21. Чувства каприз

Под ухом тикают часы, словно таймер бомбы. Шестерёнки запускают плёнку в голове, прежде чем я отрываю её от подушки.

Не-е-ет...

Неа. Этого не может быть, не может быть правдой. Не может!

Я почти читаю мантру в уме, открываю глаза, и шумный выдох вырывается из меня, оставляя громадную дыру в груди.

«Заткнись! Заткнись!» Реально хочу ударить себя в грудь, только бы сердце перестало так неистово колотиться. Всё правильно. Это правильно. Ничего не было, ничего не могло быть. Никогда. Он проснулся, подумал трезвой головой, и просто ушёл. Всё правильно. Боже, почему я так ненавижу эту мысль?

Пытаюсь сесть, но я запутана в одеяле, и не могу выбраться из этого жаркого кокона. Крутясь, я натыкаюсь локтем на преграду. Резко переворачиваюсь. Замираю, и сердце падет в ад. Он прямо напротив меня. Глаза закрыты, рука закинута на меня. На нём нет футболки, он в одних джинсах. Я пытаюсь отодвинуться, насколько это вообще возможно в моём положении личинки шелкопряда, но Раф лишь прижимает меня к себе. Он сдерживает улыбку. Он не спит! Я начинаю ожесточённый поединок с одеялом, обвитым вокруг меня, и параллельно пытаюсь отбиться от загребущих рук. В итоге мы оба падаем на пол, и я просто не могу не рассмеяться.

Раф вскакивает на ноги, искоса поглядывая на меня озорным взглядом. А мне вот смеяться перехотелось.

О. Мой. Бог.

Нет, я догадывалась, конечно, что у этого парня тело Адониса...

Хотя может, и нет, но по мне он был совершенным. Он не отвечал всем этим общепринятым эталонам красоты: он не был накаченным, его кожа не была смуглой, просто он был высоким, широкоплечим, его фигура была статной, симметричной… идеальной. Я чисто эстетически, как художник, не могла отвести от него взгляд.

На левой лопатке, красовались тонко вытатуированные строки — три строки, словно стихи, но мне не разглядеть с такого расстояния.

В утреннем зареве смоль подвитых волос переливается брильянтовым блеском, мышцы перекатываются, играя под кожей, пока он невозмутимо, хозяйничает на моей кухне. И я естественно понимаю, что мне не стоит думать о нём в таком ключе, и пожирать его глазами, но чёрт, так хочется.

Всё заполонил божественный запах кофе, я только сейчас заметила этот животворящий аромат, слишком поглощённая созерцанием некоторых неприлично красивых и не совсем одетых.

Некоторые то и дело поглядывают в направлении окна, прежде чем спросить:

— Что это за люди в чёрном, около подъезда?

Вот дерьмо! Из меня вырывается стон, и я подскакиваю как ужаленная. Этот грёбаный парень спутал все мои мысли. Я хватаю часы с дивана — его, наручные. Полдесятого! Боже, время, время — его так много! Его так мало!

Хватаю одежду из шкафа — наплевать, что, и бегу в ванную. То, что Инна ещё не взорвала мой телефон звонками, это что-то удивительное конечно. Но затишье не продлится долго.

Жмурясь от резкого света в ванне, я практически на ощупь открываю кран. Привыкнув к свету, нахожу взглядом парня в проёме двери.

Тысячи сомнений впиваются в меня колючими шипами. Острее чем шипы отборных роз.

Инна не оставит меня в покое, не оставит, я уже сейчас даже из дома выйти не смогу.

И вот она — вот она паника. Руки как по наитию вцепляются в край раковины, я попытаюсь сделать вдох, но воздух застревает, поперёк горла. Сердце подрывается, и с разгона ломает мне рёбра. И то, что Раф, смотрит на меня широко распахнутыми глазами, нихрена мне не помогает! Боже мой, замерев, он смотрит прямо на меня, и в сапфировых глазах, тёмным флагом развивается замешательство.

— Нет, ты точно меня под казематы подведёшь… — произносит он медленно. Тихо и медленно. — Ты куда это намылась, Вик?

— Я же не дурачилась, говоря, что уезжаю.

Раф делает неторопливый шаг за мою спину. Я знаю, что он смотрит на меня через отражение, но не в силах поднять глаз.

