часть 2 глава 1

Майор Эрих Ремер, помня опыт прошлых дней, дал выспаться квартировавшим у него в Правлении офицерам. Вообще, ему очень нравилось это слово «Правление», переведенное ему Юзефом, как Vorstand.

В самой большой комнате, где перед портретами коммунистических вождей, еще совсем недавно проходили общие собрания колхозников, он обустроил себе большую приемную, начисто освободив нижнюю часть зала от ненужных скамеек. По его мнению, это было бы в крайней степени глупо — собираться с крестьянами и спорить о чем-то, или что-то выяснять, а еще, не приведи господи, судить кого-то за провинности.

Ремер был твердо уверен: все равно, будь то времена царей и королей, буржуа или коммунистов, заигрывать с крестьянами — дело последнее. Во всяком случае, сам майор этого делать не собирался ни в коем случае. И в самом деле, стоит ли менять шаблон организации германского порядка, не раз доказавший свою состоятельность? На этих территориях, отошедших в пользование Рейха, все будет строиться иначе, чем в Vaterland. Германия не станет лицемерно обманывать крестьян, обещая им на всякого рода собраниях или съездах светлое будущее за какие-то эфемерные трудодни. Больше никаких шумных посиделок! Скамейки для них выбросить вон! Хочешь достойно жить — старательно работай и получай деньги.

По мнению майора Ремера, высказанному накануне гостям вслух и получившему у них полное одобрение, коммунисты поступали глупо. Какой смысл высылать несогласных работать лентяев и демагогов куда-то в Сибирь? Ведь это до крайней степени невыгодно!

Взять, скажем, какого-нибудь ничего не производящего еврея, покупающего подешевле товар в одном месте и продающего его в другом дороже. Какой смысл отправить его с семьей к Уралу, обеспечить им транспорт? Затраты, затраты, затраты! Нужно же обустроить их там хоть как-то? Опять вложения, причем впустую. Они все равно не будут работать, это же евреи! Начнут, будто стая голодных галок, на все окрестности поносить тех, кто выслал их с насиженного места и в результате государству придется бороться не с этой, отдельно взятой семьей озлобленных переездом евреев, а еще и с целым селом, которое они смогут настроить против Германии! А уж это-то они умеют делать, как никто другой! Они целые страны способны стравить, не то взбудоражить возмущением какое-то село с доверчивыми славянами.

«Нет, — повторял майор Ремер, — это экономически и политически невыгодно. Гораздо дешевле и, заметьте, поучительнее, сразу же расстрелять тех, кто исподтишка, или во все горло начинает возмущаться. И не надо никуда их возить. Зарыли и забыли. Конечно же, здоровая полемика в каких-то хозяйственных вопросах это даже интересно, но разве возможна она, здоровая полемика, с евреями? «Иуды» способны обмануть самого дьявола, чему в мировой литературе имеется немало примеров».

О, в тот момент, когда рассуждения майора коснулись литературы и чтения, он глубоко и с сожалением вздохнул. Сказать одной скупой фразой: «Эрих Ремер любил читать», означало не сказать ровным счетом ничего.

Он всегда читал взахлеб, читал с детства, все свое свободное время. Это происходило беспрерывно до тех пор, пока, в огромном списке литературы он, сначала просто из любопытства, а потом уже и с интересом не углубился в смысл статей и работ лидеров Национал-социалистической немецкой рабочей партии, благо дома, у отца, этого материала было всегда предостаточно.

Вскоре Эрих стал вместе с отцом посещать их собрания и вошел в круг активных членов одной из ячеек. Его очень вдохновляло — стоять у порога событий, переворачивающих окружающий, затхлый мир к чему-то непонятному, но бесспорно лучшему. Молодой Ремер был просто уверен в том, что эти события обязательно будут отображены в современной литературе, иначе не могло и быть, а это значило, что он должен был сделать все, чтобы в этом поучаствовать.

Время шло, Эрих все больше увлекался общественной деятельностью, что, несомненно, шло в ущерб чтению.

