16. Мельница

Вечером мы должны дать сэт в «Децибелах», я пытаюсь взбодрить себя этой мыслью, но один и тот же сон выносит мне мозг, будто клюшка для гольфа, маленький мячик. Один и тот же сон, и эта докучая считалка, зловещей проповедью, словно из дьявольской библии — прям сласть какая-то для моих демонов. Эта считалка, сорняк какой-то — стремительно прорастает и заполоняет мысли. Достал уже цвести этот чертополох в голове.

Захожу в клуб, до его открытия. Парни на сцене заняты последними штрихами.

— Салют!

А сама нутром чую — что-то изменилось вокруг. Это что-то искрится азартом в синих глазах и выбивает почву у меня из-под ног.

У нас что намедни, международная неделя алкаша? Что за фигня? Он пьяный! Хотя, это, пожалуй, не совсем подходящее определение. Просто, если вчера, он был чертовски пьян, то сейчас, если он прикурит сигарету, я уверена, произойдёт взрыв.

— Опаздываешь, — бормочет он невнятно, подступая близко ко мне. Главное, не шатается, говорит вполне сносно, но пьяный в дрободан — я по глазам его шальным вижу.

— Чтобы ты не удумал — забудь об этом, — выставляю я ладонь, настороженно наблюдая за тенями, заходившими по лицу Рафа. Не знаю, чего он за плуть затаил в своём инферном уме, и едва ли хочу. Он спокойно отстраняет мою руку, не касаясь кожи, и смотрит на меня с высоты своего роста, а в его пронзительном взгляде, спешные расчёты. Я отстраняюсь, насколько мне может позволить стойка бара. Меня ловко ловят за талию и усаживают на стойку, будто я вообще не вешу ничего.

— Отпусти, — но его походу вообще не волнует моё мнение. — Это чертовски не тот случай, когда слушая девушку, надо сделать наоборот, — говорю я, холодно, — Я серьёзно. Отвали, Раф, это уже даже не смешно.

Он уверенно кивает, заправив выбившуюся прядку волос мне за ухо.

— Нет, конечно, — соглашается он спокойно. Его потемневшие глаза блуждают по моему лицу в каком-то не типичном для него выражении. На мгновение это кажется немой просьбой. А, в глазах что-то такое, что больно меня задевает. Мне кажется, пора бы кое-что прояснить.

— И не забывай отдавать себе отсчёт, что я из вчера, никогда не совпадаю с собой из сегодня, — обозначаю я границы. Он скептически ухмыляется, чуть склонив голову.

— Да, не может этого быть.

Эти нотки в его голосе заставляют напрячься, и бросить всё своё внимание на защиту, пока тёплые руки скользят, по талии плавя мои чёртовы косточки и оставляя только… плоть. Уверена, если спрыгну сейчас со стойки, ноги меня не выдержат.

Отвернувшись, смотрю куда угодно только не на него, а скачки оголённых нервов, толкают на край обрыва. Некая стрелка внутри мечется от ярости до наслаждения. Моя переменчивость в настроении меня доконает. Я ловлю на себе Сашкин взгляд, и вздрагиваю. Он отводит глаза, но я видела, сколько там было укоризны.

— Хватит, — шиплю я, и бью Гордеева, ладонью в грудь, — Нам начинать скоро. Но нет, тебе, чёрт возьми, надо всё усложнить!

Спрыгиваю со стойки, пытаюсь отбить его руки, не позволяющие мне уйти. Ну, по крайней мере, я попыталась.

— Знаешь, что убивает меня больше всего? — интересуется он, как бы, между прочим, — То, что этот твой аутизм — абсолютен.

Это обжигает меня и бесит, до грубого нарушения дыхания. В невозможности распутать этот сумасбродный клубок, меня замыкает, и очень сильно. Я просто теряюсь, запаниковав, рассыпаюсь на тысячи частей, собираюсь вновь, в не том порядке, неправильно. Нельзя сшибать меня с ног, сбивать с толку, загонять в угол, растерянность способна жестоко обманывать.

— Аутизм? И, что, по-твоему, я не вижу, Гордеев? — решаю я уточнить, — То, что ты эгоцентричный полигамный кобель, решивший вдруг, что я одна из твоих шлюх, которую можно затащить в койку?

Он замирает. В ярко синих глазах что-то опасно вспыхивает и тотчас же покрывается колючим льдом.

— А, то есть так ты это видишь, да?

Он низко склоняется, зависая близко от моего лица, но лишь улыбается, совсем чуть-чуть. Его взгляд проходится по моим губам, а я не могу уйти, пойманная в ловушку рук. Ну, что за напасть, а? Борюсь с головокружением и с самой собой заодно, стоически и бесстрастно вынося его близость.

Так, вот вы значит, как выглядите, грёбаные гормоны? Прелестно. Какие тут к чёрту бабочки в животе? Ласточки! Самые натуральные блядские ласточки! Это напоминает пытку, изощрённую, и целиком направленную на саботирование этих долбаных блудниц порхающих внутри. Они, я уверена, и в мозгах скоро начнут порхать.

Кажется, распни он меня на дыбе — и то, было бы куда милосерднее. Совершенно потрясающий эмоциональный диссонанс — внутренний конфликт, рискующий стать моей первоочередной проблемой, без компромисса и срока давности.

Всё так же неясно, почти незримо улыбаясь, он склоняется над моим ухом.

— Ошибаешься...

Он тихо бормочет что-то ещё на ромне, — цыганском языке, и проскользнув мимо меня, на ходу подворачивает рукава любимой чёрной рубашки, до локтей. Поражаюсь сама себе, в душе не представляя, откуда знаю, что она любимая, но не хочу об этом думать.

Скоро начало и в клуб начинает подтягиваться народ. Все настраивают инструменты, а Гордеев, — скотина, наспех проверив свой «Джексон», клеит у бара очередную падёнку цвета блонд.

Зажимаю лады и касаюсь струн медиатором, снимая пару аккордов. Первая струна с пронзительным, ушеразрывающим визгом, рвётся, и я мигом бросаю гриф, отдёрнув руки. По инерции отворачиваюсь, боясь, что струна прилетит мне прямо в лицо. Звук из больших динамиков терзает мой слух, пуще скрипа мела по школьной доске, а пальцы болезненно щиплет — видимо струна всё же зацепила руку.

