часть 3 глава 2 / ХВАТКА / Войтешик Алексей
 

часть 3 глава 2

0.00
 
часть 3 глава 2
Глава 2

Даже на следующий день, сидя в улетающем на восток самолете Фридрих не мог избавиться от неприятного послевкусия вчерашней беседы с женой. Стоило ей услышать о том, что вместе с собакой ее мужу пришлось привезти украинского мальчишку, все доводы Винклера о целесообразности этого решения были биты главным и любимым козырем Зельмы Шницлер: «Ничего и никогда не делай, не посоветовавшись со мной».

Отогревшийся в ванне, плотно поужинавший супруг, страдающий от последствий недосыпания — тупой, височной боли, вместо запланированной пары часов сна выслушал в эмоциональном женском монологе множество нелицеприятных вещей и о себе, и даже о своих близких родственниках.

Далее супруга, непривыкшая к тому, чтобы ее перебивали, не преминула ему напомнить о том, что множество пахотных земель, усадьба, две свинофермы и столько же коровников, а еще многое другое, включая трудящихся на хозяйстве людей, держится на плаву и ничуть не убыло в непростых условиях военного времени исключительно только благодаря ее усилиям.

Следующим своим ходом она прогнозируемо вспомнила дядю Георга фон Шницлера и то, что только опираясь на их родство, Винклер может иметь свое высокое положение. «Он вчера звонил, — между делом сухим, учительским тоном поведала супруга, — интересовался — не приехал ли ты? Думаешь, он просто так это делал, из вежливости? Я, конечно же, спросила: зачем ты ему? Дядя Георг по-родственному шепнул, что по его просьбе тебя включили в состав группы, сопровождающей куда-то самого фюрера»...

И далее продолжилось повествование о том, как ей сложно живется, и как вечно подбрасывающий фрау головной боли Фридрих подрывает ее драгоценное здоровье.

Не имело никакого смысла пытаться доказать что-то Зельме. Конечно же, стоит признать — большинство важных заданий Винклер получил только исходя из того, что его руководители были знакомы с дядюшкой Георгом и таким образом пытались умаслить известного промышленника, состоящего в дружбе с самим фюрером. Но ведь все это ничуть не уменьшает заслуг и самого Фридриха. Провали он хоть одно задание руководства, или выполни его недостаточно хорошо, стали бы они отправлять его куда-то снова и снова?

Ночные разговоры с женой настолько раскачали психику Винклера, что ни по пути на аэродром, ни в самолете он уже и думать не мог о том, чтобы хоть немного вздремнуть. Очутившись в одиночестве в холодном теле готового к вылету «Юнкерс «Ju-352»», он сел в жесткое кресло и, устроившись в ожидании прибытия своих групп, продолжил свои размышления.

«Да, — скрепя сердце, но все же соглашался с женой Винклер, — помощь дяди Георга в немалой степени двигала меня вперед. Но, ведь если взять даже нынешнюю ситуацию, — тут же продолжал Фридрих искать аргументы в защиту своих собственных заслуг, — фюрер собирается лететь на восток, в Украину, в свою ставку «Вервольф» возле Винницы. Разве в СС недостаточно офицеров высшего звена, которые доказали Рейху свою преданность? А ведь за каждым из них тоже стоят высокопоставленные родственники, важные поручители или, что тоже немаловажно, десятки боевых подвигов.

Что тут кривить душой, достаточно в окружении верховного главнокомандующего имеется и тех, у кого в арсенале значится все вышеперечисленные «за» в вопросе назначения куда-либо руководителем, но почему тогда именно меня назначили старшим групп внешней безопасности «Вервольфа»? Думается, одного слова дядюшки Георга было бы для этого маловато».

Мысли упрямо возвращались во вчерашний день, а меж тем, на двух грузовиках прибыли все малые полевые группы и их командиры. Поднявшись на борт Юнкерса, они дружно доложили Фридриху о том, что готовы к отправке.