Потом началась военная служба: Франция, Дания, Польша и, не идущая ни в какое сравнение со всем этим советская Россия. Впрочем, если говорить откровенно, сейчас, когда ритм боевых событий сменился с безумного кавалерийского галопа, на расслабленный шаг дремлющей лошади, Эрих легко мог себе позволить чтение, но прибывшая несколько дней назад особая группа всячески отвлекала его от книг и газет. Вот уже который день они, пользуясь тем, что непогода не позволяет заниматься курганами, каждый вечер приглашали его в компанию: поиграть в карты, покурить, поговорить и, разумеется, выпить.

О, как же трудно было майору сегодня просыпаться, но, как лицу должностному ему требовалось всегда блюсти порядок и пунктуальность. На сегодняшний день у Ремера были намечены дела, коим не имели права помешать ни дурное самочувствие, ни утренний дождь.

Майор, проживающий в одном доме с переводчиком Юзефом, а также солдаты армейской разведки Отто Гафна вместе с командиром, были расквартированы вблизи Правления. Как уже говорилось, в самом Vorstand, в боковой комнате, где стояли пустые советские сейфы и шкаф с нишами из-под каких-то картотек, жили только офицеры специальной группы.

Исполнение секретных директив командования никто не мог отменить, будь они хоть трижды противоречивы, поэтому, для исполнения одной из них еще вчера Эрих Ремер распорядился вызвать к себе для беседы кого-нибудь из представителей евреев, проживающих в Легедзино.

В «приемной» было пусто. «Приемной» майор называл тот самый зал заседаний, в котором на похожем на сцену возвышении в виде литеры «Т» были установлены два длинных, дощатых стола, сидя за которыми он частенько принимал местных посетителей, доносящих на своих односельчан. В помещение было пусто, значит, Юзеф с приглашенным главой еврейской общины задерживался.

Где-то в глубине коридора были слышны глухие голоса людей Винклера. Ремер, стараясь шагать так, чтобы его приближение было слышно, прошел краем зала, и вскоре добрался до тонкой двери своих гостей. Бодрые возгласы офицеров, доносящиеся из-за нее, говорили о том, что вся их веселая компания уже давно на ногах. Эрих постучал и толкнул сворку:

— А вам все нипочем, — снимая фуражку и пригибая голову так, чтобы не задеть ей низкую для его роста перекладину, с наигранным укором заметил майор, — где вас, черт возьми готовят к подобному? Должен признаться, что лично у меня в голове стоит такой звон, будто я спал под церковным колоколом.

— Не судите себя строго, Ремер, — хмуро поприветствовал его гауптман, — мы все сегодня спали в одной «церкви». Наверное, нам все же придется поменять поставщика шнапса…

— Или хотя бы начать пить его меньше, — тихо заметил лежащий у дальней стены медик группы.

— Не слушайте его, — отмахнулся Винклер, — я так понимаю, что вы пришли по тому делу, о котором мы толковали вчера? Или…

— Да, — кивнул майор, — так и есть. Думаю, ваш опыт, гауптман, мне может сегодня здорово пригодиться. Вы могли бы выйти и выслушать меня, или у вас дела?

— Какие дела? — намекая на плохую погоду, кивнул в сторону окна Винклер. — Дождь зарядил еще с ночи, все опять развезло. Весь день будем валяться в этих чертовых пружинных кроватях. Спасайте нас от скуки, Ремер, не то мы сдуреем в этой каморке…

Они вышли в зал, где по-прежнему было пусто и только флаг Германии да, расположенные позади него на стене портреты фюрера и доктора Геббельса молчаливо взирали на их передвижение к Т-образному столу.

— Два портрета, это хороший улов, — пошутил, кивая на стену Винклер, усаживаясь напротив хозяина «приемной», — обычно для малых сел раздают лишь увеличенную карточку фюрера и флаг.

— Да уж, — улыбнулся Ремер, — нам повезло больше. Дело в том, что в штабе каким-то образом оказался большой комплект фотопортретов. Мы, пользуясь случаем, разгрузили местный отдел пропаганды. Кому-то достался рейхсфюрер Генрих Гиммлер, кому-то рейхсляйтер Мартин Борман, а мне доктор Геббельс. Но, это все отвлекающие детали. Простите меня, Винклер, я бы хотел перейти к делу.

— Слушаю вас, — с готовностью ответил гауптман.

