9. Прятки

Гудение техники — первое, что я слышу, переступая порог.

Короткий узкий коридор и два прохода друг напротив друга — железная дверь и дырка в стене с меня ростом, а то и больше. Помнится, была когда-то дверь, но кому-то она явно мешала жить.

Железная дверь, открыта, оттуда льётся свет. Кажется, помещение служило когда-то складом.

Прорезиненные подошвы кросс поскрипывают по чёрному кафелю. Стены здесь тёмные, покрыты матовой грифельной штукатуркой, и все исписаны — многие граффити мои, есть такие давние, что краска уже облупилась. Пол, не то чтобы чистый, но никакого мусора, бутылок там, шприцов, как это обычно бывает в заброшенных зданиях. Немного тянет сыростью, но витает, несвойственный, для запустения, запах хлорки. Совсем чуть-чуть.

Через весь коридор, тянется целая связка толстых проводов. Они стелются по чёрному кафелю, и излучают волны напряжения, звуча, как телеграфный столб. А потом, чёрные и зелёные провода, шипят… Они змеи в моих глазах, угрожающе шипящие змей.

Я застываю у двери, боясь переступить через змеиный выводок.

Гул резко обрывается, одновременно с искрящимся хлопком из дальнего угла. Доносится отчётливое шипение, как сквозь зубы, и перерастает в ворчливый голос Миши:

— Штекер, падла, каратит.

— Ага. Или ты говно, — басовито бубнит Колян, и разоряется на Мишу: — Шары разуй! Нахера, ты сюда комбик цепляешь?!*

Меня чуть ли не сшибает с ног Сола, вылетев из помещения, и олицетворяя собой дикий смерч.

— Тори! — восклицает она, — А я только собралась тебе звонить!

Я ошеломлённо осматриваюсь. Невероятно, просто… Большое помещение, прибрано, хоть и усеяно проводами и коробками. Над потолком две продолговатые люминесцентные лампы, и они работают! Здесь есть свет, есть энергия! В дальнем углу большие динамики, и куча всякой аппаратуры. Я внимательнее присматриваюсь — там из-за вороха коробок, выглядывает красно-белая ударная установка. Это Коляновские «Ямаховские» барабаны с карданом — двойной бас бочкой. И Миша с Коляном что-то мудрят с проводами в окружении динамиков, усилителей и прочих примочек. Колян, слыша очередной матерок от Мишани, пихает его в плечо.

— Так, всё, свали к ебеням! Я сам! Ты, блин, всю аппаратуру спалишь...

Ну, если Миша даже не поленился брата подключить, он видать, всерьёз решил воскресить нас, воскресить «ДиП»...

Сола, пока я прибывала в истинном шоке, успела стащить чехол с моего плеча и уже достала гитару. Я лишь спустя мгновение обращаю на неё внимание.

— Ляпота, — выносит игривый вердикт подруга, рассматривая «Гибсон».

Я слабо улыбаюсь, просто глазам своим не веря:

— Да, блин, когда? — развожу я руками, — Вы, когда успели всё это сделать? А главное, как?

Миша расплывается в улыбке, выпрямляясь во весь рост.

— Тори! Чёрт, прости систэр, забыл перезвонить! Мы тут последними деталями были… — он обомлел, —… заняты. Так, это что, Гибсон? В смысле, оригинальный?

Благоговейный шок маской ложится на его загорелое лицо, когда он медленно возвращает взгляд на мою гитару. Неудивительно. Любой гитарист, будет в восторге от этого инструмента. Смоловы знают, толк в гитарах. А ещё Костя точно знает, что я питаю огромнейшую эстетическую слабость к чёрному цвету. Для меня он всегда чист в каждой грани. Чистота белого цвета, на мой взгляд, чересчур переоценена. Вот в такие минуты я безоговорочно люблю своего отца.

— С днём рождения, кстати. С ума сойти, я думал ты уже и не вернёшься, — удивляется Миша.

— Я тоже, — ляпаю я, не подумав, и мысленно ругаясь за такую двусмысленность.

Хм, а он изменился за лето. Светлые волосы выгорели, кожа напротив загорела. Кажется, он стал выше, да и в плечах пошире. Нет, ты глянь! Всего одно лето, а его не узнать! Черты лица будто бы прорезались, стали острее, выразительнее — некогда, малость вздёрнутый нос, выпрямился; линия рта утратила детскую размытую припухлость. Зелёные, практически яблочные глаза, остались неизменно сияющими. А недотёпа-то, смотри-ка, возмужал! Кстати, да. Куда смотрит Сола, мать её?

Подруга, отдаёт мне гитару.

— Давай виновница, не тормози! Они такое сделали — ты обалдеешь!

А я не могу пошевелиться.

— Сола! — окликает Миша, — Сол, на минутку.

Раздражённо вздохнув, она идёт к парню. Такое впечатление, что они поссорились. Вообще-то, я больше чем уверена, что Сола, Мише нравится куда больше, чем просто друг, и давно, это очевидно. Но разве он признается?

А странно однако — между ними явное напряжение. Мишу, таким нервным, признаться, редко можно застать. Он же простой, улыбчивый, хороший и добрый, как плюшевый мишка, такой рубаха-парень, хотя иногда он бывает занудой. При всём, он весьма симпатичный, впрочем, у Раевских других и не наблюдается. Коляна, вон, даже нос сломанный ничуть не портит. Хотя, сдаётся мне, он не так давно снова на «ринопластику» нарвался — горбинка на переносице определённо увеличилась в размерах. И вообще он, мне кажется, с большого бадуна, судя по всклокоченным тёмно-русым волосам, и каре-зелёным, как мутный гранит, глазкам, в кучку. И морда лица, неслабо, опухшая. Впрочем, это же Колян! Он старший брат Миши и, не смотря на то, что ему двадцать четыре, он закоренелый панк и дебошир, расписанный «под хохлому». Нет, в самом деле, живого места нет — девяносто процентов кожи, не иначе арт-галерея. А ещё и тоннели в ушах, так что Миша выглядит ангелом на его фоне. Впрочем, Миша и так у нас святой. И всё-таки, чистосердечно: Миша, наверное, талантливее Коляна. Он ведь играет с ним на равных, хоть и младше на семь лет. Правда, Колян играет на всём понемногу. Ну, почти на всём. А Мишаня только на акустической и бас-гитаре, но зато как! И да — мои друзья придурковатые, за что я их собственно и люблю безмерно, и многим обязана.

Когда я только перебралась сюда два года назад, я немного… да не немного, я невъебенно парила. Я была вне досягаемости, и должна признаться, я обожаю это состояние: чистая энергия струилась по моим венам. Я потрясающе чувствовала себя, но была… нестабильной. Меня очень легко можно было вывести из себя. По началу, я сильно притягивала к себе людей, приковывала внимание, они тянулись ко мне. Тогда я была весёлой, активной, очень эксцентричной, необычной, это всегда очень привлекает. Соблазняет. Я тогда уже неплохо выглядела, в общем-то, никогда не была тупицей, я могу шутить не только паршивым образом, и способна поддержать любую беседу. Я из состоятельной семьи, да ещё и прямиком из-за океана — всё это тоже привлекает внимание. Тогда, я чувствовала себя словно супернормальной, такой… обычно-необычной. Но запомнили меня другой. Люди жестоки, если заподозрят, что ты не такая как все, они сожрут тебя к чертям собачьим.

Меня с самого детства мучили галлюцинации, это не большая редкость, но порой мне может причудиться что-нибудь такое, от чего вполне можно скончаться от инфаркта миокарда. К несчастью, это что-нибудь причудилось мне прямо на глазах Гордеева и преследует меня, по сей день.

Вообще-то, с самого начала мы как-то даже сладили с ним, может от того, что, мы оба были новичками, и у нас было много общего, наши головы полностью были забиты музыкой, и мысль создать группу нам пришла одновременно. Он пытался со мной заигрывать и, вне школьных стен, мы даже гуляли пару раз, но… как я уже упоминала, я с другой планеты.

Мы были на утёсе, разговаривали, всё строили планы на группу. Рассматривали дома на том берегу, придумывали всякие дурачества. Например, говорить первое, что придёт в голову. Было весело. Пока он не оказался слишком близко, буквально на моих губах. Естественно чуда непроизошло, меня опалила боль. И тогда он впервые изменился на моих глазах. Я не ожидала ни его порыва, ни этой иллюзии. Я испугалась. У меня случился сильнейший приступ паники, а первая реакция на подобное всегда одна — бегство. Нужно бежать, скрыться, немедленно спрятаться. Он видимо понял это по-своему. А я… Был ли смысл развенчивать его убеждения? Сказала бы я правду, он бы в лучшем случае мне не поверил. В худшем — поверил бы. Так что пусть всё будет так, как есть, если всё равно уже ничего не изменить.

После этого мы отдалились, делали вид, что не замечаем друг друга. А мои мозги ни с того ни с сего закоротило. Что-то случилось со мной, я перестала пить таблетки и стала вести себя… опасно, забыв, что это увидят. И, конечно же, закон подлости никогда не работал в мою пользу — это увидели. И люди, с которыми я какого-то хрена общалась, улыбалась им, спустили на меня всех собак. Все, кроме Солы, и в итоге, она стала такой же, как и я, таким же аутсайдером. Она пыталась поговорить со мной, требовала от меня объяснений, я послала её. Я не хотела рушить свой полёт, ведь я парила, мир был восхитительным, ярким, полным — он был прекрасным. Но одна напасть, привела к следующей, я стала чертовски раздражительной, но лишь отмахивалась ото всех, наплевав на всю глухую мораль, мол, «Всё круто, чё вам надо от меня? Катитесь к чёрту!» Я отрицала происходящее тогда, отрицала, что это как раз таки я качусь, куда попало. Но даже тогда, она не отвернулась.

