж у меня намедни парад правды… Ещё в начале лета я была счастлива. Я парила и видела небо отверстым, наивно веря, что, уезжая — уеду навсегда, что беру курс на нормальность, начну всё с чистого листа, всё изменю. Казалось, сама судьба, подарила мне карт-бланш! Фортуна просияла, явив наконец своё лицо, и протянула мне луч надежды!

Чёрт бы побрал эту фортуну!

Почему? Да потому что! Потому, что это была бы не я, если б не являлась просто Королевой-Грёбаных-Чистых-Листов!

Сола сменяется в лице, тень сожаления и сочувствия взволнованно изгибает чёрные брови.

— Ох, ну ладно тебе, — вздыхает подруга, — Всё наладится, вот увидишь!

— Удачи, — желаю я запоздало.

Сола уходит по тротуару в сторону мединститута, активно стуча каблучками, и послав мне воздушный поцелуй, направляется через дорогу по «зебре» — по чёрно-белому переходу, а мне кажется, как по верёвочному старому мосту над пропастью, у меня даже дыхание замирает от этой иллюзии.

Уверена, если я ступлю на этот мост, то не преодолею и пары шагов, и провалюсь во тьму. А Сола, как бабочка порхает над страшной пропастью, еле касаясь белых линий, и ни один шаг, не попадает в расщелину. Просто она и не подозревает о существовании этой пропасти, но знает, куда ей стремиться.

А я? Как вообще моя жизнь по щелчку превратилась в такой капитальный сюр, а? Зачем вот, я осталась? Ради чего, спрашивается? Осталась бы в штатах с отцом… Брехня — не осталась бы. Не от того, что привыкла жить здесь или не хочу жить с отцом, нет. Я росла и там, и там. И, конечно же, понятно, что это две совершенно разные страны, что в каждой свои люди, устои, менталитет и прочее. Подстроиться под общество всегда непросто. Особенно мне. Но если честно… здесь всё-таки проще. Здесь, если уровень тараканов в твоей голове бьёт все рекорды, ты просто чудак, а там — изгой. До этого лета, никогда не подозревала, что буду скучать по России, по родине, русской речи, по этой атмосфере. Это невозможно описать словами, это можно только почувствовать — то, как переплетается могущественный дух сверхдержавы и великого распиздяйства. И если кто-то спрашивает меня, я могу с гордостью говорить, что я русская. И немножечко индеанка. К несчастью и тех, и других, массы за океаном, сочли дикарями. То есть, понятно да, что я превысила лимит возможных «изъянов» и в идеальное общество не вписалась. Зато, влилась в тусовку «бунтарей» ещё в младшей школе. Вообще, я не планировала, это случайно вышло. Точнее даже сказать мои твари вышли из омута, когда одна «принцесса» основательно меня достала. Я схватила ножницы с учительского стола и урезала её «корону» на добрых пятнадцать блондинистых дюймов. Вот так, в десять лет сама о том, не подозревая, я и прошла «конкурс» на членство в «банде». И по правде говоря, я ничуть об этом не жалею. Эта шайка-лейка состояла из пяти парней, и только двух девчонок — я и ещё одна ненормальная, и парни вообще не считались с тем, что мы девчонки. Мы дрались, как пацаны, выглядели, как пацаны, и даже мыслили, как пацаны, потому что было заведено, и для меня это было тем, что надо — это было очень хорошей школой, она закалила, научила бить прежде, чем ударят меня. И никогда не жаловаться, больно тебе внутри или снаружи — никто не должен знать, что у тебя болит и уж, тем более что за чёртовы кошки, скребутся у тебя на душе. Ты — жескач. Ты — кремень. Для тебя не существует общепринятых правил и страха. Есть только чужие и свои. И если твой приятель нарвался на сына мера, да хоть на президентскую дочку — он из твоей компании и ты всегда на его стороне, даже если он реально неправ. Потом, ты можешь дать ему по роже и сказать, что он полный придурок, но только потом. Так же поступит каждый, если тебе понадобится помощь. Потому что, банда — это семья, прайд, стая. Ты защищаешь стаю — стая защищает тебя.

