18. Последнее Рождество

Резкий грохот, врываясь в моё сознание, выбрасывает меня из небытия сна.

В дверь стучат. Открываю глаза и вижу последствия сечи с раненым мозгом. Внутри от былой боли осталась только драма. Ладонь саднит, вызывая вину. Стук в дверь.

— Открой немедленно! Я знаю, что ты дома!

Fuck!

Я испуганно подрываюсь на ноги, едва успевая закатить бритву, под диван. Кругом бардак, будто Мамай прошёл: посуда перебита, разорваны холсты, подушки, книги; всё усыпано перьями и осколками, словно в курятник врезался грузовик с керамикой. От эмоционального всплеска кружится голова, а в голове кружится бранный словарь на четырёх языках единовременно.

Хватаясь за свою бедовую голову, подлетаю к двери, полу-шипя, полу-матерясь, от боли каждый раз наступая на осколки босыми ступнями. Чёрт возьми, что я натворила? Ночью! Как только соседи мусоров не вызвали? Или...

В дверь снова раздаётся стук, в сопровождении холодного голоса:

— Виктория, или ты мне открываешь или...

А нет, не мусора. Хуже.

Я распахиваю дверь, опираясь на косяки обеими руками, так, чтобы не светить порезанную ладонь, и заодно скрыть собой, погром, что я учинила в квартире.

— Или? — поторапливаю я замолчавшую мать, сильно дрожа. Слишком сильно. Я уже успела отвыкнуть от этого зеркального явления. Нет, серьёзно, когда она так близко, я как будто в зеркало смотрюсь, честное слово. Аж, страшно. Она сильно хмурится, с подозрением блуждая по моему лицу.

— Почему, ты трубку не берёшь? Я до тебя уже час пытаюсь дозвониться.

— В самом деле? — делаю я удивлённое лицо. Меня может выдать волнение, и маниакальный блеск в глазах, и учащённое дыхание, и ещё какой-нибудь ебучий признак моей мании.

— Я спала, — заявляю я скучающе, слегка вскинув бровь, — Поздно уснула.

Ложь даётся мне легко. Слишком легко.

Инна медленно скользит взглядом по моим рукам, и на её идеальном холодном лице, поселяется маска боли, искажая черты. Она протягивает руку, и я напрягаюсь, но не отшатываюсь. Она не посмеет. Не прикоснётся. Инна вытаскивает перо из моих дико вьющихся волос, и крутит его между пальцами.

— Спала, говоришь… — она, как-то неестественно склоняет кудрявую голову набок. Медленно, поднимет на меня глаза.

— Ладно.

Мои брови растерянно ползут вверх. Ладно?

Я должна была встретиться со светло голубыми колючими льдинками её глаз. Но этого не происходит. Её взгляд другой. Уголок её рта совсем немного ведёт вверх, и не стой, я так близко, скорее всего, не увидела бы. Я примечаю что-то странное в ней, просто чувствую. Очень знакомое. Тихое, медлительное, непохожее настолько, что это пугающе до чёртиков.

И вот тут-то я и вписываюсь в кирпичную стену. Я просто не в состоянии понять, кажется мне это или нет. Или это моё волнение искажает восприятие? Но она никогда не вела себя так, в ней есть что-то простое, мирное… тёплое.

— Войти не предложишь?

— Эм… да, — я отступаю в сторону, заполошно предупреждая: — Но у меня бардак, если б что.

— Нашла чем удивить.

Она проходит в студию, крутя перо в руке. Осматриваясь, смахивает осколки с островка, и ставит на поверхность свою сумочку. Вся такая плавная, спокойная и походка, и голос, и глаза...

Что ещё такое? Может просто устала?

Я подхожу ближе, почти беззвучно, шаг за шагом, подобно тени. Подобно тем демонам, против которых веду ежедневную войну и всё неустанно пытаюсь понять, чем же я отличаюсь от них. Ищу то, что позиционирует меня как личность, а не какой-то генетический диссонанс в химическом дисбалансе. Жестокая игра судьбы или фатальная ошибка природы? Кто же я?

Ощущения такие, словно через считанные минуты проклятый мир взлетит на воздух. Мне нужно лишь дождаться, когда рванёт детонатор. И он падёт.

Это нормально, что я помираю со страху сейчас и чувствую себя рохлей? Она может внушать своей персоной неуверенность? Безусловно.

Мои действия могут привлечь её внимание, потому что резать саму себя… ну, это, конечно, капитальный шиздец.

