Больничные зарисовки

Нина Ивановна отложила шитьё и резко поднялась с дивана. Острая боль волной прокатилась за грудиной. «Это еще что?» — всполошилась она. Накапала валокордин — боль отхлынула, но через минуту новая волна заставила Нину Ивановну положить под язык валидол. Такого с ней не бывало. Боль чуть утихла и вновь вернулась с удвоенной силой. «Это уже не шутки». Послала свою внучку, тринадцатилетнюю Алисочку, позвать соседку-приятельницу, живущую этажом выше, но той, конечно, не оказалось дома. Боль не отпускала, к ней присоединился страх: «Алиса, звони папе, пусть срочно приедет». Зять жил в этом же доме в соседнем подъезде. Дочь Нины Ивановны, молодая, красивая, очень деликатная женщина, которой в её тридцать четыре никто не давал и двадцати пяти, ушла из жизни полгода назад. Слова «умерла» Нина Ивановна даже мысленно не могла произносить. Дочь оставила мужу и родителям двух девочек. Нина Ивановна не работала уже несколько лет. Узнав об опухоли дочери, она больше не вышла на работу, посвятив свои следующие годы дочери и двум ее девочкам, которым тогда было 4 и 6 лет.

Зять был человек неспешный. Он не привык «крутиться», как говорила Нина Ивановна. Пришел зять минут через двадцать. Боли за грудиной жгла каленым железом. Неотложка приехала через час. Худосочный лысый мужичок неопределенного возраста с лицом серого цвета «впорхнул» в комнату, на ходу доставая аппаратик для снятия кардиограммы. Аппаратик заскрипел, заплевался, но ленту не выдал. «Морозы, батарейка замерзла» — констатировал врач. Зять побежал отогревать батарейки. Боль саднила грудь, не утихала. «Что, укол не помог?» — спросил доктор. Нина Ивановна едва качнула головой. Доктор попрыскал чем-то под язык Нине Ивановне, и аппаратик с отогретой батарейкой вновь заскрипел. Вскоре он выдал какие-то загогулины. «Быстро носилки из машины», — услышал зять, и притащил сложенные носилки. «Да не мягкие, а жесткие», — раздражённо командовал врач. Жесткие в дверь входили только боком, но не понесешь же на них боком больную. Пришлось их поставить на площадку перед входной дверью. Нина Ивановна, тем временем, боясь пошевелиться от боли, безразлично вбирала в себя происходящее. Вот зять поднял её на руки, вынес из квартиры и долго приспосабливался, как удобнее положить на носилки. Сверху набросил на нее шубу, не на голову, а почему-то на лицо положил шапку. «Чтоб дорогу не запомнила, куда везут?» — сумела все-таки про себя съехидничать Нина Ивановна, хотя не могла пошевелить языком. Соседи по площадке суетились, разбирались между собой, как лучше нести носилки до машины. Машина подскакивала на городской асфальтированной дороге, как телега на разбитой проселочной.

На Нину Ивановну снизошло полное безразличие, хотя боль не отпускала. «Жаль девчонок» — пару раз промелькнула мысль.

В реанимационном отделении больную встретили два молодых врача. Один очень симпатичный, второй с набухшими подглазицами и слегка оплывшим лицом. Нина Ивановна почти с интересом стала оглядывать помещение. Она никогда не лежала в больнице, сама. Последние годы ходила по врачам только с дочерью, не до себя было. И вдруг в центре внимания, все суетятся вокруг неё — она почти прослезилась и даже пролепетала сестре, меряющей давление: «Как приятно, что кто-то и обо мне заботится». Сестра, толстая тетка с грубоватым голосом, ничего не ответила. Ее, ко всему привыкшую, трудно было чем-то расшевелить или расстрогать.

В нос с Нине Ивановне воткнули трубочки с кислородом, на грудь, как пиявок, наставили присоски с проводками, бегущими к монитору над головой; сделали несколько уколов; поставили капельницу и оставили в покое. «Спите», — сказал, проходя мимо, врач. «Я считаю», — как примерная первоклассница ответила Нина Ивановна. «Вот и молодец», — похвалил врач. Но сон не шел. Реанимация была небольшим помещением с кафельными стенами и каталками, стоящими вдоль них. В центре небольшое возвышение — за стеклом грациозно восседает молодая девушка в голубом халате, перебирая какие-то бумажки.

«Наверное, уже полночь», — думает Нина Ивановна. Боль стала глуше, но не прошла совсем. «Молодцы, ночь, а они не спят», — как-то по-детски заключает она про себя.

