часть 3 глава 6

Петрок вышел из бытовки и только спустился по тропинке к парку, как едва не столкнулся с садовником. Тот, как видно тоже не ожидал встретить здесь кого-либо, а потому, быстро совладав с собой, тут же бросил взгляд за спину Петрухи:

— Ты оддин? — сдержанно спросил он, продолжая изучать глазами тропинку, — да, я вижжу один. Иди зза мной. …Собаку забирайют, покормишь ее последний раз и переведешь в новую клетку. Пойдем…

Имя Янис Петрок услышал здесь впервые. Странно, оно не казалось ему германским, однако чувствовалось, что русский язык для садовника фрау Шницлер не родной.

Они молча одолели дорогу. На хозяйственном дворе, возле сарая, в котором содержали Дуная, лениво лопотал двигателем грузовик, в кузове которого, открытой, стояла большая металлическая клетка. На отброшенный задний борт вели деревянные мостки. У ворот сарая так же, как и днем, стояло ведро с едой.

Петруха подошел и только нагнулся, чтобы его взять, как вдруг услышал за спиной шум. Из-за машины вышли несколько солдат и, направляя на него стволы, взяли вход в сарай в плотное кольцо. За их спинами маячил управляющий:

— У двер ест ашеник, — выкрикнул он, и почти сразу же, слыша его голос, в глубине сарая залаял Дунай, — адень ашеник собака. С пища заведи звер в кльетку, закрой ее и уходит.

Петрок взял ведро, поднял лежащий у ворот ошейник, открыл дверь и, встретившись взглядом с овчаркой, почувствовал, как по спине пробежал озноб. Дунай, как всегда, все понимал. Он не стал есть, не сопротивлялся замене ошейника и спокойно проследовал за Петрухой по сходням наверх грузовика. Закрывая сначала первую, а потом и вторую дверь на засов, Петро то и дело встречался взглядом с собакой и каждый раз с трудом сдерживал слезы. Что-то нестерпимо горячее и горькое душило сердце и ныло в груди.

Дунай, очутившись в новой клетке, не сводил взгляда с Петрухи и сидел в середине передней секции, словно каменное изваяние. Сложно было сказать о том, что чувствовал сейчас пес, но человек, ступив со сходней на землю, готов был тут же под нее провалиться. На его глазах разрушалось и рвалось что-то очень важное, а он ничего не мог с этим поделать.

Солдаты засуетились, оттеснив юношу в сторону, повесили на клетку замок, сбросили сходни, закрыли борт и бегом побежали вслед за тут же тронувшейся с места машиной.

«Клинок, — словно эхо прозвучал где-то в голове Петрухи забытый голос великана, — вы уже в берлоге, сделали свое дело, ведь ты мой клинок, а он — рукоять».

Юноша завертел головой, но кроме озадаченного Хельмута не увидел вокруг никого.

— Иди к Лёнька, — тихо сказал управляющий, — тьебе нада хороша трудьитса. Гаспажа нье оставит здес тьебя без сабака. Нье лубит руски. Толка Лёнька можьна спасьет теба. Беги работат…

Петрок повернулся и побежал по погружающейся во мрак тропинке. Слезы заливали его лицо, мир вокруг плыл и шатался, поэтому он сбавил шаг. К вечеру еще и подморозило, стало скользко.

Петруха был попросту убит собственным бессилием. Вытирая мокрые щеки, он корил себя и за вчерашний день, и за сегодняшний. «Дурак, надо было не спать, набив свое брюхо, а вместо этого попробовать добраться до сарая и выпустить друга. А сегодня! Мог же утром, выйдя от овчарки, толкнуть солдат и открыть настежь дверь? Но я ведь не знал тогда, что его заберут? — малодушно оправдывал себя Петрок, — хотя, кого я обманываю? Просто побоялся. И что теперь»?

И без того не радужные жизненные перспективы для Петрухи, связанные с работой на свинарнике фрау Шницлер, в данное время и вовсе превращались в беспросветное пекло. Не стало в его жизни Дуная, единственного верного друга, с которым они долгое время делили пищу и кров. «И какой я после этого клинок? — сокрушался юноша, вспоминая пригрезившиеся слова великана, — тряпка и желторотый пацан…»

Он вышел из парка и остановился у куста, как раз в том месте, где недавно встретил Яниса. Следовало привести себя в порядок, чтобы не попасться заплаканным на глаза Лёньке. После такого приметного зрелища рыжий не преминет потом подколоть своего помощника издевками.