— По-твоему, я дурачился? — его голос жёсткий, но в нём скользит разочарование, просачиваясь сквозь мои поры, оно убивает меня. Да почему бы ему, чёрт, не сказать то, что он говорит всем девушкам поутру? Гораздо лучше услышать, как разбивается сердце, чем помнить каждое слово, что он сказал мне ночью, и думать, что я могу причинить ему боль, если уеду. Думать, что я могу причинить боль кому такому, как Раф — это конечно клинический идиотизм. Я могла бы сказать ему, почему всё это не возможно между нами — и мы бы покончили с этим раз и навсегда. Сказать, что я больна, что мои чувства — каприз. Сказать, что он не выдержит, что это не для него. Что, так или иначе он уйдёт, так лучше, пусть уходит сейчас. Чёрт! Я могла бы сказать всё это. Я вижу розу, украшающую его пульс, и говорю лишь:

— Я — не она.

— Не… кто? — спрашивает он настороженным тоном.

Я делаю глубокий вдох, собирая всю решимость, и поворачиваюсь к нему лицом, чтобы было предельно ясно.

Он так близко, что склонив голову, он почти соприкасается со мной лбами, неотрывно смотря мне в глаза. Тёплые руки осторожно обвивают мою талию, и вся моя решимость говорит мне — се ля ви.

— Не нужно, Раф, — говорю я, тем не менее, — Я ничего от тебя не жду, не прошу понимать, между нами ничего нет, и не будет. Никогда. Меня к тебе даже не тянет, — хотелось бы мне, чтобы это звучало с меньшим придыханием.

Синие бездонные глаза, совершенно бесстрастно удерживают мой взгляд. Но напряжение опасно трещит между нами.

— Я не верю тебе, — шёпот, едва касаясь моих губ, заставляет этот восхитительный чёртов яд растекаться жаром по венам. Он разрывает меня на кусочки. Одна часть меня кричит ему: «Уходи! Не донимай меня! Оставь меня!», другая: «Спаси меня!» А я могу лишь отвернуться от него, гадая какая часть меня, не выдержит первой и заплачет навзрыд от бессилия. Мне действительно нечего ему сказать. Я совершенно ни-че-го не могу ему противопоставить! Закричать на него? Оскорбить, ударить, всё вместе — это не работает. Чтобы я не сказала, всё — либо ложь, либо и вовсе его не волнует.

— Как угодно. Это в любом случае от меня не зависит, — усмехаюсь я, но по правде, готова зарыдать от отчаяния. Я не хочу. Не хочу. Никуда. Ехать. Но когда, кого волновали мои желания?

— Ты никуда не поедешь, — он отстраняется, давая мне пространство, и мимолётно ведёт бровью, — Просто расскажи мне всё сейчас.

Из меня вырывается неуклюжий смешок, больше похожий судорожный выдох.

— Очень смешно!

Раф качает головой.

— А мне вот не очень, — кривится он, вымученно улыбаясь. — Я вообще сюрпризы не очень люблю.

— Эти хреновы бардадымы не отвяжутся. У них распоряжение забрать меня и доставить куда следует.

Его глаза шокировано округляются.

— И где это «следует»? — поражается он, недоверчиво сменившись в лице, — И где оно видано? Ты никуда не едешь. По крайней мере, до тех пор, пока я не буду уверен, куда, с какой целью, и на какой срок.

Меня поддевает лёгким раздражением, и я закусываю губу. Он может быть подавляющим. Обречённо вздыхаю, всматриваясь в его затенённое лицо. Я так запарилась уже артачится, но куда нас всё это заведёт?

— Не надо делать такое лицо, Вик.

— А нечего на меня бирюком глядеть...

Он хоть и хмурый, но кажется вполне умиротворённым, в отличие от меня. Тонны мыслей, опасений и боли проносятся в моей голове за долю секунды, образуя одно единственное: «Не со мной...» Это могло быть очень болезненным.

— Слушай, а ты не заболела, случайно?

Его бархатный голос, образ, синие, как море, глаза — всё, совершенно всё, подёрнулось, мутной плёнкой. Я колеблюсь, от этого вопроса. Я заболела очень давно, кажется ещё в утробе тьмы. То, что ему не стоит знать.

— Нет, — я больше не признаю своего голоса, он мёртвый в моих ушах. А Раф злится, хмурится, и это прокладывает ложбинку между бровей, такую, к которой так и тянуться руки, чтобы разгладить её. Но я не могу даже пошевелить рукой.