— Тори! — слышу я возглас Миши продирающийся сквозь звон в ушах, — Чёрт, ты как? Всё цело — не поранилась?

Едва не запнувшись о шнур, Миша зло матюкаясь, возникает возле меня. Тут же подлетает Сашка и хватает меня за руку. Меня обжигает внеземная боль, и я выдёргиваю ладонь с такой скоростью, что Саша замирает от неожиданности. И, разумеется, он всё понял, чёрт возьми, не так, но я занята счётом в уме, чтобы не вспыхнуть хреновой спичкой и не заорать на него. Гляжу на свою левую руку, и еле-еле выговариваю:

— Струна, лопнула. Забейте, — успокаиваю я парней, показывая, что рука на месте.

Внимание публики, мгновенно прикрывавшееся к сцене, от резкого звука и суматохи, постепенно рассеивается.

Струна болтается, колыхаясь в воздухе, держится только на колке. Я подцепляю серебреную отступницу, и, раскручивая колку, другой рукой машинально трогаю оборванный край. Он странно цепляется за подушечку пальца, я присматриваюсь внимательнее. Просто обмотка очень странно торчит, будто кусачками...

Перевожу взгляд вглубь помещения — у барной стойки Гордеев клеит падёнку.

Я замираю, на меня несётся громадный тайфун целиком из ярости и желания убивать. Сама не ведая, что творю, наматываю струну на руку, и резко дёргая в сторону, выдираю её, и не исключено, что вместе с колкой. Ладонь больно режет, но мне плевать. Стягиваю гитару и, всучив обалдевшему Мише, спрыгиваю со сцены и несусь быстрыми шагами к барной стойке. Чувствую, как пылающая рука, стала мокрой, словно ладонь облили бензином и подожгли. Но мне всё ещё плевать.

Блондинка в пол-оборота к Гордееву навалилась на стойку, выставив на обозрение содержимое декольте, так, что пол-бара видит сиськи норовящие вывалиться из ярко розового лифчика под футболкой. Гордеев потягивает пиво, из большой стеклянной кружки смотря перед собой, пока Блонди что-то сладко щебечет.

Торможу, в шаге от широкоплечей спины.

— Гордеев, будь так любезен, отвлекись от мисс-розовые-кружева, на пару сек — у меня для тебя презент.

Обернувшись, он вскидывает бровь, озадаченно на меня уставившись. В следующее мгновение, я заношу кулак обмотанный струной, и со всей дури, на которую только способно моё умалишённое тело, бью его прямо в лицо. Его голова по инерции дёргается в сторону. Прежде чем он успевает сообразить, сдёргиваю струну с ладони и запихиваю в его кружку с пивом — янтарный напиток, витыми лентами, окрашивается в алый. Только после этого слышу грозный рокот:

— Ты какого хрена творишь, сука бешеная?!

Он полностью разворачивается, соскочив с табурета, и сверлит меня яростным взглядом сверху вниз, буквально горой нависая надо мной. Краем глаза вижу его руки, протянутые вдоль тела, как сжимаются кулаки, и вздыбились вены. Только краешком глаза, на самом деле я смотрю в глубину страшной синей пучины, и понемногу начинаю соображать, что это был опасный манёвр. Хочу отступить, но бравурно заставляю ноги врасти в пол, и вскидываю подбородок.

— Скажи спасибо, что я не взяла секатор и отхерачела тебе причиндалы по самое либидо, что б ты до гроба, шлюх своих только песенками развлекал!

Чувствуя, что мне мало, что я на взводе и мне нужен глоток свежего воздуха или порция крови, я разворачиваюсь, собираясь на улицу или с разворота врезать ему ещё разок. Время притормаживает, десятки стрел устремлены на меня как на мишень — десятки стеклом застывших глаз ошеломлённо смотрят на меня, и этот цирк приходит в движение, разрываясь медленной гранатой волной разрастается смех. Я ощущаю себя коматозником в окружении аппаратов жизнеобеспечения, на кой-то чёрт, запечатлённый на экране в замедленной съёмке. Искусственное дыхание. Искусственный пульс.

Медленно.

Слишком...

Медленно, чё-ё-ё-р-р-рт...

— А ну-ка, милая моя, задержись, — низкий вкрадчивый голос, звучит на удивление нормально, слишком идеально для этой тормознутой реальности, и так хрипло и нежно, что даже Блонди, я полагаю, захлебнулась слюнями от зависти. Меня же от этой интонации пробирает волной мурашек, ужасающих, мурашек, они дикими красными муравьями бегут по моей коже, ставя волосы дыбом.

Сильные клешни смыкают мой локоть — длинные пальцы намертво впиваются в мою руку, чернеют, становятся кривыми, когтистыми и антрацитовыми, сливаясь с цветом моей кожанки. Но не кожи.

Холодные брызги попадают на лицо, обжигают, как ледяная стружка. Обернувшись, вижу как Гордеев, свободной рукой отряхивает струну от пива, и находит сосредоточенным взглядом надкусанный край.

— Точно, надкусана, — произносит он задумчиво, крутя струну на свету.

Лучи, преломляясь, вонзаются спицами в мои глаза. Не могу зажмуриться. Быстрее, мне нужно моргнуть, закрыть глаза, пока я не ослепла.

Раф сильно щурится, но следом ловит мой взгляд, и смотрит на меня исподлобья, а там, в глазах мёртвое море, — Но видишь ли, в чём штука… Это не я.

Большим пальцем, он смахивает кровь, проступившую на нижней губе. Это приводит меня в чувства, стрелки, наконец-то догоняют меня. Блондинка, чуя, что дело пахнёт керосином, ретируется подальше от барной стойки. На лице Рафа ходят тени, и проступают желваки. Свет, пляшет пламенем в его диких, почерневших глазах, метающих убийственные молнии. Жуткая ухмылочка, тут же ложится на его губы. И если он не врёт — я в полном дерьме.

— Ага. А, я внебрачная дочь Ганди, — парирую я, сухо. Уверенна, мой взгляд — лёд. Голос — сталь. Давно выкованные доспехи, и ему не добраться до меня. Но я дышу всё чаще, с каждым вздохом, мне всё труднее, и сердце начинает ломиться прочь из моей груди. Его руки не касаются кожи. Пока они не касаются кожи, я в латах, в надёжных прочных латах.

