Глава шестая

Глава шестая. Ars Amandi или Море. Танцы. Апельсины. История рассказанная моей мамой, записанная с её слов. Отсюда вывод, что ваш покорный слуга-рассказчик берёт заслуженный отпуск до последней точки этой истории. Счастливо оставаться. До новых встреч.

Садись поближе, Солнышко. Вот так. Мама сейчас расскажет тебе сказку. Это, и правда, было сказкой. Настоящей. Не веришь? Зря…

Началось всё сонным питерским утром. Принц встретил свою Принцессу, но ещё не знал об этом. Впрочем, и Принцесса, сладко потягиваясь в общежитской постели, мягко говоря, не догадывалась, что это утро, кроме обычного для Питера дождя (нудного и моросящего) принесёт ей долгожданную встречу с не менее долгожданным Принцем. Всё было так, как всегда и ничто не предвещало столь знаменательных событий.

Принцесса встала с кровати, осторожно, дабы не разбудить подруг по несчастью, прошлёпала босыми ногами в коридор (ванная (она же душевая, она же санузел) была одна на весь этаж). Паркет был холоден, как свежемороженый хек – лучшая пища бедного студента. Несчастной Принцессе приходилось выделывать кульбиты кошки на раскалённой крыше. С грехом пополам девушка добралась до душевой, но… К её раздражению и удивлению одновременно, искомая дверь не пожелала открываться. К деревянной обшивке двери неумело была пришпилена записка, с трудом вглядываясь в цветные каракули на грязно-серой бумаге, Принцесса поняла, что настал конец света. Локальный Армагеддон. Страшный Суд местного розлива. Пришло время платить по счетам и надеяться, что тебя чаша сия пронесёт мимо, ибо душ был закрыт на ремонт на неопределённое время… Что делать?! Этажом выше – биологи, этажом ниже – художники. Два этажа пошляков, алкоголиков и просто «чудиков», как метко окрестила их Светка – ближайшая фрейлина Её Высочества. «Чудики» — самые безобидные: то розу подарят, то билет на концерт в филармонию достанут, то начнут рассказывать о том, как лемминги – прости, Господи! — мигрируют с места на место, а потом, ни с того ни с сего, раз и в прорубь с обрыва. И всё это тихим, нежным голоском, застенчиво уперев глазёнки в пол или сверля диоптриями стену… Если, не дай Бог, взгляд случайно упадёт на живое воплощение греха, объект его ночных грёз, «чудик» покраснеет, налившись пунцовой краской, как спелый помидор, начнёт заикаться, теребить лацкан пиджака, мямлить что-то совсем уж несуразное и через двадцать секунд в страшном смущении выйдет вон. Но «чудиков», к сожалению, или к счастью, меньшинство…

Принцесса недолго колебалась: было холодно, ступни уже начали отмерзать, а посему, Её Высочество отправилось в увлекательное путешествие вниз по крутым ступеням винтовой лестницы. Когда-то по этим ступеням раскатывали атласный ковёр, и ноги самых разных лиц ступали по нему, возвращаясь или уходя из дому. Крепления, кое-где ещё отливающие золотом, остались, а ковер давно стал гостеприимным домом для мышиного семейства… Да и тех ног, что топтали несчастное тело ковра, распластанное по мрамору ступеней, давно уже не носит на себе земля: это ноги тех, чьи тела лежат под Екатеринбургом, тех, кого расстреляли в тридцать седьмом за несколько строчек в потрёпанный блокнот, тех, кто сгнил в Сучане и других лагерях по страшной и нелепой политической статье, тех за кем приехал однажды «Чёрный Воронок» — вестник беды, дамоклов меч, нависший тенью, злой нафталиновой тенью, пропахшей холодом застенков и свежей крови, над каждой головой… Да, этих ног, этих лиц к моменту описываемых событий уже давно не числилось в списках живых. Но и в списках мёртвых очень часто их не было. И не будет. Нельзя, чтобы мир узнал о жертвах тайной, подковёрной, неприглядной, мерзкой, неестественной войны, больше напоминающей бойню…

