часть 3 глава 1

— Посмотрите на него, Дитрих! Год мы в нем ковыряемся, вкололи чертову уйму препаратов, а этот парень все еще жив.

Устало глядя поверх повязки на бездыханное тело русского мальчика, хирург Дитрих Вольтц молчал, продолжая собирать лежавшие на столе инструменты. Лишь бросив в ванночку последний испачканный кровью зажим, он ответил:

— Будь моя воля за этот год я сменил бы десятка два таких же, а этого парнишку оставил бы для более тонкой работы. Экспонат, на самом деле уникальный, ты прав. Сколько раз он впадал в кому?

— Раз пять-семь, — с нескрываемым уважением отзываясь о двужильном парне, попытался вспомнить Клаус Бремер — ассистент Вольтца. — Но, боюсь, что в этот раз он все же покинет этот мир. Такое не переживет даже он. Жаль, ведь нам его дали…

— Нам его дали в нагрузку! — прервал коллегу Дитрих. — Собака жива, целехонька, и стала принимать пищу сама, без помощи этого «балласта». Нам же на счет парня указаний не было, верно? Приказано — пса беречь, …пассивно исследовать, но беречь! А парень был нужен лишь для того, чтобы его кормить. К тому же, поэкспериментировать с ним было вашей идеей, Клаус.

— Я только высказал предположение, — развел руки в стороны Бремер и улыбнулся, — но кто мог знать, что это вас увлечет настолько, что, в конце концов, ваш изощренный ум решит поставить перед организмом этого мальчика неразрешимую задачу — перелить в него критичную часть собачьей крови.

Устало направляясь в комнату отдыха, Вольтц кивнул помощнику и, снимая на ходу шапочку, пригласил следовать за ним:

— У собак восемь групп крови, Клаус, — назидательно поднимая палец к потолку, заметил он, — но мы-то с вами доподлинно знаем, какого уникального пса притащили нам из России, у него фактически девятая! Я уверен, большевики не могли с ним такого сделать, это какая-то врожденная мутация.

Вы — мой помощник и как никто другой знаете, что кровь этой собаки и год назад была похожа на человеческую, а ведь за прошедшее время ее состав еще больше склонился в направлении адаптации к людской! Иначе, как чудо этого не назовешь. Грех было не попробовать. Жаль, что нам нельзя экспериментировать с самой собакой, но, с другой стороны, никто не запрещал нам брать ее кровь? Официально ее забор делался для анализа. Заниматься этим в крайней степени любопытно, Клаус. У нас во всем Рейхе не найдешь ксенофузиолога. Эта наука сейчас по-прежнему совершенно не развита, а напрасно. Воюющим солдатам нужно много крови…

— Им вполне хватает и крови пленных, — возразил Бремер, — сейчас мы можем отправлять ее на фронт хоть цистернами, если бы только могли сохранять долгое время «живой».

— То-то и оно, — согласился Вольтц, — а так, кто знает. Возможно, в скором времени появится пара каких-нибудь новых адаптирующих препаратов, и живые — четвероногие «контейнеры» с кровью будут ждать своего донорского часа в каждой части. И, заметьте, в таких хвостатых «сосудах» кровь не портится! Черт побери, еще пару лет назад, это звучало бы как фантастика, а теперь вполне реальные вещи! Ну разве не стоит здоровье наших солдат того, чтобы для него пожертвовать пусть даже несколькими такими молчаливыми парнями?

Клаус, мы с вами живем в счастливое время для медицины. Никогда еще нам не представлялась такая редкая возможность настолько плотно работать с живым материалом. Нам попросту развязали руки! Помните, в Освенциме? По сути, любые фантазии, проекты, исследования. Да за несколько тысяч лет медикам не предоставлялось таких широких возможностей! А вы говорите — русский парень… Я лишь воспользовался одной из них. Впрочем, парнишку на самом деле жаль. Возможности его организма просто поражают. Сколько раз мы его уже заочно похоронили? Вспомните! Три недели назад, когда он снова, как мы думали окончательно, отключился, санитары рассказали, что он встал из кучи ожидающих сожжения, разбухших на солнце, смердящих трупов. Да, этот парень просто уникум.

