Вернуть основной инстинкт

Когда Николай Иванович разменял пятый десяток, ему полюбилась одна поговорка, широко известная в кругу мужчин: "Не то беда, что сам дедушка, а беда, что приходится спать с бабушкой". Услыхав её впервые, он крепко-накрепко запомнил и потом почти десять лет не уставал цитировать собственной жене. Первое время в шутку, а потом — абсолютно всерьёз да ещё с явной неприязнью. После пятидесяти жена, в юности нежная рыжеватая блондинка, вдруг начала стремительно стареть, действительно превращаясь в бабушку. Её тонкая кожа как-то разом потеряла упругость: на шее повисла пустыми складочками, под подбородком — вялым мешочком, лицо потеряло свежесть, потянулись вниз веки и уголки губ. Последующие несколько лет добавили жене ещё ряд возрастных, очень неприятных на взгляд Николая Ивановича изменений (особенно — брр, пустые грудки!) когда как сам он выглядел ещё молодцом! Поэтому в постели он всё чаще был всем недоволен, всё пытался, как в молодости, принудить супругу поэкспериментировать, а однажды, в ответ на очередной отказ, вовсе обнаглел и обозвал её "бесчувственной трухлявой колодой".

Жена Николая Ивановича тоже переживала нерадостный период, пытаясь отсрочить изменения во внешности, пугающие всякую женщину. Поэтому на выкрутасы стареющего, да ещё и дуреющего с каждым днём мужа старалась не реагировать, но последняя безобразная выходка её возмутила. Поэтому в обиду она себя не дала — выгнала наглеца из спальни вон и не принимала назад три недели, что для мужниного темперамента было почти непереносимо. А в начале четвёртой зазвала сама и встретила, будто не супруга, а любовница — игривая, тщательно подкрашенная и в чёрном боди. Которое не только закрывало кружевами неугодную теперь грудь, но и имело такие хитрые крючочки как раз между ног. Очень "заводные" крючочки, с которыми стоило повозиться! Наверняка, то был совет из женских журналов, но совет давал специалист своего дела! Чёрное боди обеспечило такой надёжный "стояк", что его не спугнула даже истерика вдруг застеснявшейся жены, так и не доверившей ему расстегнуть заветные крючочки. Сама копалась под одеялом, когда он уже нависал над ней, изнывая от нетерпения…

Но всё проходит и увлечение кружевной тряпицей однажды прошло, и Николай Иванович перестал на неё так живо реагировать. Вновь принялся дуться, капризничать и терзать ни в чём ни повинную жену. И терпеливая супруга опять пошла ему навстречу, купив на сей раз боди леопардовой расцветки, хотя с большим бы удовольствием легла спать в мягкой широкой сорочке. Ей, кстати, ещё пришлось перетерпеть насмешливые взгляды молоденьких продавщиц, но душевное равновесие мужа было важнее. Пусть уж наиграется напоследок, всё равно, раз так бесится, конец её мучениям близок…

На леопардовую приманку Николай Иванович не клюнул. Более того, супруга в сексуальной обновке показалась ему весьма вульгарной, словно старая, потрёпанная жизнью проститутка. Вот так проявил себя этот агрессивный цвет в сочетании с накрашенными глазами, губами и немолодым телом. От подобного зрелища он растерялся, потом обозлился да всё ей про "проститутку" и высказал. И тогда оскорблённая женщина тоже выкрикнула ему ценный совет, чтобы он "не валил с больной головы на здоровую, а привязал к своему недоразумению карандашик"!

Разругались они страшно! Жена, только что ушедшая на пенсию, немедленно собралась и уехала гостить к дочери и внукам, выдав напоследок не менее ядовитое: "Ты не страдай Коленька, от импотенции ещё никто не умирал. Зато такого мужа теперь можно спокойно оставить одного." После таких слов он даже не повёз её на вокзал в семейном автомобиле. А оставшись в одиночестве, естественно напился.

