часть 1 глава 7

Посыльный прибежал в десять минут первого. Он доложил заспанному, приподнявшемуся с ящиков гауптману о прибытии сопровождения, и принес офицерам, о спасибо заботливому фельдфебелю, три солдатских дождевых накидки.

Выйдя наружу группа Винклера повторно вспомнила штабного офицера Фолькера, говорившего им сущую правду. На улице, в самом деле, творилось что-то невообразимое. Почва уже просто не могла впитывать в себя столько влаги. Подходя к КПП аэродрома, офицеры поняли, что отыскивать мелкие места, перепрыгивать или переступать что-то в этом пузырящемся водяном месиве, не имеет никакого смысла! Все вокруг было одной огромной лужей. Офицеры ответили на приветствие часовых и, заметив у бывшего, судя по всему, некогда хозяйственным складом кирпичного здания ожидающую их команду, отправились к ним.

Сидевшие на мотоцикле солдаты были неподвижными. От горячего двигателя шел пар. Похоже, даже мощному агрегату было очень непросто толкать трехколесную машину по этой треклятой глинистой грязи.

У стоявшего за мотоциклом странного трехосного автомобиля с загнутым книзу капотом, топтался старший группы сопровождения. Увидев приближающихся офицеров, он чуть откинул назад капюшон и лениво козырнув, доложил: «господа, прибыли в ваше распоряжение, я — лейтенант Гафн».

— Стоило ли мокнуть? — Здороваясь, сразу же попытался наладить контакт Винклер. — Сидели бы в кузове. Что это за «зверь», лейтенант?

— Армейский тягач L2H143, господин гауптман, с 60-сильным мотором. Мы, в разведке, таскаем на нем свои задницы, а в войсках к нему иногда даже цепляют противотанковые пушки. Эта погода как раз для него, господа, дороги сегодня схожи с раскисшим мылом. Нас дважды стаскивало в канаву.

— Путешествие предстоит непростое, — вклинился в разговор Бауэр, — не лучше ли было бы воспользоваться, ну скажем, «Panzerspähwagen»? Я недавно в полной мере оценил его положительные стороны.

Лейтенант медленно перевел взгляд на говорившего, но не спешил с ответом. Через несколько секунд он лишь еще немного сдвинул капюшон назад и, явив коллегам-офицерам ожег на три четверти своего лица, криво ухмыльнулся:

— «Panzerspähwagen» действительно хорош, — сдержанно заметил он, — но броня, что защищает его, делает также и уязвимым. Русские, а я замечу, что мы сейчас отправимся к ним в гости, очень быстро всему учатся. Видите эти «украшения» на моем лице? Такие же на половине моего тела. Если внутрь забитого солдатами под завязку «Panzerspähwagen» попадает бутылка с горючей смесью, не может быть и речи о том, чтобы моментально выпрыгнуть наружу и развернуться в боевую цепь.

Нам еще повезло, что в тот день в нашу машину не бросили гранату. Знаете, русские для того, чтобы нанести как можно больше урона, любят связывать их между собой по несколько штук. Так вот влети вместо бутылки в салон «Panzerspähwagen» такая связка, вас бы сегодня сопровождали другие люди.

Этот тягач не такой тяжелый, но, поверьте, он намного проходимей и несравнимо маневренней. К тому же из него, в случае нападения, легко можно рассыпаться по придорожным кустам.

— Вы полагаете, нам что-то может угрожать? — Обеспокоился Винклер.

— Мы на вражеской территории, гауптман, — вглядываясь в лицо старшего по званию офицера, ответил Гафн, — могу я говорить напрямую?

— Да, конечно.

— Поверьте, перед тем, как отправиться к цели нашего путешествия, нам всем не помешает сразу выяснить некоторые моменты, пусть даже при этом нам всем придется промокнуть.

Должен сказать, что ваше появление здорово навело шороху в штабе и у командования. Сразу замечу, что в группе только я знаю, что под неприглядной войсковой формой в вас стучатся стальные сердца правой руки самого фюрера — специальных подразделений войск СС.