До взлета оставалось что-то около часа. Ждали только парней из Аненербе. Винклер, даже если бы не имел на руках пакета комплектации своих групп, мог бы смело ставить серьезные суммы на то, что один из многочисленных отделов этой организации СС обязательно будет представлен и в этой командировке.

В последний год часто даже в боевых операциях к чисто войсковым формированиям клеили этих странных, молчаливых ребят, группа которых в случае определенного развития ситуации, резко приобретала особые полномочия. Во всех инструкциях любого руководителя об этом говорилось четко и ясно. Грубо говоря, в любой момент старший ячейки из Аненербе сразу же мог прыгнуть в дамки и, потеснив главного, требовать от него делать все для того, чтобы именно эта засекреченная группа первой выполнила поставленную ей задачу.

Самое худшее для командира в данной ситуации заключалось в том, что о характере этих самых задач и их объеме его никто не информировал и смысл любого задания звучал примерно так: «Вы выполняйте свой приказ, а они будут делать порученную им работу параллельно с вами, однако, как только произойдет…»

На счастье Винклера случаи того, чтобы интересы парней из Аненербе и его основной группы серьезно конфликтовали, случались исключительно редко. Как правило, всегда, даже в самой непростой ситуации находился какой-то компромисс, а их руководители хоть и были людьми замкнутыми — себе на уме, старались обходиться без острых углов.

Впрочем, почему именно «исключительно редко»? Если покопаться в богатой на события истории командировок Винклера, то непростой случай, скажем прямо — конфликт и был-то всего один. Это случилось в самом начале войны с советской Россией, в 1941 году, в его третьей или даже четвертой поездке, когда еще не вышел пресловутый секретный приказ о корректировке в случае острой необходимости действий основной группы в пользу групп Аненербе.

Сейчас Фридрих уже потерял счет количеству своих поездок, но та, в Легедзино, в которой сошлись нож к ножу он и Конрад Бауэр, почему-то вспомнилась. Кто знает, как обернулась бы подобная ситуация в настоящее время, но тогда, даже не имея нынешнего командного иммунитета, «Крестьянин», по какому-то уже забытому, малозначительному поводу, не побоялся открыто и жестко стать в конфронтацию с командиром, за что, собственно, и поплатился.

До Винклера, решившего потом отследить ход этого непростого дела, доходили слухи, что Бауэра сначала взяли в оборот в дисциплинарном отделе шестого управления имперской безопасности, а после бросили на фронт, где он, разжалованный до чина унтер-офицера и погиб в конце 1941 года…

Оберштурмбанфюрер посмотрел на часы. Они показывали без четверти десять. На борту «Ju-352» были все члены основной группы — двадцать один человек, со многими из которых он не раз и не два пересекался в подобного рода вылетах.

Загрузили оружие, боеприпасы, амуницию и даже ящики со специальным оборудованием Аненербе, прибывшие неведомо откуда, как докладывал экипаж, за двадцать минут до машин с грузом основной группы. Что ни говори, а нахлынувшие с чего-то вдруг неприятные воспоминания о судьбе бедняги Бауэра здорово отвлекли Винклера, заставив его потерять контроль над временем.

В приказе взлет был назначен на десять утра. Что ж, все же еще имелась возможность подождать, но минут пять, не более того. Потом придется в срочном порядке принимать решение — подниматься в воздух без этой группы или продолжать прохлаждаться на порывистом и колючем, февральском ветерке.

Летчики открыли дверь в кабину, то и дело, выглядывая из нее, намекая командиру, облаченному в полевую форму 4-й полицейской танково-гредадерской дивизии на то, что близится час «Х».

Наконец, курившие недалеко от самолета бойцы дружно потянулись к боковой двери в салон:

— Господин оберштурмбанфюрер, — кивнул в сторону аэродромного КП подошедший к Винклеру Леманн, — едет грузовик.