Итак, Принцесса спускается вниз. Всё ниже и ниже. Если на этаже холод обретался лёгким облаком вокруг её ступней, здесь, в полумраке парадной, он окутывал её плотным коконом, забирая жалкие крохи тепла, доставшиеся ей в наследство от тёплой, уютной, родной постели. Теперь Её высочество вынуждено было осознать, почему её подданные, и не только они, называют этаж художников Преисподней. Оставалось ещё несколько шагов до спасительной двери в другой мир. Она нечасто спускалась или поднималась по лестницам общежития, курсируя между этажами, поскольку практически никого не знала, да, по крупному счёту, и не хотела знать. Город ей казался чем-то злым, враждебным, люди холодными, неприветливыми. Отчасти девушка списывала это на северный климат, отчасти на свою мнительность, отчасти на особо обострившуюся в последнее время мизантропию… И всё же Её Высочество продолжает спускаться. Кажется, что лестница не имеет конца и ведёт прямо в очередной ночной кошмар Босха или Кафки, девушка проклинает администрацию общаги, коммунальные службы, понедельник, который вздумал начинаться сразу же после воскресенья. Хорошего весёлого воскресенья. Она улыбается собственным воспоминаниям и не замечает резко распахнувшейся двери.           

-          Почему опаздываем?! Мы тебя уже заждались. Вторая комната налево. Быстро, — незнакомый парень с причёской Джимми Хендрикса хватает её за руку, достаточно грубо, чтобы схлопотать пощёчину, но недостаточно больно, чтобы закричать, и всё в той же странно напористой манере, не обращая внимания на её жалкие попытки объясниться, проталкивает в коридор, захлопнув за ней дверь.

-          Здесь хотя бы тепло, — бормочет Её Высочество, растирая больную руку, осторожно ступая по мягкому паласу по направлению к душевой, — Хам! – бросает она, обернувшись к входной двери, но, естественно, за её спиной никого нет, кроме Пустоты, но Пустота всегда рядом с нами, разве не так? С лёгким скрипом открывается дверь ближайшей к ней комнаты. За дверью слегка застенчивый молодой человек, он не производит никакого впечатления с первого взгляда, но если приглядеться повнимательнее, хоть чуть-чуть напрячь мозг или то, что от него осталось, можно разглядеть, услышать, почувствовать неповторимую мелодию, приятно ласкающую душу. Так мы проходим мимо подснежников, не замечаем капли дождя на стекле, а снег для нас – просто забивающий улицы хлам, подлежащий немедленному уничтожению в челюстях снегоуборочных машин… Но если бы только чуть-чуть внимания, если бы только толику доброты, сердечности, взгляд ребёнка, разум мужа – идеал, недостижимый. Как всегда, впрочем… А парень стоял и смотрел на Принцессу. Он не знал, что она Принцесса, она не знала, что Принц уже очень близко, но что-то привлекло его, заставив задержать на её точёной фигурке свой профессиональный взгляд творца, и что-то привлекло Её, поскольку она позволила себе на этот ничем непримечательный взгляд ответить и даже на пару секунд остановиться, дабы узнать поближе человека, смеющего касаться бесстыжим взглядом её благородных фарфоровых плеч. Она гордилась своим телом и, справедливости ради, имела на то полное право. Природа щедро одарила девушку: осиная талия, высокая грудь, плавная, томная, гордая походка, прямая спина, высоко поднятый подбородок, атласная кожа, греческий профиль лица…

-          Вы случайно не меня имели в виду?

-          Нет. Я вас даже не знаю.

-          Как и я вас, впрочем. Но это всё равно. Заходите, — он сделал приглашающий жест рукой, и кто-то словно толкнул её в спину. Принцесса и не заметила, как очутилась в комнатке будущего гения живописи… — Меня зовут Переяслав, а вас?

-          Меня Софья Павловна Антгольц, можно просто Соня. Для друзей.