Должен признаться, господа, это уже второй раз, когда мне приходится выполнять подобные задания, поэтому, чтобы не повторить прошлых ошибок, стоивших некоторым вашим коллегам здоровья, а то и жизни, сразу же советую вам переодеться в форму солдат. Мы взяли с собой три комплекта маскировочных костюмов разведки.

Подумайте сами, случись в нашей поездке самое худшее, вы всегда сможете отрицать все, ведь даже мои ребята думают, что вы просто войсковые офицеры.

— Худшее? — Всполошился медик Вендт. — Что вы такое говорите? Максимум через месяц-два падет Москва! Нас сопровождает армейская разведка и, насколько мне известно, не простая, а «Абвера-II» Эрвина Лахузена. Что нам может грозить?

— Тише, Вилли, — опережая командира группы, снисходительно остановил его эмоциональную трескотню Бауэр, — простите его, лейтенант. Он у нас больше научный сотрудник, чем вояка и мало попадал в настоящие переделки…

— Тогда все объяснимо, — продолжал свой инструктаж Гафн, — а наш командир?

Винклер перехватил его цепкий взгляд, но похоже было на то, что этот вопрос не имел никакого подтекста. Лейтенант просто интересовался тем, кто и что из сопровождаемых представляет из себя, как военная единица.

— Ваш командир бывал во Франции и в Польше, — тихо ответил Фридрих, — и кое-что видел.

— О, недурно, — заметил лейтенант. — Но замечу, что в Польше, порой только немного припекало, гауптман. Франция и вовсе была для нас легкая прогулка. Здесь же, в местах, где идет настоящая драка, вокруг сущий ад.

Русских много, и почти все они, включая женщин, детей и стариков, так или иначе воюют против нас. Есть, конечно, некоторые местные, что помогают Германии, но и они зачастую получают если не гранату в постель, то крестьянские вилы в брюхо.

— Вилы? — Сморщился Вендт.

— Да, унтер, железные или деревянные вилы. Дело в том, что наши ребята в деревнях не особо церемонятся с местными женщинами и девушками. Сами понимаете, они берут свое «на правах победителей», все это тоже своеобразный трофей. Я их понимаю, им трудно устоять перед соблазном, ведь здесь на удивление много красивых женщин! Но, если француженки легко выставляли в работу свои зад и перед, то здешние красавицы они …во всех отношениях отнюдь не француженки.

Я сам видел ребят, унтер, у которых ваши коллеги-медики вытаскивали из спин серпы с зазубринами, завязывали побитые молотками головы, а что до тех самых вил, то уверяю, раны от них встречаются наиболее часто и они-то страшны, как ничто другое. Запомните, вилы в брюхо, это гарантированная страшная и мучительная смерть. Сторонитесь мест, где есть этот сельский инвентарь.

Мы находимся тут уже достаточно долго, поэтому я уже имею право судить о чем-то взвешенно. Мое мнение таково: может быть, со временем, мы все же научим славян ненавидеть коммунистов, рассказывая правду об истинных целях мирового еврейского заговора. Однако если даже случится так, что все русские узнают, что красные их жестоко обманули, они, конечно же, отвернутся от власти комиссаров, но не стоит строить иллюзий, господа! Славяне, даже если проклянут наследие Ленина и Сталина, все равно никогда не станут частью Рейха. Поверьте, они не такие недоразвитые, как нам говорят и, черт возьми, умеют воевать.

Не смотрите на меня так. Мне бояться нечего. Повторяю, здесь ад, а дальше ада меня не сошлют. Если нам нужны эти земли, русских надо истребить всех. В противном случае, мы увязнем здесь на десятилетия. Все это я говорю не для того, чтобы показать вам свою позицию в данном вопросе, нет. Впрочем, уверяю, в войсках вы еще не раз услышите именно такое мнение. Просто я считаю необходимым вас предупредить: не верьте никому из русских, даже предавшим своих.

— Интересные вещи вы говорите, лейтенант, — с нескрываемым подозрением заметил Винклер, — чем же вам не угодили их предатели? Ведь их помощь зачастую приходится весьма кстати.