Но через день надо было идти на работу, да и много выпивать Николай Иванович не любил. И читать не любил, и не больно-то хотелось теперь смотреть телевизор. Скучное это оказалось занятие, когда не перед кем комментировать. И решил он по вечерам подрабатывать частным извозом, потому что на людях было легче, чем в домашних стенах. А самое-то главное — имелся шанс, что подсядет к нему в машину какая-нибудь пьяненькая дамочка, согласная на более близкое и ни к чему не обязывающее знакомство. Надо же попробовать выгулять своего "питончика" на стороне, мало ли что тот не совершает поползновений в сторону жены. Этих одиноких баб чёртова прорва, грех хоть парочку не утешить. Опять же стоило отомстить за "недоразумение" и "карандашик"!

Где-то через неделю подработки новоявленный съёмщик опять пребывал в депрессии. Женщины попадались то слишком молоденькие — таких Николай Иванович желал но жутко боялся, — то не привлекательные, то строгие и высокомерные, не идущие на контакт. Опять же трезвые, расчётливые. Подобное знакомство подразумевает длительный период ухаживания (с непременной тратой денег), и это для одной-единственной проверки?!

Бабка сунулась ему под колёса, когда на улице бушевал тёплый июльский ливень. Хорошо хоть он успел притормозить, а потом кинулся вытаскивать её из обширной лужи. Ох уж и костерила его бабуся, особенно когда выяснилось, что банка с молоком в порванном пакете превратилась в осколки.

— Ну, паразит, ну телепень толстомясый, погоди у меня! — грозилась бабка, горестно разглядывая лужу, в которой молочко бодро смешивалось с грязной водой. — Вот заявлю сейчас в милицию, будешь потом на дорогу, а не на баб по сторонам смотреть! Ох, убытки: и молочко и одёжа!

— Извините… простите…ей-богу не заметил… — мямлил Николай Иванович, сам испытавший шок от чуть не состоявшейся беды. — Молока я вам сейчас куплю, домой отвезу, чтобы не успели замёрзнуть…

Между прочим, он действительно загляделся на бегущую без зонта красотку, грудь которой — крупную, упругую, — ливень и обтягивающая кофточка выставили на удачное обозрение. Но откуда было знать об этом бабке?

— Никаких извините! Ишь, раззява, как у тебя всё просто! — продолжала ругаться бабуся. — Молочко то козье, особое, в городе такого не укупишь! Постоянной клиентке везла, в ТАКОЙ день, когда каждая минуточка на счету, утрудить себя пришлось, а тут ты…

— Тогда я вам по двойному тарифу за молоко уплачу…

— Это я теперь своей клиентке по двойному тарифу уплачу! Глуп ты, телепень, как пуп, если думаешь, что всё к деньгам сводится! Ну, чего уж теперь… — внезапно сменив тон, заговорила бабуся, — будем дело исправлять. Ты виноват, ты и ублажишь мою клиентку…о-оо, похотник ты мой, да ты, оказывается, на сисястых только пялиться горазд? И давно у тебя вместо мужского корешка тефтеля?

Николай Иванович онемел, не ожидая, что вот так, с размаху, ткнут в больное место. Разве он так старообразен? Отчего это чёртова бабка взяла и угадала? Нет, бежать прочь и опять хорошенько напиться!

— Ку-уда! А мокрую баушку прям вот на дороге и бросишь? Да не бойся ты меня, знахарка я! Хорошая опытная знахарка! Про проблему твою как узнала? Э-ээ… да просто чую я людские немощи, опыт большой. Хочешь себе помочь или нет? Так поехали! Я беде твоей помогу, а после уж ты за всё рассчитаешься разом…

— Знахарка? И сможете помочь?! — не поверил такому счастью Николай Иванович. — Без обмана?

Бабка зыркнула на него и покрутила пальцем у виска. И Николай Иванович неожиданно поверил! В машину чуть не на руках занёс, устроил как барыню в сухости и тепле, подсунув под бока подушечки. Бабуся одобрительно похмыкала, рассказала куда ехать — оказалось далеко, за город, а потом ещё по трассе тридцать километров, — и принялась нажимать кнопки дешёвого мобильника.