Забыл вам сказать, Клаус: в конце недели, наконец, приедут за собакой. Геллер говорил, что ей нашли множество «невест» среди сучек наших вождей. Я, кстати, попросил шефа, если этот украинский юноша не подохнет, его, возможно, оставят за нами. Очень уж интересный материал…

…Петрок и в этот раз не умер, хотя в какой-то момент ему снова было так плохо, что он уже мечтал об этом. Очнувшись холодным зимним утром в своей подвальной клетке, первым делом он подполз к прутьям и, еще не в силах держать нормально голову, не глядя, просунул руку. Дунай обнюхал ее и стал осторожно лизать.

— Ты тут, — только и смог выдавить из себя Петруха, — тут.

Он перевернулся на спину и вытянул затекшие без движения ноги. В глазах плыли светящиеся круги, но вместе с тем знакомо покалывало в кончиках пальцев рук и ног. Петрок знал это состояние. Сейчас он уснет и проснется не раньше, чем через сутки, практически здоровым и голодным. Это с ним здесь происходило уже не раз. За три недели затягивались длинные шрамы от разрезов врачей, за два — пропадала превратившаяся в твердую корку-коросту красная сыпь по всему телу. Но что там это? Полгода назад ему сделали пару каких-то уколов и после этого у уснувшего на три дня Петрухи в течение месяца полностью выпали и сменились на новые волосы и ногти! Наверное, поэтому сейчас он был абсолютно уверен в том, что знакомое покалывание, ясно ощущаемое им во всем теле, говорит о том, что его боль и страдания вот-вот останутся позади — близится исцеляющее сновидение.

Странно, но ничего подобного раньше, до Германии, с ним не происходило. Если уж он и болел, то болел крепко и долго, а тут! Его легкое, практически невесомое тело моментально отключало боль и превращалось в птицу, рысь, какое угодно животное, наиболее подходящее для того места, в которое его уносил очередной сон.

Иногда в видениях слышался голос великана из легедзинского холма, случалось, попадались странные дедушки, которых сам для себя Петрок называл «волшебники-берендеи из сказки», являлись старые, сухонькие бабушки, что вели его куда-то росными лугами, или долинами меж высоких гор, а один раз даже привиделась Яринка! Будто шли они по берегу большого озера, держась за руки, и долго-долго молчали, а потом она вдруг повернулась и голосом тети Любы сказала: «спасибо тебе, Петрок. За всех нас спасибо! Ты отвел богатыря туда, где прячется смерть кощеева».

Кто знает, может те яркие сны, в которых он мог летать, чувствовать тепло руки Яринки, запахи трав в избушках берендеев, свежесть горного ветра и так далее, все это ощущалось так сильно лишь из-за лекарств, которые кололи ему немецкие врачи? Или от запредельной боли после действия этих препаратов?

Начались эти сновидения с того самого памятного дня, когда Петрухе впервые пришлось вытерпеть адские муки. В какой-то миг, чувствуя все нарастающую боль, он вдруг понял, что вот-вот умрет! Удивительно, но сразу же после того, как он это осознал, в страшный момент прихода «смерти», его душа вдруг оторвалась от тела, и тут же улетела в легкий, яркий и волшебный сон…

Сегодня доктора вкололи ему большую дозу какого-то лекарства, по цвету очень похожего на кровь. Муки наступили почти сразу же, еще до того, как один из врачей достал иглу из его изувеченной частыми проколами вены. Петрок привычно собрался и стал ждать.

В этот раз состояние перехода затянулось. Прошел момент «смерти», а накатывающая волнами боль все росла, сбивая дыхание на своих пиках. На спаде она добавляла юноше ко всем его страданиям еще и леденящий холод. Теряя сознание, Петрок вдруг вспомнил, что подобное ему уже доводилось испытывать, и тут же его унесло в прошлое...