— По моему мнению, гауптман, — снова натянул капюшон разведчик, — человек-предатель, равно как и простой болтун-сплетник, не может предать именно что-то или кого-то отдельно. Эти персонажи очень схожи, поверьте. И тот, и другой уж так устроены, что при каждом удобном случае они начинают или предавать кого-то, или полоскать косточки сразу всем людям. Это их жизненная позиция. Как и сплетнику, все равно кого обсуждать, так и предателю — все равно кого предавать. Сегодня они предали своих, завтра предадут нас. Повторяю, это добрый совет, господа, не верьте никому, в том числе и тем, кто перешел на нашу сторону.

Что же касается нашего путешествия, то у вас в нем свои цели, а у меня и моих ребят мои. При всем моем уважении к вашим регалиям, словам командования и всему прочему, передо мной поставлена конкретная задача — обеспечить вашу безопасность. Так что, если вы хотите вернуться обратно живыми и здоровыми, старайтесь не пропадать из поля зрения моих солдат и, хотя бы изредка, согласовывать свои действия с нами.

Нам предстоит барахтаться по этой чертовой грязи больше тридцати километров и находиться на только что отвоеванной территории. Все войска следят за безопасностью этого района, так что пока фюрер здесь, надеюсь, такой режим не изменится. Нам надо успеть за это время. Сколько мы будем находиться в Легедзино?

— Сколько потребуется, лейтенант, — сухо и с нажимом ответил Винклер, судя по всему не разделяющий суждения фронтовика.

— О, — улыбнулся тот, — я гляжу, вы обиделись? Напрасно. Нам всем ни к чему натянутые отношения. Подозреваю, что теперь вы с пренебрежением отнесетесь к моему совету переодеться в солдатские маскировочные костюмы?

— Нет, — отпуская хватку скрытого сопротивления, ответил гауптман, — как раз это нам действительно не помешает. Найдется в кузове сухое место для нашей одежды? Думаю, по прибытию на место нам нужно будет произвести обратное превращение.

— Найдется, — держа в уме что-то свое, ответил разведчик, — в этой машине множество глухих ящиков для всякого технического барахла, можно хоть корову спрятать…

Петруха и Яринка шли за село, к курганам. От горизонта поднималась черная туча, и выглянувшее на полдня солнце опускалось сейчас прямо в нее. Завтра снова будет дождь. Парень и девушка смотрели на закат и молчали.

Позади, непривычно тихо удалялось родное село. Редко, то тут, то там заорет чей-нибудь петух, замычит корова, но вот привычной ранее заливистой собачьей переклички теперь слышно не было. Фашисты начисто перебили в Легедзино весь разношерстный песий род, а после того, уже на следующий день собрались и почти все уехали воевать куда-то дальше. Здесь, в селе, германцев осталось что-то около двух десятков, не больше.

Радио в селе молчало уже давно, и потому все разнообразные новости приходили к людям в виде слухов, а однобокие — от немецкого переводчика, пана Юзефа, того самого дяденьки с портфелем, что постоянно ходил рядом с офицером.

Если говорить откровенно, то чем слушать и те, и другие новости, так лучше бы уж и вовсе ничего не знать. И «цыганское радио», и пан Юзеф в один голос твердили — войска Гитлера уже добрались до Москвы.

Селяне по-разному воспринимали подобное: кто-то, конечно, горевал, но были и те, кто радовался скорому окончанию войны. По их нехитрому мнению, простому народу все одно под кем жить, лишь бы больше их не бомбили и не стреляли.

Дед Моисей, как и все, иногда слушая пана переводчика, только хмурил седые брови, а после, отойдя в сторонку, тихо шептал Петрухе: «От же бреше, гад плішивый, і хоч трісни, а за то з нього за то не запитаєш[1]».

Но оно и без слухов, и слов пана Юзефа было понятно, что война на самом деле катилась все дальше и дальше по стране. Здесь же, в Легедзино, теперь лишь иногда случалось, где-то за лесом захлопают выстрелы или затрясет землю своими тяжелыми копытами дальняя канонада. Только поднимается шум, сразу же откуда-то наезжали в село мотоциклисты, а бывало даже и танки. Ночуют. Пьют всю ночь, орут песни, шумят, а поутру собираются и едут куда-то по своим фашистским делам…

— Не очухался еще ваш овчар? — Вдруг спросила Яринка.