— Хорошо, Астор, — решив остаться на месте, отложил Фридрих в сторону портфель, краем глаза замечая, как от подъехавшего к самолету грузовика, отделился и прибежал к «Ju-352» боец. Одетый, как и все в камуфлированную форму без знаков различия, он проворно взобрался наверх и в один миг очутился перед руководителем сводной группы:

— Прошу прощения, — коротко козырнул аненербовец, — по пути попали под обстрел неизвестных. Нападение отбито. Наш командир интересуется, какое общее количество человек на борту?

Винклер округлил глаза:

— Что? …А ваш командир случайно не в голову ранен при нападении? — жестко спросил он. — Может быть, ему сначала самому следует показаться мне на глаза, а не вас подставлять под удар? — Едва сдерживая поднявшуюся волну негодования, заметил Фридрих через зубы.

— Господин оберштурмбанфюрер, — ничуть не смутившись, продолжил посыльный, — наш командир предполагал, что вы скажете нечто подобное. Он действительно получил легкое ранение, только в руку, и сейчас находится у нашего медика. Хочу заметить: на основании пункта 4 дорожного грифа этой операции, для оптимизации согласованных действий личного состава, командир сводной группы обязан, подчеркиваю, «обязан» предоставлять старшим подразделений требуемую информацию о количестве и вооружении боевых единиц, находящихся у него в резерве для выполнения задания в случае поступления «особого» распоряжения…

— Какого еще распоряжения? — начал выходить из себя оберштурмбанфюрер.

— Переподчиняющего основную группу для работы по особому плану.

— Это …черт знает что! — сжимая кулаки и с трудом сдерживаясь, чтобы не заорать на этого наглеца, стал подниматься Винклер. — О каком распоряжении вы говорите? …Идите! — он указал на дверь. — Если санитары уже смазали царапины на руке вашего командира, пусть он сейчас же явится ко мне!

В воздухе повисла странная пауза, но вместо того чтобы немедленно бежать выполнять указание старшего офицера, посыльный лишь терпеливо откашлялся и холодным тоном заметил:

— Виноват, господин оберштурмбанфюрер, пакет с особым распоряжением находится на руках у нашего командира, он не доверил его мне. Гауптштурмфюрер предоставит его вам лично. Он подозревает, что получение секретного приказа и нападение на нас каким-то образом связаны и хочет предостеречь вас: раз о нашей миссии кому-то стало известно, следует существенно усилить меры безопасности и быть готовым к тому, что против сводной группы, с этой минуты переходящей под командование гауптштурмфюрера Бауэра, эти, всякого рода, негативные акции могут продолжаться…

— Под командование кого? — думая, что фамилия их командира ему померещилась, неуверенно спросил Винклер.

— Гауптштурмфюрера Конрада Бауэра, — холодно ответил боец и тут же добавил, — командир предупредил, что вы знакомы, и поэтому рассчитывал, что с пониманием отнесетесь к тому, что он слегка задержался у санитаров. А вот и он. — Оборачиваясь, заметил посыльный. — Разрешите идти?

— Идите, — растеряно ответил Винклер.

Солдат спустился вниз по металлической лестнице и, пробежавшись по бетонке, бросил, походя, (о чудо!) живому Бауэру несколько фраз, после чего потрусил к грузовику, от которого его коллеги, разобравшись на пары, уже тащили к самолету три тяжелых металлических ящика.

Конрад поднимался по самолетной лестнице с трудом, но никто из сидящих в салоне бойцов и офицеров не двинулся с места для того, чтобы ему помочь. Вся сводная группа примолкла, понимая, что задачи их миссии в данный момент резко изменятся.

Левая рука «крестьянина» была подвязана к шее. Взобравшись в притихший салон, он подошел к Винклеру и, не поздоровавшись, достал из полевого планшета пакет. Фридрих, стараясь выглядеть естественно, побежал глазами по тексту. «Да уж, — рассуждал он, стараясь сдержать разыгравшиеся эмоции и не пропустить ни слова из секретного приказа, — чего теперь стоит эта, еще вчера казавшаяся катастрофой, головомойка Зельмы по сравнению с распоряжением руководства СС»?