Моё сердце ускоряется, ускоряется и бежит прочь от меня. Так. Спокойно. Спокойно, Тори, ты знаешь, что с этим делать, знаешь, как себя вести… Я ведь знаю, не так ли?

— Ну и что на этот раз, — интересуюсь я, вальяжно усаживаясь на диван. Расслабленно вытягиваю ноги, скрещивая их в лодыжках, и подпираю подбородок кулаком. Ногти до боли впиваются в ладонь, в ту самую, которую я порезала. Пульсация, успокаивает меня, помогает мне. Это может сыграть мне на руку.

— Это я у тебя хотела бы спросить, — усмехается она иронично, но беззлобно, как ребёнку.

От безумной ночи, меня порядочно кренит, но страх всё же поддерживает меня в ясном сознании. Я молчу, только смотрю на неё, бесстрастными глазами.

Она холодная сейчас, как и всё вокруг неё. Долбаная Снежная Королева. Она бы бесподобно смотрелась в кружении всех тех перьев, от разорванных подушек, как в метели.

— Мне больше интересно, от чего у меня столь богатый выбор. — огрызаюсь я, — Не желаешь просветить?

Она сильно напрягается, буквально навострив уши.

— Ты же всё знаешь, да? — проговариваю я вкрадчиво. Мать обледенела, просто покрылась той самой идеальной непроницаемой коркой льда — лёд присущий только ей одной.

— Оставь это, Вик. Стоит поговорить о будущем. Тебе нужна серьёзная помощь, и ты это знаешь не хуже меня, — отрезает она стальным тоном, принимаясь разглядывать ноутбук на столешнице. Надеюсь, я его не разбила...

— А что знаешь ты? Почему мне нельзя вспоминать?

— Ты уже пыталась, и чем это обернулось, знаешь сама. Ты не готова, понимаешь, рассудок просто не выдерживает. Тебе нужно пройти основательное лечение, и тогда...

— Но ты знаешь! — я прихлопываю ладонью по дивану, — Так, какого хрена ты молчишь столько лет?!

Будто щелчок, хлёстче, чем от кнута ударяет по ней, разбивая и осыпая лёд. Это серьёзно путает меня, я не знаю, какая Инна на самом деле, не знаю свою собственную мать.

— Получать информацию со стороны, тебе тоже противопоказанно, — возражает она, стараясь звучать спокойно. — Как ты не понимаешь, это длительный процесс интеграции, нельзя срываться с ходу в обрыв, нужно время.

— А раз, тебе нечего мне сказать, то какого дьявола тебя от меня надо?! — вскидываю я руки, — Неужто нельзя просто… — я теряю ровное дыхание, — Чёрт! Просто отъебись от меня!

Я хочу просто умчаться отсюда аллюром три креста, видя как её ломает, бросает из огня в полымя. Я знаю, каково это, меня завораживает и пугает этот коловорот. Но всё что я могу сделать, это схватиться за голову. Шум в голове невыносимый. И боль вспыхивает во всём теле ледяным огнём, я не могу сделать, чёртов вдох.

— Послушай меня, тебе нужно уехать со мной, — убеждает меня Инна, — Я понимаю — ты уже взрослая, у тебя своя жизнь, свой промысел. Но тебе нужна помощь. Я знаю действительно хорошего специалиста, там. Тебе просто нужно будет лечь в клинику на три месяца. Всего три месяца.

Меня душит темнота, и она же спасала меня все эти годы. Ведь не зря мой мозг забраковал эту информацию? Не просто так гипноз обернулся против меня. Мне нельзя вспоминать.

— А сколько их было действительно хороших специалистов? — бросает меня в пыл.

— Он, правда, очень опытный доктор.

— Знаешь, кого я ненавижу даже больше тебя?

— Докторов, я знаю, но Вик...

— А что ж ты раньше к нему не обратилась, раз он такой зачётный целитель? — язвлю я, стараясь удержаться, и не спустить на неё Фенрира с поводка.

— Ты была в штатах. — аргументирует Инна, — Виктория, пожалуйста...

— Нет, — отрезаю я.

Инна смотрит мне в глаза, пару мгновений, и согласно кивает.

— Хорошо. Я кое-что покажу тебе, но при условии, что ты ответишь мне на один вопрос и...

— Окей, босс.

-… И ты пройдёшь лечение, — заключает она, вынимая флешку из сумочки. Нервная трель моих пальцев по подлокотнику дивана, вместо того чтобы успокоить, начинает меня раздражать.