Естественно всё это привело меня в кабинет школьного психолога. Это уже потом я узнала, что он не просто школьный психолог, а доктор медицинских наук, специализирующийся на клинической психологии. С какой такой радости, он пашет в общеобразовательной школе, пусть и в частной, я не знаю, но всегда избегала его. Правда, Гетман, который психолог, неспроста доктор наук. Нам с ним прекрасно известно, что у меня не сложный переходный возраст, и беснующиеся гормоны тут совершенно не причём. Он, кажется, даже видел моих демонов воочию и до самого выпускного он, как всевидящее «Око Саурона», контролировал каждый мой шаг в школе. Не могу сказать, что с моей стороны было правильно избегать его, но я всё ещё не готова заглядывать своим демонам в глаза, а тогда не была тем более.

А Гордеев… Он оказался тем человеком, который плевать хотел на любое мнение, кроме своего собственного. Ему просто не было дела ни до меня, ни до кого-либо ещё. Он эгоист. Думает исключительно только о себе любимом, но, в то время как обо мне по сей день ходят самые пикантные слухи, за его спиной молчат в тряпочку. Собственно, не сложно догадаться, откуда уши растут — Гордеев имел действительно огромное влияние в школе. Одно его слово — и вот, я уже фрик. По крайней мере, думаю, что именно с его подачи я стала изгоем в глазах школы. Откуда мне знать, в самом деле, как он расценил мою выходку на утёсе, может правда гордость защемило? А может моя анормальность была слишком очевидна. Не знаю. Мне становилось всё хуже, я стала угрожающе дёрганной, пугливой, самовоспламеняемой… невменяемой. Мне снова стало сильно резать глаза на свету. Я превратилась сверхчувствительную мембрану: звуки, свет, тактильные ощущения — всё обострилось, вскрывая раны. Я кровоточила, иначе не скажешь: перестала нормально спать, есть, забыла, как в зеркале выгляжу. Стала спиваться и терять свою хренову голову по щелчку. В иное время, создаётся чертовски верное впечатление, словно некое Злое Божество сидит за компом и играет в «Симс» *, играет мной, моей головой, а я лишь марионетка в паутине мнимой свободы. «Клик» — и я устроила драку в столовке. «Клик» — и я выставила в осколки витрину в магазине, опять-таки ввязавшись в потасовку. «Клик» — и я раздолбала фомкой машину матери. «Клик» — я стала яростно нападать на Гордеева. «Клик», «Клик», «Клик»… Но меня было не остановить. Я устремила всё зло таящееся во мне, на него. И он не стал пасовать. Я могу гордиться собой, я единственный человек, который может безнаказанно играть с ним в эту контру. Ну как безнаказанно… клин клином. За всё в этой поганой жизни нужно платить. Эта цепь замкнутая. Она — бесконечный двигатель, эта война казалось, никогда не закончится. Мои демоны взбунтовались — то, что заинтересовало его. Ни внешность, ни мой чёртов электорат, он в гробу видал меня как личность, словно моя индивидуальность для его взора заключается лишь в ядовитой ртути — в той отраве, что течёт по моим венам немым кровотечением, безумным криком проливаясь. Уверена, он находил в этом обоюдном афронте какой-то особый смысл, доступный только ему одному. Если бы мы жили в штатах шестидесятых годов, то я, клянусь, решила бы, что этот парень «Зодиак»*. Хотя не удивлюсь, если Гордеев его протеже...

Но даже будучи наглухо припизднутой, глупой, я никогда не была. Я не будь дурой, обратила психушное клише в свою пользу, да и заветную идею, гвоздём засевшую в буйной головушке, воплотила — я основала «ДиП». Мы с Мишей едва ли не за шесть библейских дней, отыскали апостолов, и на седьмой, «ДиП» уже шёл войной на «Клеймо Эвтерпы» за право репетировать в актовом зале. Я ж и не подозревала, что пока мы с Мишей возлагали свой краеугольный камень, где-то под горою, деспот собирает свой легион. В итоге, судья — школьный завхоз, провозгласил, что ключи мы получим, только опосля, как предоставим ему чёткий график репетиций. Пришлось нам с Гордеевым объявить перемирие, сойтись на нейтральной земле и решить сей вопрос. Вот как зародились «ДиП» и «Клеймо Эвтерпы», — зародились от этого жёсткого морального секса.

Мимо сцены мы с некоторым фронтменом всё чаще оказывались в кабинете директора. Не имею, кстати, ни малейшего представления, почему нас из школы не вышибли, за все наши разборки. Со мной всё ясно, маман в качестве благотворительности, по любому отстёгивала нехилые взносы. А вот, как Гордееву сходили с рук и поведение, и прогулы — неясно. А прогулов у него было столько, сколько у меня никогда не было, даже по самым смелым подсчётам. Впрочем, кто ж его знает, может, тоже родаки мазали. Кстати, никто понятия не имеет, кто его родители. Очевидно, что мать русская, отец цыган, семья достаточно обеспеченная, но фамилия Гордеев никому ни о чём почему-то никогда не говорила, а Рафаэль ничего никому не рассказывал.

Так, а почему я вообще продолжаю думать о нём? Плевать мне на него.

Меня напрягает шипение змей. Миша с Солой о чём-то разговаривают у дальней стены.

— Всё, нах! — в микрофон восклицает Колян, — Принимай работу!

Мишаня, отойдя от Солы, подключает свою бас-гитару к усилителю. В большие динамики ударяет бой незамысловатых аккордов, оглушая меня на краткое мгновение.

— Тори! — перекрикивает музыку Мишаня, и манит меня жестом к себе. — Давай, это надо опробовать!

На меня устремляются три пары глаз, и я машинально сжимаю гриф, так сильно, что струны впиваются в ладонь. Я боюсь сделать шаг, боюсь, что змея обовьёт мою ногу и утащит в тёмный, холодный подвал.

Зажмуриваюсь, делаю глубокий вдох и, перешагиваю змей. Я не знаю, как я дошла до Миши, как подключила гитару, слышала, только шум, бесконечный, как туман, клубящийся вокруг меня.

Колян, прошмыгивает, прямо передо мной, заставляя собраться. Он ставит стойку с микрофоном к ударной установке и, подмигнув мне, усаживается за барабаны.

— Всё — миссия выполнена, теперь можно обмыть! — торжественно объявляет он, подстраивая микрофон.

— Хм, звучит как хороший план, — цежу я, подозрительно смотря на всех поочерёдно. Всё это конечно прекрасно и замечательно, но нет никаких гарантий того, что это не станет катастрофой.

— Кто, за то чтобы оживить это место — поднять длань!

Да, Колян не меняется.

Перекидываю гитару через плечо, достаю медиатор из кармана и смотрю на Коляна за установкой. Он смело развивает ритм, и поёт грубым глубоким голосом:

— Да, Боги любят шутки,

Первый вдох, первый шаг, может быть и вниз.

Это слишком жутко, попробуй запрети,

Может взять и укатить,

В чёрном промежутке.

Старая отцовская песня. Только в переводе и более жёстком исполнении. Я не очень люблю хард-рок, для моего слуха он весьма устарел, и стал рок-классикой. Однако Костины песни мне нравятся. Правда, временами они могут быть душераздирающими, ведь в них я узнаю себя.

Я включаюсь в игру, и волнение трепещет на кончиках пальцем. Колян действительно очень жестит, и Миша совершенно спокойно его поддерживает.

— Собираешь по каплям дождь —

Этот звук, этот звук, только мне!

Не можешь спать, стук на моём окне!

Такой же плачь, мороз по коже,

Такой же непохожей, бродишь всю ночь —

Этот звук, этот звук, уходишь прочь!

— А?! Как оно тебе? — задорно кричит Колян в микрофон. — Этого ты хотела?

Это было практически то, что нужно. Вот чего я хотела — металла в звучании, но чего-то критически не достаёт. Слегка не по себе. Картина неполная, просто маленький кусочек пазла, но его не хватает. Что это? Что за элемент и где б его найти?

Да ещё и у Коляна, голос очень похож на отцовский. А отец сейчас редко поёт вне рамок своей группы. Трезвый, по крайней мере. В основном он не вылезает из мастерской. Он всё-таки художник. А когда он пьёт, то не выпускает гитару из рук. Это из-за него я научилась играть. Не для себя. Для него. Я была маниакальна в стремлении приблизиться к отцу хоть на долбаный дюйм, и обречена никогда не узнать его истинное мнение. Он может быть категорически против, говорить, что индустрия искусства таит себе слишком мощное столкновение с завышенными ожиданиями. Это не то, чего бы он хотел для меня. То говорит, что талантливый человек — талантлив во всём. И неизвестно, что он хочет этим сказать. Для него, во мне нет ничего удивительного или возмутительного. Да и как, в самом деле, хард-рокер может относится к дочери неформалке? Будь он, к примеру, библиотекарем, учителем или корпоративным дрессировщиком, как моя мать, он вероятно не был бы в восторге, что его чадо качает рок-сцену. Костя же не в восторге, но и не в ужасе, просто для него нет ничего фундаментально потрясающего в том, что я посвящаю свою жизнь мятежной симфонии. Бунт для него обыденность, он ведь и сам, рождён был, и взращен под мелодию струн.

Колян делает потрясную финальную сбивку, ударяет по медным тарелкам, и у входа, вторгаясь в звенящую вибрацию, раздаются неторопливые хлопки. Я бросаю взгляд к двери, и замерзаю.