— А, Ганди в курсе?

Я в дерьме.

Он, кажется, не врёт. Это пугает меня, нужно бежать, или сделать так, чтобы он отвалил. Я дёргаю руку, хочу вызволиться, но тиски прочнее титановых оков.

— Руки убрал, — вырывается у меня на выдохе, звуча, как лопнувшая бумажная хлопушка. Его ухмылка становится откровенно азартной, предвкушающей… садистской.

— Я этого не делал.

Я вновь дёргаю руку, но всё это тщетно, он лишь тянет меня на себя, заставляя сделать шаг.

— Мозг вруби. Мы в одной команде, на кой мне тебе палки в колёса вставлять? Так, где раскаяние?

Лихорадка охватывает мой разум, мысли мечутся ища выход, и я отшатываюсь назад.

Натяжение бросает меня обратно в инферные лапы — и вот, он резким движением пригибается, а я теряю грунт под ногами. Сильный удар в область диафрагмы вышибает из лёгких весь воздух, казалось рёбра треснули, от столкновения с его плечом. Раф выпрямляется вместе со мной, я реально болтаюсь на плече, молочу по каменной спине, и визжу во всё глотку, как ненормальная:

— А-а-а!!! Отпустименяживотное!

Что не просто, и звуки, от нехватки воздуха, вылетают из меня карканьем. Получаю пару шлепков по заднице. Жёстко. Если кто-то думает, что быть заброшенной на плечо это мило, — сука, им пора лечиться! Это больно, кость и сустав его плеча впиваются в моё тело, словно пытаясь врасти в моё солнечное сплетение, каждое движение отдаётся прямым ударом под дых, и воздух проникает в меня лишь урывками, дыхание чистый спазм эпилептика! Этот психопат тащит меня куда-то, перед глазами мелькает пол, затем ступени, мои волосы, темнота.

— Помнишь, что я тебе говорил про чёртову правду и моё лицо? — гаденько так протягивает, некто родом из неолита.

-… Скотина! Отпусти меня! — я резко затыкаюсь. Перестаю его бить. Вскидываю голову, видя, что он тащит меня по внутренним коридорам клуба. Я ещё сильнее бью его, целясь в поясницу, прямо в крестец, брыкаюсь, и мат летит со скоростью тьмы...

В паническом хаосе, правда, только заморский вылетает, но если вкратце: некоторым следует отвалить, пока я грех на душу не взяла.

Некоторым плевать, я лишь ещё раз получаю смачный шлепок по многострадальной.

Ну почему я вечно сначала делаю, а потом думаю? Почему бы не сделать наоборот? Конечно, на хера мне думать, если можно вляпаться в неприятности? Совершенно незачем.

Не успеваю оказаться на ногах, как влетаю в чёртову стену, отбивая лопатки. А вот на такое, я вряд ли рассчитывала...

Святой ад! Он прямо перед моим лицом, прижимает меня к стене, стискивая мои руки. Нет даже дюйма от него — от костра, стремящегося превратить это место в пепелище, и внезапный, как шаровая молния, ужас, нет, не страх, а истинный ужас, останавливает моё дыхание. В спину, сквозь толстовку болезненно вгрызается кирпичная кладка стены. Я цепенею, смотря в глаза, чёрному огромному демону. Он поймал меня, поймал, как чёртов маньяк, глупую девчонку в тёмной подворотне. В когтистой руке появляется платок, цвета вина и тянется к моей ладони. «Только не трогай кожу, не прикасайся...»

Я не могу дышать, а он, ни жив, ни мёртв, просто смотрит в глаза нечеловеческим взглядом, но не отпускает и молчит. Я не чувствую текстуру бордовой ткани, но она не спеша оборачивает мою окровавленную ладонь, и когтистые чёрные руки затягивают узел.

— Скажи мне, что ты видишь?

Плавный голос, не соответствует дьявольскому образу, и заставляет пространство рябить и трепетать.

Полумёртвый демон, глубоко, неспокойно дышит, и от наложения образов от истины до бреда, страшно болит голова.

— Монстра, да? Это ты видишь во мне? Страшно? А раз страшно, то какого же чёрта, ты постоянно выводишь меня на картель?

Превозмогая свой ужас и оцепенение, я поднимаю свои дух с колен, и гордо вскинув подбородок, заглядываю в глаза монстру.

— Потому что могу.

«И потому что ты мой монстр. Ты, кажется, навечно застрял гвоздём в сердце. До гробовой доски», — несутся мысли в голове, и в звенящую тишину вонзается грозный рык:

— Горын, мать твою! Я щас не понял, нам так-то выходить надо! И клешни убери от моей сеструхи!

Да, Благослови тебя Бог, Миша!

Я смотрю на фигуру озарённую светом со спины, и тьма коридора отступает. А лопасти некой мельницы, разгоняясь, дарят поток свежего воздуха и сдувают чёртов морок.

— О, а вот и спаситель явился, — мрачно протягивает Рафаэль, даже не смотря на Мишу. Он отпускает меня, отступает, и я едва удерживаюсь на ногах, желая стечь по стеночке вниз. Разворачиваясь к Мише, он не спеша подступает, разводя руками.

— А то что, Миш? По еблу мне дашь?

— Сука, я вас с Коляном закодирую! — злится Миша, — Достали! Как нажрётесь, так фигню какую-то отчебучиваете!

— Пасть захлопни! — рявкает Гордеев, — Эта кошка святого из себя выведет.

Миша, взмахнув руками, глянул на меня, и, уходя, раздражённо кидает:

— Вали давай на сцену Горын...

Я чувствую, что он уже устал с ним спорить, тягаться с ним. Миша, он же не конфликтный, ему эта мясорубка начисто не сдалась. Он может постоять за себя, за друзей, но не станет он разбираться с Гордеевым, плюнет, да пойдёт дальше. Хотя странно, что он оставил меня одну.

Но когда Миша уходит, и я всё пуще привыкаю к свету, понимаю, что не одна. Окидывая Сашку небрежным взглядом, Гордеев, оборачивается на меня.

— Вот так вот. Видала? У тебя теперь не один цепной пёс, а сразу два.

Обходя Сашу, он отбирает у него бутылку пива, делает глоток, и закидывает руку ему на плечо.