Ремер положил перед собой фуражку, пригладил волосы и встал:

— Винклер. Я хочу спросить вас. — Майор подошел к окну, не решаясь сразу задать интересующий его вопрос. — …Скажу сразу, дело это весьма щепетильное, а обратиться за разъяснениями мне больше не к кому. К тому же, я уверен, что у вас информации и опыта гораздо больше, чем у кого бы то ни было из пехотных офицеров. Так вот…

Вам, конечно же, известно, что перед теми, к кому отношусь я, и кого штабные порой называют «Punkt im Gelände[1]», руководство ставит всякого рода задачи. Их список достаточно обширен: от простых, хозяйственных до самых глобальных, разумеется, лишь в рамках контролируемого региона. Собственно говоря, для обеспечения выполнения этих задач мы и поставлены, но порой…, — Ремер снова запнулся.

— Вы можете не стесняться, майор, все останется между нами, даю слово, — понизив голос, заверил гауптман.

— Тут такая ситуация…, — тянул Ремер, — некоторые секретные директивы…, я их просто не могу понять.

— Например?

— Ну вот, хотя бы сегодняшний случай. Вчера я, исполняя одно из «грифовых» распоряжений, через своего помощника Юзефа вызвал к себе старшего местной еврейской общины. Кстати, это хорошо, что они опаздывают — у нас есть возможность поговорить. Я опущу некоторые детали, циркуляр все же секретный, но не могу не спросить: вы знакомы с июльским документом по евреям?

Винклер не торопился с ответом. Несколько секунд он молчал, после чего расстегнул верхнюю пуговицу кителя и только тогда ответил:

— Знаком. Наверняка и вам известно, майор, что практически все из секретных распоряжений проходят через нас. Иначе просто не может быть, поскольку группы зачастую оказываются в таких ситуациях, что незнание некоторых секретных циркуляров может стоить нам жизни. Но ведь июльский документ по евреям уже четвертый…

— Все верно, — согласился Ремер, — ровно столько нам и доведено для исполнения.

— Чудесно, — удивился командир специальной группы, — и что же там не так? Лично для меня все понятно.

— А для меня нет, — признался майор, — потому и хочу поговорить с вами, получить какие-то разъяснения.

— Спрашивайте…

Эрих Ремер вынул из кармана сигареты, вытряхнул одну, прикурил, а пачку бросил на стол:

— В опросных листах для евреев, — выдыхая к потолку табачный дым, начал излагать суть майор, — столько пунктов… Скажите, вы не знаете, на кой черт нам предлагается еще их и расспрашивать? Кстати, вам не приходилось читать наши докладные по проработке еврейского вопроса? Нет? О, это еще те отписки. То, что мы там отображаем, просто цирк. Но, — признался Ремер, — и это было вполне терпимо. Последнее же распоряжение… От него я попросту впадаю в ступор! Что может значить пункт: «лично отбирать и отправлять в Германию самых сильных, здоровых, чистокровных евреев, способных к воспроизведению потомства»?

Хочу напомнить, коммунисты уже делали что-то подобное, отправляя неугодных за Урал. Ни к чему хорошему это не привело. Зачем нам повторять эти ошибки? Мы победители, кто нас будет судить? Собрали это змеиное племя, вывезли в лес и расстреляли! Какой смысл тратить столько сил и времени?

— Эрих, — предчувствуя непростую беседу, начал вертеть в руках сигаретную пачку Винклер, — Вы ведь внимательно читали документ?

— И не раз, — с раздражением ответил тот.

— Чудесно. Тогда вы не можете не помнить, что там четко сказано: «признанные непригодными для транспортировки — полукровки, старики, больные и так далее, должны быть уничтожены на местах, без транспортировки». Что вас не устраивает?

— Отбор, — внезапно вспылил, обычно спокойный майор, — это чертово сито, через которое нам всех их надо будет просеять! Я просто не могу понять, зачем это делать?

Если бы я не знал политику Германии в отношении евреев, то подумал бы черт-те что. Складывается впечатление, что их, чистокровных, зачем-то хотят согнать со всей Европы в одно место, там тщательно перебрать, как семена, ну, а дальше… Я не знаю, что дальше, — признался вдруг Ремер. — Но ради смеха осмелюсь предположить нечто совершенно фантастическое. Скажем, к году 1948-1949-му, когда мы уже твердо обживемся в России, их, евреев, где-то соберется столько, что сгруппированный нами и, прошу заметить, их имеющий отменное здоровье кагал, впору будет отправлять завоевывать, а после и обживать какую-нибудь страну.