Я смотрюсь в зеркало.

И содрогаюсь от собственной бледности. На меня смотрит незнакомка. Девушка-тень с мертвенно белым лицом, в обрамлении диких жемчужных кудряшек. Вокруг глаз лишенных блеска, залегли отчётливые густые тени. Пушистые чёрные ресницы не красят, лишь углубляют тенёты вокруг глаз. Я могла бы поверить, что умерла, если б не слышала высокоскоростной грохот своего сердца, и не пыталась вернуть ровное дыхание. Я задыхаюсь от боли и бессилия. Меня пронизывает стыд за то, что он видит меня в таком состоянии. И это при том, что он просто черноволосый греческий бог, в сравнении со мной. Высокий, он больше чем на голову выше меня, великолепно сложенный, в джинсах восхитительно низко сидящих на бедрах. Его глаза ярко синие, как сердце океана — он ангел, ему лишь крыльев недостаёт. Отвращение подкатывает комом к самому горлу. Отвращение к самой себе.

Меня потряхивает, и ноги подкашиваются в искаженной реальности вокруг. Раф напрягается всем телом, и тяжело вздохнув, словно стремясь держать себя в руках, стягивает небольшое махровое полотенце с сушилки. Намочив его, отбрасывает мои волосы, на плечо и прижимает ледяное полотенце к моему лбу.

Молча. И его молчание, по-моему, носит взволнованный характер. Он просто не представляет, как себя вести со мной. Это огорчает, это жутко мерзко от самой себя, ведь он, словно в любое мгновение ждёт чего-то ужасного.

Я пытаюсь выровнять своё дурацкое дыхание, и если раньше, рядом со мной никого не было в этой темноте, то сейчас я не одна. И я даже не знаю, как мне к этому относиться. Благодарить свою судьбу и всех Богов, или горько плакать, сожалея, что делаю несчастным кого-то рядом с собой. А он был несчастным, уверенна самым несчастливым человеком за всю историю человечества, ибо сдаётся мне, что именно я стану его несчастьем.

— Лучше?

— Да, спасибо, — я боюсь даже коротко взглянуть на него, но он разворачивает меня за плечи, заставляя смотреть в глаза.

— А теперь, по порядку, почему это так важно? Почему ты не можешь остаться здесь?

— Её… мать мою, не устраивает… мой образ жизни, — пожимаю я плечами, пряча глаза, в своём вечном обмане. — Зря ты всё это, она не отступится.

— Давай я просто с ней поговорю?

— Ты не понимаешь, Инне плевать, ей нужно, чтобы я уехала, туда, где ей будет проще всего меня контролировать. И я уеду, так или иначе.

Мгновение, он молчит и более чем скептически на меня смотрит, изогнув идеальную чёрную бровь.

— Чёрта с два, — бормочет он, зловредно, становясь привычным для меня.

— О! Гордеев вернулся! — восклицаю я издевательски. Ухмыляясь, он притягивает меня ближе к себе.

— Собирайся, есть идея.

Склонившись, Раф, запечатлевает, одинокий поцелуй на моём плече. Сердце пропускает удар. Я, клянусь, могу чувствовать эти губы сквозь ткань.

Кончики моих пальцев загудели в навязчивом желании окунуться в шёлковые черные пряди. Поддавшись навязчивой идее, невесомо дотронулась до мягких волос, обнаруживая, что они немного влажные. Серебряная порядка попадается на глаза, и я вздрагиваю.

Это, что… седая прядь?

Я присматриваюсь внимательнее, решая, не обманывает ли меня мой мозг. Но нет же! В волосах около четырёх дюймов длинной, у левого виска, вьётся тоненькая серебреная прядка.

Я вмерзаю в воздух, не в силах пошевелиться. Это открытие, потрясением рисует черноволосого мальчишку, лет десяти, с огромными сапфировыми глазами. Его волосы, продеты серебром. Образ в моей голове закрывает глаза, а когда открывает, в глазницах зияет чёрная пустота. Я содрогаюсь от этого, и Раф отстраняется, скользя ладонями по моей талии, на подозревая о моём шоке.

Я быстро умываюсь прохладной водой, и одевшись, привожу себя в человеческий вид. Холодная вода, мне явно ничем не помогла, хотя в целом я не чувствую себя так плохо, как выгляжу. Немного знобит, и хочется спать, но в целом ничего такого, с чем я не могла бы справиться. Стандартное утро.