-          А я Слава. Тоже для друзей. Проходите, проходите…

-          Извините… Слава?

-          Да…

-          Вы, наверное, меня с кем-то перепутали. Я живу этажом выше. У нас душ на ремонте… Вот я и…

-          Бесполезно. Они как сговорились. Хотя, ничего удивительного – зданию восемьдесят лет, все трубы ржавые, дырявые. Их давно пора в металлолом, но… Причина обыденна, как вечный питерский дождь: деньги. Они есть для генералов, членов парткомов, месткомов и стукачей, но их нет для нас, простых студентов… Странно, не правда ли?

-          Ага.

-          Соня, можно мне так вас называть?

-          Конечно.

-          Сонечка, у вас идеальное лицо и, не побоюсь этого слова, идеальное тело, а ваши волосы…

-          И какая я по счёту?

-          В смысле?

-          В списке девушек, которым вы говорите подобные, с позволения сказать, комплименты.

-          Первая.

-          Серьёзно?

-          Серьёзней некуда. Я художник, а не Казанова. Так вы согласны?

-          На что?

-          На портрет. Вы будете мне позировать?

Время словно взяло тайм-аут (звучит очень странно, даже для меня), оно остановилось, застыло. Застыл маятник часов, в коридоре умолкли стоны-скрипы половиц под весом десятков ног. Даже дождь за окнами перестал стучать по карнизу барабанной дробью. Единственное, что осталось – гулкий звон колоколов за плотными стенами рёбер, они звучали в тон… Словно один большой колокол разделили пополам и из каждой половины выковали по колоколу чуть меньше и, наконец, эти половинки нашли друг друга, слившись воедино в наэлектризованной пустоте между двумя людьми… А люди, между тем, ловили в глазах друг друга собственные отражения и были вполне довольны этой игрой. Смеялись отражения, смеялись люди, но ни звука не срывалось с их искривлённых улыбками лиц. Звуки, как и слова, излишни, когда два сердца находят путь друг к другу, и кто-то там, на небесах, утирая со лба пот белоснежным шёлковым платочком, улыбается сквозь пелену дождя и утреннего тумана, пряча за спину ненужный боле, миниатюрный лук…

-          Так вы согласны?

-          Да.

Резко открылась дверь, впустив в уютную комнатку гул просыпающегося общежития: кто-то просил закурить, слышался сочный мат, тем более странный и неуместный оттого, что рождался в глубине душ до мозга костей интеллигентных художников… Хотя художники бывают разными, как и уровень культуры. Хотя бы существа стоящего на пороге, облокотившегося на дверной косяк и смолящего вонючую папироску. Наше Высочество, в миру Софья Павловна Антгольц, даже закашлялось, аристократично сморщив свой благородный греческий носик, тем самым выражая абсолютное презрение к подобным экземплярам рода Евы… А новоявленная Афродита в нескромном застиранном халатике когда-то белого цвета, едва прикрывающим данные ей свыше прелести; Венера Милосская, пока что ещё с руками (иначе как бы она могла облокачиваться на косяк, а тем более курить, с явным наслаждением выпуская струю зловонного дыма прямо в белоснежное лицо Сони и ещё гадко улыбаясь при этом) хриплым прокуренным голосом, которому сам бы Высоцкий позавидовал, выдала: «Кому здесь позёрша требуется?»

-          Вот её и пишите…

-          Слава. Но…

-          Слава. Всё. Я не знаю вас, вы не знаете меня. Прощайте! – и гордо подняв голову, стараясь сдержаться, не выдать слёз, Принцесса плавно, храня свою честь и достоинство, скрылась из вида слегка ошарашенного Принца. Она дала себе волю, только оказавшись на лестничном марше между этажами, плакала долго, страшно, закусив до крови губы, чтобы не выпустить крик. Плакала не оттого, что слишком холодно, не оттого, что какая-то фифа с их этажа позволила себе заставить Её Высочество дышать дымом, убивающим лошадь, но оттого, что на секунду, миг, невозможно короткий взгляд, одну улыбку и одно слово, поверила в возможность сказки, поверила в то, что возможно, и в её двери постучится чудо, и она сможет узнать вкус такого загадочного плода, как любовь…

-          Так мне раздеваться?