Кто там их издревле притеснял? Египет? Можно попробовать туда. Или лучше какие-нибудь государства послабее: Саудовскую Аравию, Палестину или Йемен…

Винклер продолжал задумчиво играться с сигаретной пачкой. За те дни, что они провели в Легедзино, он здорово сдружился с этим образованным, начитанным офицером. Что и говорить, в данный момент трещал по швам его долг сотрудника секретной службы, обязывающий Фридриха немедленно докладывать наверх и изымать из рядов армии тех, кто особенно углубляется в подобного рода рассуждения. М-да, многого, очень многого Ремер еще не знал, был доверчив, и только потому делал свои идущие вразрез с решениями командования выводы. Его пытливый, начитанный ум удивительным образом чувствовал пробелы в поступающей сверху информации.

— Жаль, Эрих, — произнес, наконец, Винклер.

— Чего вам жаль? — не понял майор.

— Мне жаль, что я не могу дать вам достаточно полный ответ по этому вопросу, но можете быть уверенным, и в этом, еврейском вопросе, как и в других, все глубоко взвешено и выверено. Спокойно, я подчеркиваю это, Эрих, «спокойно» выполняйте то, что от вас требуется и отбросьте все свои смешные фантазии о том, что евреи завоюют и заселят какую-то страну к 1949 году.

Мы сделаем все, чтобы в ближайшие пять лет их осталось на Земле не более трех процентов от того, что проживает сейчас. Сами подумайте, где им будет взять силы завоевать хоть кого-то? Все места, мой друг, из которых их изгоняли, уже давно обжиты: и Египет, и Палестина, и страна запретов[2] Йемен. А что касается вашего непонимания последних циркуляров, то лично я, как другу, могу лишь настоятельно посоветовать не стараться что-то понимать. Командуют делать так — делайте! Да, не спорю, это грязная, но, поверьте, в немалой степени это еще и необходимая работа…

В этот момент взвизгнули разбухшие от дождя входные двери, и в темном тамбуре на короткое время появился свет:

— О, господин майор, простите, — входя и стряхивая с солдатской накидки на сухой и пыльный пол целый водопад, извинялся Юзеф, — по дорогам текут настоящие реки. Мы опоздали…

— Ничего страшного, — все еще обдумывая услышанное, ответил Ремер, — мы с гауптманом провели время за интересной беседой, господин Калужинский. А я смотрю, вы не один?

Винклер только сейчас разглядел, что позади массивной фигуры поляка прячется кто-то еще. Накрывшись с головой куском мокрого брезента, незнакомец не торопился открыть свое лицо.

«А ведь Ремер хитрец, — наблюдая за вошедшими, подумал Винклер, — сам вызывал старшего от еврейской общины, а тут так искренне удивляется, «кого это привел помощник»?

И Юзефа он называет «господин» и по фамилии тоже не просто так. Наверняка, чтобы добавить веса авторитету поляка. Евреи, а через них и селяне очень скоро будут знать, что майор относится с большим доверием к переводчику. Да и фамилия старинного дворянского рода Калужинских возможно еще не забыта на этих землях. Местные, замечая, как Ремер относится к поляку, будут побаиваться того и слушаться, а майору вскоре можно будет отдавать распоряжения, лежа на кровати. Умно…».

— Это Леонид Круцко, господин майор. — Пропуская вперед приглашенного и легонько подталкивая того к центру зала, отрекомендовал гостя помощник. — Должен признаться, у меня возникли …, — поляк замялся, — некие проблемы с тем, чтобы их община, наконец, определила кого-то из старших для разговора с вами.

— Что так? — Удивился Ремер. — Обычно в любой, даже самой малой группе «избранного народа» всегда есть и духовный, и светский руководитель. Выходит, Юзеф, одно из двух: либо они не уважают моего помощника, либо, что скорее всего, — пошутил офицер, — они выстроились в очередь к нам на прием?