— Но вот ведь, Александр, в чём незадача-то… Можно спасти того, кто падает вниз. Того же, кто спасения не хочет — спасти невозможно. — Отойдя от парня, он хлопает Сашу по плечу, — Но ты, давай Саш, попробуй, быть может, РАДИ тебя, она переступит через свой… СТРРРАХ, — рычит он низким гроулом прямо парню в ухо.

Меня просто разносит на миллиарды нано частиц, в собственном вакууме. Но я практически железной рукой удерживаю непреодолимое желание закричать, зарыдать, разрушить к чёрту, кропотливо возведённую иллюзию мира в олицетворении весов, и очертя новые границы, расхлестать хрустальные чаши мнимого равновесия, раскромсав руки в кровь, бить по осколкам, пока стекло не обратится в песок.

Сашка, подойдя ближе, протягивает мою гитару за гриф. Где-то позади него раздаётся грохот разбивающегося стекла и запальчивый Гордеевкий мат.

— Объясни мне, в чём дело? — всерьёз просит Саша, заискивая мой взгляд, — Что ему от тебя надо?

Теряя ощущения осязаемости мира вокруг себя, черты всех границ, вообразимых и нет, я просто не знаю что ответить. Я так разбилась об иллюзию мира между нами, что абсолютная потерянность — единственное, что мною правит.

Безвольно отмахиваясь, я лишь говорю:

— Он сам не знает что ему надо.

Забираю свою гитару, примечаю, что и струна, и колка на месте, видимо Колян успел всё вправить. По пути на сцену, сквозь дымный душный зал наполненный фанами, отстраиваю гитару, разладившуюся от всех этих бессмысленных склок.

Руку больно саднит, пульсация вызывает смесь противоречивых эмоций — беспокоит и успокаивает единовременно. Порез, хоть и не глубокий, но ощутимый. Как я только ладонь себе не раскроила?

Выбросив всё это из головы, я всецело отдаюсь этому месту, этой сцене и музыке, но всё кругом напоминает мне акт кровопускания.

Временами, просто невыносимо хочется спрятать голову в песок и не высовываться. Радует лишь то, что всё внимание приковано к нему, а мне отведена второстепенная роль на этом празднике вакханалии. В стороне ото всех, я могу просто расслабиться и дать волю чувствам, проливая их по грифу.

И обычно в итоге, сцена выпивает из меня все силы, вбирая в себя агрессию и боль. Но не сегодня. Я слишком взвинчена, и чересчур шаткое состояние, запускает меня спиралью, вознося до Солнца, пока бархатный голос терзает сердце через микрофон.

— Расстелет ложе, в огне растает

Стелет под кожей, ночь всё расставит.

Я прямо здесь, меня никто не знает.

Слетает маска — никто не замечает...

Обуглилась правда вновь,

Чужими губами делит на ноль!

Желанными снова солгали —

Сорву мятежами любовь!

Апогей, сквозь хаос, страх, боль, вопросы, бесконечные, непрерывные, означает окончание первого сэта. Ликующий шквал, море рук, а я не чувствую восторга. Только грёбаное кровотечение. Полюса меж шаткого меридиана махнувшись местами срывают спусковой крючок, и по мозгам, будто врезало током.

На хер это всё!

Я резко стаскиваю гитару с плеча, едва ли не вывернув сустав, и спрыгиваю со сцены.

Беру в баре две бутылки джина и решительным шагом, ухожу прочь.

Скользнув за руль «Доджа», врубаю на всю громкость стереосистему, и с визгом шин о мокрый асфальт, срываюсь с места. Вжав газ в пол, стискиваю руль с непомерной силой. Гарцуя по мокрой дороге, еле ощущаю скользящее сцепление. Лавируя и безжалостно ложа стеклу спидометра, я ухожу в мерцающую точку по проспекту, со скоростью за сотню километров.

Восхитительно.

Кажется, я дышу.

Перестраиваюсь в крайний ряд, вскрываю бутылку и жадно впиваюсь в кристально прозрачный напиток. Джин обжигает, немного дерёт горло, и опаляет внутренности. Со следующим глотком, сознание взрывается ярким фейерверком, кристаллизируя мир вокруг. Прикуриваю сигарету. Колонки стерео на всю мощь прожигают «Стеклянные люди», насквозь, шальной пулей навылет, с коей я солидарна безоговорочно.

А, чёрт, действительно! «Сосите все!»

На приборной панели вибрирует телефон. Гляжу на дисплей. Гордеев...

Гордеев? Хм. Ну, как говорится, раз уж я нарушила все правила, и мне гореть в аду...

— Доброго времени суток! — отвечаю я, жаля ядом.

— Какого чёрта?! — орёт он в трубку, разъяренный, как демон. Кажется, я немного счастлива. Я перевожу вызов на громкую связь в салоне, и пристукиваю по рулю, довольно ухмыляясь.

— Гордеев, ты меня утомляешь, — бормочу я скучающе, сея дым в салоне, — Я хочу напиться, накатать записку и застрелиться к чёртовой матери, так что досчитай до ста и подумай, стоит ли продолжать.

Ох, чёрт побери, моя речь шибком быстрая, я слишком тараторю. Рациональность подохла, и альтер-эго легло подстилкой под демона, агитируя меня чинить беспредел. Ссыкло во мне забилось в страхе под шконарь, узрев демона ночи со своей шлюхой, и жалобно скулит: «Это плохо. Всё это кончится плохо. Я. Он. Этот дебильный день. Всё».

Мне по хуй!

— Ничего, что у нас ещё один сэт? Не думала об этом? — интересуется он сквозь зубы.

— Я всегда думаю, — бросаю я зло, делая жаркий глоток джина. — И тебе советую попробовать.

Он грубо ругается, по звуку, явно отдаляя телефон от себя. Разобьёт? Нет?

Выворачиваю руль, включаю дальний свет. Слышу глубокий вздох на том конце провода.

— Объясни мне, куда ты едешь? — шипит он тяжело на слух.

Твою мать! Я аж завертелась, полностью ожидая, увидеть его где-то поблизости. Позади меня загораются фары. Меня слегка бросает по дороге, и я едва не роняю бутылку вниз. В нескольких метрах, он буквально в нескольких метрах, но чёрную тень, несущуюся за мной, я естественно не замечала.