Когда-то по весне, во время ледохода, прыгая с льдины на льдину и катаясь с ребятами на них по реке, он нечаянно свалился в воду. Сам тогда выбрался на берег, и за то время пока шел домой, так сильно промерз, что ночью, обливаясь потом и мечась в безумстве огненного жара, он все равно чувствовал, что его кровь так до конца не прогрелась.

Наверное, именно из-за этого, ощущаемого им сейчас холода собственной крови, в очередном своем исцеляющем сновидении он очнулся летящим с кургана на больших, хозяйских санках, что выковал и собрал для отца его друг, колхозный коваль дядя Степан Лебезный.

Эту горку на дальнем холме заливали каждую зиму, и всегда на ней было полно народу. Уклон кургана, что стоял за окраиной села, был очень удачным. Вода, которую с огромным трудом таскали наверх, сама находила себе дорогу, стекая до продолговатого яра, и замерзала, медленно вливаясь в собравшееся в нем за осень, поросшее бурьяном, озерцо.

Дети, а часто и примкнувшие к ним взрослые знали, что все их усилия, связанные с тем, чтобы забраться наверх по скользкому склону, всегда будут с лихвой вознаграждены. Еще бы! Счастье от того, как долго можно было ехать на санях или просто, на мягком месте до покрытого истертыми в пыль горькими травами конца яра, легко покрывало любые физические затраты. О, что тут творилось на Коляды! А на Масленицу? С горы каталось все село! Но сейчас…

Сейчас Петрок летел с вершины кургана один. Все казалось реальным: сани, холод и даже горький запах перетертого десятками ног и саней быльника[1]! Петруху удивляло только то, что никого не было ни на кургане, ни в яру.

Он пронесся по ледяной горке до самого конца и, врезавшись в выбитый до земли берег, как бывало и раньше, упал, слетев с саней. Горячая, мокрая от пота шапка наползла на глаза, и Петруха решил поправить ее, но вдруг почувствовал, что его руки лижет собака.

— Дунай, — улыбнулся юноша, потянув озябшие ладони к голове и убирая ушанку на затылок. Пес вдруг схватил его за рукав и потащил, — ну хватит, — едва успевая подняться с колен, упирался Петрок, — отпусти! Куда ты меня тянешь?

В сновидениях редко все происходило в одном месте, так случилось и теперь — за то время, пока он лежал, ничего не видя, куда-то исчезли сани и курган. Все вокруг изменилось. Теперь он и собака стояли вдвоем посреди широкого поля, покрытого тонким слоем свежего, мокрого снега, а рядом, качаясь на сильном ветру, шумел голый лес.

Петрок собрался сделать шаг за тянущей его куда-то собакой, но вдруг уперся в торчащий из земли меч. Это был тот самый, что он украл у немцев! Юноша осмотрелся. Вокруг никого не было. Только беспокойно вертелся Дунай, выписывая замысловатые петли вокруг слабо качающегося в порывах ветра клинка. Он словно говорил: «возьми оружие, Петруха. Скорее же! Бери и иди за мной!»

Руки нерешительно легли на обжигающе холодный эфес. Петрок сцепил зубы, и потянул клинок вверх. Подмерзшая земля неохотно отпускала на волю холодное железо. Юноша с трудом поднял меч над головой, и тут же заметил, что внезапно притихший пес ощетинился, вытянул шею в сторону леса и взвыл, разбудив в темной, сырой чаще длинное эхо. Среди деревьев замаячила большая, темная тень, послышался хруст ломаемых веток и тяжелые шаги. Петрок невольно отступил на два шага назад и впился глазами во мрак лесной чащи.