— Нет, — заметно багровея и бросая колючий взгляд на застывшую перед его носом голову гостя, криво улыбнулся Калужинский. — Дело обстояло иначе. Я еще вчера вечером, по совету лояльных к нам односельчан, пошел к указанному ими дому, где проживает самая большая и уважаемая семья евреев.

Считаю нужным сказать, господин майор, приняли меня там весьма своеобразно. Как в сказке Вильгельма Гауфа «Еврей Абнер, который ничего не видал». Передо мной ломали комедию и, как только могли, тянули время… Да, Круц?

Еврей, слыша свою настоящую фамилию, дернулся.

— И тем не менее, — продолжал Калужинский, — пока кто-то из родичей Круца бегал куда-то, а я, между прочим, видел это в окно, и пока кто-то шептался в соседней комнате, я нашел в себе силы добиться того, чтобы откровенно валяющие дурака евреи сегодня утром выделили на прием к вам кого-нибудь из своей общины.

Лейба, — Юзеф нагнулся к мелко дрожащему, мокрому брезенту, плотно покрывающему голову приглашенного, — вам передали мою вчерашнюю просьбу? К сожалению, я не помню, были вы там или нет. Так вот, я — помощник майора Ремера, настаивал вчера на том, чтобы тот, кто придет к нему на прием, взял с собой список всех евреев, проживающих в селе от мала до велика. Вы принесли этот список?

Лейба медленно обернулся и поднял взгляд на Калужинского. Поляк повторно начал багроветь.

— Нет? — Выпучил глаза Калужинский. — То есть, вы думали, что будете изображать передо мной тех, кого не тысячу лет назад, а только что выгнали из Египта, и я поверю? Почему вы думаете, что на распоряжение майора Ремера можно просто плюнуть? Лейба, если я все правильно понял, ваша община просто показала свое отношение к новой власти…?

Винклер не без удовольствия смотрел на разгорающуюся перед ним драму. Он, в отличие от Ремера, очень хорошо знал русский язык. «Смешно, — думал он, — неужели евреи и в самом деле думали, что, как обычно, прикидываясь простаками, можно легко отделаться от этого распоряжения? Похоже, они и близко пока не представляют, с кем имеют дело…»

— Винклер, — тихо обратился к гауптману хозяин «приемной», — вы можете хотя бы в трех словах объяснить мне, что там за крики в нашем зрительном зале?

— О, — глядя в сторону тамбура, хитро улыбнулся Фридрих, — дело непростое, майор. Евреи выказали вам…, нет не вам — всем нам неуважение.

— Да что вы? — Неподдельно удивился Ремер. — Вы не шутите?

— К сожалению — нет. Если вкратце, то все обстоит так: ваш помощник вчера сходил к их старейшинам. В доме, куда его отправили, перед ним откровенно валяли дурака, но, несмотря на это, он все же передал им ваше распоряжение — прислать сегодня кого-нибудь из старейшин сюда на прием, причем, — заметил гауптман, — не просто прислать, а еще принести список всех евреев села.

— Все верно, — кивнул, глядя на Юзефа, продолжающего в это время выговаривать какие-то неприятные вещи в адрес приглашенного, майор, — я именно это и просил его им передать. Но, судя по тому, что Калужинский орет на этого жертвенного агнца, списка нет?

Глаза Ремера сузились, голова наклонилась вперед. Он выглядел в крайней степени угрожающе.

— Винклер, — тихо выдавил через зубы майор, — а вот теперь скажите мне, как после всего этого их можно еще и сортировать?

Гауптман так ловко подбросил над столом сигаретную пачку, что она почти стала на ребро. Глядя, как она все же упала, Винклер разочарованно ответил:

— Эрих, я думаю, что если в довесок к расстреливаемому шроту вдруг где-то в лесу останется еще и кто-то из тех, что считает себя способным хитрить или обманывать новую власть Украины, никто не станет за это вас строго судить. В конце концов, это вам решать, кого и куда распределять.

Однако мы теряем время. Плохо, что вы не знаете русского, мой друг, а именно сейчас это играет на руку хитрецам-евреям, а проучить их нужно немедленно. Поверьте, для любого Иуды не составит труда перевернуть любую ситуацию в свою пользу, а ставить их на место посредством переводчика, все одно, что утолять мучительную жажду через соломинку.

Думаю, что за ночь они все обмозговали и, на основании сделанных выводов, четко выстроили свою линию защиты, но в одной вещи они просчитались.