-          Пошла вон! Вон, я сказал! Соня! Соня! – Принц рванул за своей Принцессой, расталкивая всех, кто попадался ему на пути. Вырвавшись на свободу лестничного пролёта, озираясь, как бешеный зверь, он решился на её поиски. Что-то внутри заставляло его ноги двигаться, Слава полностью отдался этому странному ощущению.

А у двери в Славину комнату несостоявшаяся натурщица зябко куталась в свой тоненький халатик, стряхивая длинные столбики пепла на коридорный пол. Свободной рукой девушка размазывала по лицу слёзы… Сигарета плавно догорела до фильтра и обожгла курильщице пальцы. Курильщицу звали Лиля, она училась с грехом пополам на педагогическом, в своё время мечтала стать балериной, но особой стойкостью воли не отличалась, поэтому, едва окропив кровью внутренность балетных тапочек, ушла с тем, чтобы больше никогда не вернуться. Пыталась петь. Тоже ничего не вышло – кабаки её не устраивали, а на оперу — голоском не вышла… Да и пятый пункт подкачал… Спасибо мамочке и папочке – большой привет! Вот и осталась здесь. С чёткой и единственно возможной для неё перспективой распределения в какой-нибудь Задрипинск, учителем русского и литературы в сельской школе… Она бы и смирилась с такой судьбой, да только что-то глубоко внутри не давало… Поэтому и бегала с каждым встречным, поэтому часто не ночевала в общаге, поэтому принимала весьма сомнительные предложения попозировать новоявленным гениям искусства… Не поверишь, но она тоже верила в чудо. И у неё был свой Принц, пусть не на белом коне, но всё же… У каждого человека есть своё счастье, он толкает его перед собой, как навозный шар, в гору. Как Сизиф… Если отпустить шар, он раздавит тебя, размажет по каменистому склону и окажется у подножья скалы, чтобы другой «счастливчик» мог испытать себя в деле… Жестоко? Может быть, но что в нашем мире не жестоко? Это война, в которой нет ни победителей, ни проигравших, ибо все заведомо в проигрыше перед Смертью.

Лиля катила свой шар на вершину изо всех сил, цепляясь скользящими ступнями за каждый выступ, но каждый раз, за шаг до вершины, шар скатывался вниз, или, что ещё хуже, исчезал в воздухе, растворялся, и девочка с белыми бантиками, трогательными белыми бантиками в не менее трогательных косичках, обессилено падала на колени и кричала в бессловесную муть картинно безликого неба, что так жить больше невозможно, что она хочет уйти, что здесь нет для неё места, что она устала, что жизнь не имеет смысла, но Небо молчало, а у подножия снова появлялся золотой, манящий, напоминающий весеннее Солнце шар. И всё начиналось сначала. Был только один способ прекратить этот порядком надоевший марафон.

Лиля отбросила щелчком окурок и медленно, никуда не торопясь, вышла через запасный выход…

Потом была вечно опаздывающая «Скорая», крики прохожих, странные люди в штатском, кочующие из номера в номер и задающие одни и те же глупые вопросы, распластанное на осеннем асфальте, скользком от дождя, тело, весьма напоминающее бабочку (сходство с этим нежным и хрупким насекомым, телу придавали разошедшиеся в разные стороны полы халата, пропитавшиеся кровью и дождевой водой – по очертаниям они напоминали крылья) и гнетущее осознание того, что на месте этой несчастной мог оказаться любой… Но всё это было потом.