Медленно переваливаясь с лапы на лапу, глухо и недовольно рыча, из нее вышел огромный медведь. На картинках, а видеть этого зверя Петрухе доводилось только там, мишки выглядели смешными и неповоротливыми, а здесь! Было ясно, что настигнуть жертву, порвать ее когтями в лоскутки, или сломать ударом лапы молодое дерево этот исполин сможет одинаково быстро и хладнокровно. Бежать от него не имело смысла, отбиваться мечом? Этого Петрок не умел делать даже во сне. Дунай выглядел смирным, хотя и глухо рычал на зверя.

Мишка потоптался немного у края поля, обернулся назад, недовольно взревел, будто броня кого-то в чаще позади себя, и лениво поплелся вдоль бровки заснеженной пашни.

Стоило ему удалиться на почтительное расстояние, как прекратившая рычать собака, выписав круг у Петрухиных ног, потрусила в то место, из которого недавно появился хозяин леса. Петруха тяжко вздохнул, поправил шапку и, сжав покрепче ледяную ладонь на рукояти меча, зашагал под сырую сень темной чащи.

Морозный ветер сюда не добирался. Мокрый, мягкий настил пружинил под ногами, а застрявший где-то в кронах деревьев снег таял и падал на землю плевками раздосадованной зимы, недовольной тем, что с первого раза ей не удалось нормально связать толстое, снежное покрывало.

Вскоре Дунай привел Петруху к покинутой медведем берлоге. Чернел свежий пролом среди слежавшихся веток и листвы, а разрытая рядом с ним земля запечатлела глубокие отпечатки мощных звериных лап. Странно, но только что покинутое жилье лесного хозяина не казалось пустым. Покатая верхушка берлоги едва заметно шевелилась.

Петрок поднял меч и со всего маха рубанул возвышающуюся над землей кучу прелой листвы и сучьев. Клинок, вырвавшись из рук, неожиданно провалился в пустое, черное пространство и вдруг, прямо на глазах, превратился в толстую бетонную перегородку, разделяющую пополам брошенную медведем берлогу. Зыбкая крыша звериного жилья сама собой обрушилась, являя глазам юноши набитое полусонными змеями, шевелящееся пространство. Точно гул далекой грозы, прокатился над лесом низкий голос великана: «Только этому клинку достанет силы расколоть на две части каменной стеной медвежью берлогу».

Дунай, услышав этот громовой рокот, вдруг задрал морду вверх и зло залаял…

Именно этим лаем и прорвалась в сновидение Петрухи пропитанная болью реальность. Он очнулся лежащим на спине, просунув обе руки сквозь толстые прутья решетки. Видно перед тем, как впасть в беспамятство, его последним желанием было только одно — дотянулся к собаке.

Чья-то фигура в коридоре заслоняла тусклый свет лампочки. Юноша поднял взгляд, но видел только уходящие куда-то вверх, отполированные до зеркального блеска сапоги…

Прибывший по приказу командования в «Кенигсберг 13» оберштурмбанфюрер Винклер, спустившись из залитого солнцем двора в подвал лаборатории, корчил болевые гримасы и, держась за стену, с большим трудом различал очертания лестницы, пола и решеток. Проводник сказал, что юноша находится где-то здесь, в зияющем мраке камеры, но глаза офицера ровным счетом ничего не видели.

Содержащийся в соседней клетке пес неистово рвался в коридор, бросался на прутья, хватал их зубами. В какой-то миг Фридриху стало казаться, что даже стальные, толщиной в палец пруты, намертво связанные сверху и снизу бетоном, не дают сейчас ему, офицеру СС, гарантии безопасности.

— Я …не вижу парня, — стараясь перекричать раскачавшееся среди каменных стен безумное эхо, — обернувшись, сказал офицер. — Где он?

— Был здесь, господин оберштурмбанфюрер, — тут же возник рядом с ним отряженный в сопровождение штурманн, в петлицах которого белели знаки дивизии «Totenkopf», — эти негодяи часто ленятся подниматься. Все это от долгого безделья…

— Лентяи? — со смешком повторил Винклер, глядя, как солдат засуетился у двери, звеня связкой ключей, — впрочем, — тут же добавил офицер в маячащую перед ним спину, — я удивлен, что этот парень до сих пор еще не подох.

