Глава 10 - Настоящий друг

— Прошу к столу! — Лидия Григорьевна в фартуке и с половником в руке стояла над кастрюлей горохового супа, готовясь разлить его по тарелкам. Учитывая то, что Лиза была у себя дома и в тётиной квартире остались только они с Серёжей, этот боевой клич был всё-таки лишним. Войдя в кухню и встретившись с тётей Лидой глазами, юноша вдруг как-то шкурой почуял, что Лидия Григорьевна Корзунова, в сущности, очень несчастный человек. Она, наверное, мечтала о большой семье, которую можно вот так звонко звать обедать, а может, и об известности, выпавшей на долю Серёжиной мамы. Решив, что совместная трапеза — самое лучшее время для задушевных разговоров, племянник собрался с мыслямии и с первой же ложки супа ошарашил тётю вопросом:

— Ты была когда-нибудь влюблена?

Лидия Григорьевна подняла взгляд от тарелки.

— Что ж я, не человек, что ли? Была, ещё как!

— А если не секрет, что случилось? В смысле, почему ты тогда всю жизнь одна, без мужа и без детей?

— Поэтому и одна, — грустно улыбнувшись, покивала головой тётя.

— В смысле? Расскажи!

— Ты правда хочешь услышать эту историю? — Лидия Григорьевна удивилась такому интересу к своей персоне.

Весь вечер Иоанна была какой-то странно отрешённой. Впрочем, после той встречи на Лидо с ней это случалось всё чаще.

В Венеции им оставалась одна ночь. Назавтра гастроли театра, в котором играла Элеонора Викторовна Корзунова, звали их дальше, в Болонью. Потом ещё сутки в Венеции — вот такое вот потрясающее расписание! — и в первых числах ноября — домой, в Москву.

Закат почти догорел, и его ошмётки, раскиданные ветром по облакам, уже не были такими феерично рябиновыми, а приобрели лиловатые нотки. Иоанна сидела на пирсе, свесив в воду босые ноги, а от природы робковатая Лида стояла рядом и всё переживала:

— Холодает, простудишься.

— Прекрати! — попросила Иоанна, когда сестра повторила свою мысль в третий раз. Небольшая волна, возникшая от проскользнувшего вдалеке вапоретто, отражая лиловые клочья озарённых остатками заката облаков, лизнула щиколотку. Сестрёнка снова ойкнула.

— Да успокоишься ты или нет?! — сорвалась на неё Иоанна. — Весь вечер портишь!

Лида обиженно засопела, а старшая, гордо вздёрнув голову и разрешив ветру растрепать ей волосы, продолжала сидеть и смотреть на лёгкую рябь залива.

Вдруг кто-то подкрался к ней сзади, закрыл ладонями глаза. Иоанна засмеялась от неожиданности, но угадать пытаться не стала, отняла незнакомые руки от глаз и обернулась.

— А, это ты… — протянула разочарованно, увидев давешнего незнакомца, пристававшего к ней и сестре. — Всё ещё пытаешься склеить себе девочку на ночь? — это скорее с любопытством, чем с презрением.

— Пытаюсь склеить себе девочку на всю жизнь, — Митя крепко схватил её за талию и снял с пирса. Поставил осторожно, так, чтобы её ноги сразу попали в туфли, ожидавшие свою хозяйку на берегу.

Дальше Лида не смотрела. Отошла в сторону и стала внимательно изучать каменное кружево на соборе святого Марка: девушка училась в художественной школе, и когда её преподаватели узнали, что мать забирает Лиду Корзунову с собой в Венецию на два месяца, отпустили её без возражений в обмен на обещание привезти несколько этюдов. Четыре были уже готовы, а вот последний, с площадью Сан Марко, Лида всё не могла закончить: что с натуры, что по памяти ей никак не удавалось передать на бумаге игру света и тени на мозаиках и украшениях древнего собора.

Сегодня днём ходила за цветными карандашами. Где их купить, выяснила заранее. Лиде казалось, что все художники мира должны жить в Венеции, а значит, карандаши, краски и бумага в этом городе должны быть самые лучшие. Так вот, о чём это она… ходила днём купить карандаши. Акварель привезла с собой, но может быть, здесь будет лучше, тем более, в этом городе, состоящем из воды и ярких закатов, у неё почти закончились синие и красные оттенки.