Вводят нового больного. Мужчина лет сорока с изможденным лицом постанывает на каталке. Начинается суета вокруг него. Нина Ивановна со стороны, как в театре, наблюдала за происходящим. «Сестричка, — стонет мужчина, — сделайте укол сейчас, а то я усну потом». «Ты что, спать сюда приехал или лечиться?» — раздается громовой голос толстой сестры. Вскоре в отделение ввозят старую женщину. Нина Ивановна слышит слова «абсцесс», «надо откачивать»… Женщина кричит. После всех манипуляций толстая сестра поднимает мензурку с мутной беловатой жидкостью и тычет в лицо старухе: «Смотри, сколько говна из тебя выкачали».

Рядом молодая сестричка трет стеклянные полки, перекладывая коробочки с ампулами. «Сестричка, подай судно», — просит старуха. Сестра приносит судно и ставит на тумбочку около головы больной. Больная со стоном и причитаниями наполняет его и, едва не опрокинув, ставит обратно на тумбочку: вниз на пол не поставить, чтобы не опрокинуться самой с высокой каталки. Так судно стоит, наверное, часто два. Нина Ивановна наконец то ли засыпает, то ли отключается, напичканная лекарствами. Просыпается от вопроса врача с оплывшим лицом: «Ну как дела?». «Хорошо», — автоматически отвечает Нина Ивановна. Сообразив, спрашивает: «А у меня инфаркт?» «Стопроцентный!» — радостно сообщает врач, выбросив вперед пятерню с растопыренными пальцами. Вскоре он приносит сок и воду, и как-то игриво, как кажется Нине Ивановне, сообщает: «Это муж принес». «Наверное, думает, что все инфаркты из-за ссор с мужьями», — думает она.

Перед обедом каталку с Ниной Ивановной повезли в специализированное реанимационное отделение — кардиологическое. «Правильно, — одобрила она про себя, — ведь у меня инфаркт, а там как раз такие специалисты, раз не отбросила коньки в общей реанимации, то там-то уж тем более знают, что делать».

Окончательно успокоившись, стала рассматривать помещение новой реанимации. Оно было значительно больше прежнего: с высокими потолками и кафельными стенами, частично разделенное арочной дверью на две половины. У одной стены, как сложенные четвертинки торта, два возвышения за стеклом — там должны сидеть медсестры, но их почему-то не было. У одной из стен дальней половины кто-то опутанный проводами периодически стонал. Но около него тоже никого не было. Каталку с Ниной Ивановной поставили у стены напротив и ушли, не сказав ни слова. Примерно через час пришла сестра, сделала укол, как-то небрежно ткнула на грудь присоски с проводками от монитора, и снова скрылась. Одна присоска тут же отвалилась. У противоположной стены стонет больной, но вокруг толстые каменные стены и ни души. Нине Ивановне стало страшновато. Слева в груди что-то заныло. Вскоре привезли толстую старуху с отечным лицом. «Старухи, видно, все толстые», — как-то глупо подумала Нина Ивановна. — «Страшно смотреть, вдруг с узкой каталки свалится»...

Стали развозить еду. В реанимацию заглянула тощая девица в очках, странноватого вида, сунула старухе жидкую кашицу и прозрачный кусочек хлеба. «Милая, второй кусочек дай, мне одного мало». «Не положено», — гаркнула та и вышла. Нине Ивановне ничего не дали, но она побоялась даже спросить, хотя не ела вторые сутки. «Наверное, тоже не положено», — подумала она.

Минуты и часы тянулись среди стонов старухи и больного у дальней стены. Медперсонал словно вымер. «Как же это возможно, где же экстренная помощь в случае чего? И почему никто не подходит к тому, у стены?!» Раздражение накапливалось в груди, а ведь нервничать нельзя, и так боли не совсем утихли.

«Вот случись что, упади старуха с каталки — вон она вся как пирог на дрожжах свисает со всех краев — и никого не докричаться» — все больше раздражалась Нина Ивановна.

Наконец, залетела какая-то худосочная сестричка. Нина Ивановна не удержалась: «Ну что же это — часами никого здесь нет, а вдруг кому-то срочно помощь понадобится». «Как это никого нет, мы все здесь, рядом за стеной». Нина Ивановна посмотрела на толстые кафельные стены» «А на какую кнопку нажать, чтобы вас вызвать?» «Ни на какую. У нас нет селекторной связи». «Тогда тут как в лесу, кричи — не докричишься», — уже злилась Нина Ивановна. Сестричка фыркнула и выпорхнула. «Для кого же здесь эти возвышения и стекла, за которыми должны они сидеть? Для кого мониторы, по которым якобы следят за работой сердца больных?» — вконец расстроилась Нина Ивановна. Одна присоска на груди отвалилась, но кого это волнует?! Нина Ивановна стала прикладывать присоску к груди и, задрав голову, наблюдать за монитором. Синусоиды становились квадратными. Оторвав вторую присоску она заметила, что по монитору продолжают ползти какие-то кривули. «Странно, монитор отсоединен от меня, а все равно что-то выдает, несущая, видно», — инженерно заключила она про себя. Капельница, поставленная еще в той реанимации, давно кончилась. Трубки от нее мешали двигать рукой. Нина Ивановна давно бы их сняла, но ведь в вене игла торчит…

У стены гортанно зарычал больной. Никто не явился. «Кому мы нужны?» — проскрипела старуха. Ночь не предвещала ничего хорошего. У Нины Ивановны вдруг «забегали» ноги, никак не найти им места. Появилось чувство голода.

