Глава 6 - Контрольный выстрел

Когда Лиза, наскоро облачившись в предложенные ей вещи (даже почти как раз, только самую чуточку великоваты), вышла из душа и прошла в комнату, она встретила внимательный, цепкий и непроницаемый взгляд хозяйки, изучающий её с головы до ног. Иоанна Григорьевна сидела за образцово накрытым столом и скорее пожёвывала кончик старинного мундштука, чем курила. Закончив пристальный досмотр, она отложила сигарету и сказала гостеприимно, едва улыбнувшись:

— Стало быть, Лиза? Что ж, очень приятно. А меня зовут Иоанна Григорьевна.

— Иоанна? Руднева? О, значит, я не ошиблась! Вы — моя любимая писательница!

— А что ты читала из моего? — Выждав паузу, спросила женщина меланхолично и как-то даже устало. Ей, видимо, уже успели надоесть с подобными заявлениями.

— "Макраме", "Страницы из дневника Эрики Эрс", "Зайчика в ладони"… Сейчас вот читаю "Ослепительного Икара", уже почти до середины дошла… Вообще, мы с папой очень любим Ваше творчество. А вот мама почему-то нет… То есть, странно: я однажды ночью встала попить воды и видела, как мама сидит, склонясь над книгой, и плачет. Утром посмотрела — это был как раз "Ослепительный Икар"… А как только видит, что мы с папой читаем что-нибудь из Вашего, сразу начинает кричать, чтобы мы не тратили время на ерунду. Но раз плачет — значит, трогает?

— Ты знаешь, мне кажется, твоя мама права.

Лиза усмехнулась:

— Самокритика — святое!.. А подпишите мне, пожалуйста, Вашу книжку, раз уж приключилась такая встреча! — девушка сбегала в коридор, где стоял её портфель, и вернулась с книгой.

Что ж, приятно знать, что тебя читают не только чувствительные старые девы, но и ровесницы твоего сына. Но вот этот загадочный папа… Лиза на вид не старше Серёжи — значит, папе должно быть чуть больше сорока. Странно, чтобы взрослому мужчине нравились сентиментальные, а местами и откровенно эротические дамские романы.

— Хорошо, подпишу. Давай сюда, — Иоанна Григорьевна прищурилась, как будто снова приглядываясь к столь неожиданно свалившейся ей на голову Принцессе на горошине.

— Тебя как, кстати, полностью зовут?

— Елизавета Дмитриевна Бортницкая… Но… неужели Вы собираетесь писать так официально?

— Это уж моё дело, — проговорила великая писательница одними губами. Ни один мускул не дрогнул на её лице — это услужливо подсказало Иоанне Григорьевне большое настенное зеркало. "Господи, зачем я вообще смотрюсь туда сейчас!.. Да, это действительно его дочь, интуиция меня никогда ещё не подводила. Ну и что с того? Зачем я проверяю, не выдало ли меня моё лицо, когда выдавать нечего?". Женщина взяла ручку и написала на титульном листе своим витьеватым почерком:

"Лизе Бортницкой от автора, с пожеланием, чтобы её Икар долетел до намеченной цели. И. Руднева. 10 октября 20… года".

— Спасибо! — девушка просияла и прижала книгу к себе, как драгоценный подарок.

— Бортницкая… — повторила Иоанна Григорьевна, как будто подбирая оброненную где-то на пути мысль. — А ты случайно не...

— Дочь, — кивнула Лиза, привыкшая отвечать на этот вопрос. — А Вы помните имена всех Нобелевских лауреатов?

— Я всегда очень внимательно слежу за Нобелевскими премиями. "А остальное тебе знать не надо".

— А, понимаю: ищете вдохновение и персонажей для нового романа.

Когда Иоанна Григорьевна смеётся, выглядит такой добродушной...

— Нет, моя девочка, всё гораздо прозаичнее. Ищу дырку, чтобы вклиниться туда вместе со своим "… Икаром". Да боюсь, крылья сожгу.

Ответить Лиза ничего не успела, потому что щёлкнула входная дверь. Это вернулся ходивший по разным маминым поручениям Серёжка. Притащил в авоське большой арбуз.

— Ну ей-Богу, дурак! Хоть бы цветы купил, что ли, или конфеты… — шепнула Иоанна Григорьевна, выйдя в коридор встретить сына.

— Банально! — отрезал Серёжа.

— Не романтично! — Парировала мать, кивнув в сторону арбуза.

— Зато нетривиально! И вкусно!

— О! — обрадовалась Лиза, когда оба вернулись в комнату — в этой квартире обеденный стол обретался в гостиной, а не на кухне, — Какая красота! Так неудобно… Я пойду...