Спешно вытираясь рукавом и озираясь по сторонам, Петрок вдруг вспомнил о встреченном здесь садовнике, и как-то сама собой сложилась догадка о том, что неспроста тот заглядывал ему за спину. Судя по всему, и он ждал, что Петруха пойдет на хозяйственный двор не один, а вместе с рыжим. Выходит, что страшный Клим «Топляк» и этот садовник заодно? Интересно, что им надо от этого рыжего дуралея? За чем-то они же хотели увести его подальше от этого места?

Окна их бытовки были темными, но из печной трубы шел дым. Видно Лёнька где-то здесь, и уже поставил греться воду, чтобы запарить свиньям на вечер. «Наверное, пошел за картошкой, ее в ящике с утра было меньше половины, — рассуждал про себя Петрок, открывая дверь, — нужно зажечь лампу и тоже начать что-то делать, чтобы у рыжего не было повода соваться ко мне с вопросами. Делать все, как сказал Хельмут, у меня теперь только два пути, один — усердно работать, а другой…?»

О другом пути Петруха даже думать не хотел. Он дотянулся до стоящей на подоконнике керосиновой лампы и вдруг запнулся ногой обо что-то большое, лежащее у задней стенки печи. Юноша так и застыл на месте с широко расставленными ногами. Он осторожно нащупал на подоконнике спички, поднял стекло светильника и зажег огонь. На полу, неловко поджав под себя руки, лежал мертвый Лёнька.

Петро почувствовал, как его качнуло. Ноги отказывались слушаться. Он осторожно шагнул назад и тут же чуть не упал на пол от бессилия. Все еще не веря увиденному, он поднял лампу выше. Да, это был Лёнька, это его рабочие штаны, башмаки, его рыжая, кудрявая голова. Будто в бреду добравшись до скамейки, Петруха сполз на нее, и едва нашел силы на то, чтобы поставить рядом с собой лампу.

Гудел в печке огонь, рядом с ней лежали дрова. «Наверное, — попытался отвлечь себя рассуждениями Петруха, — рыжий принес их, сложил тут, и в этот момент его кто-то. …Но кто? За что? Ой, мамочки, что ж теперь будет?» — горько думалось раздавленному обстоятельствами юноше. Он медленно растер ладонями лицо и тяжко вздохнул.

Вдруг качнулось пламя лампы. Отчего-то пребывающий в ступоре Петрок обратил внимание именно на это, а не на то, что дверь бытовки открылась и у входа, растягиваясь тенью до самого потолка, выросла огромная фигура Клима.

— А-а, — глухо прорычал он, — ты уже здесь? Быстро сбегал. Но, тем хуже для тебя. Видишь, во что оборачивается ослушание? — он кивнул на остывающее тело Лёньки. — А вот увел бы рыжего с собой, он остался бы жив...

— Время, Клим, — вдруг тихо сказал кто-то за его спиной.

«Топляк» тут же ступил в сторону, пропуская вперед невысокого мужчину в полосатой, лагерной робе. Ничего не говоря, великан и незнакомец сразу же принялись шарить по закуткам, и вскоре вытащили на свет Лёнькины обновки из приютского магазина.

— Пойдет, — разглядывая их, коротко заметил чужак, и тут же принялся переодеваться. Клим забрал его робу и, открыв топку печи, стал пихать лагерную одежду в огонь. Пламя густо затрещало, принимая в свои объятья вшивую, грязную материю. Из печи пыхнуло дымом и неприятно завоняло. Старательно орудуя кочергой и злобно, исподлобья, косясь на Петруху, «Топляк» молчал.

— Готово, — отозвался от входа чужак, — ну что, сойдет?

Клим перевел взгляд на него, поднялся, подошел ближе и придирчиво осмотрел незнакомца.

— Годится, — заключил он, — а ботинки как?

— После лагерных мне любые будут за счастье, — отшутился чужак.

— Тогда нам надо торопиться. С этим-то, что будем делать? — кивнул «Топляк» в сторону Петрухи. — Может, давай двоих? Рядышком и положим? Хотя это рыжего, в наущение всем стукачам, все же надо оставить здесь, а этого, чтобы не искали, можно определить ко мне, в навозную яму. Одним меньше, одним больше. Притоплю в укромном месте. Фрау в своем дерьмовом омуте держит специальный угол для «своих». Кто их там станет потом распознавать?

— Что ты пугаешь мальца? — вступился за Петруху чужак. — Видишь, он и так сидит белый, как мел. Иди-ка сюда, солдатик.

— Я? — проблеял Петрок и стал неуверенно подниматься.

— Ты-ты, — подтвердил незнакомец.