— Ты что, чёрт возьми, сталкером заделался?

Долбанув по рулю, я откидываюсь назад, топя в пол педаль.

— Ну, типа того, — отвечает он скучающе, будто не разорялся на меня мгновением ранее, — У тебя минута времени, чтобы повернуть назад.

Настигая меня, он оказывается так близко, что я вижу его через зеркало заднего вида. Высунув руку в окно, свечу ему фак.

— Хорошо, — раздаётся в трубке, звуча как приговор.

Я сбрасываю дурацкий вызов и швыряю смартфон на приборную панель. В пол педаль, и глаза обжигает слезами, в одночасье, перечеркивая весь рассудок и взвинчивая кураж в крови, уносит в суровую бурю. Всё. Это просто титры. Пару раз обрушиваю свою бессильную ярость на руль, выругавшись от души. Заприметив просвет в потёмках, в конце просёлочной дороги, в окружении тёмных крон деревьев, замедляю ход.

У меня максимум пять минут форы.

Открываю стальную дверь с ключа, приказывая рукам не трястись. Залетаю на точку и, схватив картонную коробку, сметаю в неё все свои вещи. Все ноты, флешки, диски, книги — всё, что принадлежит мне. От зверского гнева, до восторга, меня бросает сто тысяч раз, но я ураганом проношусь по залу, проверяя, не забыла ли я чего. Никаких ошибок в этот раз, я заберу всю себя, до последней крупицы, чтобы не воротиться вспять. И, на самом деле, восхитительно себя чувствую, энергия плавит вены, превращая кровь в совершенное топливо, на котором сердце — бесконечный двигатель.

Но, разумеется, в один миг всё хорошее заканчивается...

— Смолова!

Развернувшись на пятках, демонстративно делаю большой глоток джина. Закрутив пробку, бросаю бутылку в коробку и хватаю её в руки.

— Что за блажь на тебя нашла? — в сдержанном гневе требует Раф. Прохожу мимо, но он отнимает у меня коробку с вещами.

— Какого хрена ты делаешь? — наезжаю я.

— У меня к тебе тот же чёртов вопрос! Занятное совпадение, правда?

От его вкрадчивого злого голоса, всё внутри порабощает дрожь. Мысли мелькают как-то уж чересчур быстро и их становится слишком много. Ясность мыслей сменяется состоянием безграничной потерянности, и я ментально обрушиваюсь под лёд, утратив способность уследить за всем этим балаганом внутри.

— Ты что-то сказал? Извини, но я не понимаю язык грёбаных мудаков.

Мой ядовитый юмор начинает меня раздражать.

Я чувствую себя в ловушке, под пристальным сапфировым взглядом. Чувствую необходимость жалить своим ядом его Вавилон.

— Куда ты собралась? — требует Раф, не позволяя мне пройти. Метаю в него заткнись-нахер-взгляд.

— Да кем ты вообще себя возомнил? Думаешь, я всё это время подыхала в мечтах, что ты снизойдешь до признания факта моего существования?

Раф, внимательно на меня смотря, сменяется в лице от злости, до откровенного шока.

— На тебя что нашло вообще? Если ты забыла, это ты врезала мне по роже, и сорвала выступление! И я, заметь, ни черта тебе не сделал! Так в чём твоя проблема?

Пихнув его в плечо, проскальзываю мимо, забив на коробку.

— А ну-ка подожди, Вик.

— Отвали от меня! — всплескиваю я руками воздух. Иду к припаркованной машине, в дикой надобности свалить подальше от него, только бы избежать конфронтации. Но что-то не то с координацией, я теряюсь в пространстве, инстинктивно идя на свет в темноте, и оказываюсь на деревянном помосте освещённом редкими фонариками по бортикам.

— Да подожди ты, чёрт побери!

Он хватает меня за локоть и дёргает на себя, так, что я просто по инерции, с разворота вписываюсь в его грудь.

— Заткнись, и дай мне сказать!

— Не трогай меня!

В мозгах коротнуло, прошивая молнией весь позвоночник, разряд бумерангом влетает в голову, и разум рассыпается искрами. Я бьюсь, пытаясь вырваться, не знаю что кричу, не знаю, куда бью, замахиваясь вновь и вновь.

— Достала!

Лечу куда-то вниз. Мощный хлопок, удар об воду, обжигает оголённые участки кожи, словно кислотой, дыхание вырвалось одним махом, и замерло, как по приказу. Сквозь бесконечные брызги, холод и беспомощность, вода заливается в рот, заполняет горло, я кашляю, и всё бью об воду. Не могу дышать, судорога скручивает меня всю, руки устают, и не хватает сил. Не понимаю, зачем я делаю это, ведь я хотела туда в вакуум, не видеть, не слышать, не чувствовать. Больше не будет этого яда и боли, всё исчезает на дне. Я уже тонула, я знаю. Сначала страшно, потом очень тяжело и больно, тело словно пытаются отрастить жабры в последней надежде выжить и, в конце концов, они вырастают.

Я прекращаю биться и падаю. Медленно, тяжесть растворяет меня. Больно жжёт в груди, адски больно, что-то дёргается в конвульсии, рвётся из клетки рёбер. Наверное, душа. Вода смыкается, бурлит надо мной, легкие замирают. Огни догоняют мой медленный полёт, сквозь толщу мутной воды. И слышу, только смазанный хриплый голос вдали или прямо в ухо:

— Сама напросилась...

Дикий кашель уничтожает мои лёгкие, и огонь в теле горит, словно я муравей под огромной лупой на солнцепёке.

Фрагмент жизни бесследно удалился из памяти, и с самой вершины жертвенника мне предстаёт нитевидная связь этой серой игры. Он столкнул меня в озеро… Какого чёрта? Он никогда ранее не позволял себе таких прямых ударов, война всегда была вербальной, теперь же мы видимо преступили границы разума. Я предчувствовала это, я знала, что счёт открыт, не думала правда, что всё зайдёт так далеко. Но все эти мысли наворачивают круги вне меня, пока мои лёгкие корчатся пытаясь выплюнуть воду.

Не имею никаких разумений, как я оказалась в машине, но работает печка, и я укутана в чёрную осеннюю парку.