Устанавливая такие правила, с ранних лет играя в «банды», душой и плотью срастаешься с этой догмой. Детство уходит, игры тонут во времени, а догма остаётся. Да, это было дикостью, это жестоко для детской игры, антисоциально. Но, выковать стальную оболочку — единственный способ, чтобы никто так и не узнал, что под сталью, плакса похлеще Пьеро.

Меня пробирает холодом, возвращая в реальность. Не знаю даже от чего мне так зябко, от стылого ветра или от одиночества.

Втягивая голову, норовлю спрятать нос за высокий воротник толстовки. Редкие прохожие выглядят, так же как и я — как продрогшие серые воробушки.

Заприметив возле кафе некоторого господина агрессора с телефоном у уха, я набрасываю капюшон на голову. Нет, ну точно по первому призыву...

Чёрт! Я не намеренна, встречаться с ним! Это целая цепочка. Мне почти удалось распутать звенья этой уничтожающей цепи, когда мы с ним сталкиваемся лицом к лицу. Точка её замыкания — мой код апокалипсиса. Я не так много видела в этом мире, но гораздо больше, чем многие, поэтому я знаю, чего следует бояться, а чего — бояться вдвойне.

Гордеева, стоит бояться с утроенной силой.

Пункт # 7: ненавижу Гордеева.

Беда в том, что он мой бывший одноклассник. Вообще, беда не совсем в этом… Просто, если я пришла в школу, когда переехала от отца из штатов, то Раф, я клянусь, пришёл прямиком из преисподней. И он вовсе не таков, каким может казаться на первый взгляд, неа.

Некоторые думают, что он хорошенький мальчик-гитарист, одиночка, безнадёжный романтик с израненным сердцем и печальной душой. Хрен там! Он очень жестокий, подавляющий и разрушающий всё на своём пути, эгоистичный, нетерпимый, не переносящий возражений деспот. С интересами и желаниями окружающих не считается. Ко всему, что его не устраивает, относится крайне резко, агрессивно. Неуступчив и прямолинеен, он идеалист, устойчив в убеждениях, по натуре лидер, но мир видит под каким-то своим углом. Самооценка зашкаливает, как счётчик Гейгера в эпицентре взрыва ядерного реактора. Критически жесток, циничен, при этом он реально сильный и ни черта не боится. Хитёр, изворотлив, готов к интриге и вероломству. Обид не забывает, измен не прощает. Мстителен. Патологически ненавидит людей. В общем, стоять за его спиной с недобрыми помыслами решительно небезопасно и настоятельно не рекомендуется. Он всегда в центре внимания, но помимо общеизвестных фактов, один бог, по-моему, знает, что он за человек, и чем живёт. Сам же о себе, Гордеев ничего никому не рассказывает. Принципиальный. Мотивация: преднамеренный поиск того, с чем не согласен. Репутация: отрицательная. С ним не рискуют спорить и вступать в любые конфронтации, его инстинктивно опасаются и разумно предпочитают жить в мире и согласии. Все. Кроме меня.

Он меня бесит. Во всех смыслах. Не знаю в чём его проблема, но быть может всё дело в цыганских корнях. Цыгане народ жестокий, по большей части, а Раф — сын цыгана. В нашем краю, это, не редкость, наверное, треть города — цыгане. Нет, меньше, разумеется, просто я жила в микрорайоне, в коттеджном посёлке, где точно треть жителей — цыгане.

Вообще-то, по мне так, Гордеев и не похож на отца. Он на цыгана-то, даже непохож. Только что волосы, чёрные, и немного вьются, а в остальном он на мать похож, она русская. Даже глаза те же, синие. Но сколько людей, столько и мнений. И моё в корни субъективное по ряду причин.

Он оборачивается, кого-то высматривая среди прохожих, и я ныряю вниз, делая вид, что завязываю шнурки. Чехол скатывается с плеча и гулко ударяется об асфальт, бренча струнами. Из кармана толстовки вылетают ключи от квартиры, звеня по асфальту.