— Не, — тяжко вздохнул Петрок, — я только что ходил в хлев, коров закрывал. Уже и голову поднимает, и немного стал есть, а встать все одно пока не может.

— Ох и дурной ты, Петруха, — вздохнула дочка агронома, — вы ж его не сможете прятать все время. И дед твой дурной. Ну вот поправится эта псина, гавкнет на все село, и что? Немцы взбесятся и всех вас перестреляют…

— Не тебя же. — Огрызнулся было Петруха, да тут же смягчился: — Кто этих немцев знает? Воевать им тут не с кем. Гляди еще — возьмут, соберутся все и поедут от нас дальше, а у нас уже есть собака, овчарка.

Яринка сорвала длинную травинку и, прикусив ее сочный хвостик, повернулась к парню лицом и пошла задом наперед:

— Мать говорит, что завтра начнут нашу хату накрывать. Я сегодня бегала, смотрела. Страшнючая выходит, по бревну натаскали с пожарищ всего села. Дымом внутри смердит, как в коптильне, а все одно, уже почти готова. И сарайку рядом подняли… А ты, Петрок, себе ничего не выдумывай, — сменила вдруг тему Яринка, — никуда эти немцы не денутся. Если б хотели, уже бы давно съехали, а так, будут сидеть тут и дальше, и самогон у Никифоровны брать. А за вас, за тебя, и правда страшно.

— С чего это? — Не понял Петрок.

— Я и говорю, — улыбнулась дочка агронома, — дурной ты. Мы с матерью не сегодня, так завтра уйдем в свою хату, так что если ваш овчар станет брехать на все Легедзино, нам за него не попадет…

Яринка, устав идти спиной вперед, развернулась и, как ни в чем не бывало, тихонько напевая себе что-то под нос, принялась рвать полевые цветы.

Обидные слова задели Петруху. Как же так? С чего это вдруг она считает дурным его самого, а того пуще еще и деда? Кстати, старик на удивление мирно встретил новость о том, что в его хлеву, в углу сеновала, спрятана раненная собака красноармейцев. Петрок был уверен в том, что получит за свои тайны на орехи, но дед лишь строго посмотрел на внука, да сразу же поволок того за руку в хлев, чтобы посмотреть на героического зверя.

Про то, что в хлеву спрятана раненная пограничная собака было поведано всем домашним, включая Пустовых. Не говорили только малышне, коей под предлогом того, что они могут нечаянно выпустить чужую, норовистую корову, было запрещено даже приближаться к воротам сарая.

Стоит ли и говорить о том, как крепко за все это переживал дед? По его словам, при должном соблюдении мер осторожности фашисты, коих сейчас интересовали только дворы, в которых был слышен запах браги, на подворье Бараненок сами не сунутся, но нужно быть готовыми и к тому, что в селе все же найдется гнида-доброжелатель, который сразу донесет на них, стоит овчарке хотя бы раз тявкнуть.

Ну никак не мог бывший вояка и георгиевский кавалер вышвырнуть на улицу такого заслуженного «пса-молодца». Глядя на это твердое дедовское намерение оставить это животное у себя, бабка Мария сразу же заявила, что чует скорую беду, и лишь хваталась за голову. Мать, непривычная спорить со стариком, молчала, а старый грабарь твердо стоял на том, что ежели эта собака единственный, кто уцелел после того страшного боя, то псу, как солдату, теперь только честь и почет.

Идя рядом с Яринкой к «Дідовым курганам» и рассуждая обо всем этом, Петруха вдруг ясно понял, что услышанные им недобрые слова касательно их с дедом умственных способностей все-таки не то, что заставило его расстроиться. Корни юношеского горя-кручины крылись в другом. Его влюбленную душу угнетала тяжелая мысль, что гостевавшие в родительской хате Пустовые скоро переберутся к себе.

Вчера вечером, придя домой после строительных хлопот во дворе сгоревшего дома агронома, дед, втыкая в сердце старшего внука неприятные занозы сожаления, сказал: «Ну вот, оживает наше село. Все погоревшие хаты поднимаются, и Любе кое-как жилье собрали. Вернется сам агроном, нехай себе после нас все набело отстраивает. Что могли по-стариковски осилить — сделали. На какое-то время его жене с детишками этого хватит, к зиме обживутся…».