Привалившись к косяку плечом, Гордеев медленно аплодирует, таким образом, словно слышал величайший музыкальный провал за всю историю рока.

— Браво, — небрежно кидает Раф, прекращая хлопать, и отталкивается от косяка.

За его спиной висит гитара.

— Токийятанхаи йэхи хи?* — бормочу я под нос, в то время как нечитаемый русский лихорадочно печатает такие междометия в моей голове, что даже моё беспардонное эго покраснело. Что ещё за подстава?!

Сола опирается поясницей о большой динамик, и скрещивает руки на груди.

— Poio diavolo hre edw autos o vlakas?* — предъявляю я, тут же на родном языке, некоторым гречанкам. Сола лишь взглядом намекает на Мишу, мол, спрашивай с него. Выдёргиваю штекер из гитары, оставляя её свободно висеть на ремне.

— Миша...

Друг растерянно улыбается мне, отходя в сторонку, в которую, я его, собственно, и притесняю. Мы выходим в коридор, я упираю руки в бока.

— Какого чёрта?

Миша, неуверенно потирает шею.

— Слушай… я хочу назад наш «ДиП».

— И?

— Не теряя уровень, которого мы достигли, и даже круче понимаешь? В общем, это наш тебе подарок. Вот.

— Ты собрал команду за лето? — изумляюсь я.

— Сам в шоке.

— Но я же...

— Да брось, я знал ты что вернёшься, — усмехается Миша, вмиг становясь мне больше чем другом — он всегда был мне братом, не по крови, но по духу. И от этого стало так тепло в груди, я, словно возвращалась домой. — Я слишком хорошо тебя знаю. Правда… За драммера, пока Колян, но это, временно, — успокаивает он следом, — Клавишника, — ты не поверишь, — Сола нашла. Сашка брат её одногруппницы, и обещался быть сегодня. Прóблем в звукаче. Ты же понимаешь, что без технаря и звукача, не гуд. Но если мы помашем гранжу ручкой, клава уже не столь актуальна, а у Санька, не дурно с электроникой. Да и… Помнишь ты вечно говорила, чтобы мы играли жёстче, чтобы ближе к металлкору? У нас не получалось, никто не мог переключиться с гранжа на металл, я понял почему. Потому что в металле не плавала только ты одна, остальные сама помнишь, не въезжали в тему. Вот. И я тут подумал, короче… Соло и ритм. Нам как дышать, нужна вторая гитара.

За два года мы, в самом деле, ушли по стилю, в более прогрессивный рок. Перед распадом, мы звучали, как альтернативная группа, но я хотела металл, хотела тяжёлую сцену, но не классическую, а что-то вроде ню-металла и металлкора.

— Окей. Нет, это правда дельная мысль. А инферный-то тут причём? — я подозрительно смотрю на Мишу, начиная соображать, в чём заключается его план, — Раевский...

— Понимаешь… Не в курсе, что там за возня была, но Горын ушёл из «Эвтерпы». А недавно, я услышал, как он играл в «Тоске». Соло! И просто...

— Миш, ты чё охренел? — выпаливаю я, грубее, чем хотела. Парень часто кивает, с великим восторгом в зелёных, искрящихся глазах.

— В том то и дело, что да — я реально охренел от этого! Тор, послушай, — с пристрастием распевает Миша, — я не знаю, за это лето он где-то так поднатаскался, или всегда умел, но он может играть… по-другому. Не так как в «Эвтерпе», не так, как играем мы — реально астрономически круто.

— Даже думать забудь!

Миша в отчаянии впивается в волосы рукой.

— Тори! Он может то, в чём мы с тобой попадём впросак. Он солист и лидер, два в одном — именно то, что нам нужно!

— В чём проблема, я не понимаю? Давай, просто Коляна попросим.

— Ты, как себе это представляешь? — хмыкает Миша, — Он имеет свойство бухать семь дней в неделю. Он на время, только на сессию, пока мы ударника не найдём.

— Слушай, а что ему мешает работать по специальности?

Миша подавляет смех.

— У него специальность — алкаш. А мастерская, это хобби, Тори.

— Ясно, — протягиваю я, замечая, что его насмешка беспокойная. Тут случай действительно тяжёлый. Дело в том, что, Колян — классный механик, реставратор, он инженер по образованию и может всё что угодно связанное с техникой, особенно с машинами. У него своя автомастерская, не то чтобы прям бизнес, но к нему очень серьёзные дяди свои «Гелики» гоняют вот уже лет пять. Но видимо в последнее время Колян болт на всё положил. С ним такое бывает.

— Короче так, Миш, идея со второй гитарой — блеск. Но Гордеев станет фронтменом «ДиП», клянусь, только через мой труп.

— Достойнее замены, мы не найдём.

— Ты, — возражаю я.

— Тогда придётся искать бас. И вообще, ритм-гитара сто пудов — ты, а я… какой я, нафиг, соло-гитарист?

— Ничего, научишься.

— Зачем всё усложнить, если есть Горын?

— Да с какого вообще перепуга Горын? Тебе никогда в голову не приходило, почему к нему это погоняло прицепилось?

— Хм. Ну, давай подумаем, — Миша стучит пальцами по губам, прибывая в раздумьях, — Он автор стихов, композитор, солист. Он грёбаный диктатор, и чаще всего мне просто хочется дать ему по роже, но в организационном смысле, это плюс. Мне продолжать?

Да чёрт! Как Миша, вообще собрался уживаться с Гордеевым в одной группе? Это невозможно. Они же противоположны друг другу точнее, чем рельсы! Про меня и речи нет!

— Тори...

— Достаточно, — предостерегаю я, обхватив плечи руками. Дерьмо! Мне приходится защищаться. Плохой знак. Плохой!

— О, ну отлично, — вздыхает он, смотря под ноги. Его руки разлетаются в стороны, Миша отшатывается от меня, как от прокажённой, качая опущенной головой. — Отлично, ладно! А дальше-то что?

— Что, дальше?

— Да, вот скажи мне давай — что ты будешь делать? — возмущается Миша, — Я хоть щас могу пойти к брательнику механиком в мастерскую, и буду зашибать на хлеб. А ты Тори?

— А я не шарю в тачках.

— Верно, но ты шаришь в музыке. Тори, мы оба прекрасно знаем, что в роке ты, мать твою, гуру, но больше ты ни хрена не умеешь! Я не пошёл в универ только по этой причине. За меня Колян впрягся, если бы не он, я бы ещё в начале лета сел в поезд до Москвы, в статусе мученика абитуриента МГУ! У меня год — ровно чёртов год, чтобы доказать родокам, что я не дебил и верно полагаюсь на музло. В противном случае у меня будут серьёзные неприятности, и Колян лично намотает мою задницу на «вышку»! Эта группа — всё, что у нас есть. Мы же хотели вывести её на новую ступень, поймать новую волну, помнишь? Тори, пожалуйста, хоть раз послушай меня! — Миша, отставляет руку в направлении зала, — Да — он редкостный козёл, даже не спорю с тобой! Но, таланта и смелости этому козлу, не занимать, он сможет это сделать!

Я не знаю, что мне сказать, просто не представляю… Но, как я могу объяснить Мише, почему не могу находиться с Гордеевым на столь близком расстоянии? Я так долго разверзала эту пропасть между нами, что строить мост сейчас, всё равно, что сначала выщипать брови, а потом нарисовать новые. Мне не в жизнь не объяснить Мише, от чего всё это так охренительно сложно.

— Это же и твоё будущее. Так чего ты стремаешься, я не пойму?

Опасно!

— Что вам всем за дело, до моего будущего?! — кричу я, не выдержав этого давления, и взметаю руки к потолку, — Какое будущее Миш?! Очнись! Очнись к чёрту! У меня три легиона демонов в мозгах и хренова смерть за плечами!

Миша, опешив, буквально роняет челюсть. Давненько он меня такой не видел. Всё имеет свойство возвращаться на круги своя. Особенно, я.

Мне нечего больше сказать, нечем оправдать свою тираду, потому я молча возвращаюсь в зал.

Колян проходится по барабанам, в незамысловатой ритмичной сбивке, завершая её ударом по тарелкам. Я чувствую взгляд Рафа на себе, но смотрю только на его инструмент. Чёрный «Джексон» X-серии. Конечно, был бы у меня «Джексон», я бы тоже выдавала жёсткий мэтлл, на моей «Лаг Гла» в металле-то далеко не уедешь. А вот на «Гибсоне» запросто можно.

Сола, окидывает парня взглядом, и саркастически над ним смеётся.

— Спорим на касарь, малакас, что, Тори — реинкарнация Курта!

Гордеев сверлит Солу озлобленным взглядом — видимо они давненько закусились, и для него греческий мат, в принципе, секретом не является. Колян за ударной установкой, чешет подбородок.

— А, «малакас», это чего такое? — спрашивает он, меня.

— Это, как рассматривать, — пожимаю я плечами, — Возможно, это было просто дружеское: «Эй, приятель!» Но судя по интонации, сдаётся мне, что это больше похоже, на: «Долбаный, мудак».

Колян смеётся, но быстро перестаёт ржать. Гордеев, видимо что-то предъявил Соле за её красноречие, поскольку она явно не в духе, но определённо в ударе… Я не настолько хорошо знаю язык Гиппократа. Особенно в подобной призме. Но рискну предположить, что Гиппократ перевернулся в гробу.

— Так, всё, задрали — буди демона, Тори! — смеётся Колян, указывая в меня барабанной палочкой.