Первое, — Винклер хитро подмигнул майору, — евреи не знали, что здесь есть офицер, владеющий русским свободно, а второе, никто из них и подумать не мог о том, насколько жесткий парень ваш переводчик. То, что вы рассказали позавчера об истории его семьи, сейчас в полной мере выливается на голову этого несчастного еврея. Все верно, нужно дать Юзефу возможность сейчас отыграться: и за их доносы на отца, и за кляузы в воеводство на якобы немку мать, что работает на германскую разведку.

Смотрите, как раз сейчас подходит нужный момент. Прошу вас, дайте мне выйти не сцену, Эрих. Я младше по званию, у вас появится люфт. Потом этот бедняга сможет сказать своим: «представляете? Эти меня чуть заживо не разорвали! Что же будет, если сам майор разозлится?»

Ремер задумался:

— Что ж, — наконец, согласился он, — наверное, это правильно. Приступайте.

Гауптман отбросил в центр стола надоевшую ему игрушку — пачку сигарет, и медленно поднимаясь, выпрямился во весь свой гигантский рост.

— Юзеф! — Звенящим баритоном прогремел он в отдающих эхом стенах. — Давайте сюда этого негодяя!

Поляк на короткое время опешил, но быстро пришел в себя, развернул и, подталкивая ступающего на ватных ногах еврея в спину, направил того к «сцене».

— Достаточно испытывать наше терпение! — Делая шаг вперед, прогремел Винклер. — Идите ближе и снимите капюшон, когда подходите к офицеру германской армии…

Еврей отбросил назад брезент и у гауптмана едва не случился сердечный приступ! Бог мой! Перед ним стоял Пауль Йозеф Геббельс — министр пропаганды и президент имперской палаты культуры Германии.

Было слышно, как где-то за спиной Винклера начал медленно подниматься Ремер. Гауптман быстро оценивал ситуацию и старался выглядеть невозмутимым, но, черт возьми! Как можно было описать то, что творилось сейчас у него в голове! Мысли носились в ней и гудели, как растревоженный пчелиный рой: «Это проверка? Да нет же. Откуда он здесь? Какие еще есть версии? Стоп! Все просто, фюрер сейчас в Умани. Что если предположить будто его министры проверяют на местах расквартировавшиеся здесь войска? Вздор! — отмахивался от этой версии Винклер. — К чему им такие небезопасные спектакли? Ничто не заставит «голос фюрера» рядится в бедного еврея. Что-то здесь не так. Министр Геббельс не еврей, в противном случае фюрер не держал бы его рядом с собой, но этот человек, что стоит рядом с Юзефом, он ведь на все сто еврей? Еще какой, породистый! Лицо не переделаешь, на нем все написано…».

Винклер, стараясь делать это спокойно, обернулся и посмотрел на фото Министра пропаганды, висящее позади него на стене. «Черт возьми! — с трудом сдерживая себя, чтобы не сказать это вслух, подумал он. — Одно лицо, волос в волос! …Думай, ду-умай, Фридрих. …Постой, если в зале сам Йозеф Геббельс, отчего же тогда он молчит?»

Гауптман снова посмотрел на стоящего внизу человека и невидимая рука, сдавившая его сердце, стала разжимать свои холодные пальцы. «О нет. — Говорил он себе. — Министр не мог выглядеть в присутствии офицеров Абвера подавленным и испуганным. Затравленный, отсутствующий взгляд, мелкое нервное сокращение мимических мышц, дрожащий подбородок… Стоящий внизу человек, хоть и скрывал это, но бесспорно находился во власти страха.

— Что скажете? — не найдя ничего лучше, обратился к гостю Винклер нейтральной фразой.

Тот, кого Калужинский называл Лейба, поднял взгляд от пола и скользнув им по стоящему на возвышении офицеру, моментально оценил обстановку и превратился в того, кого всегда хочется жалеть. «Такая видимая покорность — один из главных козырей евреев, — заметил про себя гауптман. — Мне известен этот ход. Хо-го! — не подавая виду, тихо возликовал он, — какая фантастическая глупость! Это никак не может быть Министр. Он ни в коем случае не стал бы затягивать этот хорошо известный немцам еще с Польской компании еврейский спектакль: «я сиротка — не обижайте меня». Ну нет, Лейба, или как тебя там? — снова набрался решимости Винклер. — Тебе случайно дали возможность говорить, но ты ей, слава богу, не воспользовался. Теперь держись…»

— Это верх неуважения, Юзеф! — Вдруг надавил на и без того звенящую медь в своем голосе гауптман. — Неуважения к майору, ко мне, к вам, ко всем нам, к Германии, наконец!