Выругавшись под нос, на сей счёт, поправляю ремень чехла, а ключ, как в воду канул. Озираюсь исподтишка.

Паранойя — это тоже про меня.

Так, а где байк? Вот почему я с ним столкнулась, обычно мне стоит лишь заприметить его байк, и я сразу же тикаю оттуда. Сейчас у кафе нет его байка, вот я и не подозревала о его присутствии. Вообще, это странно, он не ходит пешком, последние полтора года точно нет. Впрочем, ему восемнадцать, родители у него люди, не бедные и скорее всего, купили сыночку машину. В рядах на парковке, замечаю чёрную Ауди А8, сверкающую, даже в хмуром свете, как грациозная пантера, растянувшаяся на тенистой ветке. Об заклад бьюсь, что знаю, чья эта пантера.

Мой разрозненный взгляд, привлекает вывеска на стекле кафешки, и я щурюсь, чтобы прочитать — мне показалось, что там было что-то вроде: «За что ты казнишь себя?». Однако надпись исчезла, и вывеска гласит только о скидках на бизнес-ланч. Растерянность, сбивает с толку и я, напрочь позабыв, что делала, зависаю в петле времени.

О, Боже, мои мозги превратитесь в текучее тесто для блинчиков. Уверена, одного из моих демонов зовут Вельзевул — повелитель мух. И я не о тех демонах, что таятся в преисподней, я о тех демонах, что таятся в наших умах. Мысли, как мухи сонные и бесполезные, всё замедляются, и замедляются, и замедляются… медленно замыливая сознание, обматывают канатом мою шею, завязывая узел петли, пока я безропотно стою на табуретке. Когда они закончат, демон рассмеётся на выдох и выпнет табуретку на вдох.

Пункт # 8: ненавижу своих демонов.

Спустя вечность, проклятый ключ находится возле перил. Я резко выпрямляюсь во весь рост, и в глазах темнеет, меня ведёт в сторону. Мир действует, как по дублям, просто распадается на кадры.

Темнота.

Моё напряжённое до мозга костей, тело, переживает столкновения с неким чужеродным объектом.

Темнота.

Я испуганно втягиваю воздух. От столкновения с асфальтом, меня спасает только рука тоже, кстати, чужеродная, хватающая моё запястье.

Темнота.

Ожог, немедля вспыхивает там, где меня крепко охватывают пальцы — запястье очень больно жжёт.

Темнота.

И это последний человек из всей планеты возможных, чьи руки приемлемы на моей коже!

Пункт # 9: ненавижу, когда ко мне прикасаются.

Я не боюсь прикосновений людей. Я боюсь себя, когда люди ко мне прикасаются. Это неминуемо вызывает во мне бесконтрольную бурю.

Меня тянет вперёд, сквозь плотную ткань толстовки, я чувствую руку на своей талии, и напрямую встречаю взгляд кристально синих глаз.

Глаза — зеркало души, ведь глаза говорят вещи, которые язык сказать не может. А эти глаза цвета самого синего льда, имеют жесточайший голос. Вдох застревает где-то в трахее. Я горю, запястье просто пожирает огонь, его убийственные языки ползут вверх по коже, под рукав, огонь может сожрать меня всю. Сильно трясёт, кажется, скелет не выдержит этой встряски и развалится. Мне жуть как хочется закричать, чтобы он убрал, на хрен, руки от меня — я едва сдерживаю этот порыв.

— Ага? — некоторые, с антагонистическим ко мне отношением, прибывают в искреннем изумлении пару мгновений подряд, — Вот это я понимаю — улов, так улов...

От него пахнет чем-то горько-древесным, напоминает… что это, коньяк, виски? Кто, мать его, бухает в полдень? Да ещё и… Гордеев. Ему вообще-то не стоит пить, он может… всё что угодно, если под шафе. Впрочем, плевать мне на это! Нестерпимый жар причиняет адскую боль!