Гордеев, прерывает свои прения с Солой, отвлекаясь на подошедшего парня в очках и с копной светло пшеничных волос, почти по плечи, хотя ему идёт. Насколько я могу понимать это клавишник, которого нашёл Миша. Парни обмениваются рукопожатиями, и клавишник, стянув с плеча чехол, достаёт «расчёску» фирмы Roland. Удобный инструмент. Правда, я сто лет не видела, чтобы кто-то ещё играл на подобном. Да и парень извлёк из чехла подногу, и явно не собирается вешать инструмент на плечо.

Мишаня, поймав мой взгляд, подмигивает и салютует двумя пальцами с зажатым между ними медиатором. Наш жест — вот и всё что осталось от прежнего «ДиП»

— Хэл-а-хой, скво! — подбадривает Миша в индейском божественном напутствии.

Гордеев фыркает, высокомерно смотря на меня.

— Ну, давай, удиви меня.

Он будет в чертовском восторге, если я отступлю.

Я сжимаю свой медиатор и повторяю жест.

— Нунвэ!* — вскидывает подбородок моё эго, и чиркает спичкой. Пронзаю Гордеева взглядом, — Приготовься раскошелиться!

Зажимаю лады в грифе гитары, покрепче сжимаю медиатор в пальцах и ударяю по струнам, чётко штурмуя аккорд, за аккордом. Уловив удачный саунд, воспроизвожу соло — фрагмент «Waking the Demon». Кровь, рок-предка, струится по моим венам в послании без слов. Подобно особенному гену в моём ДНК, он обрушивает бурными волнами, многогранные сочные звуки, мощно проливая по грифу моими руками.

На лице Рафа отражается замедленная бомба, словно короткая вспышка апатии, его взгляд ничего не выражает. Он кажется мне мёртвым в этом крошечном мгновении. Эго в недоумении. Я с ним солидарна, я вроде даже не слажала ни разу, вот даже не сфальшивила. Окидываю взглядом остальных. У Миши и Коляна на губах играет горделивая ухмылка. Сола, кажется, уже придумала, куда потратит выигрыш. Все остались довольны. Все. Кроме него.

Мне не нравится это, заставляет насторожиться. У меня что, чёрт возьми, потеря связи с реальностью? Но нет, мир вокруг меня настоящий, и всё вполне нормально воспринимается моим сознанием. Следовательно, не во мне дело.

Что не так с Гордеевым? Он буквально пришивает меня взглядом в воздух, сжигает взглядом гитару в моих руках и мои пальцы на струнах.

— Ого, — бормочет парень клавишник, поправив душку стильных очков для коррекции зрения. Сашей его звать, если не ошибаюсь. — А вы, ребятки можете играть. И, кажется, я влюбился, — улыбается он мне.

Я посылаю ему маленькую улыбку в ответ, вообще-то, корявую, и эмоция быстро ускользает от меня.

Гордеев вплетает пальцы в свои волосы, глядя на мои руки ненавистным взглядом. Он дышит медленно и тяжело, явно удерживая некий хрупкий блок. Раф взметает взгляд чётко в мои глаза. У меня дыхание перехватывает от этого — от ярких эмоций в водовороте теней тёмно-синих глаз. Они горят, синим жестоким пламенем, всей душой ненавидя, то, что видят. Моя логика пытается разгадать его поведение, словно покерный чемпион.

— Ещё раз, — цедит Раф, качая головой, словно прибывая в сомнамбуле, — Это не...

— Невозможно? — перебиваю я раздражённо. Гордеев усмехается, но судя по всему, насмешка издевательская

— Какого хрена? Ты же не металистка?

Перебираю медиатором струны, с каверзной ухмылкой доказывая обратное. В целом он прав — я не металистка, я вообще к субкультуре не отношусь. Я гитаристка — я умею играть на гитаре, и к чёрту скромность, это единственное что я умею делать просто великолепно. Ничего не поделать, рок у меня в крови. И этот инструмент мог затмить всё! Волнение и стеснение, как рукой сняло. Риффы идут только в путь, соло — божественны. Чистый звук, потрясающий. На мой взгляд, «Стандарт» является одним из самых лучших инструментов, которые мне удавалось слышать. Гитара сочетает хороший звук, возможность играть в максимуме стилей.

У меня этим летом было очень много времени на самосовершенствование. И чудотворный пинок, заставивший меня прыгнуть выше своей головы. Я же после аварии, боялась, что вообще больше играть не смогу. Ан, нет...

Гордеев смотрит на меня взглядом, намекающим на мою умственную несостоятельность. Он походу задаётся вопросом, какого чёрта я играю? А что вообще я играю? Marilyn Manson — If Was Your Vampire. Я что решила его подставить? Видимо да. Это довольно тяжело, он может и не вывезти. Тяжёлая рок-сцена — не стиль «Эвтерпы», они играли на стыке гранжа и панка, так же, как и мы в «ДиП». Но если Миша меня уверяет, что всё не то, чем кажется, и что «Эвтерпа» и Гордеев ныне совершенно не тождественны, пусть докажет. А потому я усложняю задачу, уводя звук в откровенный блэк-металл, просто хочу услышать, что он будет с этим делать.

Вопреки всему, Раф корректирует параметры на эквалайзере своей гитары, занижая звук. Прочистив горло и включившись в игру, без проблем поёт, критически опасно орудуя голосом, практически в экстремальном вокале. Как подобные метаморфозы выдерживают его связки, мне сложно понять. И сложно сказать, кого я подставила. По-моему, только себя. Его голос звучит странно, но мне нравится, и он играет хорошо, даже чересчур. Правда. К тому же музыкальная структура такого мрачного металла — явно его стихия. Но это не то, что я помню, он не играл так, никогда так не пел, и невозможно добиться такого прогресса за столь короткий срок, что-то не так, я нутром это чувствую. Например, то, что он сто процентов играет не на пределе возможностей и сдаётся мне очень давно.

Я обращаю внимание на его руки. Рукава чёрной рубашки, закатаны до локтей. Руки чистые, без татуировок, никаких колец или перстней, как у моего отца или Коляна. Чёрные кожаные браслеты на руках: на левой браслет обвит цепочкой, с распущенной серебряной розой, на правой — серебряная птица с распахнутыми в полёте крыльями. Чем-то напоминает логотип «Winston», если честно. На обособленном браслете-цепочке, свисает маленький серебряный крест. Почему-то мне кажется, что это не простой аксессуар, он не похож на фигурный, православный, но и на католический тоже не тянет, он усыпан маленькими камушками. Но, так или иначе, это распятие. Кто, мать твою, носит распятие на руке? Хм, ну ладно, я ношу, но мой крест не христианский.

Кстати, многих эти его браслеты всегда наталкивали на определённые мысли. Но с деспотом Гордеевым, никто втыкаться, разумеется, не стремится, так что все целесообразно мыслят, потихоньку, про себя. Меня эти браслеты, наталкивают на выводы в первую очередь. Да меня просто раздирает маниакальное любопытство! Это функция моего больного мозга — искать ненормальное в нормальном. Ему, видать, одиноко сходить с ума, вот он и проводит бесплодный поиск себе подобных. Но это не совсем так. Я чертовски зациклена на исследовании, анализе тех немногочисленных окружающих меня людей, из-за страха. Самая ведущая навязчивая идея в моей дурацкой голове, и именно страх, что я упущу, что-либо из вида, что-то, что может обернуться против меня — является двигателем этой идеи, уподобившись, ОКР*. Шикарно быть долбаным сталкером, не правда ли?

А ещё я замечаю синяк на шее, слева. Можно было-бы сослаться, на трофей от какой-нибудь девицы, но на засос это не тянет. Это, какие надо иметь губы, чтобы такое оставить. Жуть, просто! Ударился? Я в жизни не видела, чтобы он хотя бы, споткнулся на полшага. Я, со своей неуклюжестью, в «туманные» минуты, прославленной во всём регионе, могу с уверенность утверждать, что с координацией у него всё более чем превосходно. Но кто-то же ему это подарил? Хотя, зная Рафаэля, я не удивлена. Удивительно, что, руки-то целые. Ну, в смысле… получается, кто-то поправил ему наглое эго, и ничего ему за это не было? Очень интересно...

Рву динамики в соло, под неотрывный, цепкий взгляд, тёмно-синих глаз, следящий за каждым моим движением. За моими руками. Я едва не сбиваюсь с ритма. Он следит за моими руками, очень внимательно, будто пытается что-то уловить, понять, определить. Я не мастерский актёр и… мне больно извлекать звуки из инструмента, в подобном тяжёлом исполнении. Мне больно. Это кричит каждое движение моих рук. И не дай бог ему понять, как может быть больно от игры на гитаре. Нет, ну если бы я была новичком, могли бы болеть подушечки пальцев, не привыкшие к жёстким струнам. Но, чёрта с два, я новичок.

Без понятия, как долго я прибывала в этом забвении, как и что играла, но, когда народа вокруг стало слишком много, я очнулась. Походу Колян не шутил на счёт «обмыть».

Народ бурно гремит, нас сменяет музыка в колонках. Вокруг нашей «кабы-группы», повисает неудобное напряжение. Словно, колпаком накрыло и отрезало от остальной вечеринки в разгаре. Все под нашим сценическим колпаком смотрят то на меня, то на Гордеева. Он смотрит под ноги, а сам мрачнее армии ада, как… ну, как Гордеев, собственно.

— Ну и что я тебе говорил, а? — ехидно потешается Миша, поглядывая на меня с улыбкой от уха до уха.

Раф скрипит зубами, да так, что микрофон прекрасно это улавливает. Мишаня поникает, раздражённо взглянув на Гордеева, мысленно явно задаваясь всеобщим вопросом по текущей ситуации. Конкретно: Какого. Хрена. С тобой. Придурок?!