Подпись и штамп канцелярии Гиммлера в одну секунду переворачивали все с ног на голову. Отныне старшим сводной группы назначался Бауэр, а стаявший выше по офицерской лестнице Винклер с его ребятами, целиком переходили к нему в подчинение. Полученные ранее инструкции признавались недействительными, и с ними следовало поступить…, это уже было неважно.

Выходит, что с самого начала руководству СС все это было известно, а Винклер служил лишь фактором, отвлекающим на себя внимание? В пособии диверсантов, высадившихся на территории противника, подобные действия называются «двойная петля»…

— Сколько в нашей команде человек? — напомнил о себе Бауэр, прерывая размышления коллеги.

Фридрих тяжко выдохнул и ответил:

— Двадцать один, включая меня. Экипаж…

— Экипаж не в счет, — поворачиваясь к открытому проему двери, не дал ему закончить «Крестьянин», — Шефер! — крикнул он своей группе. — Этим рейсом полетит оборудование и десять человек. Будем играть с числом 31. Остальные прилетят завтра, вас будут ждать. Грузите ящики!

Бауэр шагнул в сторону, давая возможность своим сотрудникам втолкнуть в открытый проем поднимаемое снизу оборудование, но в этот момент из кабины выглянул кто-то из летчиков:

— Господин оберштурмбанфюрер, — обратился он к Винклеру, — много берем людей и груза. Можем не оторваться от полосы. Даже если взлетим, дальше с таким весом тоже будут проблемы.

Фридрих поднимался так, словно к его конечностям были привязаны пудовые гири. Понимая, что все внимание сейчас обращено на него, он снял фуражку, поправил волосы и громко объявил:

— Внимание, группа и экипаж! С этой минуты ввиду особого распоряжения руководства, командиром сводной группы назначается…

— Нет, — оборвал его едва начавшийся монолог Бауэр, — не совсем так. Секретным распоряжением руководства СС для выполнения особого задания сводная группа переподчиняется мне, гауптштурмфюреру СС Конраду Бауэру. …Экипаж, готовьтесь к взлету и закройте кабину.

Терпеливо дождавшись момента, когда растеряно переглядывающиеся летчики захлопнут за собой дверь, «Крестьянин» окинул бойцов и командиров оценивающим взглядом, после чего продолжил:

— Винклер, пока идет погрузка, возьмите у летунов ведро, выйдите и сожгите все старые инструкции. Слышите, группа?! У вас ничего не должно остаться на руках из носителей информации, ни единой бумажки. В этой миссии мы не можем позволить себе никаких документов, поэтому я лично проверю каждого, да, и сожгу при вас распоряжение о моем назначении.

Итак! Вы — военные люди, а мы, моя группа, все же больше ученые, поэтому ваша основная задача будет состоять в том, чтобы охранять тех, кто сейчас грузится на борт и тех, кто прибудет в нужное нам место завтра. Детально вам все расскажут только на месте дислокации, слышите, Винклер?

Фридрих, молча, кивнул в ответ.

— А сейчас, господа, — продолжал Бауэр, — все проверьте свои карманы. Любые документы, записки, какие-то пометки на бумаге — вон! Если я обнаружу у кого-то какие-либо записи, книги, стихи, чистые листы бумаги или даже на фото любимой девушки, говорю открыто — вы будете расстреляны ввиду предоставленных мне, особых полномочий. Итак, все, у кого есть что сжечь — на выход! Идем греться, господа. Дважды я повторять не стану…

Бойцы группы Бауэра помогли ему спуститься вниз, подождали всех, кто сошел за ним, и только после этого поднялись на борт.

Оказавшись возле заботливо принесенного кем-то старого, испачканного каким-то черным маслом ведра, Фридрих, пребывающий в данное время в неопределенном состоянии, начал разгружать свой портфель. Ловя краем глаза силуэт «крестьянина» и бросая вниз ставшие ненужными документы, он лишь задавался вопросом о том, действительно ли у этой миссии был настолько велик гриф секретности, или «Крестьянин» попросту не пожелал с ним остаться один на один?