— Ну куди там жити у тій хаті? — Будто читая желания внука, возражала ему бабка Мария. — Там же дихати нічим, як біля бочки з дьогтем. Поки чоловік з війни повернеться, нехай би сиділи у нас[2].

Но тетя Люба, слушая это, только вздыхала:

— Бабушка, мы же не цыгане какие. Своя хата есть. Дякую Моисею Евдокимовичу и помогатым его, что отерушили горелое, собрали целое, сложили все как надо. А запах гари уйдет. Ну помаемся немного погорельцами, пока папка наш обратно вернется. Не век же этой войне длиться? А вам, диду и бабушка Мария, — утирая краем платка накатившие вдруг слезы, всхлипнула жена агронома, — я и так, за то, что приютили, не бросили под открытым небом с детьми, до самой смерти в ноги кланяться буду…

Тетя Люба стала спускаться на пол, чтобы стать на колени, но дед подхватил ее, и усадил обратно:

— Что ты! Ополоумела, девка? Мы что тебе, паны, что б нам в ноги кланяться? — Косясь в сторону своей супруги, стал браниться он. — Что скажешь, если бы нашу хату порушило, ты бы нас не взяла к себе?

— Ну что вы…

— Так и я о том, — чувствуя неудобство от того, что дал волю гневу, сконфузился дед. — Мы же тебе, доню, не новый сруб подняли, собрали из того, что было. Сказала «дякуй» и хватит. А не помочь тебе не могли. Очень мы твоего супруга, Павла Егорыча, уважаем…

— Петрок, — выдергивая своего провожатого из глубоких дум, нарушила тишину Яринка, — а ты слышал, что из наших курганов можно вызывать сивых Дідов?

— Кого вызывать? — Не сразу понял вопроса вихрастый юноша.

— Дідов. Тех, что померли. — Деловито поправляя собранный букет, повторила дочка агронома.

— Слышал, — хмуро окидывая взглядом приближающиеся курганы, ответил Петрок. — Только баба Мария говорит, не вызывать, а поднимать Дідов.

— Хм, — улыбнулась девушка и понюхала цветы, — пусть поднимать. Как думаешь, это и правда можно?

— Бабка говорит, что это чернокнижье.

— А дед?

— А дед говорил другое.

— Интересно, что?

— Он воевал, много где был, всякое на свете видел, — ответил Петрок. — Мать говорила, что дед с бабкой, когда еще были молодые и искали, где бы осесть, как-то заночевали тут, в Легедзино. В хате, где остановились, кто-то рассказал им про наши курганы. Вот они и остались. Место, видать, понравилось.

Яринка опустила от лица цветы и вдруг стала серьезной:

— Вчера, когда мы с мамой ходили к нам на двор, где строят хату, там как раз мужчины сели отдыхать на бревна. Курили, балакали о том, о сем, и тут кто-то тоже начал про курганы рассказывать. …Интересно.

— Про великанов? — Со знанием дела спросил Петруха.

— Да, — кивнула Яринка, которой не часто приходилось говорить что-то парням вот так, серьезно. Чаще всего ее острый язычок использовался только для того, чтобы нещадно колоть их шутками да поддевками. — И я, — совсем разговорилась она, — и мама слушали их. Знаешь, как страшно, аж пальцы холодели, …но и интересно. Твой дед до сказок большой мастак.

Рассказывал про то, как в старину великанов хоронили. Говорил, что простых людей, что померли, жгли на кострах, а таких, кто мог один воевать, как целое войско, или был большой, как старые тополя вдоль нашей дороги, хоронили в кургане. Дух военный такого богатыря не улетал на небо к Богу, а оставался тут, с людьми, и спал в кургане. А как случалась война с кем-нибудь, страшная такая, что ворога никто одолеть не мог, приходили какие-то старики из древних дубрав, говорили волшебные слова, и Дух этот выходил к ним, вселялся в наших солдат, и тех после не брала ни сабля, ни пуля. Оттого они всех врагов всегда и побеждали…

— Я с детства про все это слышал, вот только все время забываю у деда спросить, чего ж сейчас те старики-волшебники из дубравы не приходят? — думая о чем-то своем, заметил Петрок.