Жара, несмотря на сентябрь, стояла почти нестерпимая, поэтому Лида с её комплекцией как раз на площади Сан Марко поняла, что последние полтора квартала ей, видимо, придётся преодолеть ползком. И тут, как добрый deus ex machina[1], кто-то окликнул её из толпы по-русски:

— Лида! Тебя ведь, кажется, Лидой зовут?

— Лида, — согласилась девушка, уже узнав голос и тем не менее (а может, как раз поэтому) выискивая глазами того, кто обратился к ней. Он первый поймал её взглядом и ухватил за руку своей длинной рукой. И сейчас же вся гомонящая толпа, проходящая через Сан Марко круглые сутки, как будто куда-то исчезла, слилась в большое пёстрое пятно и в этой картине, которую писала на холсте времени сама жизнь, стала всего лишь фоном. У Лиды в голове пронеслись две мысли одновременно: глаза, сердце и женская интуиция хором возликовали: "это и правда он!", мозг и что-то девичье, слегка кокетливое, пропели нежно-нежно: "как хорошо, что просто собираясь в город за принадлежностями для рисования, ты всё равно надела своё любимое выходное платье — ты же знаешь, насыщенный голубой потрясающе сочетается с твоими глазами. И нитка ярко-оранжевых бус тоже очень кстати!".

— Хочешь мороженого? — спросил юноша без всяких предисловий и церемоний.

— Хочу, — призналась Лида, — но здесь, на Сан Марко, всё очень дорого, и...

— Надеюсь, я не очень задержу тебя, — улыбнулся Митя, пропустив мимо ушей Лидину реплику о дороговизне местных кафе. — Кстати, а куда ты идёшь?

— За карандашами. Ну, может, ещё акварель присмотрю.

— Ты художница?

— Да какое там! Это слишком громкое слово. Учусь в художественной школе, а что из этого выйдет — кто его знает...

— Давай так, — предложил Митя, — сейчас мы с тобой съедим по вазочке мороженого и обсудим одно очень важное для меня дело, а потом пойдём и купим тебе самые лучшие цветные карандаши во всей Венеции. Идёт?

— Идёт. "С тобой всё идёт", — это уже про себя.

От изобилия разбежались глаза. От цены чуть было не сбежались на место перед тем, как вылезти из орбит; но Митина улыбка была такой ободряющей, что Лида заказала целых три шарика мороженого — фисташковое, крем-брюле и белое с шоколадной крошкой — то, что по-итальянски называется straciatella — и ещё чашечку кофе латте. Её спутник тоже разжился тремя разными вкусами мороженого, в качестве напитка попросил бокал монтепульчано, и, когда официант, выполнив заказ, ушёл, заговорил очень серьёзно:

— Лида, мне нужно обсудить с тобой одно дело. Хочешь верь, хочешь не верь, это вопрос жизни и смерти.

— Слушаю, — его серьёзность невольно передалась девушке.

— Завтра я уезжаю в Болонью. Я там учусь, поэтому до следующих выходных в Венецию мне выбраться не удастся. Я не знаю, какие планы у вас, но мне очень не хотелось бы упустить из виду твою сестру. Она была права, я нехороший человек, но я могу измениться ради неё, и я хочу, чтобы она — и ты, между прочим, тоже — знала, что мои намерения в отношении неё весьма серьёзны...

— Говори проще, — попросила Лида, — Иоанна не любит канцелярита.

— Проще: я люблю твою сестру. Я хочу быть с ней. Не одну ночь, как она думает, а столько ночей и дней, сколько отпустит нам Провидение.

— Прекрасно. При чём здесь я?

— Ты можешь помочь мне.

— Я? — изумилась Лида. — Как?

— Скажи, где она будет сегодня вечером.

— А я почём знаю? Иоанна всегда гуляет сама по себе, даже если со мной.

Митя отчего-то зажмурился, посидел так несколько секунд, так что Лида уже начала волноваться, всё ли с ним в порядке; потом открыл глаза, допил залпом полбокала и пристально посмотрел в Лидины голубые глаза.