В полыхающее недалеко от крыла самолета ведро несколько раз подливали топливо. Бумага и фото упрямо не хотели гореть. Наконец, черные, обугленные остатки перемешали палкой и, убедившись в том, что ничего из брошенного в ведро не уцелело, пошли к самолету.

Разыгравшийся на большом, открытом пространстве ледяной ветер, проскальзывая под качающимся в его порывах фюзеляжем, и без того не давал дышать, а застывшие на холоде двигатели, сплюнув черный дым и взревев, еще существенно добавили ему прыти. Пышущее жаром ведро повалилось, и с грохотом разбрасывая обгорелые ошметки бумаги, тут же унеслось по бетонке, пропадая с поля зрения. Дверь захлопнулась, «Юнкерс» начал выруливать на взлетную полосу.

 

Первую ночь в усадьбе фрау Шницлер Петрок спал на голом полу, в углу, прижавшись спиной к Дунаю. На новом месте не было усиленной охраны и толстых, стальных решеток. Это был старинный кирпичный сарай, все двери которого внутри и снаружи были намертво вмонтированы в арочные, высокие своды. Казалось, что ты находишься в подвале замка какого-то короля, как на картинках в книжках со сказками. Петруха впервые видел подобное. Подтянувшись поутру и глядя во двор поверх толстой двери, не достающей до арки свода, он сразу же подумал о том, что, наверное, если составить в кучу все сараи их села, они все равно не заняли бы всю обозримую площадь этого двора. По рассказам деда — так жили когда-то богатые паны.

Во дворе, занятые своими крестьянскими делами, появлялись люди. Конечно же, они замечали торчащую над воротами беловолосую голову, но почему-то упрямо не подходили к Петрухе. Дунай все утро не лаял, а только принюхивался, переходя от одного края ворот к другому. Он словно искал что-то в воздухе своим чудо-носом, сравнивая запахи с той и другой стороны.

— Ну что? — спросил Петрок собаку, привыкнув к тому, что за последний год разговаривать ему больше было не с кем. — Вырвались, да? Мне сегодня опять снился великан, говорил, что мы уже в берлоге, и это хорошо. Наверное, — предположил юноша, теребя за ушами овчарку, — эта берлога где-то здесь, рядом с селом. Глянь, Дунай, вокруг. О-то ж нам не те сырые подвалы. Здесь во дворе нормальные люди ходят. Одно плохо — холодно, ой как же ночью холодно, братко ты мой. У тебя хоть шуба есть, а я замерз...

В этот момент кто-то подошел к воротам. Грохнул засов, и тяжелая створка приоткрылась. В ней показался пожилой мужчина в шляпе и непривычной для Петрухи в последнее время, гражданской одежде. Дунай напрягся, но зарычал не сразу, а только после того, как пристально рассмотрел пришедшего.

— Trzymaj go. Jeśli będzie szczekać, odejdę i tydzień będziesz tu siedzieć głodny i nikt nawet nie zajrzy. Ty jesteś polakiem? Rozumiesz mnie? Nie?[1]

— Н-не розумлю, — растолковав для себя только последние слова незнакомца, дрожа всем телом, ответил Петрок.

— Ты руски? — сдвинул брови старик и зажмурился, поскольку в этот момент Дунай оглушительно гавкнул.

— С Украины, — прижимая к ноге начинавшего беспокоиться пса, ответил Петруха.

— Охо-хо, — отчего-то с сочувствием закачал головой дед, — я могу мало говорить по-русски, — оглядываясь куда-то во двор, сообщил он и, коверкая слова, продолжил. — Młody człowieku, tu ci będzie źle, …буде плохо табе здес. Госпожа не люби руски. Держи свой забака, не давай кричит. Слухай меня. Здес толко я могет ходит твой двер, никто другой нельзя, розумеш?

— А с чего ж так, дядечко? — испугался Петрок.