— Этот ваш эксперимент может длиться вечно! — весело заявляет Колян. — Мы можем хоть на неделю тут застрять, но хуже от этого Тори играть не станет! Эта девочка, сракой клянусь, играет с шести лет!

Я поражённо округляю глаза, смотря на Коляна. С шести? Но… это он нарочно преувеличил, или это правда? Вообще запросто, Колян хорошо знаком с моим отцом. Может потому-то гитара и поддалась мне так легко, потому что я была знакома с ней ранее, в моей темноте? Видать, отец и таким образом предпринимал попытки разбудить мою память, ведь это он научил меня играть. Так я думала, по крайней мере.

— Всё Горын, завязываем этот краш-тест! — не выдерживает Миша, всплеснув руками. Сола согласно кивает, в поддержку:

— Смирись, Тори утёрла тебе нос, и ты должен мне касарь!

— Что ж, думаю, выражу всеобщее мнение… — радуется Мишаня.

Занятно, я могу жизнью своей поклясться, что Рафу это начисто не сдалось. Так в чём его план? Не дать «ДиП» возродиться? Что ж, это похоже на Гордеева.

—… От лица «ДиП», ты официально...

— Нет! — отрезаем мы в один голос с Гордеевым. Мы тут же недоумённо друг на друга уставляемся.

А вот это не похоже...

— Что значит, нет, Горын? — Миша, кажется, не рассчитывал на такой поворот.

Гордеев отрывает от меня взгляд, каменея в чертах.

— То и значит.

Коля многозначительно присвистывает. Миша с неприкрытым ошеломлением смотрит на Гордеева.

— Мм-мм… а можно вопрос? Ты идиот?

— А ты застраховался что ли? — наезжает Раф, без особого энтузиазма. Но они определённо друг друга ни разу не боятся. Миша вскидывает бровь, генерируя скепсис.

— Это был риторический вопрос.

— Останется он — уйду я, — заявляю я категорично.

Миша резко выдёргивает шнур из гитары и бросает, уходя:

— Да, вы достали! В чём ваша проблема?

Он перекидывает свою бас-гитару за спину, и уходит, исчезая в народе.

Ко мне подлетает Сола.

— В чём дело? Почему нет?

Я лишь отрицательно качаю головой в ответ.

— Ну, скажи хоть мне, — шепчет она.

Так ничего и, не ответив на это, я опускаю взгляд, внезапно находя свои кедосы ужасно интересными, и отсоединяю гитару от аппаратуры.

Вокруг скопление народа, по большей части, это друзья и знакомые Миши с Коляном. Кого-то, я знаю лично, кого-то только в лицо, со многими, даже пересекались на сцене. Ничего концептуально нового — обычная рокерская тусовка. Что здесь, что за океаном она, кажется, одна и та же. И, на самом деле, ничего особо интересного на таком сабантуе не происходит. Человек тридцать в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти, причём тех кто младше, узнать можно сходу, они-то обычно и выглядят как фрики: чересчур неформальные шмотки, избыток рокерской атрибутики, слишком вызывающее поведение. Со временем это проходит, и всё что остаётся от металлической стружки осыпающей образ, как конфети на карнавале, либо особая идеология, либо воспоминания. Просто человек либо приобщается навсегда, отдавая душу этой эклектике и музыке, либо никогда, и стружка остаётся пылью в памяти. Есть те, что изначально незаморачиваются по поводу антуража, такие, кажется, в симбиозе с роком от колыбели и до могилы. В любом случае здесь нет особых границ между ними всеми. Они просто слушают музыку, выпивают, общаются; если кто-то дует дурь, то в укромном уголке и всем виден только результат в стеклянных глазах. В общем-то, далеко не каждый таскает бонг в рюкзаке, или «пипетку» в кармане, кто-то и вовсе к травке равнодушен, для некоторых наркота вообще табу, — всё зависит в первую очередь от человека, а не от культуры.

Гордеев вскидывает голову, каким-то образом, попадая чётко в мои глаза. И зенки его, кажутся чернильно-чёрными с такого расстояния. Он склоняет голову чуть влево, в своей неповторимой манере, от которой кровь стынет в венах, и наконец-то отводит свой пронзительный взгляд от меня, в сторону.

У него реально пугающий взгляд. Холодный. Ощущения, словно на тебя ушат ледяной воды выплеснули. Брр...

Это всегда было странным, ведь сам он совершенно… Вообще-то чёрт его разберёт этого Гордеева. Он может совершать чрезмерно импульсивные, словно бы с горяча, поступки, но с невозмутимостью и хладнокровием, коему позавидовал бы любой политик или киллер. Я могу понять людей легковозбудимых, таких как я к примеру. Да чего я только не повидала в лазаретах, каких только кадров там нет, но это… Лично была свидетелем, как он, одного парня свесил из окна на четвёртом этаже школы. Парень тот едва не поседел, а Гордеев даже не дрогнул. Как сейчас помню: за щиколотки горемычного держит, нотацию о вреде здоровья при проявлении неуважения к своей персоне, зачитывает, а лицо мрамором надгробным стынет. Жесть.

Только сейчас замечаю, что рядом с ним стоит девушка, её для моего взора заслоняет какой-то парень, я его отродясь не видела ни здесь, и никогда вообще. И, кажется, они ссорятся, причём Раф молчит, а активно жестикулирует именно блондинка, что-то доказывая Гордееву. Он спокоен, внимательно на неё смотрит, но молча и бесстрастно. В наличии персонального фан-клуба, состоящего по большей части из целого легиона одноразовых девиц, без чувства собственного достоинства, есть свои минусы — девам постоянно приходится напоминать кто они есть.

Не дослушав блондинку, Раф перебирает струны гитары, и просто пропевает в микрофон «Rape Me», группы Nirvana, с такой саркастичной интонацией и выражением на лице, что это было выше моих сил, я расхохоталась. Сама песня переводится и с первой же строки гласит: «Изнасилуй меня, изнасилуй меня мой друг...» и вообще-то весьма провокационна, трагична и её смысл неоднозначен. Но в данной ситуации ясно предельно, что девушка его просто-напросто задолбала своим присутствием. Колян, видимо подумав о том же, весело хохоча, подхватывает течение музыки ритмом.

Я только понять не могу, в каком течении Миша это видит: какая-то гремучая дерзновенная смесь в спектре альтернативы, металлкора и допотопного гранжа. Звук рваный, разрозненный, явно не достаёт поддержки в самом основании. Я пробую себя в этом звуке, подлаживаясь… Вообще-то если у нас будет звукач, потребность во второй гитаре отпадает. Я и сама могу записывать партии соло-гитары — партия будет на записи с сэмплами, а сама я останусь на привычном ритме. Но нам нужен, чёртов солист. Как вообще Раевский это представляет? Мне уже сейчас не нравится, ведь между Гордеевым и мной, очевидный конфликт. Обидно вообще-то. Не то чтобы я сама не знала, что играю хорошо, не представляю, что я хотела услышать от Рафа, но явно не это.

Круговерть из грохочущей музыки и танцев, вызывает тошноту. Я не хочу веселиться, просто нет ни сил, ни настроения.

Выйдя на улицу, иду по деревянному помосту. Здесь темно, фонари вдоль маленького подобия причала не работают.

Усаживаюсь на край, свесив ноги. Вода тёмная, не видно даже отражения. А мне нравится, люблю темноту, мне всегда спокойнее в темноте.

Тянет едким жжёным запахом — шмаль. Дым по лёгкому ветру, ядовитой лентой достигает рецепторов, заставляя распроститься одного из личных демонов. У кого-то легион поклонниц, а у кого-то — демонов. Доносится приглушённый разговор, через слово ясно, что речь об осеннем призыве, и кто-то явно под него попал. Мимолётно даже задумываюсь о Мише, ведь он тоже от армии не застрахован. Если Колян отдал год своей жизни отчизне, то Миша — нет. И не только он один: Гордеев, да и новоприбывший клавишник — тоже военнообязанные. Если не пронесёт, и парней выцепит какой-нибудь ушлый военком — хана «ДиП».

Неправильно. Что такого дала нынешняя родина, где балом правит курс грина, чтобы отдавать ей долг? Образование преимущественно

платное, медицина тоже, про жильё, вообще, можно промолчать — полстраны по уши в ипотеке. Когда, кто успел задолжать — непонятно.

Обернувшись, в свете взошедшей луны, вижу очертания двух парней под лиственницей около здания. Яркий оранжевый уголёк ходит от одной тени к другой. Глаза, привыкнув к темноте, распознают личности, одна из которых приподняв руку с косяком в пальцах, смотрит на меня, и мотает головой, мол, присоединяйся. Заманчивое предложение. Отрицательно качаю головой, отвергая опасную тягу. С каких пор я стала праведницей? Впрочем, причины более чем весомые.

Лунный свет играет на рябящей воде озера, почти как гипноз, бесследно удаляющий мысли из головы. Слышу стук каблуком по дереву — Сола. Подруга приземляется рядом и подаёт мне стаканчик с колой.

— Только без фанатизма, хорошо?

Кола видимо с чем-то. Несмотря на стойкую тягу, отставила стаканчик в сторону. Алкоголь и антидепрессанты — решительно не совместимы. Точно, мне надо выпить таблетки.

— Так, ты чего такая невесёлая, а? Где моя подружка?

— Сол, праздновать дни, приближающие тебя к смерти, это клинический идиотизм.