— Никуда ты не пойдёшь, пока одежда не высохнет! — Строго осадила её Иоанна Григорьевна. И, уже обращаясь больше к сыну, чем к новой знакомой:

— Надеюсь, вы не натворите глупостей, если я оставлю вас одних?

— Не переживай, — успокоил её Серёжка. — Какого ты обо мне мнения!

Мама его уже не слышала. Зашла в свою комнату. Без спроса никто другой туда всё равно не войдёт, поэтому дверь можно не закрывать. Она никогда не закрывает. Села за письменный стол, любовно провела пальцами по клавишам антикварного "Ундервуда" — Иоанна Руднева воспринимала свою пишущую машинку как дорогого друга: она знает о своей владелице больше, чем кто-либо из плотяных и кровяных. Пристально посмотрела на своё отражение в зеркале (очень любила большие зеркала, они висели в каждой комнате). Ещё ничего, вполне.

— Контрольный. В голову. От родного сына!.. Бумеранг хренов! — поделилась с сидевшей с той стороны зеркала собой, хотя раньше никогда так не выражалась. Нахмурилась: "Вам и не снилось" получается. Только мешать она не будет: если не судьба, само пройдёт, а если судьба, то хоть ты костьми ложись, они будут вместе.

Когда была беременна, отчаянно хотела дочку. Назвала бы её Лизой, хоть сестра тогда и твердила, что сочетание "Елизавета Владиславовна" почти невыговариваемое.

А вот Елизавета Дмитриевна — очень даже красиво звучит. Его дочь… Ему Иоанна Григорьевна никогда не говорила о своём желании, не подсказывала это имя. Она тогда вообще не хотела детей, с риском для здоровья и жизни избавилась от двоих… Как Митя тогда кричал! Перед глазами до сих пор в страшных снах иногда стоит его искорёженное гневом аристократическое лицо… Узнав про второй аборт, он даже — в первый и последний раз в жизни — поднял на неё руку… От этого воспоминания у Иоанны загудела щека, и женщина неприятно поморщилась. Потом — белобрысая пухлая Марина, отвратительно пахнущая какими-то дешёвыми пряными духами с Черкизовского рынка. Лучшая подруга! История до банальности проста, но когда ты живёшь спокойно, и вдруг эта самая лучшая подруга заявляется к тебе в подвенечном наряде и сообщает, что беременна от твоего мужа — это, согласитесь, верх подлости. Даже при том, что твой муж уже полтора месяца таковым не является.

Ну да, да, первый камень бросила она — из мести за эти крики и особенно за пощёчину, из спортивного азарта — доказать мужу, что она вполне может обойтись без него. Чёрные сливовые глаза Влада Руднева и его неподдельная восхищённость её творчеством — тогда ещё самым его началом — сделали своё дело. И вот — и этот ей был, по большому счёту, не очень нужен, но Лида тогда в почти прямом смысле слова заперла сестру дома до тех пор, пока не было поздно что-либо менять. На четвёртом месяце она вышла за Влада замуж и стала ждать на свет Лизу. Но Лиза оказалась мальчиком. Как раз тогда они с Владом нашли в журнале бледненькую репродукцию "Детства преподобного Сергия" Нестерова. Так розовый внимательный комочек, понемножечку становившийся человеком, обрёл имя. Иоанне Григорьевне просто очень хотелось, чтобы её мальчик рос тихим и кротким, как светлый отрок с повешенной в детской картинки.

И вот этот тихий и кроткий, которому через два месяца стукнет семнадцать лет, приводит домой Принцессу на горошине — естественно, настоящую: разве может дочь принца не быть настоящей принцессой? — и что-то лопочет о любви с первого взгляда, и улыбается чуть застенчиво. Бумеранг вернулся. Наверное, это на генетическом уровне.

Ну, что это она рассентиментальничалась, как старая бабка? Отставить!

Выйдя из комнаты походкой настоящей королевы, застала Лизу уже в дверях. Та приветливо улыбнулась ей — "Проклятие! Совершенно его улыбка!" — И сказала весело и дружелюбно:

— Иоанна Григорьевна, Серёжа, спасибо вам огромное за гостеприимство, была очень рада.

И любимая Лизина писательница, неожиданно даже для себя самой, ответила:

— Приходи ещё.

Когда за обсохшей Принцессой захлопнулась входная дверь, Иоанна Григорьевна подошла к обеденному столу, к великому изумлению Серёжи залпом хлопнула стопарь водки, собрала посуду, напутствовала сына словами "Мать — королева, невеста — принцесса, кто-то же должен посуду вымыть!", и через пять минут из дальней комнаты тихими щелчками клавиш и громким клацаньем "пробела" застучал "Ундервуд".