Из Тени (Московский Василий)

Сначала он думал, что скоро всё прекратится. Потом он очень разозлился. А потом ему стало очень стыдно за свою злость.

А громкая, долбящая в уши и мозг, музыка из-за стены всё не смолкала…

Он посмотрел на часы. Было пол второго ночи. Но за стеной никто и не думал прекращать. Как будто бы им не надо было на работу. Наоборот, пьяные, не стройные, фальшивящие голоса становились все громче. Все громче звенел, подобно битому стеклу, визгливый женский смех.

Напряжение в нем росло. Хотелось все это прекратить — тем более, это было уже не в первый раз, — но связываться с этими людьми было страшно. А полицию вызывать просто не хотелось. Зачем такая крайняя мера?

Проучившись ещё около получаса, он решился пойти и поговорить. Он встал, набросился куртку поверх домашнего костюма, и вышел на лестничную площадку. Из-за соседской двери доносились глухие удары ритмов хитов девяностых. Он с досадой подумал, что неужели в доме так мало здоровых мужиков, и ему одному больше всех надо?

Подавляя дрожь, он остановился у выцветшей двери. Из-за неё до носились что-то про дым сигарет, окутывающий пару влюблённых.

Резким движением он выбросил руку и коснулся звонка. Раздался хриплый, дребезжащий звук. За дверью послышались возня, шаги. Щелканье замка. И на пороге появился рослый, широкий в плечах мужчина лет тридцати пяти. Да, не зря такого любят женщины — это был красавец-брюнет с серо-голубыми глазами, как будто бы сошёл с экранов боевиков, или новомодных мелодрам про миллионеров с кучей талантов, влюбляющихся в простых девушек и готовых на все ради них. Только, вот, судя по надменному выражению лица хозяина жизни, этот привык брать, а не отдавать.

За его спиной грохотала музыка.

— Чего хотел? — спокойно спросил он.

— Простите, — запинаясь начал парень, — не могли бы вы сделать музыку потише?

— Что?

— Можете приглушить музыку?

— Не слышу тебя.

— Сделайте, пожалуйста потише музыку — очень слышно, — изо всех сил подавляя дрожь в голосе выдавил из себя парень.

— Ага, — неопределённо-небрежжный ответ, как плевок в лицо.

Перед парнем гулко захлопнулась железная дверь.

Вот так просто. Как будто он был докучливым насекомым, пустым местом.

«Будь ты проклят, ублюдок! И я не лучше! Дерьмо! Слизняк! Ничего без мамки не может!»

Парень чуть не плакал. Музыка стала громче. Словно в насмешку, в издевательство. Парень чувствовал себя носовым платком в который высморкались, скомкали и отбросили в сторону. Он чувствовал себя обгаженным, оплёваным, униженным. И мучительно бессильным. Страх душил его. Бессилие изводило. А горечь и тоска стискивали внутренности и мозг, который дрожал под ударами глухих ритмов и протяжного завывания полудворовых песен.

Ещё никогда ему не было так противно и одиноко. Никогда с момента… как ушла мама. В те дни он, конечно, выл в подушку. Рыдал ночами напролёт, не в силах успокоиться. А днём, разбитый и подавленный шёл на работу. Бумажки, бумажки, бумажки — офисная работа давала хоть какое-то отвлечение. Но мысли путались, мешались, тонули в вязкой серой мути, которая мешала думать о том, что делаешь. И он ошибался. Пропускал документы. Оформлял их не так. Невпопад отвечал начальнице. Он даже едва не лишился работы за пару серьёзных ошибок. Но, начальница, миловидная и боевитая, но добрая, молодая рыжеволосая дама, хоть и отчитывала его, но в положение его входила и понимала. И всё равно, это было унизительно.

Мама. Мама. Как же её не хватает! Она бы знала, что делать! Она всегда знала, что делать.

А он не может ничего! С ним остался только страх… страх людей и темноты…

Он долго так лежал, прежде, чем почувствовал, что в квартире, кроме него, кто-то есть. Это ощущение нахлынуло ледяным дыханием животного ужаса, и в то же время дикой, безумной надежды.

Он лежал на кровати, свернувшись калачиком, сжавшись в комок. И ощущал как кто-то, или что-то… приблизилось к нему. Он слышал глубокое, хриплое дыхание почти над самым ухом. Ощущал странный, нездешний холод. И потом, что-то лёгкое, похожее на длинные женские волосы коснулось его уха. Кричать он не мог. Он словно окаменел.

И, затем, на его плечо легли тонкие, длинные пальцы, ледяные, как ноябрьский ветер за окном.

— Больше никогда ничего не бойся! — прошелестел хриплый голос над самым его ухом. — Ты не одинок.

И он провалился во тьму.

Вечеринка удалась!

Спать совсем не хотелось. Была, конечно, лёгкая усталость и слабое головокружение от выпитого пива и вина, но он был доволен. Вот как надо гулять! Музыка на всю катушку, зачётная девка под боком, бухло, и не думать ни о чём! Только, дрыщ этот, сосед, чтоб его, кайф немного обломал. После его визита как-то на сердце стало мутно. То ли сожрал что не то, то ли перепил. Пидарок! И живут же такие ничтожества! Жить мешают.

Пошатываясь, он подошёл к унитазу. С облегчением выпустил струю…

И тут резко погас свет.

— Э! Тань, слыш? Дура, свет вруби! Харэ прикалываться!

И тут, он понял, что не слышит музыки. Совсем. Он не слышит вообще ничего. Вокруг только густая, неестественно-непроглядная тьма. И жуткий холод.

Он не увидел, не услышал. Он, скорее, почувствовал, что кто-то рядом. Кто-то бесконечно голодный, злобный, ненавидящий его. Как никогда в жизни, его захлестнул пронзительный, мучительный, безысходный ужас и паника. Он ощутил — это смерть. И она безжалостна. И совсем рядом.

Дыхание перехватило. Могучее тело, ни разу не подводившее, свела судорога. Он ощутил лишь хриплое дыхание рядом с ухом, цепкие объятия и тонкие, ледяные костлявые пальцы с длинными острыми ногтями, обвившие его горло.

Проснулся он от пронзительного женского крика под утро.

Парень не придал этому значения — сосед сбоку с его девушкой всегда шумели. Конечно, на этот раз в этом крике было что-то от ужаса и безысходности, но, может, это его воображение расшалилось. И что… кто к нему приходил ночью?

Лишь вечером, от консьержки, он узнал, что с его соседом приключилось несчастье. Сердечный приступ. Его девушку тоже увезла скорая… она билась в истерике и долго, долго кричала…

Парень слушал, замерев.

В голове жутко звучали хриплые слова:

«Больше никогда ничего не бойся. Ты не одинок.»