За несколько минут до этого Принц нашёл свою Принцессу, скорчившейся, забившейся в тёмный угол, бьющейся мелкой дрожью от холода, в лёгком сатиновом халатике с забавными цветочками на ткани… Слава поднял Соню на руки и отнёс на её этаж. Соня одновременно пыталась отбиться от назойливого кавалера, утереть ненавистные слёзы и сказать этому слишком много мнящему о себе художнику всё, что она о нём думает. Ничего из вышеуказанного не получалось. Никак. Наконец, Её Высочество успокоилось и стало управлять своеобразным транспортом, нашёптывая своему Принцу направление движения в заботливо склонённое к её головке ухо. Так они добрались до номера Принцессы.

-          Можешь опустить меня. Спасибо.

-          Не за что, Соня.

-          Софья Павловна.

-          Значит мы уже не друзья?

-          Не знаю. Вы очень странный человек. Меня неудержимо тянет к вам, но…

-          Что «но»?

-          Но вы художник…

-          И?..

-          Подлинный художник не может ограничиться одной музой.

-          Кто вам наплёл такую чушь? Я настоящий художник и мне вполне достаточно вас… Не позволите ли, всё же, просить вас о малом одолжении? Как-никак я спас вас от неминуемой холодной смерти…

-          Пожалуй, вы правы, но я не могу давать своё согласие на нечто неизвестное мне. В чём ваша просьба?

-          Всё в том же, дражайшая Софья Павловна, всё в том же: не соблаговолите ли вы стать моей моделью, моей музой, если хотите, запечатлеть свой лик на полотне? Не желаете ли бессмертия?

-          Что ж, мне кажется, что я могу позволить себе дать вам ещё один шанс. Не заставляйте меня жалеть об этом…

-          Пальто!

-          Какое пальто, сынок? Я ещё не закончила сказку…

-          Мам, хватит! Не сочти за дерзость и не обижайся: Аня забыла своё пальто у нас. Оно очень дорогое, новое… Думаю, что потеря уже обнаружилась и боюсь как бы ей за это не влетело. Ты же знаешь Ираиду Степановну… Я быстро. Одна нога здесь, другая там. Как только вернусь, обещаю, мы вернёмся к этому разговору, но сейчас… — резко, порывисто встаю, кидаюсь вон из Убежища.

-          Олег…

-          Да?

-          Не торопись. Я понимаю. Прости.

-          За что?

-          За то, что наговорила тебе на кухне, и перед Аней извинись. За меня. Самой-то неудобно…

Я возвращаюсь к маме, преклоняю колено, беру за руку и говорю: «Ты самая лучшая мама на свете».

«Правда?» — спрашивает она, я киваю головой.

Её лицо снова изменяется: только что оно было обычным, привычным, таким как всегда и вдруг… Улыбка, как заря на Рижском Взморье (тихая, медленная, спокойная, но оттого не менее тёплая, нежная, ласковая), освещает тёплым золотом черты лица, добирается до глаз и купается в их бездонной глубине, отражаясь яркими бликами в моих зрачках — я тоже начинаю улыбаться. Мы улыбаемся друг другу и сидим в такой позе целую вечность, и нет в этом мире, в этой вселенной, никого кроме нас. На краткий миг чувствую себя вновь маленьким мальчиком, беззаботным человеком, до конца не осознающим, что есть Человек, чистым и простым как солнечный свет преломляющийся оконным стеклом, дробящийся в сотнях граней бокала с молодым вином или молодой кровью, впрочем, маленькому мальчику абсолютно всё равно… За это краткое мгновение можно отдать жизнь, можно убить ради одного этого мига, взгляда, жеста, ради улыбки на мамином лице можно и нужно жить. Только так и нужно жить, ибо эта улыбка и есть та абсолютная ценность, то невыразимое словами блаженство, тот идеал счастья, к которому каждый из нас, так или иначе, стремится, как всегда, не замечая того, что кроется под самым носом…

Блаженство разрушает мама, волевым движением она встаёт с дивана и отходит к окну.

«Ты, кажется, куда-то торопился» — словно бы говорит она, и мне не остаётся ничего другого, кроме как осторожно выйти из комнаты, не забыв прикрыть за собой дверь.

В коридоре я спокойно открыл шкаф, бережно снял с вешалки Анино пальто и вышел из дома.