— Врать единственной лучшей подруге — идиотизм, а днюха — это святое! — возмущается она, тараторя, — Хватит всего этого, что с тобой происходит?

Глупо было надеяться, что этого не случиться. Я слишком близко подпустила её, и отпустить уже не могу. Я не могу этого обосновать. Мне просто нечем, я сама не понимаю, почему всё это происходит.

— Ну, я думала, ты и так уже поняла, что я… — «С.У.М.А.С.Ш.Е.Д.Ш.А.Я...» — что всё не так просто со мной.

Сола только кивает в ответ. Боже, как я собираюсь объяснить ей, всё это?

— Я не знаю. Просто, всё невпопад, не ладится. Всё, за что я берусь, оборачивается прахом. Всегда. Группа развалилась. Хотела примириться с отцом, приехала, думала… чёрт его знает, о чём я думала. Оно вишь, как всё вышло?

— В том-то и дело, что я не знаю, как всё вышло, — вздыхает Сола, — Но, если я что-то и знаю о тебе, так это то, что ты никогда не упустишь возможности оторваться. И что я вижу? Вся веселуха там, а ты тут одна в темноте. У тебя чёртова депрессия, ты разве не понимаешь? Что случилось, давай расскажи мне, я же волнуюсь, ты сама не своя, я тебя просто не узнаю.

Я всю сознательную жизнь одна в темноте. И я девятьсот тысяч раз пожалела, что говорила с ней тогда. Не знаю, что на меня нашло, но думаю, это всё обезболивающее, которое мне кололи в больнице. Я не могла нормально объяснить ей, а потом я перестала выходить на связь, ощущая кучу дерьмовых эмоций. Поймёт ли она меня? Примет ли назад? Как будет смотреть на меня?

— Тормоз, кори. Я отпустила тормоз, — отвечаю я.

Клянусь, у меня почти инсульт случился.

Она хапает воздух и на мгновение её карие глаза расширяются раза в три. Во взгляде мечутся вопросы.

Чёрт побери! Назад! Почему нельзя, взять и отмотать назад? Я так не хотела, чтоб она знала!

— Зачем?

Я лишь качаю головой в ответ. Просто я знаю. Я знаю зачем, почему и цель была более чем определённой. Можно обмануть отца, мать, её, себя, всех вокруг. Реальное положение вещей не обмануть. Ведь то, что случается не впервые, вовсе не случайность. Это не было поездкой по виражам в пьяном угаре, не было несчастным случаем. Это была я — вжимающая в пол педаль, ложа стрелку спидометра. Я — отпускающая педаль тормоза и руль, на скорости девяносто миль, видя прекрасно, что дальше обрыв. Я не дурачилась, я просто хотела умереть. Вот и вся правда.

— Так, всё! — оживляется Сола, — Вставай, и пойдём!

Возвращаясь, среди этой тусовки, я замечаю высокого парня с серебряной косой по пояс. Вздрогнув всем телом, я застываю на пол шаге. Он стоит спиной ко мне. У меня волосы встают дыбом от ощущения узнавания. Я уже где-то видела его, я знала его, без понятия, откуда, но он неуловимо знаком мне. Воздух застревает где-то поперёк горла. Тряхнув головой, зажмуриваюсь, на мгновение, а его и след простыл. Вот так ни тебе теория Фрейда в действии...

Сердце как ошалелое колотится в груди, а в горле пересыхает.

Что за чёрт?

Такого никогда не было. Мне могли чудиться люди и вещи, всё что угодно, что я видела, знала, но, чтобы так… Откуда он взялся? Я не знаю его! Нигде не видела прежде. Или видела, но не помню?

Быстрым шагом, я мчусь оттуда. С большого усилителя хватаю банку с колой. Осушаю залпом полбанки. Ища свою сумку, нахожу её на одной из коробок, но заглянув внутрь, я не обнаруживаю флаконов со своими препаратами. Точно, я видимо не положила их с утра. Напрасно. Думаю, мне довольно скоро придётся уехать домой. Впрочем, здесь и без меня всё нормально.

Я чую запах табачного дыма и, повернув голову, вижу Гордеева и, судя по тому, как он расслабленно опирается о динамик, он давно тут стоит. И прямо сейчас запах дыма раздражает меня.

Сола бесцеремонно тащит меня за рукав, напугав до чёртиков.

— Эй, да что с тобой такое?! — кричит она на ходу. Эта сумасшедшая явно тащит меня танцевать. — Хватит грузиться, такое чувство, что днюха у всех кроме тебя!

Колонки разражаются музыкой. Пространство для меня расщепляется на части. Резкий вздох и чувственный голос солиста обжигает слух, разжигая адреналин в крови. Голос призывает меня действовать, а я держусь только на мышечной памяти и сакраментальных посланиях слов. Не сразу, но до меня доходит: я ощущаю, что не в себе, я где-то упустила миг, в котором меня начало заносить. Это может лишь казаться мне, а может и кончится плохо… Думаю, я слишком запоздала с графиком приёма препарата. Стоит решить этот вопрос, как можно скорее.

Это, как оказалось меньшее из зол. Скользящий пол, подводит меня в кульминации одного из музыкальных фрагментов. Кружение, и я, не успев схватиться за Солу, с разворота улетаю прямо в волчьи лапы...

Впрочем, волк афигел не меньше меня. Он смотрит в мои глаза, не двигаясь. Сознание орёт мне, бежать. Слушая музыку, я, кажется, слышу её неправильно. Не понимаю как такое возможно, но ощущение, будто музыкальный ряд сломан. Всеобщее ликование и веселье, прорывается ударной волной, сквозь эту материю, приводя меня в чувства. Пару раз моргнув, Раф хмурился. И о ужас… приближается, склоняясь над моим ухом.

— Три момента, Тори, — шепчет он хрипло, — Момент первый: дыши кислород полезен для мозга. Второй момент: тебе нельзя танцевать, Смолова, — качает он головой, мимолётно щекоча кожу моей щеки, кончиками волос. — Это уже второй раз за день, когда мне приходится тебя ловить.

— Ага, над пропастью в грёбаной ржи, — бормочу я, сдавленно, — В третий, нареку тебя рыцарем круглого стола… Лонселотом будешь? — пытаюсь я съязвить, хотя оцепенение сковало меня с ног до головы. Почему он не отпускает меня?

— А что ж сразу не Эктором? И третий: лови момент, это последний раз. Больше, чтобы никого постороннего на репе. И я не шучу, если хочешь играть по-взрослому, то умей разделять работу и развлечение.

Я прибываю в оцепенении и даже шелохнуться не могу. А отпускать мои плечи никто, по всей видимости, не намеревается. Парень явно веселится, что ему не очень-то свойственно. Я по привычке внутренне сжимаюсь, как пружина, будучи в боевой готовности номер один, подозревая подлянку.

Над моим ухом проносится смех Солы. Но я не уверенна, мир искажённый: ощущение чрезмерной свободы и вращения, словно на каруселях. Мир ненормальный, он уподобился балагану в эхообразном пространстве. Сола запрокидывает голову, от души рассеявшись над чем-то. Я вижу Мишу где-то рядом, но я всё ещё не уверенна. Солу окликают, и она оборачивается. Она же не уйдёт, не вырвав меня из лап грозного зверя, да ещё в таком состоянии? Дерьмо. Именно это она и делает.

— Гордеев… — протягиваю я недовольно, и мой голос сильно дрожит.

Его руки тут же взлетают вверх.

— Я не клеюсь к тебе, — мотает он головой, — У-у. Я просто веселюсь. А ты бесишься, да? Знаю, что бесишься, знаю… Если тебе станет легче, то меня тоже, знаешь ли, бесит, что я проспорил касарь. — Он хмурится, склоняя голову чуть влево, — И я, похоже, мертвецки пьян, раз говорю всё это вслух, — добавляет он в сторону и оживляется, вполне дружелюбно улыбаясь мне, — Выпьем?

Я пару раз растерянно моргаю. Моя логика, клянусь, сбрасывает карты на стол и, вскинув руки в раздражённом поражении, говорит мне идти к чёрту. Ничего не могу с собой поделать, я запрокидываю голову, рассмеявшись над ним.

— Храбрость, навеянная огненной водой, кончается трепетом и страхом! — потешаюсь я, ища глазами Солу.

Подруги словно и след простыл, хотя, клянусь, была где-то рядом, мгновение назад. Раф, протягивая мне бутылку пива, пытается заглянуть мне в глаза. Мой взгляд замер на бутылке пару мгновений подряд — на зелёном стекле отражение седовласого, прямо за моей спиной. Я не могу пошевелиться. Мне кажется, кто-то пристально наблюдает за мной, у меня прям, волосы на затылке шевелятся и холодок циркулирует по коже, наворачивая уже десятый круг. Мне стоит уйти отсюда, но я не могу пошевелиться. Это место кажется мне более безопасным. Гордеев, каким бы мудаком он ни был, реально сильный, и я не понимаю, почему это так важно прямо сейчас.

Раф призадумывается, потягивая пиво.

— Рэя ищешь?

— И Солы не видать. — Меня осеняет странная идея, — Хм-м-м… что бы это значило, а?

Подозреваю в этом совпадении, больше, чем простое стечение обстоятельств. Гордеев меняется в лице и, потеряв беззаботную едва заметную ухмылку, перестаёт осматриваться в поисках Миши. Он смотрит на меня, в неясном мне выражении, в растерянном каком-то, что ли. В чём дело?

— А с тобой весело, — язвит Гордеев, — Ревнуешь?

В моей голове ля запало.

