Глава 13 - Дом на камне и воде

Лиза лежала ничком на большом диване и, уткнув лицо в Серёжины колени, тихо, безнадёжно плакала. Мамина истерика, папино — нет, не предательство, это как-то по-другому называется — да ещё и Серёжин пересказ тёти-Лидиных откровений настолько не укладывались у неё в голове, что нужно было время и силы, чтобы всё это пережить.

Серёжка сидел подавленный, перебирая пальцами её растрепавшиеся волосы, и тоже пребывал в растерянности. Мысли путались в голове от обилия свалившейся информации. Мама была замужем за профессором Бортницким… Серёжка как ухажёр его дочери был вхож к ним в дом, и о Дмитрии Венцеславовиче у него остались самые светлые воспоминания. Вот, хотя бы, одно из самых ярких — летом, на даче Бортницких в маленьком сельце Ржанка Московской области.

Летом темнеет поздно, поэтому было ещё совсем светло, но с ручья тянуло зябкой сыростью и неприятным тинистым запахом. Комариные рои сбились в полчища и явно вынашивали план истребления человечества. Пели кузнечики и лягушки. Словом, был один из тех уютных летних вечеров, когда так хорошо поставить на веранде самовар и всей семьёй пить душистый чай вприкуску с собственноручно сделанным вареньем и откровенничать. Первый пункт этого плана был уже выполнен, и женская половина семьи ушла спать. Серёжа, который чувствовал себя на даче у Бортницких неловко, хоть и был приглашён не только Лизой, но и лично профессором, хотел к ним присоединиться, но Дмитрий Венцеславович, не спрашивая, налил ему ещё чаю и совершенно неприлично подмигнул, призывая остаться. Юноша покорно присел на табуретку у стола. В полумраке ему был виден тёмный силуэт сидевшего в неосвещённом углу профессора. Дмитрий Венцеславович сидел, облокотясь о перила веранды и подпирая руками подбородок.

— Ну вот, — вздохнул профессор, когда Серёжка сел, — наши милые дамы наконец пошли спать, и мы можем хоть немного по ним соскучиться, — он засмеялся. В этой усмешке юноше послышалось что-то неприятное, так что он даже поморщился. Он не знал, что отвечать, а не ответить было бы невежливо, поэтому Серёжа просто сказал:

— Да, — и покивал головой.

Воцарилась благодатная летняя тишина. На синеющем небе протирали глаза первые маленькие звёздочки. Кузнечики трещали уже без перерыва. Плескавшаяся где-то вдали речка ещё добавляла умиротворения. И вдруг эту летнюю тишину как будто лезвием полоснули слова профессора:

— Серёж, я вижу, что ты надёжный человек, так что за Лизу я спокоен. Я скоро уйду, и хорошо, что мне есть, кому её оставить. Она, да ещё будущий малыш — самое дорогое, что у меня есть.

Юноша ещё до понимания, успевшим привязаться к Дмитрию Венцеславочичу сердцем почувствовал, что означает это "уйду" — и испугался. Профессор даже не глядя на Серёжку понял его чувства и поспешил успокоить его:

— Не переживай, ничего здесь страшного нет. Ты же знаешь, моя профессия связана с высокотоксичными веществами, так что выбора у меня особо и нет. Врачи говорят, к середине, максимум к концу октября… Прекрати ты паниковать, не девочка же! — Дмитрий Венцеславович заговорил гораздо бодрее, но потом снова скатился в лиричный тон. — Говорю же, ничего такого тут нет… Знаешь, два или три раза в жизни мне было так больно, что хотелось умереть — и в какой-то момент я понял, что это совсем не страшно.

— Ну да, как у Цветаевой — "И будет жизнь с её насущным хлебом, с забывчивостью дня. И будет всё, как будто бы под небом и не было меня".

— Не люблю Цветаеву! — профессора аж передёрнуло. Но именно этот жест и помог ему стряхнуть хандру. Глаза загорелись совсем молодо, а на лице заиграла озороватая улыбка, так что этот больной и явно уставший от жизни мужчина на секунду показался Серёжке без преувеличения прекрасным. — Но сегодня готов сделать исключение! Ты не мог бы принести гитару и спеть мне эту песню? Знаешь же, что это песня?

— Знаю, Пугачёва пела.

— А сегодня споёт Сергей Владиславович Руднев. Уверен, это во сто крат лучше всякой Пугачёвой!

Серёжка сходил за гитарой, нашёл в интернете аккорды и запел. Профессор слушал молча, подпевая только некоторые строки. Потом поблагодарил, совсем весёлым тоном призвал Серёжу не принимать близко к сердцу то, что он ему здесь наплёл — "просто вечерняя хандра старого больного человека" — пожелал спокойной ночи и дружески похлопал по плечу.

И только сейчас Серёжка обратил внимание на то, какие именно строки профессор Бортницкий подпел ему. Этот вечер стоял в памяти как живой, поэтому вспомнить их не составило труда.

Начали вместе. Про "зелень глаз моих и нежный голос" Дмитрий Венцеславович ещё спел, а про "золото волос" уже не стал, так что Серёжа тогда решил, что его старший друг просто устал. Но сейчас юноше показалось, что в этом был особенный смысл: зелень глаз у его матери была, нежный голос, если она захочет, тоже, а вот волосы у неё всю жизнь были тёмно-русые, а вовсе не золотые. Хотя, может быть, всё это Серёже Рудневу только показалось, а на самом деле профессор и вправду просто устал тогда подпевать.