— Элечка, это я. Да знаю, что ждёшь, бедная моя, только больше не жди. Да вот не приеду, и не кричи! Ничегошеньки не осталось, спрос слишком велик… Нет, не набиваю цену, наоборот, обрадовать тебя хочу. Ты же знаешь что сегодня Иванов день? Во-оот, а впереди — Иванова ночь, так не желаешь ли поучаствовать?

Деревня Сосенки расположилась с краешку от большого бора. Маленькая деревушка, дворов на пятнадцать. Дома старенькие, тишина, молодёжи или нет или где-то на заработках.

— Чем живёте тут, бабуля? — невольно поинтересовался Николай Иванович.

— Пенсиями да огородами внучок, — бодро отозвалась та, ткнув пальцем в конец улицы на свой дом, — я ещё козочек держу, не ленюсь, да людям по мере сил помогаю… Приехали. Проходи в дом гость дорогой, не купленный, даровой!

И бабуся, радостно хихикая, потащила его в дом за локоток. Провела не в комнату, а в тёмную, не слишком опрятную кухню. Первым делом поставила на газовую плиту ковш, помыла согревшейся водой руки и подступилась к маявшемуся у стены мужику.

— Пошли к окну на осмотр! Ой, погоди, поставлю ка сразу и чайник. А теперь — снимай штаны и показывай своё хозяйство.

— Чего? Зачем это… — занервничал Николай Иванович. — А нельзя просто травки какой-нибудь попить? Или полечить …э-э…скажем, наложением рук?

— Угадал! Я как раз и собираюсь… — бесцеремонно залезая в брюки, фыркнула бабуся. Потом выудила из седеющих волос запрятавшегося, было, "питончика" и скептически помяла его коричневой ладошкой. — Да, одноглазый червяк, закончилось отведённое тебе времечко… не дёргайся так, болезный!

Последнее относилось не к "червяку", а к его несчастному обладателю, который воспринял сказанное как приговор. Потому что ничего, абсолютно НИЧЕГО сейчас не чувствовал, а ведь ситуация была достаточно пикантной. Впрочем, возможно всё дело в бабкином возрасте…

— Ты думаешь сейчас о моём сроке годности? — хитро прищурившись, выдала ему бабуля. — Тогда любуйся сюда.

И она указала на маленькое кухонное окошко. Тут почудилось Николаю Ивановичу, что мельтешат-колыхаются в том окне розовые груди, напирают, так и просятся вовнутрь к нему в руки, вот-вот выдавят стекло…

— О-о! О боже! — растерялся и заволновался Николай Иванович. — Что это? Кто?!

— Девки мои знакомые шалят. Нынче же Иванов день… — одобрительно разглядывая "заинтересованного питончика", протянула знахарка. — Задор, какой-никакой, есть, однако из-за такой малости не стоило огород городить. Потому будет тебе сейчас хорошая травка! Присядь ка в уголок, да штаны пока не одевай, пропорцию подбирать будем. А вы — кыш пока отседа!

Аппетитное колыхание мигом исчезло, а бабуся, выключив закипевший чайник, полезла в стол за коробочкой с травой. Обычной сухой травкой, которую знахарка просто залила кипятком и поднесла в стакане как чай.

— И это всё? — стыдливо сдвигая ноги, тем не менее покривился Николай Иванович. Он уже немного освоился и держался теперь как на приёме у платного врача. — А будет ли толк? Как хоть называется?

— А называется — козлиная трава. Слышал, небось, как эти твари до ваших мужских утех падки? Хлебай давай, вон девки в окно машут, все извелись! Хлебнул? Голова не кружится? Подходи к баушке, гляди внимательно — ну и как я тебе?

— В смысле? — не понял он её вопроса.

— Хлебай ещё. А теперь?

— Послушайте, вы как-то изменились… ах я, идиот, не разглядел такую женщину!