— Нет, ты глянь… — усмехается он, звуча, как бешеный хаос, из-за сбитого дыхания, — Драться она главное умеет, а плавать — нет.

Я, было, открываю рот, но утыкаюсь четко в тёмно-синие глаза, пылающие огнем.

Закрываю рот.

Внутри всё сжимается от болезненного удара сердца.

Раф барабанит пальцами по рулю, весь промокший до нитки, на губах рассечена и ссадина на скуле. Мои руки, сбиты в костяшках, порез от струны кровоточит.

Что я натворила?

Горечь сожаления, проходится по мне, глубоко пронзая острыми шипами. Это не я...

Силы просто меня покидают. Я больше не могу сопротивляться и просто зажмуриваюсь, бессильно уронив голову на руки.

— Никогда. Больше. Так. Не делай! Ясно?

Я отчаянно нуждаюсь в пространстве.

— Темно, блять, — цежу я.

Отвернувшись, я утыкаюсь головой в стекло, наблюдая мерцание фонарей вдоль помоста. Мысли сбивчивые, ломаные… Какая-то сплошная путаница в голове, грубо скомканная сумятица. Зачем я это сделала? Я абсолютно не понимаю, что именно служило спусковым крючком, зародившим этот грёбаный эмоциональный конгломерат.

— Сейчас не нападай на меня, а просто ответь. С тобой точно всё нормально?

— Со мной никогда, ничего не бывает точно нормально, — бормочу я угрюмо, — Привыкай.

— Это… да? — спросил он, подозрительно блуждая взглядом по моему лицу.

— Что, «да?» — не поняла я.

— Да — тебе нехорошо, или мне — да?

Я запуталась.

— А тебе нехорошо?

Пару раз моргнув он глухо как-то мрачно смеётся. Но в следующую секунду, взгляд становится тяжелее.

— Так, что с тобой стрясалось сегодня? Колись Смолова, что всё это было вообще?

«А это всё я», — дóлжно бы мне сказать, — «Я, со всеми своими частыми сменами настроения: гневом, слезами, руганью и швырянием вещей, меняющиеся так часто, что в итоге чувствуешь только бесконечную усталость, только обречённость и бесполезность. Я та, что стенания и агрессию к другим, сносит на себя самоповреждениями, вплоть до самоубийства». Но какой в этом смысл? Он может видеть слезы, брань, моих демонов, но не меня. А я? Это не я — я, совсем не такая. Меня давно уже нет и не вернуть меня назад, а это альтер-эго «шестёрка» демонов, в корни двинутая личность, существующая вне меня, словно по закону грёбаного Билли Миллигана. Временами мне на полном серьёзе кажется, что это ёбнутое альтер-эго придаст мой разум схизме, задвигая меня вглубь подзамочного сознания, и шагнёт на первый план, оставляя меня бездыханным призраком в золе за мёртвым стеклом.

Не дождавшись от меня ответа, Раф, перегнувшись через коробку передач, низко склоняется надо мной, собираясь что-то сказать, и мои мысли разбегаются, прихватив дар речи. Никогда, наверное, не устану поражаться, такому завораживающему влиянию, от его присутствия.

Выхожу из машины, и холод обволакивает меня, покалывая тело сквозь промокшую одежду.

— Куда собралась? Вернись! Простынешь!

Но мне всё равно, я прикуриваю сигарету, жаждая вернуть былую концентрацию, или хотя бы её призрачную тень.

— Слушай, ну ты же и сама прекрасно понимаешь, что я этого не делал, — говорит Раф, обойдя машину, и присаживаясь на капот. — Зачем по твоему я должен портить сэт себе же? Давай Тори, пораскинь мозгами, мне это, как минимум, невыгодно.

— А кроме тебя некому, — заявляю я на полном серьёзе, и сиюминутная злость пинает меня на всплеск. — Ты в воду меня сбросил!

Раф вскидывает руки.

— Но вытащил же! Чёрт, ладно, хреново получилось. Но ты меня довела! И ты тоже это знаешь, даже лучше, чем того, кто действительно мог надкусить тебе струну.

— Не я сорвала выступление Сэму.

— А меня он боится, — расплывается Гордеев в жуткой улыбке.

— Отлично. То есть, по твоей милости я нажила себе врага? — огрызаюсь я, отбрасывая сигарету в сторону.

— Ты можешь хоть минуту прожить, не кидаясь на меня?

— А ты?

— Честно? Сомневаюсь.

— Тогда, о чём мы пытаемся говорить вообще?

Я отворачиваюсь, вглядываясь в сонный парк вокруг. Холод, запечатлевает уже десятую волну дрожи, и стоит ехать домой, и выспаться, как следует, надеясь, что поутру безумие растает.

В машине звонит мой телефон, но мне совершенно нет никакого дела, до того кто мне звонит в столь поздний час. Может Миша, и, наверное, не первый раз.

Шелест листвы за спиной, приближает размеренный шаг.

— Вик, а кто он для тебя?

Этот шёпот буквально толкает меня на край. Я сильно смыкаю веки, желая оказаться как можно дальше от всего этого.

Это не Миша звонит, это либо Тёма, либо Сашка. Но скорее второй вариант, и мне всё равно. Я просто официально устала.

Невесомое прикосновение скользят по моим волосам, к уху. По всему телу предательски дрожа, прокатывается пьянящая волна, вырывая из меня судорожный вздох. Жадная до страстей по нему тварь исходит голодом под моей кожей, сквозь моё тело льнёт к нему, впитывая тепло. Гиблая ты сука, к кому ты ластишься?

— Он музыкант, если ты забыл, — отвечаю я, стараясь сосредоточиться, но ощущения неполноценности, ущербности, не дают не единой возможности мыслить позитивно. — И он наш музыкант, он такая же часть «ДиП», как мы все.

Раф прижимается лбом к моему затылку. И судя по тому, что я вновь позволяю ему делать с собой, никаких тестов не надо, чтобы удостовериться в браке содержимого моей черепной коробки.

— Мне наплевать, я спрашиваю, кто он непосредственно для тебя.

— Мой ответ от этого не изменится.

Раф невесело усмехается.

— Нет, я его даже понимаю, правда. А он, мне кажется, совсем не понимает что ты лишь с виду ангел, да?