Дальше Серёжка пел один, и снова услышал чуть хрипловатый низкий тенор Дмитрия Венцеславовича только на строчке "… меня, такой живой и настоящей, на ласковой земле". Потом — про "безудержную нежность и слишком гордый вид" и до конца. И, кажется, это всё-таки было про маму, потому что слишком уж многое сошлось — и мамина любимая поэтесса (может, поэтому профессор Цветаеву не любил?), и всё таже пресловутая зелень глаз и нежный голос. Про безудержную нежность Серёжка знать, конечно, не мог, но вот гордый вид, под которым жила чувствительная и трепетная душа — точно… Но всё это Сергей Владиславович Руднев понял только сейчас — и изумился силе страсти этого человека. И не умилился, а оскорбился за Лизу и даже за Марину Евгеньевну. И тут же, яркой вспышкой — за самого профессора. На эту Снегурочку. Ну, или Снежную Королеву.

— Из-за чего они расстались? — поинтересовался он у тёти.

— Да кто ж их разберёт! — пожала плечами Лидия Григорьевна. — Я вообще против была. У них была огромная любовь, что до, что после.

— Неправда! — подала вдруг голос Лиза. Воспоминание о прошедшей любви — может быть, боль — да, но вот любовь… — Папа очень любил маму!

— Так а я разве говорю, что не любил? Я думаю, твоя мама была у него как добрый друг, как сердечная заботливая женщина, как мать его детей, в конце концов. А Иоанна… понимаешь, наркотик — это совсем другое, и даже если ты давно вернулся к здоровому образу жизни, ломка всё равно мучительна.

Наплакавшись, Лиза поднялась и села на диване. Серёжка большими пальцами смахнул с её ресниц слезинки и, осмелев, ласково поцеловал в мокрые глаза.

— Не плачь больше, ладно? А то больно же.

— Постараюсь, — шмыгнула носом Лиза. — Но столько всего сразу обрушилось… да ещё мама… как подумаю, что она тебя ненавидит и видеть у нас дома больше не хочет — жить тошно становится.

— Ну, её тоже можно понять: всё-таки, она очень любила твоего папу.

— Он её тоже любил.

— Не спорю. Но видишь, тётя говорит, что совершенно это разные вещи… Я вам другое хотел сказать. Я вот о чём подумал: раз тётя говорит, что большая любовь у них была и после расставания, то… мама ушла потому, что ушёл он? Не смогла жить дальше и поспешила в их рябиновый закат, в день их свадьбы?

— Ты знаешь, — грустно и глубокомысленно кивнула Лидия Григорьевна, — это первая мысль, которая пришла мне в голову после того, как ты рассказал мне о мамином самоубийстве. И, кажется, она верна. Во всяком случае, на это нас наводит "Мастер и Маргарита" и дата на записке: девятнадцатое октября.

— То-то я думаю, что мне напомнило число на свидетельстве о венчании! — воскликнула Лиза.

— Как сильно и романически. Вполне в мамином духе.

— Да, кстати, — сказала вдруг тётя Лида невпопад, — на венчании сестры с Дмитрием — я всегда лучше Иоанны понимала по-итальянски — священник вспомнил Евангельскую притчу о двух людях, один из которых выстроил дом на камне, и даже самые сильные ветра не смогли его разрушить. А второй построил дом на песке, и его разметал лёгенький ветерок.

— У них, выходит, что-то среднее получилось?

— Их дом был строен на камне и воде венецианской лагуны, — усмехнулась Лидия Григорьевна. — А вода, как известно, камень точит… Ну, Лизонька, успокоилась? Давай тогда чай пить. Если хочешь знать, крепкий чай, да ещё с мёдом — лучшее средство от всех душевных хворей. — Тётя пошла в кухню поставить чайник. Лиза вызвалась ей помочь, но Лидия Григорьевна сказала, что не надо.

— А когда мама с Дмитрием Венцеславовичем расстались? — спросил Серёжа за чаем.

— Ты имеешь в виду, когда они официально разошлись?

— Ну да.

— Тут дело хитрое. Видишь ли, официального развода не было.

— Не может быть! — возмутилась Лиза. — Как бы папа тогда женился на маме?

— Всё очень просто. Официального развода не было потому, что не было официального брака. Когда Митя приехал в Москву на зимние каникулы, он просто забрал Иоанну к себе — сначала в двушку на Садовом, потом в Болонью до конца обучения там — и все шесть с половиной лет их брака они прожили по свидетельству из Санта Мария делла Салюте, а в загс так и не сходили: оба считали, что, раз есть бумага, то они женаты официально, а всё остальное — лишнее.

Пока тётя Лида говорила, она разливала по чашкам очередную порцию душистого чая с чабрецом. Открыла гречишный мёд, поджарила в тостере гренки. Всё это время ребята пытались посчитать, не получаются ли они, чисто случайно, братом и сестрой. Если математика их не подвела, по всем подсчётам выходило, что нет. Внешняя схожесть Серёжи с Владиславом Рудневым (отыскалась его фотография) окончательно убедила их в этом.

— И слава Богу, что нет, а то это было бы обидно! — Серёжка обнял Лизу и прижался к её щеке своей. — А так мы будем строить дом, наш общий, крепкий.

— Тот, который на камне? — Улыбнулась Лиза.

— Да. На камне и воде: ты же помнишь, как мы познакомились… Вода — это важный элемент в нашей истории.

— Только, надеюсь, на этот раз вода не подточит камень, — и Лиза крепко поцеловала Серёжу в губы.