— Был жив, — не оборачиваясь и спешно открывая скрипучую дверь, прошмыгнул в клетку солдат, — я лично его вел…

— О, значит, вел, — с сарказмом заметил Винклер, немного пообвыкнув в темноте и ясно различая длинные следы на пыльном полу.

— В смысле …тащил, — моментально поправил себя штурманн, ловя направление взгляда офицера, — клянусь, он был жив.

— Да черт с ним, — отмахнулся Винклер, — вы, вроде бы, говорили, что собака уже привыкла к форме и сейчас вполне способна есть и без посредника?

Штурманн почесал в затылке:

— Так-то оно так, — простецки заметил он, — но подобраться к ней, или удержать, на месте, когда, допустим, …надо взять анализы, может только этот русский. Это дьявол, а не пес!

— Анализы? — удивился Винклер и тут же надавил на связки. — Штурманн! Если вдруг окажется, что этот пес по чьей-то вине не вполне здоров, его место в клетке займут те, кто в этом виновен. Всем было сказано — пса не трогать!

Солдат выпрямился и, после короткой паузы, спокойно ответил:

— Я всего лишь конвоир, господин оберштурмбанфюрер, но могу заверить — пес здоров. У него прекрасный аппетит — выделяется тройная порция…

— А на парня? — поинтересовался Винклер, начиная различать и таящиеся вдали темные силуэты.

— Собака на особом содержании, — тихо заметил штурманн, — поэтому ее кормят по двойной норме даже для …двуногих «гостей». Приказа ставить на довольствие парня, которого привезли с ней, до сих пор не было. А сам пес не голодает…

— У меня все в порядке с арифметикой, — тут же заметил неточность офицер, — то вы говорите двойная норма, то тройная порция. Хватит юлить штурманн…

— И мысли не было юлить, — пожал плечами конвоир, — приказ по собаке — двойная норма, а тройную приказал давать лично комендант, и все потому, что этот дрянной мальчишка таскает у овчарки еду. Ей же невозможно сунуть миску, только он один может это делать без проблем! Мы все боимся даже подойти к клетке. Сунешь миску, а пока отскакиваешь — весь испачкаешься. Опять же, как забрать миску назад? Мы просим этого русского подавать ей еду. Она, конечно же, какую-то часть съедает, а после того мордой сует свою посуду поближе к нему.

Мы, как только пес привык к форме, наловчились палками двигать еду и хотели расселить их, но, увы, пока не можем. Все вокруг занято. Вы же знаете, господин оберштурмбанфюрер, здесь всегда многолюдно, и особенно в подвалах.

— Это меня не касается, — холодно заметил офицер, — однако! Кто мне упакует этого пса? Я должен сейчас же забрать его. Это демоническое существо ждут настоящие королевы собачьего мира.

Штурманн без особого энтузиазма посмотрел на клетку ни на минуту неутихающего пса.

— Мы можем …вколоть ему снотворное, — начал он рассуждать вслух, — если, конечно, это парень его подержит.

— Черт! — не сдержавшись, выругался Винклер. — Неужели все так сложно? Для этой твари у меня дома создан шикарный вольер. Я надеялся, я …договорился, что в мой дом будут приезжать важные люди, привозить своих питомцев, чтобы…, ну вы понимаете?

В списке на посещение уже около пятидесяти фамилий и каждая из них даже меня заставляет вытягиваться в струнку. Если придется тащить с собой этот украинский балласт, то куда мне его девать дома, и что скажет Зельма?

— Даже не знаю чем вам помочь, — с пониманием отнесшись к словам офицера, развел руками штурманн, — но одно скажу! С этой собакой у вас дома будет полно забот, даже в том случае, если рядом с ней будет этот мальчишка. Но вот без него, …боюсь, что ваши гости будут крайне недовольны. Я же вам говорил, это рядом с ним она становится животным, но стоит их разлучить или обидеть чем-то парня, этот пес превращается в дьявола!