Перед глазами юноши поплыли радужные круги. Он и сам не понял, как оказался перед преобразившимся за счет Лёнькиной одежды пленным, который тут же по-отечески взял его за предплечья и, посмотрев в полные слез глаза, спросил:

— Ну что ты, солдатик? Страшно?

— С-страшно дядечка, — икнул от страха Петрок, чувствуя, как стали ледяными и неподвижными, словно каменные, его ноги.

— Не нужно бояться, — спокойно продолжал чужак, — не смотри на рыжего. Его давно предупреждали. Свой выбор он сделал, а теперь должен решить и ты.

— Что решить? — видя перед собой какие-то светящиеся дуги, едва смог вымолвить Петруха.

— Решить? — повторил незнакомец. — А решить одну простую штуку — ты-то сам, каков? Такая же шкура и проныра, как рыжий, или советский парень, который, несмотря на все трудности, остается человеком и слушается тех, кто за своих. Только решать тебе, солдатик, надо сейчас же, не откладывая. Скоро, очень скоро сюда прибегут немцы, станут тебя спрашивать — видел ли ты кого-то здесь, или нет? Что ты им ответишь?

— Они будут искать вас? — догадался Петрок.

— Что ты им ответишь? — стоял на своем незнакомец. — Ну?

Петруха потихоньку начинал приходить в себя и, чувствуя, что судьба дает ему шанс на спасение от железных лап Клима, быстро сообразив, произнес:

— Скажу, что пришел в бытовку и нашел Лёньку за печкой. Никого не видел.

— Как думаешь, солдатик, — глянул строго чужак, — немцам хватит такого ответа?

Петрок отрицательно замотал головой.

— Верно, — подтвердил его догадку незнакомец, — тебя станут бить, крепко бить, парень, а еще пытать.

— Тоже мне новости, — смахнул внезапно выскочившую слезу Петруха, — разом больше побьют, разом меньше…

— Он тоже был в лагерях, — отозвался от входа Клим, — привезли…, кажется из Кенигсберга. Верно, хлопче?

Петрок кивнул, удивляясь про себя рачительной перемене в голосе великана.

— Так что же, ты хочешь сказать, что сдюжишь? — спросил напрямую чужак.

— Меня целый год колотили и шпуляли уколами, дядечко, — вздохнул Петруха, — ничего, потерплю еще.

— Эх, солдатик, — заторопился незнакомец, — не пугаю я тебя, но гляди — развяжешь язык… Климу-то ничего с того не будет. С него, что с гуся вода, не раз уж выворачивался, а вот тебе тогда прямая дорожка в яму. Слышишь, о чем толкую?

— Слышу, — опустил взгляд Петрок.

— Товарищ генерал, — дернулся «Топляк», — вроде, как собаки лают. Надо торопиться…

— Генерал? — вытянул чумазое лицо Петруха. — Вы …наш?

— Наш, солдатик, наш, — тихо ответил чужак.

— Н-наши уже тут? — юноша забегал глазами между Климом и тем, кого тот назвал «генерал». — А? Пришли?

— Придут еще, — заверил незнакомец и шагнул к выходу, — слышь, парень, придут! Надо еще маленько потерпеть, ну, бывай!

— Дядечко, — схватил Петруха его за рукав, — я буду терпеть! Сколько надо буду терпеть, только приведите их, наших. Расскажите им, как нам тут плохо…

— Тише, ты что! — чужак, глядя с сочувствием на всполошившегося парнишку, медленно оторвал от своего рукава его худую, холодную руку. — Не шуми. Я знаю, каково вам, поверь. Ну, бывай, эх ты, солдатик…

Они спешно юркнули за дверь. Петрок, пятясь назад, еще долго глядел на нее, пока не уперся ногами в скамейку. От удара ее в стену дрогнул огонь лампы, и это заставило его очнуться. В парке действительно ясно слышался лай и резкие людские окрики. Юноша понял, что, как и говорил незнакомец, вот-вот в бытовку ворвутся немцы, а ждать их на скамейке было неправильно. Следовало сесть у ног Лёньки, прижаться к ним и плакать, чтобы со стороны казалось, будто Петрок просто убит горем. Он не раз видел, как дети и старики делали нечто подобное на похоронах в Легедзино, и по его разумению, такое проявление горя выглядело крайне убедительно. Он тут же рухнул на колени и, слыша тяжелый топот кованых сапог возле порога, сам того не ожидая, залился горькими слезами…

В десять часов десять минут утра, десятого же марта! с посыльным от Грайте в объединенную группу Винклера пришла новость о том, что их командира в срочном порядке вызывают в Берлин. Разумеется, расспрашивать посыльного по какой причине не имело никакого смысла, поэтому оберштурмбанфюрер лишь уточнил у штабного унтера о своих дальнейших действиях.