Сплетневедением я в школе как-то не увлекалась, хотя нечто о нас с Мишей слышать доводилось. Претендентка на золотую медаль и парочка недорокеров — никто не ломал голову на счёт нашей компании, предписывая какие-то романтические отношения, именно мне с Мишей. Я, правда, не думала, что всё так основательно с этим слухом, потому не нахожу, что сказать на это, и Раф смеётся над моей реакцией. А я, не чувствую никакого энтузиазма от дебатов с ним.

— Слушай, Гордеев, почтил бы ты меня своим отсутствием, пока я грех на душу не взяла.

У него дёргаются желваки, но он молчит, а его взгляд ускользает ниже. Но он словно не видит меня, он будто думает о чём-то своём или прислушивается. Тревога во мне возрастает в геометрической прогрессии. Я обращаю внимание, что ростом он выше, чем мне казалось. Худые накачанные мышцы, словно в напряжении и явно просматриваются под рубашкой. Вероятно, именно из-за роста, он, кажется старше своих лет. Не знаю, что напрягает больше, чувство какой-то угрозы или то, куда направлен его взгляд из-под ресниц.

— Я смотрю, зарыть топор войны, у тебя желания нет? — протягивает он как-то уж слишком спокойно. Меня напрягает эта его манера говорить, смотря куда угодно только не в глаза. Только задав вопрос, он ловит мой взгляд, — Это ты зря...

Звучит, достаточно угрожающе, чтобы в конец развенчать все сомнения на счёт мотивов этого «слияния». Он явно, пьян, а дела с тормозами у него даже у трезвого обстоят не лучшим образом. Но когда это меня волновало?

— Я не верю в это дерьмо, ясно? — нападаю я, прямо смотря ему в глаза, — И, если это контрольный выстрел в «ДиП» — ты облажался с контуром цели. Кто бы ни стоял у штурвала, это мой плот. Я его основала, я написала «ДиП» от начала и до конца. Я альфа и омега, и без меня его нет, не существует. Хочешь похоронить «ДиП» — похорони меня.

Раф недоносит бутылку до рта. Мгновение, пожалуй, слишком бесконечное, мы просто холодно смотрим друг другу в глаза.

— Только через твой труп, да, я слышал.

Вздохнув, он устремляет взгляд поверх моего плеча. Он делает глоток пива, и вручает мне свою бутылку — я еле успеваю её подхватить.

Мне реально приходится удерживать контроль над собой, чтобы не швырнуть эту бутылку в его голову. Я поторопилась. Мне нужно больше времени привыкнуть, моя жизнь по большей части неслась бешеным ритмом, и сейчас я не успеваю за ним. Пора бы мне сматываться отсюда.

Пока все были заняты необъяснимо великолепным настроением, я ретируюсь, буквально в туман. Он распускается одним большим саваном и прячет меня. Я так долго бреду, в душе не зная, куда, и уже отчаялась выйти из этого тумана, он то сгущается, то рассеивается.

Я обнаруживаю себя на куче разноцветных подушек. Я в домике на дереве, среди ловцов снов, бубнов и тотемов. В своём вигваме, и не знаю реальность это или я заблудилась, но мне нравится, что я здесь.

Мне рассказывали, что этот домик построили отец с Коляном. Точнее, отец начал, а Колян закончил. Отец ничего не доводит до конца. Такой уж он есть.

Вигвам, единственный кусочек мира, по которому я, в самом деле, безумно скучаю. Вамакаогнака иканти — Сердце Всего Живущего. И я на своей ветке, в своём мире, в месте, где хотела находиться, и не было никакого дела, правда это или ложь — мне просто лучше, это главное. Вот он мой настоящий дом, — мой маленький домик на старых, переплетённых друг с другом, клёнах. Откуда всё это, ведь он давно уже пустует, но всё точно так же, как я помню. Всё, вплоть до мельчайших деталей. Куча подушек: красных, фиолетовых, чёрных, и дымчато-серых. Некоторые расшиты нитками и бисером, в винтажном стиле. Наверное, с десяток разных ловцов снов и самодельные «ветерки» из маленьких колокольчиков и битых кусочков стекла и зеркал, свисают с перекладин. Мы их с Мишей делали ещё в детстве. Я знаю это, но не понимаю почему.

Я удивляюсь, увидев банку коктейля в руке, за секунду до того, как делаю глоток. Ух ты, я, наверное, брежу, не думаю, что позволила бы себе такое. Но на вкус напиток, как кофе с миндалём, пряный и прохладный, он совершенно по-настоящему проникает в меня, согревая горло и внутренности. Я внушительно пьяна или мне только кажется, я не хочу думать об этом, не хочу этой головоломки, я просто слушаю шум, как пульс океана и пью коктейль, обняв свои колени. Казалось, я пропала без вести, в стороне от мира, и растворяю свою дурацкую болезнь в странной меломании и алкоголе. Кто только дал мне эту дрянь, у напитка мерзкий химический привкус. Явно кто-то из малых, взрослые такую бодягу пить не будут, впрочем, мне наплевать на это.

В конечном итоге, всё встало на свои места. Все веселятся, и круто проводят время, а я вернулась к безопасному одиночеству. Каждый получил свой долбаный кусочек счастья в итоге.

Мне нужно бежать. Я могу сбежать от своей судьбы, если убегу из этого проклятого места. Это оно во всём виновато. Так я думала. Но Костя прав, не в доме дело, не в городе, не в государстве, не оно хочет упрятать меня в консервную банку для потерянных душ, всё дело в ней — в Инне.

У меня появляется план. Я уеду отсюда, просто сбегу отсюда. А потом? Чёрт, я без понятий, но бежать это всё что я хочу. Мысли клубятся в голове, обдумывая всё это, я ловлю себя на том, что тяжело дышу. Я даже мысленно сбежать нормально не могу. Просто фатальный тупик.

— Извини.

Я чуть ли не захлёбываюсь, смотря сквозь туман. Конкретно на Гордеева, спрятавшего руки в карманы джинсов.

— Тебе известно, кстати, что пить в одиночестве — признак алкоголизма? — осведомился он лениво-издевательски.

— Прописная истина, — бормочу я.

Раф, останавливается в шаге от меня и, усевшись напротив, свешивает руки с колен. Где мы? Я просто не могу сообразить, вокруг всё белым бело.

— Извини, дерьмово вышло. Я реально не знал, что у тебя днюха сегодня.

Я смотрю на парня и пытаюсь подсобрать свои мозги в менее аморфную сбрую, но всё плывёт в тумане. Где мы? Сознание не отвечает на запрос и, кажется… Точно. Кажется. Это не могло быть правдой, Гордеев не извиняется, какое бы дерьмо он не натворил, он никогда не извиниться. А значит, это лишь моё расстроенное подсознание требует удовлетворения. Но туман отбирает у меня эту иллюзию, окончательно похитив меня из реального мира.

Мне думалось, что это не продлится долго, но кажется, это никогда не кончится. Чувство такое, словно огромная пиявка медленно высасывает из меня жизнь. Без понятия как я оказалась дома. Шум в голове усилился, и я по привычке залезаю в шкафчик, но лекарств нет на месте. Прежде чем поняла бессмысленность этого, нахожу флаконы, в сумке, куда и бросила их с утра. Что, чёрт возьми, случилось со мной вечером? Как я могла не увидеть их? Может, я просто не хотела видеть? Как такое возможно, я не понимаю? Но это я и моя голова — для неё нет ничего невозможного. Не удивлюсь, если живу в вымышленном иллюзорном мире, играя в прятки с реальностью. А что, мало их таких? Радуются жизни, строят карьеру, детишек растят, а на реале, хотят, со стенами разговаривают.

Желание бежать, подмывает на предосудительные действия. Мне нужно всё продумать. Права на ошибку не будет. Больше никто не спасёт меня, если я оступлюсь. Я начну с чистого листа. Снова. Но мне нужен план. Не знаю, что я собираюсь делать, но не сойти с ума — первоочередной пункт в этом плане.

Всё, что я могу сделать с этим утром, сводится к просмотру потолка. Мозг всерьёз хромает на восприятие, вероятно я перепутала день с ночью. Я отключила телефон, просто не могу никого видеть, и не хочу, чтобы увидели меня. Такой.

Я просто лежу, смотрю в потолок и понимаю, куда всё идёт, я, так или иначе, окажусь в лазарете. То, что мне прописывали — не панацея. Таблетки не работают. Этого мало.

На улице вроде светло, но я не уверенна, и где бы ни водил меня туман, я не спала. Или спала, но чувство такое, что не смыкала глаз не меньше недели.

Дикий взрыв ударяет по ушам. Где-то гремит музыка, где-то...

— Слышь, Ромео, сворачивай свою шарманку!

— Отвали, чувак!

Я могу поклясться, что это Колян перекрикивается с соседом с пятого. Это приводит меня в чувства. Спрыгнув с дивана, вылетаю на балкон — внизу Колянов белый фургон «Форд». В данный момент вокруг фургона скачет Сола, что-то вереща, Миша рядом с ней ржёт, как ненормальный, а на крыше стоит Колян и горланит в рупор:

— Тори! Я буду ставить на уши весь массив, пока ты не оторвёшь свою задницу от дивана и… — увидев меня, он вскидывает руки вверх, едва удержав равновесие: — Ю-х-у-у!

Его заглушает соседка с моего этажа.

— Это что ж это такое! Безобразие!

— Доброе утро! — орёт Колян в мегафон. Кто, чёрт возьми, дал ему матюгальник?

—… Житья никакого нет! Я милицию вызову!

— Какая милиция, бабуль? Утро уже!

По дороге плетётся мужик в костюме, но вид у него такой, будто вчера была зарплата и до дома он явно её не донёс.