Оберштурмбанфюрер гулко потянул в себя воздух и на какое-то время задержал дыхание. После того, медленно выдыхая, он еще долго стоял в растерянной задумчивости:

— Похоже выбора на самом деле нет, — наконец, заключил он, — приводите в чувства юнца, пусть проводит собаку к машинам. Они поедут в Тиргартен вместе…

Винклер с досады хлопнул по серой, бетонной стене зажатыми в руке перчатками, и двинулся к лестнице.

Поднявшись наверх, он, жмурясь на яркое солнце, вынужден был закрыть глаза руками. В их уголках тут же выступили слезы, в кривых разводах которых, он вдруг увидел черные, траурные полотнища. «Что за черт? — пытался он сморгнуть никак не исчезающее видение, — что за гадость они там, в подвале, распыляют?»

Оберштурмбанфюрер, наконец, достал носовой платок и, вытерев обильно выступившие слезы, осмотрелся. Трое угрюмых солдат с помощью лестницы снимали закрепленные на стене огромные знамена Рейха, и склоняли их к тучному ефрейтору, который повязывал ниже полотнища на каждый флагшток черную, траурную ленту.

«Неужели фюрер?» — выстрелила в голове перепуганного Винклера шальная, дурацкая мысль и его сердце сжалось до боли:

— Что-то случилось? — осторожно спросил он.

— Сталинград, господин оберштурмбанфюрер, — ответил повязывающий ленты ефрейтор.

Фридрих с облегчением вздохнул, но стараясь не показывать своих чувств, мрачно заметил:

— И все же, это не самый главный город русских. Уверен, когда мы в него вернемся — каждый из них дорого заплатит за наши потери...

Машины прибыли в Тиргартен 4 февраля, ночью. Усадьба Винклера к тому времени уже спала. Дежуривший у ворот солдат никак не мог понять, чего от него хотят, пока, покинув грязный от долгой дороги автомобиль, к калитке не подошел хозяин дома. Ворота моментально открылись, впуская во двор Мерседес ведомства оберштурмбанфюрера и грузовик, в кузове которого стояла клетка пса.

Перевозившая ценный груз машина, въехала на хозяйственный двор, развернулась и сдала задним ходом к воротам длинного каменного сарая, в котором специально для Дуная был оборудован загон.

Рядом с солдатами тут же появился заспанный старик Вагнер, управляющий хозяйством. Он был правой рукой жены Винклера — Зельмы, полное имя которой звучало, как Зельма Элеонора фон Шницлер. Исходя из важности ее родственников, фрау Шницлер получив в наследство дедовскую усадьбу, с детства привыкла к тому, что ее хозяйством кто-то заведует, а в доме и на фермах всегда имеется нужное количество крестьян и прислуги. Винклеру, привыкшему к простой жизни в семье заводского инженера это не нравилось, но что он мог поделать? Усадьба принадлежала жене, и все порядки в этом патриархальном месте специально сохранялись в том виде, в котором в их застал дядя Зельмы — Георг август Эдуард Фрайхерр фон Шницлер, несколько лет проживавший здесь у их общего деда.

Он и сейчас, часто находясь по делам в Берлине, при любой возможности старался заехать сюда, в Тиргартен, где его всегда с радостью встречали, обильно поили, плотно кормили, и с удовольствием выслушивали все воспоминания про славные дни безусой молодости этого известного в Германии промышленника.

Винклер был многим обязан родственнику Зельмы, но, даже учитывая их близкое знакомство с дядюшкой Георгом, который, кстати, был ненамного старшего его самого, Фридрих не мог вспомнить и разу, чтобы его пригласили в дом Шницлера в Оберурзеле, что во Франкфурте-на-Майне. Винклер только за этот год был во Франкфурте дважды, а раньше даже встречался там с Георгом в командировках, но как бы порой не оборачивался его непростой командировочный быт, он никогда еще не был приглашен погостить, и раз за разом ютился в казармах или, позже, в гостиницах.