— В одиннадцать часов пятнадцать минут, — чеканил слова посыльный, — вас будет ожидать самолет.

— То есть? Где он меня будет ожидать? — думая, что ослышался, спросил Винклер.

— Вы полетите с площадки «Вервольфа».

Оберштурмбанфюрер округлил глаза и едва сдержал эмоции:

— Может, еще и на самолете фюрера? — не без сарказма уточнил он.

Унтер не имел желания шутить:

— Самолет будет другой, — сухо ответил он, — за вами пребудет "Хейнкель" — 111.

— Не-111? — озадачился Винклер. — Но ведь моя группа со своим добром в него не поместится.

Унтер опустил взгляд:

— Группа с вами не полетит, она отправится в другое место.

Вспышка необузданного негодования вынудила Винклера вскочить:

— Как?! Кто это решил?

— Во всяком случае, не я, — спокойно ответил унтер, — мне лишь приказано передать вам приказ явиться к указанному времени на аэродром «Вервольф». Советую начинать собираться, господин оберштурмбанфюрер, дорога к самолету займет не меньше двадцати пяти минут.

— Как я пройду туда? — находясь в каком-то неопределенном состоянии, спросил офицер. — Нам же нельзя ходить вглубь территории самим? Тем более, здесь фюрер. Я, я… просто понять не могу, что вдруг случилось?

— За вами пришлют сопровождающего, — как и прежде не выражая никаких эмоций, заверил унтер, — он проведет к самолету. Будьте готовы. Лучше подождать у трапа, чем потом бежать бегом…

С этими словами штабной козырнул и тут же скрылся за дверью.

Оглушенный новостями Винклер, садясь, едва не промахнулся мимо края кровати.

— Хорошо же сегодня начинается утро, — глядя на все это, глухо отозвался из угла, до того тихо лежавший Леманн. — Черт! Пятеро из наших еще на «охоте». Вернутся не раньше двух-четырех по полудню. Это же не из сортира бойцов позвать! Их невозможно просто взять и отозвать с «охоты».

— Успокойтесь, Астор, — глядя в пол, задумчиво произнес командир, — вы что, не слышали? Группа со мной не летит…

— Я услышал нечто другое, — с вызовом огрызнулся Леманн, который иногда мог себе позволить поговорить с командиром доверительно, по-приятельски, — группа полетит в другое место. …Хотел бы я знать, в какое и с чем это связано?

— И я хотел бы знать.

— Нет смысла гадать, — отмахнулся Леманн, — собирайтесь, господин оберштурмбанфюрер, очень скоро вам все расскажут…

На подходе к аэродрому хмурое, неподвижное небо вдруг разразилось мокрым снегом. Большие, тяжелые хлопья падали на только начавшую оттаивать землю и сразу же таяли.

Солдат-проводник, по пути не обмолвившийся с Винклером ни единым словом и, показывая всем постам свой пропуск на двоих, указал оберштурмбанфюреру на стоящий вдалеке самолет, кивнул и пошел обратно в сторону прячущихся за перелеском построек «Вервольфа».

У Фридриха было еще целых восемь минут, а потому что-то около пятисот шагов, оставшихся до крылатой машины, он отмерял не торопясь. Под ногами попадались лужи, земля была вязкой и тяжелой.

Увидев его приближение, летчики открыли боковую дверь:

— Чертова погода, — высунувшись в проем, крикнул один из них, — осторожнее на трапе, скользко.

Винклер подал наверх свой дорожный саквояж и, отряхивая сапоги от налипшей грязи, поднялся в салон.

— Садитесь ближе к верхнему фонарю, — посоветовал встречающий, — те ребята, что пошли за вами, говорили, что здесь теплее.

— Какие ребята? — не понял Винклер.

— Вы не встретились? — удивился пилот. — С нами прилетели двое из гестапо…

— Не болтай лишнего! — пытаясь укоротить язык товарищу, отозвался кто-то из кабины. — Располагайтесь, господин оберштурмбанфюрер, не слушайте его. Сейчас приедет заправщик, заберем остальных и полетим.

— Остальных? — тихо спросил Винклер у того из пилотов, что встречал его у выдвижного трапа.

— Да, господин оберштурмбанфюрер, — так же негромко ответил тот, — эти ребята, в черных плащах, говорили, что с нами полетите вы и еще кто-то. У них какие-то дела здесь. Сделают их, вернутся и полетим.