— Допивай всё, в самый раз будет, — польщено засмеявшись, проговорила нежным голосом страшно похорошевшая знахарка. И засмеялась, когда, потянувшись к ней, он споткнулся о спущенные штаны. — Сними их совсем, всё равно теперь не застегнутся… Ой, а вот и Элечка на своей машине приехала! И девоньки мои от нетерпенья сейчас бодаться …то есть ругаться меж собой начнут… Угодила козлиная травка, ох и угодила! Эй, хоть пощупай себя счастливчик, оцени мою доброту!

Счастливчик, обмирая, потянулся к паху и наткнулся на мощную, далеко выдающуюся дубинку, уже нацелившуюся на стоящую рядом женщину. Которая тоже любовалась этим чудом с истинным восхищением.

Пробуждение было ужасным! Николай Иванович долго мучился, пытаясь просто сесть, но всё время задевал за что-то болезненное. Руки и ноги ныли как в армии после марш-броска по пересечённой местности, кожа голых ног была очень грязна и вся в царапинах, в одной сильно унавоженной пятке застряла большая колючка. Остатки волос на трещавшей голове украшали шарики репейника. Кстати лежал он не в доме, а прямо на голой земле. Над головой виднелось безоблачное небо, рядом торчали какие-то прутья.

— Очнулся милок, — раздался откуда-то сбоку равнодушный и одновременно насмешливый голос. — Вставай, пошли в баню, так и быть парить тебя буду. А то ты, после трудов своих великих, незнамо сколько у меня во дворе пролежишь. Вставай тебе говорю! Освобождай моим девочкам загончик!

При слове "девочки" Николая Ивановича отчего-то передёрнуло. Он привскочил было, вскрикнул, и попытался защитить рукой ужасно болевший нарыв. И, наконец сориентировавшись, понял — то был его измочаленный и распухший орган. Мужской корешок, как называла его скалящаяся поодаль бабка-знахарка.

— Бабуся…ох, помираю…бабулечка! А что это со мной? А?

Бабка неодобрительно поджала губы и скорчила постную физиономию, но в её глазах так и прыгали злорадные чёртики.

— Купальскую ноченьку ты отгулял, Иваныч. Сподобился. Эта ночь особая, на дары щедрая. Кому-то она богатство преподносит, кому ценных травок для поправки здоровья, кому любовь, кому блуд, так что небесам жарко! Ты вон блуд сильно возжелал, безотказный и безудержный, поэтому я тебя для этих же целей и приметила.

— И… — он поперхнулся и сглотнул. — И что, чёрт подери, было!

— А всё хорошо! Меня и Элечку, бабу, по секрету, отвратную, чуть заживо не уморил! Святое дело, — зачастила вдруг знахарка и принялась проворно пятиться от распрямляющегося Николая Ивановича, — никто силком не заставлял! Нельзя в такую ночь заставить, можно только полюбовно договориться! Элечка страшна, зато денег куры не клюют, так она теперь за любовь озолотит! А уж от меня ты завсегда козлиной травки получишь! Приезжай, милок, не чужие люди. И у меня от старости ничуть не заросло…эй, ты чего плачешь?

Но Иван Николаевич всё никак не мог успокоиться, а перед глазами почему-то стояла улыбающаяся жена с милой шуткой про привязанный карандашик. Посмеяться бы тогда, старому дураку, да помириться…

— Последний вопрос к тебе бабуся и поехал я, баню можешь не топить. Почему мне так паскудно? Какие-то девки ещё были, всё за мной по кустам бегали…или я за ними?

— Так это…хе-хе…стадо козочек моих ты в эту ночь покрыл. Да не бледней, всего-то семь штук! Козочки теперь волшебное молочко давать будут, получше твоей Виагры. Элечка завсегда такое молочко своим упирающимся кавалерам в кофе подливает, другие озабоченные дамы тоже хорошо берут. И не потеряет молочко свою силу до следующей Купальской ночи… Э-эй, неблагодарный! Только попробуй бросить в меня этот камень!