Нет ничего страшнее физической боли, никакие душевные муки не сравнятся с телесными. Боль обволакивает мою руку, огонь ползёт по плечу, к шее, настолько беспощадно это чувство, что, в конце концов, я перестаю ощущать тело. Боли больше нет, психика проворачивает свой фирменный трюк, я прямо слышу, как взводится этот механизм, что-то щёлкает во мне, и остаётся только ярость. Мысленно, я уже десятый раз заношу руку и ударяю его. На реале, я цепенею...

Он меняется, прямо на моих глазах переживает метаморфозы. Лицо темнеет, сначала до цвета дублёной, кожи, затем и вовсе становится антрацитовым. Щёки впадают, туго обтягивая череп чёрной кожей, и глаза загораются убийственным синим светом. И без того высокая фигура растёт, становиться шире в плечах, и я просто утопаю в нём. Чернь, исходящая от фигуры, затягивает меня, стремясь проглотить.

Вот оно — и непонятно, то ли я сумасшедшая, то ли нет. Но как может нечто столь реальное, совершенно осязаемое, настоящее, имеющее цвета и запахи — быть неправдой?

Я отскакиваю от него, так резко, что вполне могла разбиться о воздух. Пячусь, в периферии зрения ищу кирпич, кусок стальной трубы, или ещё что-нибудь, что угодно ещё — лишь бы потяжелее! Сама себе мысленно кричу: «УСПОКОЙСЯ! ОСТЫНЬ! ХВАТИТ! БЛЯТЬ!» Но эта, неизмеримая, просто дикая злость ослепляет меня. Никто не знает сколь дюжих сил мне стоит держать себя в руках в такие мгновения.

Всё вокруг смазывается, став нечётким — и вот, он уже принимает человеческий облик, пряча от меня свою истинную ипостась. Обе его руки взлетают вверх. В его правой руке — ключи, а в левой, я так подозреваю, держава ада.

— Спокойно, мисс-америка. Не надо паники! Между прочим, ты бы грохнулась прямо на задницу, если бы не я.

И он, конечно же, никогда не упустит возможность подлить масла в огонь. В иные секунды мне кажется, Раф догадывается, что можно взбесить меня в одно касание, и нарочно меня травит. Ибо, если я что-то и знаю о нём, так это то, что вне всей этой путаницы с моей головой (или с его ипостасью), этот парень ходячий оксюморон. Обладатель воистину до безобразия роскошной внешности, при совершенно поганом характере. И вообще, это звучит унизительно, особенно, когда это тупое «мисс-америка», произносит ухмыляющийся Гордеев, презрительно-издевательским тоном.

Выпрямляю спину, глубоко вдыхая, но руки сами собой перекрещиваются на груди, защитным манером. Но защищаю я не себя, а его от себя, ведь тело всё ещё не моё, оно каменное.

— Да лучше б я упала… — бормочу я пресно и тяну дрожащую ладонь, но взгляда не отвожу, гордо держа подбородок, хотя он всё ещё рябит от морока до истины. — Ключи верни.

— Чего?

— А у тебя чуткий слух, я погляжу… Ключи, Гордеев, ключи.

Вышеупомянутый, озадаченно разводит руками, всё яснее и яснее представая перед моим взором без искажения.

— Жизнь, тебя, я погляжу, ничему не учит.

Ай, ай, аи… Это ж надо! Природа, сдаётся мне, была в абсолютном катарсисе, когда ваяла это чудо. А голос-то какой — мм-ммм… чёрный бархат. Сам высокий, статный, немного худосочный, но в плечах широкий, и даже на взгляд, ощутима, сила, таящаяся в теле. Черты лица — загляденье. Его глаза — кусочки льда цвета синего сапфира, пронизанные северным солнцем, в которых самозабвенно тонет любая девушка. Сексуальный, но не пошлый, скорее вызывающе циничный, насмешливый, язвительный. Тёмные хмурые брови, как и губы, привычно искривлены в саркастической усмешке над целым миром, и он напоминает сытого и довольного хищника, который размышляет, съесть ли фривольно шмыгающую рядом добычу прямо сейчас, или оставить на десерт. В общем, редкостный мерзавец.

— Где моё спасибо, мисс-янки?