— На таких условиях, ты обязана показать мне воскрешение Курта.

— Мы договорились?

— Инна, ты грёбанная спекулянтка, ты знала?

— Разумеется.

Она придвигает к себе ноутбук, и подключает носитель. Чёрт меня побери, если она не планировала этот ход заранее. Но что? Что она может мне показать? Что может крыться в бездушной паутине микросхем? Да что б провалилось моё любопытство, страждущее открыть неизведанные территории чёрной карты. Но это случиться в любом случае, добровольно или нет, но я лягу в больницу.

— Поверить не могу, я покупаю кота в мешке… — бормочу я, трепеща от волнения, и подхожу к островку. — Ладно, давай, что там у тебя?

— Скажи мне, для начала, ты помнишь, как это произошло девять лет назад?

Её проницательный взгляд, кажется, следит за моим дыханием и за каждым микродвижением.

— Сам момент? Да, но смутно, — отвечаю я наспех. Не самое лучшее из воспоминаний, и не следует об этом, иначе меня может не хило накрыть панической атакой.

Она кивает, и разворачивает ноут ко мне. А я обмираю, видя себя, совсем маленькую, такую кажется чужую, мне лет восемь — это очень похоже на те фотографии. В гостиной стоит пышная ель, наряженная в красные ленты и шары двух цветов — серебряные и белые. Я играю на акустической гитаре, и мне до боли знаком этот лейтмотив. У Кости на ремне чёрный «Гибсон», и прежде чем он вступает, я различаю клавишные аккорды, и объектив ловит Инну за белым роялем, она поёт и играет, но дело не в этом. По моей коже бегут мурашки, ведь здесь мы такие беззаботные, такие счастливые, будто это не мы вовсе, а кто-то из параллельной вселенной. Боже мой, я глазам своим поверить не могу, я смотрю чужими глазами на чужую семью.

Я отнимаю глаза от экрана и смотрю на ту, что отняла у меня детство.

— Зачем? — мой голос дрожит, и взор подмывают проступившие слёзы. — Я просто не понимаю, зачем создавать семью, а потом её разрушать?

— Вик, ну ты у меня вроде девочка немаленькая, должна понимать, что так порой бывает, люди могут не сойтись характером, и...

Я с силой хлопаю ладонью по столу, заставляя её замолчать.

— Вздор! Всё это чёртова ахиллесица!

— Я вообще-то не за этим, показала тебе запись, а твой отец уже давно в порядке.

— А мы вообще об одном том же отце говорим? — злюсь я, — Или я опять чего не знаю?

— Не начинай Виктория, Костя сто процентов твой отец, не надо...

— Раз в год мой отец будто хоронит кого-то! — не выдерживаю я, резко взмахнув руками, — Хоронит, и сам себя погребает под грудой бутылок! И ты мне говоришь, в порядке? Рядом с ним вот уже больше десятилетия, лишь одна единственная женщина и та его сестра, и всё! Да мне порой хочется пристрелить его, чтоб он не мучился! В порядке? Разводи бобы-то! Не хер мне втирать! Это быть может у тебя всё в порядке, но точно не у него. Браво, если ты хотела его сломать, тебе это удалось!

В горле накалённый глиняный шар, я наливаю воды в стакан, желая отмотать назад, и не видеть ничего. Холодная вода, не освежает, а лишь колючей проволокой колит горло.

— Я вовсе не хотела никого ломать, просто так сложилось...

— Что мать твою сложилось? Я росла чёрте как!

Я со стуком ставлю стакан на стол, и заламываю руки за шеей. Инна наблюдает за мной с интересом, но опасливо.

— Не преувеличивай, у тебя всегда было всё что нужно.

— А ты хоть знаешь, что мне было нужно? Мне нужна была семья, Инна! Нормальная, блять, полноценная семья! Но всё моё детство превратилось в сраный теннисный корт! И мне совершенно по хуй, что за чёрт случился со мной, я давно уже привыкла жить с этой чёрной дырой в голове! — кричу я гневно в сердцах, — Ну а ты? Как ты на хрен можешь спокойно спать, зная, что твоя дочь вот уже полжизни наблюдает, как её отец медленно сходит в могилу!!!

Со зла, стакан улетает в косяк двери, а я задыхаюсь от невыносимого горя и ярости.

Сашка еле успевает увернуться от разлетевшегося в осколки стакана, а Инна недвижимой скульптурой застывает на мне невидящим взглядом.

Ослеплённая собственным злом я едва ли могу понять, почему парень ошеломлённо смотрит на меня, и откуда он взялся здесь.