— Ты не понимаешь… вопрос жизни и смерти! — повторил он.

— Брось, от этого не умирают. Тем более, мужчины. Это больно, но не смертельно.

— Эх, Лида, ты просто маленькая ещё и не понимаешь таких вещей...

— Я? Маленькая? Да ну! Мне, между прочим, целых семнадцать лет! И в любви мы, женщины, даже не будучи семи пядей во лбу, понимаем ничуть не хуже вас! — от волнения девушка зарделась, ярко-ярко разгорелись глаза.

— Ого! А ты, оказывается, тоже из огня сделана, как и Иоанна! — засмеялся Митя. — Я вижу, мы с тобой сможем стать настоящими друзьями! — потом снова стал пугающе и как-то обречённо серьёзным и проговорил тихо-тихо, по-прежнему глядя в глаза, как будто вынимая душу:

— Только помоги мне её найти… пожалуйста!

От этого беспомощного "пожалуйста!" у Лиды сжалось сердце. В отличие от Иоанны, которая чуть ли не в каждом потенциальном кандидате на свою руку и сердце хотела видеть рыцаря, пускай не без упрёка, но без страха, сильного, галантного и нежного, младшей сестре нравилось, когда мужчины не стесняются показывать свою ранимость. Сразу хотелось пожалеть, прижать к сердцу и сделать всё что угодно, даже невозможное, только бы не было так больно. Наверное, это был не женский инстинкт, а материнский, но если бы Лида хоть раз всерьёз задумалась над столь сложными для неё материями, она наверняка нашла бы в этих двух чувствах много общего.

— С тех пор, как мы попали под тот злополучный дождь, Иоанна частенько приходит по вечерам вон на тот пирс, — сказала в конце концов девушка. — Какая тут связь, я не знаю.

— А я, кажется, догадываюсь, — проронил Митя, и нежная-нежная, непонятно кроткая для такого человека улыбка в буквальном смысле озарила его лицо, заиграла синеватым огоньком в глазах.

Расплатившись, вышли обратно на жару. Митя послал воздушный поцелуй и итальянское слово "grazie"[2]дремавшему в роскоши мрамора и мозаик древнему собору, а потом посмотрел на свою спутницу сверху вниз и улыбнулся, как взрослые улыбаются трогательным малышам:

— Итак, ты говоришь, цветные карандаши и акварель? А почему бы не совместить?

— Как это? — удивилась Лида.

— А вот увидишь! — Митя хитро прищурился и предложил ей руку, чтобы опереться. От его простоты и дружелюбия у девушки совершенно улетучилась природная робость, она охотно взяла его под руку и даже не хлопнулась от этого в обморок, и через двадцать минут впервые в жизни узнала, что такое акварельные карандаши и каково это, когда на тебя обращены восхищённые взгляды понимающих в любви итальянцев. И то, и другое Лиде Корзуновой очень понравилось.

— Обычно люди берегут такие подарки, а я — хочешь верь, хочешь нет — с тех пор рисовала только этими карандашами, пока не сточила их до такой степени, что их невозможно стало держать в руках, — заключила свой рассказ Лидия Григорьевна, собирая со стола пустую посуду. Серёжка сидел задумчивый и ошеломлённый, пытаясь переварить полученную информацию, хотя тётя и так рассказала ему не всё. А умолчала она о том, как, возвращаясь с Митей назад, Лида в какой-то момент не сдержалась и потянулась к своему спутнику не только губами, но и всем своим истосковавшимся по любви существом. Юноша поймал её лицо обеими руками и сказал по-доброму, но очень строго, на правах старшего друга:

— Лида, знаешь, есть такая поговорка: на чужой каравай рта не разевай, — и уже совсем ласково:

— У тебя вся жизнь впереди, глупышка!

Тогда девушка очень по-детски кинулась ему на шею и спросила, захлёбываясь от собственных эмоций:

— Если Иоанна сделает тебе больно, можно я её немножечко убью?

— Только если самую чуточку и совсем не больно, — рассмеялся Митя, отвечая на Лидины объятия.