— А его про это вчера и спрашивали, — остановилась вдруг Яринка, — дядька Михайло пытал.

— И что дед? — стал на месте и Петруха.

— Говорил, что во время правления одного князя, этих стариков крепко обижали, даже головы отрубали. Тогда они собрались и сказали людям, что уйдут в глухие леса на целую тысячу лет. …Не скоро еще эта тысяча закончится, — вздохнула девушка.

Петрок снова посмотрел на курганы:

— Баба Мария, — стараясь поддержать серьезный разговор, заметил он, — когда слышит про то, как дух в кого-то вселился, говорит, что это дьявол, чернокнижье.

— Сам ты дьявол, — не удержавшись, вспылила Яринка и, снова продолжив путь к подножью ближнего кургана, добавила: — ты что ж, не знаешь, что сатана темный? А великаны, что в курганах спят — светлые…

— Русявые чи шо? — Не понимая, чем же он так неудачно зацепил девушку, спросил ей вслед Петруха.

— Дурак ты, — снова бросила она через плечо. — И дед твой дурной. Застрелят вас немцы, не за овчарку, так за какие-нибудь такие разговоры.

— Это за какие «такие»? — Насупившись, спросил Петрок.

— А вот расскажет кто-нибудь фашистам про то, что твой старик хотел бы из курганов поднять такую силу, что их всех сразу погубит. Думаешь, им понравится?

— Кто ж такое расскажет? — Растерялся Петрок. — Да разве ж есть в Легедзино такие…?

Утром 21 августа, в пору, когда только закоренелый бездельник станет тратить время на пустые разговоры, к дому Бараненко, неспешно набивая цигарку душистой махоркой, подошел давний дедов друг и сосед Фока Гончарук. Махнув рукой, он подозвал к себе возившегося с «козлами[3]» Петруху:

— Здоровеньки, Петр Ляксеич, — завершая паковать «козью ножку[4]», и попутно поглядывая по сторонам, по обыкновению уважительно поздоровался с юношей дед Фока, — а де ж твой старый? Кликни его, скажи у мене до нього є розмова[5].

Петруха сбегал за хлев и позвал деда, а сам вернулся к расшатавшимся «козлам» и принялся их чинить.

По всему было видать, что старый Бараненко был не рад тому, что его отвлекли от какого-то важного дела. Его брезентовый передник был в опилках и стружке:

— Что, сосед, — вытирая тряпицей руки, по-военному козырнул он, попутно отодвигая на затылок драную, соломенную шляпу, — окуриваешь мои ворота от нечистой силы?

— Как в воду смотришь, Моисей Евдокимович. Выйдь на улицу, сядем, покурим…

— Выйду, — вздохнул старый Бараненко, — воно ж понятно, что затем ты и пришел. Так просто Васса Архипівна тебе в цей час ніяк з двору не пустила б[6]. …Того и гляди снова дождь вольет.

— Вольет, — согласился сосед, раскуривая цигарку, — с вечера солнце в тучу садилось.

— Фока, дыми в ту сторону, и так духота, дышать нечем.

Гончарук, стараясь угодить некурящему соседу, понимающе закивал, и пересел на другую сторону…

— Ох и знатной, Моисей Евдокимыч, махры я в этот раз нарезал, — пряча в карман спички, щурился Фока, — до кишок дерет…

— Нехай себе и дерет, — нетерпеливо отряхивая передник от стружки, закашлялся сосед. — Говори, чего пришел? Правда, друже, нет времени просто так сидеть и балакать.

Гончарук беспокойно посмотрел по сторонам, глубоко затянулся и, глядя куда-то ввысь, на медленно ползущие с запада тучи, выдохнул и начал клонить к основному предмету своего разговора:

— А чи бачив ти, мій дорогий сусід, що за дивна машина вчора до німців приїхала[7]?

— Не бачив. — Глядя на мечтательно курящего друга, ответил старый Бараненко. — И чем же вона дивна?