— Я, наверное, не вовремя… — нерешительно бормочет Саша, и осторожно переводит взгляд на мою чёртову мать, — Здравствуйте.

Она опускает взгляд, но я замечаю боль в её глазах.

— Здравствуй. Всё в порядке, мне уже пора. — Инна забирает свою сумочку со столешницы, и, уходя, совершенно спокойно напоминает: — Условия, Виктория. У тебя две недели.

Моё тело слабнет, но напряжение гудит в каждой клеточке, хоть я и не ощущаю силу в себе. Я совершенно беспомощна, я, пожалуй, самый никчёмный предводитель личной армии демонов.

В порядке… И так каждый раз. Каждый чёртов раз, одна и та же фраза, и с каждым разом давая мне под рёбра, набивает оскомину, углубляя трещину. В порядке? Ничто не в порядке! Я не в порядке! Мы не в порядке — никто из нас! Но разве возможно разбудить человека, который притворяется, что спит?

Я смотрю в след своей матери, зная, что мне удалось причинить ей боль, но не чувствую, ни любви, ни тоски, ни жалости к ней. И ясно вижу имя моего будущего — одиночество.

Она уходит, и я обращаю внимание на Сашу — парень в шоке. Он озирается вокруг, оценивая ущерб нанесённый квартире, а я совсем без сил, и мне наплевать, почему он здесь, и что подумает.

Смотрю на экран ноутбука, и новая порция злогрусти до боли пронзает сердце. Но переживая мятеж в душе, я совершенно не обратила внимания на один немаловажный фактор. Камера не на штативе, съёмка при этом движется, но в кадре мы все втроём. Кто это снимал?

Прямо сейчас я не в состоянии думать об этом, и вообще мне всё равно. Голова нещадно раскалывается, если набросать в голову лезвий и хорошенько встряхнуть, получится приблизительно похожее ощущение. А затем в одном из поворотов, камера зацепляет часть окна и тёмный силуэт за стеклом, блёклый как отражение, но объектив камеры мигом устремляется в пол, и съёмка прерывается.

Резко захлопываю ноут, от чего Сашка вздрагивает, мгновенно ловя меня взглядом.

— Что случилось? До тебя дозвониться никто не может.

Я не нахожу в себе сил ответить и эта тревога в нём раздражает меня. Что это было, черт возьми? Пятясь, от островка, я утыкаюсь в преграду, и опираюсь поясницей о столешницу, положив руки по сторонам от себя. И только сейчас ощущаю прохладный поток слёз, дождём стекающий по щекам.

— Вик, ты почему плачешь? Что стряслось?

Он делает шаг ко мне, и я отворачиваюсь, впиваясь в край столешницы пальцами, с силой подавляя рвущиеся наружу рыдания. Потому что это больно на хуй! Я виновата во всём, я чувствую, что это моя вина! Чтобы не случилось со мной девять лет назад, это их развело!

Мою спину омывает тепло, оно бежит по моим плечам осторожными ладонями, дыхание касается уха.

— Вик, успокойся, ладно?

Лишь едва приподняв ресницы, вижу в туманном отражении матового стекла, чьи это руки обнимают мои плечи, и чьи губы замерли в дюйме от моего уха. Мне так неспокойно на душе, что даже малые крохи тепла, способны утешить, и я даже не пытаюсь оттолкнуть его.

Выражение его лица кажется мне вымученным, он оставляет невесомый поцелуй поверх волос, и его дыхание тяжелеет.

Он отстраняется, рассматривает граффити на стене с некоторым удивлением.

— Что? Ожидал увидеть плакаты Бибера на розовых стенах, — нахожу я в себе силы дерьмово шутить, но голос предательски дрожит.

— Это граффити?

Я подхожу к стене, стараясь не наступить на стекло босыми ногами, и провожу рукой по немного лоснящейся поверхности. Она уже не пахнет краской, хотя запах изредка витает в комнате. Кругом до неузнаваемости испорченные полотна. Что-то можно смело выкинуть, что-то придётся реставрировать, после моей сумасшедшей вспышки.

— Ну, я умею рисовать не только на холстах.

С очередным обзором студии, Сашка поправляет очки за чёрную душку, и многозначительно спрашивает:

— Мне стоит об этом знать?

Он улыбается, будто вокруг него нет всей этой разрухи.

— Категорически нет, — открещиваюсь я, от подобной перспективы.

— Тогда, давай разгребём здесь всё.