Мы чудом дотянули сюда. Этого аэродрома нет ни на одной карте. Представьте себе, шли по маршруту, указанному пальцем одного из наших непростых пассажиров. Никаких пометок на бумаге, кошмар. Топлива хватило едва-едва, зато здесь пообещали заправить, как следует. Мы до сих пор не знаем, куда полетим. Хоть груза и немного, но не хотелось бы опять доползать на последних каплях…

— Рольф! Чертов болтун, — снова предостерегающе рявкнули из кабины, — бери Мартина и радиста — идите, проветритесь. Вон ползет наша «корова». Заправляй баки под самую завязку.

Словоохотливый весельчак Рольф простецки подмигнул оберштурмбанфюреру и отправился к боковой двери, по пути тихо перебросившись парой слов с примкнувшими к нему товарищами. Открыв дверь и, снова выбросив трап, они стали выбираться наружу. Вскоре оттуда стал слышен шум двигателя подъехавшей машины, удары по фюзеляжу, голоса и даже ругань, после чего заправщик дал газ, и в салоне запахло топливом.

Фридрих сразу не придал значения тому, что выдвижной трап дрогнул. Мало ли, может быть, кто-то из экипажа возвращался назад, забыв что-то, но когда в проем ввалился чемодан, стало понятным, что на борт Не-111 прибыл еще один пассажир. Узнав его, Винклер даже присвистнул:

— Вы удивлены? — шлепнувшись рядом с ним на скамью, стал сразу же обмахиваться шляпой Грайте. — Поверьте, оберштурмбанфюрер, я удивлен не меньше вашего. Ф-фух! — никак не мог отдышаться он. — Вот никогда бы не подумал, что наша с вами «охота» закончится так.

— Как «так»? — не понял Винклер.

— Так бесславно, — перешел на полушепот Вальтер Грайте. — Если вкратце, то вы идете на повышение, я — возвращаюсь в Берлин, а ваша группа и мои местные помощники — отправляются на фронт. Здесь, недалеко, под Харьковом, — нагнувшись, тихо шепнул Грайте, — стало очень жарко. Думаю, их отправят туда только для того, чтобы и ваши ребята, и местные вояки, участвующие в «охотах», все как один, сгорели без остатка, словно поленья, в беспощадной печи войны.

Винклер дернулся и пытался поймать взгляд ученого, но тот, откинувшись назад, продолжал энергично обмахиваться шляпой.

— Я так понимаю, — стараясь говорить как можно тише, наклонился к нему оберштурмбанфюрер, — вы хорошо осведомлены о том, что здесь происходит?

— Да, — пряча чемодан под скамью, стал расстегивать пальто Грайте, — к несчастью — да. Нам с вами нужно молиться, чтобы безбедно долететь до нужного места.

Винклер повторно сделал попытку заглянуть в мокрое от пота лицо ученого:

— Что-то мне подсказывает, — осторожно предположил он, — что вы опасаетесь отнюдь не русских зениток.

— Вы правы, господин офицер, — признался Вальтер, — и сегодняшний внезапный визит двух молодцов из гестапо мне дал это ясно понять. У нас мало времени, Винклер, — оглядываясь по сторонам, торопливо заговорил ученый, — поэтому, если со мной что-то случится, пообещайте передать этот пакет, — он незаметно сунул в голенище офицерского сапога край небольшого бумажного конверта, — прячьте, да прячьте же, не сидите, как истукан!

Оберштурмбанфюрер, не меняя позы, ленивым жестом втолкнул пакет поглубже:

— Кому?

— Бруно Гальке. Знаете кто это?

— Мы с ним знакомы, — бесцветным голосом ответил Винклер, — почти соседи. Жены — родственницы.

— Это еще лучше, — вытирая лицо, снова заторопился Грайте, — там мои соображения. Они зашифрованы, он все поймет, но этого мало, черт подери. У меня не было времени! Эти в черных плащах явились внезапно, я не был готов. Знайте же, даже если письмо у вас изымут…

— Кто? — нахмурился Фридрих. — Я все-таки офицер…

— Не нужно строить из себя героя, — толкнул его в бок Грайте, — и не перебивайте. Надеюсь, вам-то не нужно рассказывать, что это за ангелы спустились сегодня к нам с небес? Поймите, нам с вами сейчас же нужно передать друг другу все самое важное! Это на тот случай, если кто-то из нас не попадет домой, понимаете? Так вот, запомните, Винклер, этот проект провалился…