Вот и всё — всё, что доступно взору, — оболочка. Кое в чём я всё пуще убеждаюсь с каждым разом: «Чем безупречнее человек снаружи, тем больше демонов у него внутри». Фрейд, между прочим. Мой облик способен обманывать людей. С виду я совсем безобидная, маленькая, миловидная девочка. Вероятно, этим обусловлена эмпатия. Но красота не снаружи, она внутри, и Раф знает, имея возможность досконально изучить мои тёмные стороны — знает, что ни хрена там нет кроме тлена.

— Я это к тому, — продолжает Раф, — что мы лишимся ценного музыканта, если ты разобьёшь сердце этому парню. А ты разобьёшь.

«Уж я-то об этом позабочусь», — так и слышится эхо в его словах. Он даже не пытается отстраниться, находясь от меня в долбанном «ничто».

— Не будь такой субтильной эгоисткой, не трави ему душу, — шепчет он, касаясь губами моих волос. — Такие, как я и ты — любить не умеют.

Это было так.

С титаническим усилием, я напоминаю себе, наконец, кто я есть на самом деле, и кем не являюсь. Я — то, что нельзя потрогать.

Я — воздух.

Так же как и воздух, я могу знать, что такое любовь, но не в силах воплотить знания. Воздух не умеет любить, он умеет только наблюдать, не ожидая ответа на свои платонические порывы.

— Говоришь так, будто знаешь меня. Но ты не знаешь.

Он отстраняется, и я, клянусь, чувствую боль разлуки. В том, что воздух может болеть, лишь единственное благо — никто об этом даже не подозревает.

***

Всё утро шмыгаю носом. Купание в озере, в октябре, имеет негативные последствия, конечно. Как бы ещё не разболеться. Ко всему прочему, мне спозаранку названивает хозяйка квартиры. Мне, чёрт возьми, нужно разобраться с арендой, но я не представляю что ей сказать. Если я отдам десять косарей сейчас, то до конца месяца я не дотяну. В целом, я всегда оплачивала аренду наперёд, и небольшая отсрочка мне вполне доступна. Правда названивает только она, хотя по идее, меня Тёма уже должен был зазвонить, ведь по договору, это он снимает квартиру, а я по легенде, его девушка. Плачу и живу естественно только я, правда, хозяйка об этом не знает. Как и о том, что на момент заключения договора мне не было восемнадцати, для того мне и нужна была помощь Тёмы.

Сейчас мне нужна помощь финансовая, ибо по векселю хошь не хошь, а расплатись! При том, что участие в фестивале — чистой воды благотворительность, а сэты в клубах, много дохода не приносят, и часть его уходит на содержание точки. Это не захват территории, всё официально, но не задарма́ — аренду оплачивать придётся, иначе отрубят нам и свет, и воду, и отопление.

Я переступаю порог зала, слыша музыку, и стягиваю гитару с плеча. В пол оборота ко мне, Гордеев опирается на большой динамик, и перед ним открыт ноутбук — вот откуда музыка. Причём явно слышно, что запись с давешнего фэста.

Странное тяжёлое чувство поселяется, где-то в области моего сердца, и словно одинокая сломанная игрушка, заводная игрушка зашевелилась где-то внутри, скрипя проржавевшими шестерёнками механизма.

Что-то неправильное в его виде, и я не сразу разглядываю несостыковку. Чёрная оправа очков, предположительно для коррекции зрения — это вообще последнее, что я когда-либо ожидала увидеть на этом лице. Лёгким движением руки очки исчезают с его глаз и скрываются в кармане толстовки.

— А ты чего один?

— Остальные будут к трём, — голос глух и бесстрастен. Его руки пробивает заметная дрожь, и он сильно зажимает одно запястье, обхватив ладонью, словно пытается усмирить дрожь, похожую едва ли не на судорогу. Дерьмовые признаки.

— А какого чёрта ты тогда меня дёрнул так рано?

Ничего не ответив, он закрывает видео, и запускает метроном на ноутбуке. На фоне витых прядей, цвета вороньего крыла, он охренительно бледный. Напряжения, волнами расходящегося от Рафа, клянусь, хватило бы на освещение стадиона.

— Подключи гитару, и в низком строе проиграй вот это, — велит он, протягивая мне лист с гитарной табулатурой.

Мне вообще-то совершенно не прельщает, что он ведёт себя так, будто преследует конкретную цель.

Вынув гитару из чехла, я нехотя, но всё же беру указанные аккорды. Вот только, когда музыкальный фрагмент, развиваясь, откликается судорогой в левой руке, становится ясно, что такого мне просто не осилить. Наблюдая за движением метронома, Раф явно вслушивается в мелодию. Медленно нахмурившись, парень замирает взглядом на моих руках. Что-то ошеломлённое и запутанное отражается на его лице.

Не подавая вида, переступаю через тревогу и боль в кисти, и продолжаю снимать аккорды, параллельно узнавая риффы.

Фронтмен дет-металл-группы, в чёрной маске разрывает качественным гроулом сознание, звуча эхом в моей неправильной вселенной...

«… В бездне нет слёз, душу на замок!

Ты верила в мой слог, забыв основу основ —

Свинцу не доверяют, он не забывает,

Назад не повернёт, по одному перестреляет!!!...»

В периферии зрения, видны шаги Гордеева. На краю сознания, я начинаю понимать, что перебарывая себя, обгоняю метроном в сложных аккордах. Одним резким движением, Раф выдёргивает шнур усилителя из Гибсона и низко склоняется, практически касаясь моего уха.

— А теперь, руки мне свои покажи, — его хриплый голос, не громче шёпота, но звучит угрожающе.

Я вздрагиваю. Моё дурацкое сердце ускоряется, от испуга и замешательства. Без понятия, почему не могу отступить. Впрочем, причинно-следственная связь никогда не входила в список моих верных друзей.

Вот теперь сомнений не осталось. Конкретная цель была.

Отпрянув, я стягиваю гитару, не в силах проронить ни слова, складываю гитару в чехол. Суета, поселившись во мне, мельтешит и мешает сконцентрироваться, и провалиться мне ко всем чертям! Как я только сразу не поняла...