Списка евреев нет. Нас проигнорировали? Хуже того, их посланник даже не желает говорить с нами. Посмотрите, Юзеф, а ведь он изучает нас, прислушивается, анализирует, стараясь внешне выглядеть перепуганным. Слышите меня, господин Калужинский, я сказал «старается выглядеть». А ведь он нас совсем не боится, просто изучает.

Ну, что же, — вознегодовал офицер, — все понятно! Сформулируем это так: «мы при коммунистах не особо высовывались и при вас, германцах, как-то пересидим», верно?

— Пан офицер неправильно меня понял…, — наконец, произнес хоть что-то еврей, но сделал это настолько тихо, что даже стоящий позади Юзеф повернул к нему голову и стал прислушиваться. — Я могу объяснить, отчего у меня с собой нет списка…

— Хватит! — вскинул руку гауптман. — Только не пытайтесь нами манипулировать, — не ослабляя своего тона, продолжил он. — Говорите громко! Слышите? Так, чтобы я больше ни разу не вознамерился переспрашивать вас или вслушиваться. Мы все это проходили, Лейба. Человек говорит тихо, слушатели вынуждены молчать и вслушиваться, идя тем самым на поводу говорящего. А вообще — достаточно уже разговоров, теперь будут только дела. Вот вам наш ультиматум! Нам нужен список евреев села… А, — отчаянно махнул рукой Винклер, — тащите этого барана сюда, Юзеф! За стол…

Поляк, как клешнями сдавил худые плечи Лейбы и, по сути, внес его на возвышение. Не успев даже опомниться тот вдруг понял, что уже сидит на скамье, а на столе перед ним лежит лист бумаги и остро отточенный карандаш.

— Будем учиться правильно понимать распоряжения новой власти, — криво ухмыляясь, сел напротив него высокий офицер, — только без дураков, Лейба, слышишь?

Если вдруг окажется, что ты не умеешь писать по-русски, или я не смогу прочесть имя или фамилию хоть кого-то из твоего списка, пеняй на себя! Да, — не дав еврею даже открыть рот, наседал немец, — а теперь уясни главное, заруби себе на длинном носу: без списка, наш дорогой гость, ты выйдешь отсюда, как говорят русские «только вперед ногами»! Веришь мне?

И еще, после получения этой ценной бумаги, ты пойдешь с нашими солдатами в село, по указанным тобой домам. Все увидишь сам. Если ты кого-то выдумал, то есть его нет физически — допустим, умер, там же, на месте пристрелят кого-то из ваших, чтобы устранить несоответствие. Так что ты не торопись, Лейба. Пиши: где стоит дом, кто живет, степень родства и примерный возраст. А мы потом посчитаем, сколько всех евреев в селе.

— Я…, — бегал глазами по фигурам присутствующих Круц, — могу ошибиться…

— Не можешь! — Снова вскричал офицер, отвешивая еврею слева такую увесистую оплеуху, что Лейба едва не упал. — Ты не можешь ошибиться, идиот! Твоя ошибка, это чья-то смерть, пойми это, наконец! Приступай, немедленно. Как там его фамилия, Юзеф, …Круцко?

— Он Круц, — тихо поправил Винклера поляк, — Круцко их зовут на здешний манер.

— Пусть будет Круц, — глядя исподлобья на взявшего карандаш и начавшего писать еврея, заключил гауптман и тут же зло рассмеялся: — Вот же змеиное племя! — обращаясь к Калужинскому, кивнул он на бумагу, — правы те, кто говорит, что все они Иуды.

Почему ты, сучий выблюдок, первой написал чью-то чужую фамилию? Я тебя спрашиваю! Первой там должна стоять твоя фамилия — Круц!

[1] (Нем.) Точка на местности.

[2] От немецкого Iemmen — запреты.