Провожая взглядом украинского юношу, вводившего в сарай собаку, Фридрих вдруг увидел идущего к нему Хельмута Вагнера и словно очнулся. Пробравшийся под плащ холод заставил его передернуть плечами и смахнуть в сырой мрак ночи нахлынувшие воспоминания. Сейчас он чувствовал усталость. Дорога здорово вымотала его.

— Господин Винклер, — то и дело, оглядываясь назад, тихо обратился к нему управляющий, — мы ждали вас к обеду.

— Война, — зевая, отмахнулся Фридрих, намереваясь поскорее отправится под защиту теплых стен дома, — на каждом шагу то пост, то проверка. Пугают диверсантами…

— Днем приезжал посыльный с пакетом, — продолжил Вагнер, пропустив мимо ушей дальнейшие объяснения хозяина, — но нам письма не отдал. Сказал, что вам немедленно следует появиться в ведомство. Это срочно.

— Срочно? — устало скорчил недовольную мину Винклер. — Что за спешка? Сами же послали меня в Кенигсберг, был приказ...

— Мне об этом ничего неизвестно, господин оберштурмбанфюрер, — примиряющим тоном ответил управляющий, — я только передаю то, что фрау Шницлер велела сообщить вам по приезду. Похоже, вас опять ждет командировка и очень важная.

— Настолько важная, что мне уже и домой нельзя зайти? — вспылил Винклер. — Они там с ума сошли? Черт подери, я не выйду отсюда, пока не приму горячей ванны!

— Все уже ждет вас, — продолжая источать церковное спокойствие, ответил на эмоциональный выпад хозяина Хельмут, — готов и ужин. Вы ведь можете сказать, что приехали на два часа позже, верно? Вымоетесь, покушаете, и тогда штабная машина отвезет вас. Я сказал шоферу, чтобы подождал у ворот. Ему отнесли еды, об этом нет нужды беспокоиться…

— Благодарю вас, Хельмут, — растирая лицо, попытался таким образом прогнать давящую в висках боль от недосыпания, Фридрих, — я страшно устал в дороге и, поверьте, в очередной раз оценил то, как вы относитесь к своим обязанностям, снимая с меня и Зельмы огромную часть бытовых проблем.

— Ну, — улыбнулся старик и приблизился к хозяину, — мне, конечно, лестно слышать подобное, однако, хочу заметить, что от некоторых проблем даже я не смогу вас сегодня защитить.

— О это вы чем? — не понял Винклер.

— Мальчишка, господин оберштурмбанфюрер.

— А что мальчишка?

Вагнер замялся:

— Не думаю, — неохотно начал он, — что фрау Зельме понравится то, что у нас на хозяйстве появится еще один рот.

— Одним больше, одним меньше, — попытался отмахнуться от озвученной проблемы Фридрих. — Думаю, вы найдете ему применение?

— Безусловно, — согласился, было, Хельмут, но тут же продолжил гнуть свою линию, — однако же вы сами знаете, что любое решение по этим вопросам принимает только сама фрау Шницлер. Я не могу никого и ничего принять в хозяйство, пока не получу на то ее одобрение. С собакой все понятно, о ней говорилось раньше, но этот больной парень.

— Больной? — удивился Винклер.

— Вы видели его? — управляющий кивнул в сторону сарая. — Это швабра, обтянутая кожей. Здоровые люди выглядят иначе. Простите меня, господин оберштурмбанфюрер, но пока вы не уехали, нужно прояснить вопрос о пребывании здесь этого мальчишки.

— Хорошо, — с тяжестью в голосе согласился Винклер, — я сейчас же скажу об этом Зельме.

[1] Сухие стебли полыни.