— Гопота проклятая! — выдаёт он перл.

— Иди, проспись, мужик! — от души хохочет Колян, — Я такой же гопник, как ты олигарх!

С лавочки раздаётся хриплый рёв дяди Жоры

— Хо-о-ой!

— Хой! — громогласно поддерживают его оба Раевских.

— Колян, ты слезешь оттуда или нет! — возмущённо кричит Сола.

— Нет!

Из подъезда выруливает тётка с метлой — всё хана им. Это местная дворничиха, она обычно только дядю Жору гоняет, но я не думаю, что она растеряется.

— А ну брысь отседыва, школота! Хулиганьё!

— ХАМЛО! — орёт Колян, по сути, сам себе, — Тори, у тебя пять минут, пока соседи не сдали нас в поликлинику! На опыты!

Миша, пока Колян пытался сладить с дворничихой, придержал подъездную дверь.

— Пардон, мадемуазель, нас ждут великие дела! — манерно говорит Колян в мегафон, и спрыгнув с крыши фургона, тут же огребает метлой по хребту.

— Что б я вас здесь больше не видела!

Иду открывать дверь. Слыша топот и гомон в подъезде, хлопаю себя по щекам, пытаясь взбодриться, но всё это тщетно. Мне даже руки не подчиняются, кисти сводит судорогами.

Что-то мощно грохает по перилам, и они вибрируют по всей протяжённости в сопровождении взрыва хохота.

Колян, возникнув рядом со мной трепет меня за волосы.

— Ну, ты и дрыхло!

Он немедленно получает от Миши подзатыльник и вскидывает руки, мол, не было ничего. Колян проходит мимо меня в квартиру, наспех скидывая кеды.

Миша пропускает Солу вперёд.

— ЧтоЗаЧёрт?! — слышу я возмущения, — Ты в курсе, что у тебя в холодосе шаром покати?

Закрыв дверь, прохожу за Мишей с Солой. Колян кажет пальцем в пустой холодильник, не находя видать слов.

— Ага. Ты что пьяный уже?

— Ещё… — бурчит Сола.

— И даже не спал! — улыбается он нагло и, захлопнув дверцу холодильника, отходит и заваливается на диван, — Вы чё такие булки! Лето на дворе!

— Проснись, бро, уже сентябрь! — смеётся над ним Миша, за что получает подушкой с размаху прямо в лицо.

— Вы тачку, что ли открытой отставили? — интересуюсь я, сознавая, что у меня от них голова кругом.

— Не, Гор внизу остался, — ошарашивает меня Миша, отбиваясь от своего неуравновешенного братца второй подушкой.

— Кто?

— Мы решили, что раз Горын сменил группу, то и погоняло надо менять. Был Горыном, стал Гором.

Это когда это они такое решили! И вообще, я согласия не давала! Метнувшись на балкон, в самом деле, вижу внизу Гордеевскую «Ауди», в стороне.

— Собирайся! — надрывно выкрикивает Колян, прежде чем Миша падает на него всем весом как в армреслинге.

— Куда?

— На кудыкину гору… — кряхтит Колян, пытаясь скинуть с себя Мишу или хотя бы поймать руки братца, норовящие надавать ему по щекам. — Да, всё, задрал — отвали!

— Я никуда не пойду.

— Правильно. Не пойдёшь, а поедешь. Фэст, однако, что забыла?

— Подожди, у нас же состав неполный! И...

— А я на что?

— У нас играть нечего!

— Чё ты чешешь! Всё у вас есть! Давай собирайся, нам ехать к чёрту на рога!

Легко сказать! Я вообще слабо себе представляю, как я в разобранном состоянии смогу отыграть хоть пару песен. Я не в строю, неужели они не видят? И я понимаю, конечно, что это, по сути, нормально, друзья не хотят отдавать меня серым зыбучим пескам, в которых я увязла. Они хотят, чтобы я была в порядке, но как они это себе представляют? Мы же просто облажаемся так, что стыда не оберёмся.

— Я вас ненавижу...

В меня прилетает подушка с дивана, под громогласное Коляновское:

— Трепло!

Следом ловлю чистую футболку и джинсы.

— Давай шевелись! — Сола едва ли не на пинках отправляет меня в ванную и закрывает за мной дверь.

— А свет?

Включается лампа, я щурюсь от резкого перепада освещения. Глаза привыкают, я открываю кран, смотрю на себя в зеркало. Выгляжу какой-то замученной, измождённой, цвет лица пепельный, тёмные круги вокруг глаз, губы кажутся синеватыми. Не припомню дня, в котором бы я выглядела хреновее.

Вылезаю из одних джинсов, залезаю в другие. Переодеваю футболку. Сил на волосы нет, расчёсываю их и заматываю небрежный пучок на макушке. Чтобы хоть как-то спасти положение ярко подвожу глаза чёрным карандашом. Стало ещё хуже.

Деваться некуда, выхожу какая есть. Собрав сумку, набрасываю куртку, забираю чехол с гитарой, одеваю очки, обуваюсь — всё на автомате. Инертность, абсолютная, едва ли я соображаю, что делаю и куда иду. Я — зомби. Мне плохо.

Выходим из подъезда, люди косятся на нашу шумную компанию. Возле фургона курит Гордеев и говорит по телефону. Причём эта сволочь выглядит, как рок-звезда, а я по-блядски.

Пытаюсь соображать, вернуть бы ясность мыслям, но голова из пенопласта. Какой-то кошмар. Погода как назло распрекрасная, на улице теплынь, солнце прямо-таки жарким маревом объяло землю, а я в кожанке, и снять её не могу — футболка с коротким рукавом.

— Я жрать хочу! — заявляет Колян, и Миша забрасывает ему руку на плечо:

— Поддерживаю! Надо в магаз по пути заехать.

— С тобой что? — с усмешкой обращается ко мне Гордеев. — Нет, серьёзно. Ты, по-моему, слишком бледнолицая для индейки.

Моя рука сама собой, сжимает пальцами переносицу в многозначительном жесте. Нет, ну, что за идиот, а?

— А ты с бодуна и с небритой мордой, на австралопитека тянешь, а на восемнадцать — нет, и что дальше? — цежу я, полностью ощущая себя перемолотой биомассой в чёрном мешке для трупов. — И к твоему сведению, остряк, индейка — это птица такая.

— Индианка, индейка… Какая к чёрту, разница?

— Индианка — жительница Индии.

— А как тогда?

— Представительница коренного населения Америки — индеанка. Через «е».

— С чего бы? — кривится он недоверчиво.

— Исходя из тех же романов Фенимора Купера, к примеру.

Раф, лишь усмехается в ответ.

Миша запрыгивает в фургон, за руль садится Сола, рядом Колян, и всё — я либо поеду с установкой, либо не еду.

— Так, ребятки, двиньтесь! Я не поеду в кузове, ясно?

— Дык, тебя никто и не просит, — отвечает Колян, и машет гривой в сторону, — Вон с ним поедешь, да и всё.

Глянув на чёрную «Ауди», враждебно шиплю Коляну:

— Вот сам и шуруй к нему.

Вдохнув, Колян хлопает Мишу по плечу:

— Выметайся бро.

— Мне несподручно, — возмущается Мишаня, сидящий посередине, — Тори, блин, ну чё началось, я не пойму?

— Ничего не знаю, я к нему в тачку не сяду.

— Детский сад, трусы на лямках… — бормочет Миша, перебираясь через Коляна, чтобы вылезти. Раевский старший недолго думая угощает братца «яичницей», резко выставив колено, об которое Миша очень нехило шибанулся причинным местом.

— Что б тебя...

— Вали уже давай, отсюда! — Колян спихивает его с себя, так, что Миша едва ли не выпаливается на асфальт. Стараюсь не смеяться, но это удаётся скверно. Многозначительно гляжу на Коляна, мол, я через тебя не полезу, двигайся, что он без проблем делает. Взобравшись, усаживаюсь рядом с Коляном. Миша за это время успел перебраться в фургон и просунув руку через окошко в салон, влупил Коляну жёсткий фофон. Коля вжимает голову в плечи, втягивая воздух сквозь натянутую улыбку:

— Сука...

Резко оборачивается и получает предупреждение от Миши:

— Лови леща!

Следом Коля получает звонкую оплеуху. Сола заводит движок и выезжает со двора на дорогу, пока эти братья Грим машутся и отвешивают друг другу по щам, от чего Сола начинает ругаться на них, ведь Коля то и дело пихает Солу под локоть, а она вообще-то за рулём.

— Так! Я тебя сейчас вышвырну отсюда!

— Это ты вот этому говну скажи!

Сола злится, но молчит. Это стандартная ситуация, и проще забить на них. Если пытаться это пресечь, то они объявят перемирие, объединятся и сделают тебя объектом своих приколов, на ближайшие пару часов, пока не наиграются или не объявится новая жертва.

Прибавляю звук на магнитоле, закрываю глаза. Хочу спать, но это вряд ли возможно, когда в одно ухо орёт солист «Slipknot», в другое — Колян. Романтика, что б её...

Сноски:

* Комбик — комбо-усилитель.

* The Sims — компьютерная игра, симулятор жизни.

* Зодиак — маньяк-убийца орудующий в Сан-Франциско в 60-Х годах. (Личность преступника до сих пор не установлена)

* Токийятанхаи йэхи хи? — ты здесь откуда? (Навахо)

* Poio diavolo hre edw autos o vlakas? — Какого чёрта этот придурок притащился? (Греческий)

* Нунвэ! — да будет так! ( навахо)

* ОКР — обессивно-компульсивное расстройство личности ( синдром навязчивых идей)