Книга первая

Книга первая

Когда я влюблюсь.

Роман.

Эти две строчки открылись мне весенним утром 1993 года, когда, разбираясь с накопившимся на антресолях хламом, я неожиданно обнаружил посылку, перетянутую капроновым шнуром. Посылка не была обычной — вместо коробки была только обёрточная бумага. В такую иногда заворачивают подарки, но чаще всего из неё делают кульки для инжира, семечек, орехов, конфет, за которыми ещё нужно выстоять огромную (в несколько десятков потных, не помнящих щётки и мыла спин) очередь. Бумага была старой, пожелтевшей от времени, слой пыли покрывал её всю, как нежная пуховая шаль, что вяжут ещё нам по деревенькам долгими зимними ночами при тусклом свете мерцающей свечки или керосинки наши родные бабушки. Всё от того же безжалостного времени, обёртка поистёрлась, и сквозь образовавшиеся дыры можно было разглядеть содержимое посылки… Кстати, ни адреса, ни почтового штемпеля, ни каких бы то ни было признаков того, что эту бандероль когда-то отправляли в долгое, радостное, а может и не очень радостное и совсем недолгое, путешествие, не наблюдалось…

Так вот: под бумажным фантиком скрывалась кипа записных книжек, блокнотов, тетрадей (толстых общих на девяносто шесть листов, тоненьких восемнадцатилистовых, всевозможных расцветок и размеров) и так далее. Забегая вперёд, скажу, что там были и разрозненные листочки. Сказать по секрету, были там две, а то и три ресторанные салфетки, исписанные мелким, убористым почерком…

Первым искушением было, конечно, сорвать обёртку, и, словно малыш, радующийся рождественскому подарку, погрузиться в захватывающий мир чужих мыслей, снов, мечтаний, судеб, непонятным образом оказавшихся в моей стенке со столом-книжкой на самой её верхотуре. Это было первым желанием. Так оно первым и осталось. Всё-таки неприлично читать чужие письма, даже если они лежат в твоей комнате, твоём шкафу, от этого ведь они твоими не становятся…

Десять мучительных дней продолжалось моё противоборство с самим собой. Пожалуй, даже не с самим собой, а с некоторой частью меня (каждого из нас) с загадочным почти мистическим именем Совесть. Она тихо и скромно стояла в уголке, опустив глаза, не смея их поднять даже на миллиметр от пола, казалась настолько преданной и покорной, нежной, мягкой, что все попытки бунтующего эго заявить о своих правах громким и яростным криком, руками, рвущими на части податливую хрустящую бумагу, разбивались об эту застенчивую невинность, словно волны о скалистый берег, оставляя после себя лишь пену неудавшихся желаний, неосуществлённой мечты, разбитого сердца…

На десятый день я решился… В конце концов, жил я один. С недавних пор. Кстати о себе. Меня зовут… Да так ли это важно? Ведь уже на следующей, а может третьей или четвёртой странице, меня с вами не будет. Я не герой и даже не рассказчик. Зачем тогда я здесь? Будем считать, что я — курьер. Тот, кто каждый день доставляет вам пиццу, пирожные, газеты… Получил — доставил, получил — доставил. Вот и всё. Вы же не спрашиваете у курьера его имя, возраст, жизненные планы, справку из венерологического диспансера (хотя находятся и такие идиоты). А мне, собственно говоря, достаточно быть анонимом. Не нужна мне дешёвая проститутка, которую все вы зовёте Слава, и восхваляете её в панегириках на каждом углу, смущая и без того смятённые, юные и не очень, души. Она слишком многое забирает, взамен оставляя только пепел сигарет в пивной банке между этажами в подъезде и пустую одинокую старость, когда дни тянутся как столь модный в наше время «бабл-гам» (без вкуса, цвета, запаха) и некому принести банальный стакан воды… Зачем мне всё это? Я курьер. Получил — доставил, получил — доставил.

Десятого марта 1993 года я получил в наследство от прежних жильцов рукопись, которую, видимо, забыли или не захотели тащить за собой в новую жизнь. Новая жизнь должна быть новой и никаких гвоздей. Только иногда, во время затяжного осеннего дождевого марафона, когда день от ночи отличается лишь отсутствием Солнца и то условным, хочется вернуться. Не важно куда, важен процесс. Чтоб защемило сердце, на глаза навернулись слёзы, и перед затуманенным росою слёз взором возникли словно ниоткуда забытые дома, улицы, лица… У каждого свои. Вот для того, чтобы было куда возвращаться и что вспомнить, я доставляю вам эту рукопись в нетронутом, почти детском, неогранённом состоянии.

Разрешите откланяться. У меня ещё море заказов.