Я не знаю куда деться, от внезапно возникшего чувства разочарования и злости. Не то, чтобы я верила в чистоту его мотивов, но я как-то не рассчитывала на столь резкий поворот. Мне даже всё равно, что ему известно, и откуда. Такой человек, как Раф, никогда не сумеет понять такую, как я. Ему ни за что не понять, для него моя боль, лишь позорное клеймо. Для меня эти раны гораздо, гораздо глубже тела, ведь я больна маленькой преждевременной смертью, у меня нет назначенного срока и костлявая, клянусь, стоит прямо за спиной.

Я больше не хочу здесь быть, этот долбанный змей в моей голове, вовсе не кляузник — всё это большая ошибка, мне не стоило возвращаться.

Я успеваю только подумать, как чехол вырывается из моих рук. Я отлетаю в сторону, падая на диван.

Я ожидала всякого. Этого я не ожидала точно.

Не успеваю вскочить на ноги, как он мигом прижимает меня за плечи к спинке дивана, пытается схватить меня за руки.

Замешательство взрывает моё сознание, диким пожаром заполоняя тело. Я кричу на него, кажется во всю силу лёгких, но едва ли понимаю что.

Зато прекрасно понимаю, что он делает. И что наделала я, прекрасно зная, что не хер в одну упряжку ставить буцефала и маленькую мышь!

Вот оно — началось.

Любая война начинается с поиска ахиллесовой пяты. Думает, нашёл, где брешь пробить, чтобы обернуть меня в бегство?

Что ж… даже маленькая мышь имеет право на ярость.

Я залепляю ему пощечину, с такой дури, что вполне могла бы снести ему оскал или сломать свою руку, но его голова лишь дёргается по инерции в сторону. Он сильно сжимает челюсть.

Синие глаза опасно сверкают. Прожигая меня горящим взглядом, он перехватывает мою руку в сантиметре от своего лица. Следом вторую. Под кожей словно тлеют красные угли, и я задыхаюсь, еле-еле, делая вдох за раз. Не знаю, как я ещё могу двигаться, но я пытаюсь вырваться. Лёгкие сводит судорогой, сердце рвётся из груди. Восприятие ускользает от меня, размывая всё вокруг.

Я не чувствую его рук. Чёрт, я и своих не чувствую. И как бы я не старалась высвободиться из его захвата, он и с места не сдвинулся, прочно-напрочно удерживая меня, и все мои попытки лишь конвульсии отчаяния.

Он что-то кричит, но я не слышу, ни себя, ни его. Истерика, мной правит чистейшая безумная истерика, но из всей меня лишь крупица разума понимает это.

Глухо, низко зарычав, Раф с такой силой впивается мне в губы, что, металлический привкус крови наполнил медью воздух, но его это не останавливает. Он лишь сильнее прижимает меня, задрав мои руки над моей головой, и одной левой прочно удерживает в запястьях. От пронзившего шока, я слепну, глохну, немею и сливаюсь с огнём, становлюсь чистым пламенем. Я теряю боль, просто не знаю, больно мне или нет, всё расплавилось в этом необъяснимом приступе. Я знаю, что должно быть больно, но больше не разбираю что чувствую. Никогда прежде не испытывала ничего подобного. Ничто не способно кристаллизировать ощущения до такой степени, делая чувства резче, жёстче, чётче, словно удар в тысячи вольт, жалит прямо в самое сердце, подобно скорпионам. Меня колотит тяжелой дрожью, а он обхватывает меня за талию, прижимая ближе к себе. По моему горлу вибрацией отражается рокочущий хриплый стон, исходящий из его груди. От этого звука, вдоль позвоночника пробегает мерцающий ток ― и мир переворачивается, к чёрту, срываясь в падении и разбиваясь, как хрустальный бокал, сброшенный с высоты птичьего полёта, чтобы уже никогда не вернуться назад.

Первые мгновения он удерживает меня, но я слишком обескуражена, я не дышу, не бегу, я… мне кажется, я немножечко умерла прямо там, на губах, того, кого ещё минуту назад хотела убить.

Я почти верю в то, что сгорела замертво в этом пожаре, удивляюсь сама себе, ловя каждое его движение, так, как будто делала это десятки раз, хотя, это вовсе не так.

Он прерывает поцелуй, и замирает, едва касаясь моих губ, своими. Он тяжело прерывисто дышит. Я чувствую себя беззащитной, разбитой и собранной по частичкам тысячу раз, сломленной, и в тёмно-синих затуманенных глазах, я боюсь увидеть издёвку, но в них ещё простиралась тёмная бездна. В плывущей перед моими глазами океанической синеве, плещется напряжение.

Подняв взгляд, он вздрагивает.

Не знаю, что ожидал увидеть Раф, но точно не это. Его лицо темнеет.

Тот момент, в котором до меня доходит: я парадоксальная дура.

Он отпускает меня, отступает, прикрывая рот ладонью.

Рукава закатаны до локтей, мои руки открыты, и я страстно желаю, чтобы подо мной разверзся ад. Не могу побороть это странное оцепенение, дышу сбито, внутри всё замерло. Звуки стихают, окружение утрачивает ясность, интенсивность, значимость, и мысли скачут неровно, невнятно… Какой-то сраный бал-маскарад прямо внутри меня, и этот шум в голове невыносимо давит на мозги.

Навряд ли я представляла свой первый поцелуй вот так. Как угодно, но так точно нет.

Я не могу вернуться в чувства. В нормальные чувства, а не в искажённые грохотом собственного сердца о грудную клетку. Огонь всё ещё не угасает, калёные иглы впиваются под кожу, и я обхватываю себя за плечи, будто это меня спрячет.

Раф пугающе бледный, и выражение лица безгранично пустое, он кажется, совсем юным и сбитым с толку.

«Давай. Спроси меня, зачем — и ты пожалеешь об этом», — проносится в безумных мыслях.

Паническая атака.

Казалось, от старой драмы, остался только оттиск на коже, но авария отсчитала вот уже четвёртую операцию на сухожилиях.

От запястья и до самого сгиба локтя, рваные линии шрамов, и контуры, так и незаконченных татуировок, неспособны скрыть этого уродства.

Мне было девять лет, когда у меня случилась первая паническая атака. Так говорили, сама я даже не помню, что произошло. С этого момента и не помню ничего, что было «до».

Раф, так и не обронив ни слова, подхватывает свою парку и уходит, оставляя меня в невероятной по своей мощи фрустрации, на грани с пустотой и аффективным шоком.