— Чш, говорить тебе неможно, — зашептал, озираясь, незнакомец, — никто не отвечает тебе. Их за то будут бить. Я — Хельмут. Придет работник, пастелет слома. Не гаварыт с ним, никто ты не гаварыт, чш-ш-ш…

Дед приложил палец к тонким, фиолетовым губам и тут же исчез, закрыв за собой ворота. Через минут десять, в момент, когда Петруха стал бегать по загону, чтобы согреться, Дунай снова зарычал. Кто-то невидимый начал носить и перебрасывать вилами через верхний край ворот большие взятки сухой соломы. Через минуту он подождал немного, добавил еще пару и после этого все стихло. Петрок перетащил подстилку в угол и, зарывшись вместе с Дунаем вглубь пахнущей летом кучи, тут же уснул.

Снился ему луг за курганами, и в его сне эти древние холмы были целыми, еще не порушенными ковшами немецких бульдозеров. Будто утро, а вокруг пасутся стада коров. Их так много, что в Легедзино никогда столько не бывало. Все ладные, круглые. Только взошло солнце, а они уже наели бока. Пастухов не видать, только дудочки их слышны. Туман ползет от канавы, тепло… Где-то орут петухи, а Петрок еще маленький, идет босыми ногами по мелкой, как мука пыли и держит за руку отца.

Ой, божечко ж ты мой, так же хорошо стало на душе! А хоть бы и помереть в такой час, совсем было бы не жалко. От коров пахло молоком, с лугов — медом, от отца бензином и машиной.

— Освоил, Петруха, руль? — не то спрашивает, не то хвалит батя. — Вот мне сейчас дадут новую машину, поедем с тобой в поле. Хлеб уж к земле клонится, убирать некому. Помнишь, как в прошлом году на зернотоку всем колхозом цепами молотили? Добрый был урожай. В город машину с зерном вел я, а назад ты. Молодчина, сыне. Вот и ты батькино дело освоил. Не хуже меня можешь вести…

Петрухе на самом деле здорово давалась эта непростая наука — управлять автомобилем. С первого же раза он, не заглохнув, тронул с места отцовский «Молотовец-1». У «Эмки» под капотом стоял 50-сильный двигатель и, что тут говорить, не было для Петьки слаще момента, чем когда он чувствовал под собой дрожь этой сильной машины, ее необузданную мощь.

Пальцы на руле, слышат каждую кочку, каждый камешек на дороге. Чуть ослабишь хватку, и «Эмка» в один миг напомнит тебе о том, что ее, как и ретивого коня слабые руки не удержат в узде. Петрок знал в этом «Молотовце» каждый болтик, и при любом удобном случае мыл машину, по одному кивку отца перегонял ее, ставил на загрузку. С детства и до этого времени для него запах «Эмки» это и был запах отца…

Дунай дернулся и подался вперед. Петрок проснулся и прислушался. Снаружи, из-за ворот раздавались чьи-то голоса. Слышно было, что разговаривают женщина и несколько мужчин. Говорили по-немецки. За прошедший год Петруха выучил на этом языке не больше десятка слов, да и те вбивали в него с болью и муками.

Дунай, предостерегая чужаков, зарычал и трижды звучно пролаял. За воротами притихли и молчали что-то с пол минуты. Наконец послышался голос того, кто назвался Петьке Хельмутом. Стараясь попасть в паузы разносящегося по округе зычного голоса Дуная, старик чуть ли не кричал:

— Хэй, юнак! Млоды! …Не давай кришать забака! Держи свой пес, и выходь чрез ворота. Я открыю. Не пусти забака. Госпожа хце говорит с тобой.

Петрок выбрался из соломы, отряхнулся и подошел к воротам. Грохнул засов, и овчарка тут же попыталась сунуть морду в открывающийся проем. Петруха оттолкнул пса и прошмыгнул наружу, ловко притворив за собой дверь.