— От хороший аппарат, — явно для начала подводя к чему-то другому, продолжил восхищаться вражеской техникой Фока, — дороги непроходныя вокруг, грязюка, а эта, брат, по шесть колес с каждой стороны, и к ним в довесок ешшо по одному, поднятые, як бы той цуцык, що лапу відморозив и задрав. Гребе по бездоріжжю получше того «натика»[8]. И шо главное, сосед, везе людей. Понимаешь? Не огород или поле пахать придумали такую штуку — солдат возить! У наших я видел только полуторки да танки.

— И к чему ты мне это рассказываешь? — Покосился на соседа Бараненко.

— А ты не торопи, Моисей Евдокимович, не торопи. — Дед Фока с удовольствием затягивался, всячески стараясь выглядеть человеком, решившим провести какое-то время за пустыми разговорами о погоде и прочих мелочах. — Первым делом, — тихо продолжил он, — хочу тебе заметить, друже, какая ж крепкая хватка у немца. Хорошо готовився, собака. О, какие машины для солдата сделал! А танки, что наших пожгли? Така у него хватка, братка ты мой, аж …за само горло! Тяжко нашим придется…

— А вторым делом? — Стал терять терпение Бараненко.

— О-то ж, вторым, — скрылся в клубах дыма Фока, — то второе и есть главное.

— Говори, — слегка склонился к затягивающему разговор курильщику Моисей Евдокимович.

— На том аппарате, — друже, — из самой Умани приехали таки ж дивны солдаты шо и та машина. Одежка военна, а така переста[9], як бы той рыжий Федька, дружок твоего старшего.

Ох и хитрые ти фашисты. Сядет он в таком пятнистом кафтане на траве, и, считай, не видать его. …Вчера к вечеру приехали в Правление. Дождь шел, но кто надо — все это видел. Отсиделись до утра, а как кончилась гроза, сразу же пошел по селу пан Юзеф. Все хаты, что возле Правления обошел.

— И что с того? — Не понимая сути разговора, смотрел на Фоку сосед.

— А то, — бросив под ноги, и затаптывая окурок «козьей ножки», заключил Гончарук, — пан переводчик, когда заходил к Степану Кривоносу, сильно допытывался у того, а правда ли, что ты, Моисей, Евдокимович, знаешь все легенды да сказки про наши курганы? От, брат, как. …Ну вот какая сучья душа донесла?

— Чертово село, — не удержался и выругался сквозь зубы дед Бараненко, — и что за люди? Я ж про то не больше других знаю. Тем больше, что я пришлый, не местный.

— О, — согласился Фока, — только я собрался тебе про то сказать, а ты уже и сам догадался. Это самое и нужно им говорить, если к тебе придут, понимаешь? А они придут, друже. Но и то не главное…

— А что еще? — Испугался сосед.

— Гляди глубже, сивая голова, — понизил тон Фока, — воно ж понятно, что фашисты пришли сюда не за тем, чтобы сказки наши да легенды слушать. Это, братка ты мой, все для отвода глаз. Что-то другое им надо! Но то вже их дела. Эх-ха, — тяжко вздохнул Фока, — сейчас главнее всего прочего только то, чего еще от страха немцам наплели наши добрые односельчане?

[1] (Укр.) Вот же брешет, гад плешивый, и хоть тресни, а за то с него не спросишь.

[2] (Укр.) Ну куда там жить в той хате? Там же дышать нечем, как возле бочки с дегтем. Пока муж с войны вернется, пусть бы сидели у нас.

[3] Приспособление для распилки дров.

[4] Сигарета-самокрутка характерной формы из газеты или газетной бумаги.

[5] (Укр.) Скажи у меня к нему разговор есть.

[6] (Укр.) Так просто Васса Архиповна тебя в этот час никак со двора не пустила б.

[7] (Укр.) А видел ли ты, мой дорогой сосед, что за дивная машина вчера к немцам приехала?

[8] СХТЗ-НАТИ (СТЗ-3) — марка гусеничного трактора, выпускавшегося с 1937 года по 1952 год на тракторостроительных заводах СССР.

[9] Пестрая.