Старуха захотела писать. Нина Ивановна со своей тумбы медленно сняла судно и также медленно протянула старухе. Она боялась резких движений. Было страшно представить, как та справится со своей задачей. Скрипя и охая, старуха долго возилась, наконец зажурчала спасительная струйка. Потом так же долго старуха извлекала судно из-под себя, и Нина Ивановна очень боялась, чтобы та не вылила все на себя. И, действительно, частично пролив, старуха водрузила судно на тумбочку между ними. «Ну вот, теперь часами буду лечиться уринотерапией».

Вскоре вбежала какая-то девица с волосами ярко-баклажанного цвета с мелированием. «Курочка-ряба», — окрестила ее Нина Ивановна. «Курочка-ряба» пошуршала какими-то бумажками за стеклом, никого ни о чем не спросила и побежала обратно. Нина Ивановна даже не успела попросить убрать судно.

Ничего не оставалось — только лежать, глядеть в потолок и терпеть. Терпеть стоны больного у стены и постоянно кряхтенье старухи; терпеть запах мочи на тумбочке, боль в груди, бегающие ноги, которые не могут найти себе места. Но, самое главное, терпеть какие-то появившиеся неуверенность и страх: все хорошо кончится. Под лопаткой ныло, а за грудиной начинало жечь, как перед поступлением в больницу. Нина Ивановна запретила себе думать о плохом и стала фантазировать: как летом на даче она распланирует участок. Она, конечно, не будет поднимать ничего тяжелого, не будет переутомляться, она будет только руководить. Только вот кем? Зятя метлой не загонишь туда хоть что-то поделать, муж сам недавно на грани инфаркта был.

«Нет, нет, всё образуется, все непременно образуется и будет хорошо!» И эти слова, как заклинание, Нина Ивановна повторяла, пока не задремала. Среди ночи или под утро её разбудил грохот каталки и ведра. Там, где стонал больной, каталки уже не было, и теперь тетка с ведром и шваброй замывала место, где лежал больной. «Понятно, — решила Нина Ивановна, — Царство ему небесное».

Погремев, тётка вышла, щелкнув выключателем, и все опять погрузилось в синий предутренний свет из окон. «Увезли, горемычного», — простонала старуха. Спать уже не хотелось. Опять сильнее заныло сердце. «Господи, да когда же кончится эта ночь. Ведь никто и ничего здесь не делает. Зачем лежу? На выживание проверяют, что ли? Странно, — продолжала размышлять Нина Ивановна, — в той реанимации все кружились, что-то делали, а в этой всем на все наплевать. Что это? Человеческий фактор или здесь они спокойнее: первая помощь оказана, а дальше уж что Бог даст. Вот и дал Бог сегодняшнего усопшего, что ли?.. Нет, это, конечно, люди…, а кому жаловаться? Да лежишь здесь, как мышка, только бы пронесло. Вот если бы кругленькую кому-то дать, может лишний раз забежали бы в этот склеп… поинтересовались. Опять же, кому дать — вон их тут сколько. Приятельница свою дочь возила в институт Поленова. Принимал какой-то там доктор знающий. Посмотрел, поговорил… Приятельница, женщина совсем не богатая, конвертик оставил и дочку в палате, хотела, чтобы внимания ей больше уделяли. А на другой день пришла к дочке и узнала, что этот самый доктор в отпуск на месяц ушел, и конвертик-то, естественно, с собой прихватил, а не передал тому, кто за него остался. Вот так… Так пошли они все… Свою работу должны делать, ведь деньги им за это какие-то платят. Если мало и государство не в состоянии оплачивать по заслугам, пусть официально вводит доплаты с больных. Впрочем, что я говорю» — аж подпрыгнула Нина Ивановна на своей каталке — «а 35 лет подоходный я не сюда ли уже платила?!» Вконец расстроившись, она в который раз дала себе установку думать только о хорошем.

Утром заспанная сестра сделала уколы и, наконец, убрала судно. Завтрак — жидкую кашицу — принесли опять только старухе. Нине Ивановне сказали, что её переводят в палату. «Слава Богу, — подумала она, — «там хоть должны быть люди живые, а не только мертвые стены». И она, окончательно успокоившись, стала ждать, когда ее повезут к людям.