— У чёрта на куличках.

Я ужасно хочу убраться от него поскорее, но «спасибо» — точно не то, что я ему скажу.

Онемение спадает, я ощущаю неровное дыхание, и как сильно колотится моё сердце. Чувствительность возвращается, покалывая кожу иголками. Яркое самовозгорание угасает, высасывая из меня жизненную энергию, тело наливается свинцом, голова кружится, всё качается, будто я только что проснулась.

Проницательно на меня смотря, Раф хмыкает и протягивает мне ключи, заставляя мою бровь пересечь стратосферу, от удивления. Вот так просто?

Предчувствуя подвох, осторожно забираю ключи, боясь коснуться его кожи, как раскалённых углей. Пока он прикуривает сигарету, разворачиваюсь, чтобы уйти, но меня цепляют за ремень гитары.

— Вернулась, значит… — недобрым тоном протягивает Раф, за моей спиной. — Что ж, может тогда, схлестнёмся в «Децибелах» в эти выходные? — Мои пальцы сжимают ключи, добела в костяшках, а он, облокотившись на перила, позади меня, всё продолжает: —… Или, что уж тянуть, может прямо сегодня, в «Тоске»? Я впишу. Мм? Что скажешь?

Вот ублюдок!

— Или… А, ну да. Сори малышка, забыл совсем, что ваша бесталанная горстка недорокеров разбежалась со звонком. — Он протягивает руку к велику, приставленному к перилам, и дважды жмёт на рычаг звонка. — Дзынь-дзынь.

Нет, всё же некоторые вещи не меняются, как был наглым уродом, так и остался. Да и что я могу сказать? Правда — сила безапелляционная и разрушительная.

Мы вывели нашу войну на совершенно новый уровень — интеллектуальный. И не поверите, сумели добиться успеха, пусть и в узком кругу. К чертям бы этот успех, на самом-то деле. Меньше знают — крепче спишь. Но по делу: «Тоска» — это одни… баром это злачное местечко сложно назвать, так кабак меж двух городов, просто наши близкие незаконные отношения с этим падшим вертепом очень глубокие и задушевные. А «Децибелы» — это клуб в центре города «155 децибел» — заведение солидное, и просто так туда не попасть даже в качестве посетителя, не говоря уже о том, чтобы иметь возможность выступать на сцене в этом клубе.

Он — Рафаэль-инферный-ирод-Гордеев или попросту Горын — солист и гитарист рок-группы «Клеймо Эвтерпы». Я — ритм-гитаристка панк-рок-группы «ДиП».

Поправочка: распавшейся рок-группы. После выпускного вся наша банда разбежалась, остались только я и Миша — он играл на бас-гитаре. Но чувствую, нам придётся поговорить.

А до распада, мы играли в войну, где существует лишь одно единственное правило: «Никто не выигрывает — ты должен уцелеть». Признаться, я и не думала, что всё это примет такой оборот, и что раз начав игру против Гордеева, непременно нужно дойти до конца.

И, кажется, я знаю, какого чёрта я здесь, что как по наитию влекло меня сюда. Это был зов — дух мести. Я споткнулась. Но не упала.

Война не проиграна. Игра не окончена.

Он отстраняется так же резко, как возник. Я затылком чувствую, как он ухмыляется, и ту силу взгляда, с которой он травит воздух злорадством.

Забыл он, совсем. Ага, как же, забыл!

— А ты бухай побольше, — шиплю я змеёй, сквозь зубы, — и в скором времени забудешь, как собственная дочь выглядит.

Гордеев, хмурится, чуть склоняя голову, иссиня-чёрные пряди падают на лоб, затемняя взгляд.

Так. Как это вырвалось из моего дурацкого рта?

Сердце с визгом тормозит в груди, касаясь края пустоты. Обычно я спокойно балансирую на краю своей переменчивой пропасти. Всё изменилось, всё — словно в механизме револьвера, спутались детали, и пуля висит на спусковом крючке, в любое мгновение готовая к выстрелу.

Пункт # 10: ненавижу переменчивость.