Перед ним стоял старик Хельмут, за его спиной, выставив вперед вилы, маячили двое мужчин, из-за которых, выглядывала, бросая испуганные взгляды в сторону ворот, темноволосая, красивая женщина в зеленом до земли платье и короткой, теплой с мехом кожаной куртке.

Заметив, что у собаки нет возможности выбраться, она толкнула мужчин и те, опустив вилы, разошлись. Петрухе стало стыдно. Женщина пристально рассматривала его, немытого, вонючего, в драных, расползающихся от сырости штанах и старой школьной гимнастерке пропитанной кровью, потом и рвотами.

Насмотревшись вдоволь, эта дама начала что-то быстро тараторить, и перепуганный Хельмут, который слабо говорил по-русски, едва успевал за ней переводить:

— Ты грязный. Вош у тебя есть? Надо… Тебе удалят волосы… Одежда будет. Станешь работать на …дом свиней, коровник свиней, сарай. Забака поимеет клетка. Будешь ее кормить сам. Нет, не гэтак, кормить ее, и есть сам у забака. Спать не здесь, там, в сарай свиней…

Будет свинья болеть, ты будешь полушать боль. Смерть свинья — ты кровь разливать. Захочешь бегать от госпожа — железо крюк, цепь, за…, — Хельмут схватил Петруху за бок и больно вцепился за худые, выпирающие ребра. — Ты жизнь, твой жизнь никто не нужно. Болеет забака — твой шей в веревки задавит.

Женщина подняла с земли тонкую, сухую и ровную палку, как-то странно улыбнулась, отчего стала выглядеть еще красивее, и продолжила:

— Видишь этот рука? — переводил Хельмут и отчего-то опустил взгляд. — Это ест рука хозяинка. Ошушай ее…

В следующий миг она замахнулась и несколько раз хлестко ударила Петруху сначала, по ногам, а когда стал закрываться — по рукам.

— Госпожа, фрау Шницлер, — пробурчал в землю Хельмут, — не лубит не слушальса. Молши и делал, как она хошет. Не делал инакше, тебе будет плоха. Тебе и так будет плоха. Гаварыть мошьна с мной, с фрау нельзя из твоего рот звук, никакой. И если будет бить — малши…

В этот момент госпожа прикрикнула на старика, чувствуя, что он начал нести отсебятину. Она еще что-то говорила, после чего замахнулась палкой, но бить больше не стала, а спокойно и чинно пошла дальше по двору.

Хельмут проводил ее взглядом, а когда понял, что фрау его уже больше не слышит, кивнул мужчинам с вилами и те, явно стараясь идти в противоположную сторону от хозяйки, быстро зашагали к дальним постройкам.

— Госпожа лубит палка бит, или цеп. Кто работай здес много, или мало время, фрау бьет раз за сем дней. Кто работал и нанима… наньят, полушает гроши, фрау тот не бьет, берегает. Ты помнит — я Хельмут Вагнер? Идет мытса, резат власы…

 


 

[1] (Польск.) Держи его. Если будет лаять, я уйду, и неделю будешь сидеть здесь голодный, и никто даже не заглянет. Ты поляк? Понимаешь меня? Нет?

 

 

  • Половина / В ста словах / StranniK9000
  • Культурная революция в деревне. / Культармейка / Хрипков Николай Иванович
  • Дождь укроет / Тихий сон / Легкое дыхание
  • Судьбой назначенные встречи / В созвездии Пегаса / Михайлова Наталья
  • Подарите мне смех / Сторож зверю моему (Бисер) / Зима Ольга
  • Тупик / Надобыбырыбы / Ничего Ноль Пустота
  • Пассажир / братья Ceniza
  • Притча о любви / Спор / Хрипков Николай Иванович
  • Сны / Мир Фэнтези / Фэнтези Лара
  • Сыров. «Мальчик с огурчиками» - (Армант, Илинар) / Лонгмоб "Смех продлевает жизнь-3" / товарищъ Суховъ
  • Призрак замка Стоуна / Проняев Валерий Сергеевич

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль