часть 2 глава 3

3 сентября к половине второго дня господа офицеры собрались в Правление, пообедать. Благодаря тому, что из-под Умани вместе с солдатами усиления в Легедзино прибыл повар с полевой кухней, в их спартанском меню наконец-то появилась горячая пища, от коей, не доверяя местной стряпне, им до этого приходилось отказываться. Возможно, где-нибудь на охоте или на фронте, когда долгое время голодаешь, все эти борщи, блины или вареники пошли бы за милую душу, но сейчас, когда над головой крыша и бои гремят далеко, хотелось получать еще и эстетическое удовольствие от приема пищи. То же, что могли предложить им в селе, казалось чем-то средневековым.

Дым от кухни, поднимающийся над окружавшими Правление деревьями, был заметен и от кургана, к коему с утра от скуки отправились некоторые из офицеров. Редкий из них имел желание оставаться в помещении, которое за последние дни им изрядно надоело.

Специально для командования возле раскопок, по приказу хозяйничающего там Бауэра, в тени старой, ветвистой яблони солдаты поставили стол и пару широких скамеек. Там можно было играть в карты или полежать в тишине, слушая, как шелестит листьями старое дерево. Если же надоест бездельничать, всегда есть возможность отправиться к Конраду и выслушать его очередную лекцию о том, что в этот раз извлекли из сырого грунта его старательные гробокопатели.

Нужно сказать, что и люди из группы Отто Гафна, и подчиненные Ремера, и личный состав усиления трудились на раскопках весьма старательно, что было вполне объяснимо. Никто из них не променял бы даже эту нелегкую работу на то, чтобы штурмовать сейчас Киев или болтаться по полям и дорогам, отвоевывая у советов деревню за деревней. Солдаты, в полной мере отдавая должное представившемуся им шансу, были услужливы до крайней степени и постоянно старались просчитать на шаг вперед все желания своих офицеров. В угоду командирам где-то раздобыли прекрасную, старинную посуду и сервировали стол почти по-домашнему.

Находясь у кургана можно было даже не смотреть на часы: за полчаса до трапезы всегда прибегал посыльный, приглашая господ неторопливо направить свои стопы к Правлению, где умелец-повар Юрген уже застилал скатерть. Все же верно кто-то заметил — «курорт».

Так было и сегодня. В час по полудню примчался рыжий, молодой солдатик, которого товарищи дразнили «Vater Pferde[1]», и, козырнув, пригласил господ к обеду. Изголодавшиеся на свежем воздухе офицеры моментально вскочили с мест и, отправляя различные шутки по поводу увлеченности Конрада своей работой, стали звать того из-за ограждения. Поскольку среди поднятого из штольни наверх не было ничего интересного, «Крестьянин» только отряхнул руки и, чувствуя хороший аппетит, тут же направился вслед за отбывающими на обед коллегами.

К Правлению в сопровождении рыжего шли в приподнятом настроении и всю дорогу продолжали шутить на различные темы. У штаб-квартиры Ремера «Vater Pferde» вдруг попросил офицеров не входить в здание с главного входа, а обойти с обратной стороны.

Это был сюрприз. Дело в том, что солдаты оторвали доски и освободили запасной вход, что находился с тылу и до того был заколочен. Теперь у офицеров спецгруппы появилась возможность входить в комнату непосредственно с улицы. На стене повесили жестяной умывальник, а возле него, прямо у двери, закрепили две свежесрубленных ветки, на которых, развеваясь на ветру, красовались два льняных полотенца с вышитым цветным орнаментом.

Столы были накрыты не в спальне, а в самом зале «приемной». Винклер попытался уточнить у краснощекого повара Юргена, что за повод заставил его сделать это, но тот лишь довольно улыбался и отвечал: «не беспокойтесь, господин гауптман, мы теперь каждый раз будем накрывать столы именно так. Убрать их не сложно. Ребята это будут делать…»

Как уже говорилось ранее, в половине второго начался обед, а уже без четверти два от кургана примчался запыхавшийся солдат и сообщил, что в штольне копатели добрались до какого-то огромного бревна. Этим сообщением прекрасный, неторопливый обед был безнадежно скомкан. Далее офицеры насыщались быстро, хотя никто никого и не торопил.

Первым из-за стола поднялся Бауэр:

— Господа, — вытирая испарину, выступившую на лице, сказал он, — вынужден покинуть вас. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Я с вами, Конрад, — начал подниматься и Винклер, — признаться, после ваших лекций, мне теперь тоже в крайней степени все это…

В этот момент Ремер, Вендт, Гафн и Юзеф Калужинский также дружно встали и, молча соглашаясь с гауптманом, двинулись к выходу.

Внизу у подножия кургана толпились солдаты. На раскопках даже командир спецгруппы Винклер и майор Ремер лишь молча следили за отдаваемыми обер-лейтенантом распоряжениями. В инструкциях Бауэра говорилось: смена, которая нашла что-либо крупное, должна была остановить все работы, выйти ко входу и никого не пускать в штольню до тех пор, пока не прибудет Конрад Бауэр.

Плотный обед не давал возможности офицерам идти быстро, поэтому они вынуждены были растянуться в цепочку и к кургану прибывали не вместе. Разумеется, первым, оставляя прибывающих коллег в тени у яблони, в пристройку поднялся сам обер-лейтенант:

— Что здесь, Эрвин? — подходя к двери штольни, поинтересовался он, и тут же кивнул троим из смены Боммеля, чтобы те оставили их наедине.

Потомственный шахтер Цольферайна, попавший под запрос командования о срочном поиске среди солдат в районе Умани представителей этой профессии, терпеливо дождался, когда его помощники выйдут на улицу и спустятся к подножию кургана.

— Я могу говорить открыто, господин обер-лейтенант? — тихо спросил он, прикрывая входную дверь.

— Разумеется, Эрвин.

— Вы позволите? — шахтер аккуратно вытащил короткую сигарету из мятой пачки.

Вместо ответа Бауэр, лично запретивший курение в районе штольни, достал из кармана коробок, чиркнул спичкой и дал Боммелю прикурить.

— У нас …что-то идет не так? — тихо поинтересовался офицер, вглядываясь в мокрое от пота лицо солдата.

— Хм, — с удовольствием выдыхая вверх струю дыма, криво улыбнулся Эрвин, — хорошо было бы знать, господин обер-лейтенант, как это должно быть «так»?

Я восемь лет отработал на шахте. Перед войной уже ходил в мастерах. Сейчас командовал бы в забое, если бы не попал на восточный фронт. Наш шахтерский род был на хорошем счету, гер офицер. Да и вообще шахты Цольферайн гремели на всю Германию своими показателями.

Знаете, в 37-м нашими руками было поднято наверх три с половиной миллиона тонн угля! Вы можете себе представить эту массу? Об этом даже в газетах писали. А кокс? Наш завод производил его в год по двести тысяч тонн! Вот такие были времена, гер офицер. Вы спросите, к чему я все это говорю…?

На тот момент на Цольферайне работало около семи тысяч шахтеров и каждый, замечу еще раз, каждый! перед тем, как спускаться под землю, всегда совершал свой, определенный ритуал.

Думаю, многие слышали о том, что никто из нас не пожелает товарищу перед работой «удачи». Вместо этого все мы, даже не верующие, говорим друг другу «с Богом!» Никто из шахтеров не станет возвращаться домой в том случае, если забыл что-то важное; никто не пойдет в забой, если встретил женщину в белом, или увидел улитку; никто не отметит в шахте какое-то нужное место крестом...

Долгое время работы под землей, заставляет любого человека чувствовать все иначе. Не знаю, поверите вы или нет, но, когда несколько дней назад в окопах спрашивали, кто есть из шахтеров, меня словно что-то подбросило — иди…!

— И у вас есть свой ритуал, Эрвин? — поинтересовался офицер.

Бывший горнорабочий недовольно отвел взгляд:

— Напрасно вы относитесь к этому несерьезно, господин обер-лейтенант. В шахтерских городках даже дети знают, что под землю ни в коем случае нельзя пускать того, кто не знает, как задобрить горных Духов. В штольню должен идти тот, кто знает, что и как делать.

Поверьте, глубоко в лаве бывает также страшно и опасно, как и на фронте. Это хорошо, что нам никто не мешает, — вдруг сменил тему Боммель, — без вашего разрешения сюда никто не сунется, и мы сейчас сможем спокойно поговорить. Я хочу рассказать вам один случай, поверьте, он имеет прямое отношение к тому, что мы откопали в штольне…

Бауэр поднял брови, что означало: «раз уж начали — продолжайте, но помните, что хотелось бы уже, наконец, и увидеть найденное». За прошедшие дни Конрад в достаточной мере успел оценить вдумчивость, старательность и умение организовать работу этого специалиста. Офицеру очень импонировал высокий уровень культуры Боммеля, что было редкостью для людей этого сословия. Что ж, раз Эрвин решил что-то рассказать, в этом, вне всякого сомнения, был свой резон.

— Говорите, Боммель, — холодно ответил Бауэр, — только не забывайте, пожалуйста, что там, под яблоней, окончания нашего разговора ждет компания очень любопытных людей…

Наверняка горному мастеру хотелось, чтобы обер-лейтенант отнесся несколько иначе к его словам, но что тут поделаешь? Дали возможность говорить — говори…

— У меня в Эссене, — начал свой рассказ Эрвин, — был сосед, Михель Кляус, местный учитель, который часто и зло потешался над всякого рода разговорами и мифами о подземных Духах. Образованный человек, наверное, он имел на это право, но местным подобное его отношение было крайне неприятно.

При каждом удобном случае Кляус жестоко высмеивал дедовские легенды, попрекал нас, рабочих, когда слышал разные невероятные истории, но больше всего попадало инженерам, особенно тем, что так же, как и мы почитали старые горные традиции.

Как-то осенью он встретил своего друга, с которым они вместе учились. Так уж вышло, что тот нашел у нас работу — гувернером у приказчика шестого участка. Друзья зашли в кафе «Steinchen», что на Schönscheidtstraße, немного посидели. И тут друг нашего Михеля увидел, что Кляус с чего-то здорово захмелел. Понимая, что статус учителя не позволяет человеку шляться по городу в таком виде, товарищ предложил Михелю провести его домой, но тот вдруг уперся, стал бузить: «сам дойду».

Стоило им начать шуметь, как из-за ближнего столика поднялся и подошел какой-то худенький, неприглядный старичок, из всех примет которого друг Михеля запомнил только то, что между бровей у него морщинки были сложены в виде крохотного следа птичьей лапки. Дедушка, будто старый знакомый, положил руку Михелю на плечо и тот сразу успокоился. «Не тревожь ты его, — сказал старик товарищу учителя, — твой друг очень умный и поэтому никому не доверяет. Правильно и делает. Давай, я сам отведу его домой! Мы с ним старые приятели…»

Старик приобнял Кляуса и повел к двери. Тот и не противился, только мычал и отчего-то горько плакал. Никто тогда не придал значения этому, известно же, «пьяный не плачет, вместо него плачет шнапс».

Хозяйка, у которой Михель снимал комнату, говорила, что домой его привел какой-то длинный, пожилой господин, в дорогой шляпе, очень худой и с темной, чуть желтоватой, как бывает у больных печенью людей, кожей. Она удивлялась, как такой тщедушный старичок смог привести пьяного в дым Кляуса? Нужно сказать, что и хозяйке больше всего запомнился приметный знак «птичьей лапки», что вычерчивали морщины между бровей незнакомца. Конечно же, она-то не могла знать того, что взявшийся проводить Михеля из кафе старичок был невысоким, хотя и имел ту же отличительную черту. Старик, что привел его домой, входить не стал, сразу же попрощался и ушел. Учитель побыл у себя в комнате не более часа, а затем собрался, сказал хозяйке, что пойдет подышать на улицу, и ушел…

Беднягу Кляуса нашли только зимой, когда грузили уголь из дальней, резервной кучи. В те дни целых две недели стоял сильный мороз. Рабочие ровняли край, и подбрасывали уголь наверх, чтобы куски не мешались под ногами. Кто-то увидел торчащий из угля ботинок. …Вытащили.

Сбежался народ, позвали доктора. Рабочие удивлялись, тело учителя было твердым до звона, как фарфор. У многих в памяти запечатлелся тот противный звук, когда доктор постучал по руке трупа стеклянной палочкой. Михель долго лежал там, возле кучи, на складском брезенте и у людей было достаточно времени, рассмотреть его как следует. Складывалось впечатление, что мороз прихватил его моментально, сразу всего! И еще, все понимали, что тело учителя пролежало тут несколько месяцев, но были поражены тому, что на его лице, в волосах практически не было ни угольной грязи, ни крошки!

Вот так и кончил свои дни вечно смеющийся над шахтерскими небылицами ученый человек. К вечеру из Дюссельдорфа вместе с полицией прибыли какие-то люди и забрали его тело. Ни того старичка в кафе, ни того худощавого, что привел Михеля домой никто в городе больше не видел.

Что до первого, то хозяин этой известной всей округе забегаловки клялся, что Кляус, и его друг все время были у него на глазах, и никто к ним вообще не подходил…

Бауэр спокойно дослушал рассказ, позволив шахтеру повторно закурить.

— Эрвин, — сказал, наконец, он, глядя, как землекоп глубоко затягивается табачным дымом, — я знаю множество похожих историй. Скажем, именно тяга к подобного рода случаям и привела меня сюда. А что касается соблюдения шахтерских ритуалов, то ведь вы сейчас нарушаете их. Курить на работе — дурная примета…

— Хм, — хитро щурясь от попавшего в глаза дыма, отшутился Боммель, — я ведь сейчас не в штольне, гер офицер. На улице курить можно. Да и то, что мы тут роем, почти не относится к моему родовому ремеслу. Это, скорее, работа могильщиков, а еще священников, если судить по происходящему…, — Эрвин вдруг замялся, не решаясь что-то сказать.

— А здесь уже что-то происходит? — осторожно спросил офицер.

— Происходит, — понизил голос Боммель, — и это замечаю не только я.

— Почему до сих пор молчали?

— Не знали, как вы к этому отнесетесь.

— А как я могу отнестись? — не понял обер-лейтенант.

— Ну, — снова замялся копатель, — …вдруг поймете что-то неправильно, и отправите всех нас обратно на фронт.

— А что, — попытался отшутиться офицер, — для этого уже есть какие-то предпосылки? Кто-то провинился?

— Нет, гер офицер…, — Эрвин умолк, собираясь с мыслями. Было видно, что сам он никогда не начал бы этого разговора, значит, обсудить это его попросили товарищи.

— Я так понимаю, — подталкивая хмурившегося шахтера к продолжению беседы, осторожно спросил Бауэр, — вы сейчас говорите от лица всех рабочих, вернее солдат?

— Да.

— Хорошо, — продолжил обер-лейтенант. — Тогда ответьте мне еще на один вопрос: ваше личное мнение сходится с мнением тех, кто надоумил вас поговорить со мной?

Боммель, соглашаясь, кивнул.

— Так в чем же тогда дело? — стараясь дать Эрвину возможность говорить свободно, заметил офицер. — Излагайте все, как есть. Мы ведь с вами в одной связке, Боммель. Вы, я имею ввиду солдат, столько делаете для нашего дела, для нашего быта. Я пока и близко не допускал мыслей о том, чтобы отправить кого-то из вас на фронт, но напомню, мы на войне, Эрвин. И вы, и мы можем в любое время угодить в самое пекло. Или, что еще хуже, само пекло явится к нам сюда на плечах русских. Тут уж ничего не поделаешь, сейчас многие из нас вынуждены менять род своих занятий и забывать о том, что я, например, археолог, а вот вы — шахтер.

Я лишь хочу, чтобы вы поняли, Боммель, мы с вами боевые товарищи! Какой смысл нам что-то таить друг от друга? Говорите же, наконец…

Солдат сделал глубокий вдох:

— Нас, настоящих горных рабочих, здесь всего пятеро и все из разных мест. — Начал он. — С самого первого дня, вернее ночи, когда мы приехали, чтобы копать этот холм, стали происходить… В общем, всем нам, пятерым, стали сниться похожие сны, нет, — тут же уточнил Эрвин, — вернее будет сказать, что это один и тот же сон.

Другие ребята, я имею ввиду караульных, охрану и разведчиков Гафна, ничего подобного не видят. Это происходит только с теми, кто раньше работал в шахтах или карьерах.

Как бы это правильно объяснить: мы все …снимся друг другу, господин обер-лейтенант! Разговариваем между собой во сне, делаем общие дела. Каждый из нас знает о всех из пятерки буквально все, хотя мы жили в сотнях миль друг от друга. Это и …кое-что другое происходит с нами постоянно…

— Что «что-то другое»? — заинтересовался Бауэр.

— Сейчас, — продолжал набираться решимости Боммель, — я постараюсь рассказать вам так, чтобы было понятно.

Когда это было в первый раз, каждый из нас подумал, что это могло случиться из-за того, что мы перебрались на новое место. Так бывает, когда вокруг новые люди, нет русских бомб, войны, как-то всех отпустило и потому каждому вполне могло присниться что-то …светлое, хоть и странное.

Как-то днем, а это было, когда мы только-только начали серьезно копать этот холм, один из нас вдруг сказал другому: «осторожнее, отойди, мне это снилось». Тот, второй сделал пару шагов назад и вдруг на то место, где он только что стоял из крепежа, сверху, свалилось бревно.

Тот, кто ставил крепь входа, тут же сознался в том, что не особо понимает в этой работе. Его призвали воевать с должности ученика горнорабочего, а когда собирали по войскам шахтеров, кто-то решил, что вам сгодится и такой «специалист».

Каюсь, конечно же, это я виноват. Лично не проверил крепеж устья. Работы только начинались и все внимание уже было направлено на то, как будем двигаться дальше. Но тут важно еще и другое! В тот самый миг мы вдруг поняли, что эту ситуацию вокруг падения бревна, все как один видели во сне, понимаете? В голове каждого из нас были запечатлены все действия, все до единого произнесенные слова!

Боммель смотрел в лицо офицера, но, вопреки его ожиданиям, оно не выражало сейчас ни удивления, ни какого-либо особого интереса к услышанному. Обер-лейтенант молчал, смотрел в землю и думал о чем-то своем. Похоже, этого «археолога» вряд ли можно было удивить чем-то подобным. Наконец, он поднял взгляд и вдруг заметил:

— То, что вы рассказали, Эрвин, весьма интересно, но этого мало. Вернее, все это только предисловие, я вас правильно понял?

— Все верно, — подтвердил догадку Боммель, — но о том, что именно мы видим в нашем общем сне, я расскажу немного позже, думаю, будет еще время, а вот сегодня…, — он повернулся было ко входу штольни, но отчего-то передумал и задержался на месте, — я все …покажу, но вначале расскажу.

— Вы о находке? — догадался офицер.

— Да, — мелко закивал бывший шахтер, что сразу же выдало его непростое внутреннее состояние. — Мы, — продолжил он, — снимали грунт, как вы и говорили, плоскостью лопат, по несколько сантиметров, стараясь держать вертикаль. Как только вы ушли на обед, минут через пять-десять, в земле стали появляться и мешать работе корни растений. У нас и мысли не было нарушать инструкцию, мы просто решили аккуратно их вытянуть. Дернули и… Земля обвалилась!

— Обвалилась? — насторожился Бауэр.

— Да, гер офицер, это было неизбежно. За ней оказалось огромное бревно…

— Чудесно, — пожал плечами обер-лейтенант, — идемте же…, — он двинулся к штольне, но Эрвин остановил его:

— Постойте, — тихо произнес землекоп, — не нужно торопиться. Должен вас предупредить, это какое-то …непростое бревно.

— Что значит «непростое»? — не понял Конрад.

— Оно значительно шире прохода нашей штольни и, оно каменное.

— Вы уверены?

— Я шахтер, гер офицер, и мне ли не знать, что такое камень? — Боммель сверлил взглядом лицо командира и продолжал: — Мы оба знаем, что каменных деревьев не бывает. Вы нам говорили, что это могильник, так?

— Все верно, — подтвердил офицер, — это и есть обыкновенный древний могильник…

— «Обыкновенный древний могильник», — не дал ему договорить Эрвин, — не приедут раскапывать во время войны люди из тайной службы Фюрера. Ну, не может такого быть. С такой охраной, да еще к черту на кулички. Мы не слепые, гер офицер, кое-что понимаем. Только не думайте, что кто-то здесь против работы, нет, мы согласны рыть и дальше, но нам тоже было бы неплохо хотя бы примерно знать, что там? Если это простой могильник, кому, какому мастеру понадобилось делать это огромное бревно из камня? Зачем? Да еще так искусно!..

Если это стена комнаты, где стоит гроб какого-нибудь русского царя, почему ее не сделали просто ровной?.. Позвольте спросить напрямик, гер офицер, вы знаете, что нас ждет за этой стеной?

— Нет, — честно признался Бауэр.

— Что ж, — думая, что офицер просто чего-то недоговаривает, недовольно хмыкнул Эрвин, — но мы и сами догадываемся…, — с этими словами бывший шахтер направился в штольню, и через пару секунд вышел з нее, держа в руках какое-то грязное, запутавшееся в тонких корнях полено. — Вот, — сказал он, осторожно очищая находку и поворачивая ее лицевой стороной к Бауэру, — это мы нашли у стены, в обрушившейся земле. Видите, это статуэтка какого-то бога, — Боммель молча указал пальцем на «голову» полена…

Истукан, насколько можно было рассмотреть его под слоем прилипшей земли, изображал какого-то старика с длинной бородой и волосами, перехваченными в районе лба тонкой канавкой очелья[2]. Руки его плотно прижимали к себе меч, направленный клинком вниз. Над очелышем, в центре лба, ясно был виден аккуратно вырезанный или выдавленный знак, который Боммель, рассказывая шахтерскую историю, называл «птичья лапка».

Обер-лейтенант бережно взял статуэтку в свои руки и стал рассматривать ее более пристально...

— Видите? На голове, все тот же знак? — тыкал грязным пальцем в «голову» идола копатель. — Такой же был меж бровей тех, кто превратил моего соседа Кляуса в фарфоровую куклу. Это ведь отметина подземного царства, верно? Здесь место Духов…

— Везде на земле место Духов, Эрвин, — осторожно поворачивая в руках древний идол, отстраненно заметил офицер, — а уж в местах захоронений — обязательно! Тут вы правы.

Боммель закусил губу, не зная, как задать обер-лейтенанту вопрос, который жужжал у него на кончике языка, словно прилипшая муха.

Бауэр продолжал сосредоточенно изучать статуэтку:

— Что-то не так? — спросил он вдруг и пребывающий в сильном волнении копатель дернулся. — Эрвин, — продолжил офицер, — я кажется ясно спросил, что вас беспокоит?

— Знак, — выдохнул Боммель, — и этот …бог. Мы думаем, что это божество смерти и здесь …гиблое место.

Бауэр, наконец, отвлекся от окаменевшего от времени, бывшего некогда деревянным идола:

— Почему вы так думаете?

— Так ведь? …Это знак?

— Глупости, — источая поистине вселенское спокойствие, ответил Конрад, — этот знак, вернее руна у славян называется «Си», или «Мир». Она встречается очень часто. Это символ одного из их Богов. В их мифах есть такой персонаж «Belobogh». Эта статуэтка — просто его изображение.

— Славянский бог? — удивился Боммель.

— Да, на этих землях живут славяне, — заметил офицер, — в земле их Предки, коих они считают Богами, что вас так удивляет?

— Тогда объясните мне, господин обер-лейтенант, а откуда этот же знак может взяться на лбу у горных Духов в центре Германии?

Бауэр повторно смерил взглядом собеседника:

— Что вы несете, Боммель? — едва сдержался он, чтобы не сказать что-нибудь пожестче. — Мало ли в какую фигуру могут сложиться у человека морщины? Ну, подумайте сами, это ведь смешно. У меня на груди с детства четко прорисовано созвездие Ursa Major[3], но ведь это не значит, что я родился в Норвегии или Дании!

— Они снятся нам, — вдруг заявил землекоп.

Слабо проступающая на холеном, хорошо выбритом лице улыбка офицера стала медленно таять. Теперь он уже ясно видел, что состояние Боммеля ухудшалось с каждой минутой.

— Вам плохо, Эрвин? — вглядываясь в его часто моргающие глаза, спросил Бауэр.

— Они снятся нам, — обреченно повторил тот.

— Кто снится, — не понял обер-лейтенант, — Боги?

— М-мы не заем, — признался Эрвин.

В этот момент Конрад пожалел о том, что сразу не придал должного значения состоянию своего мастера. Только теперь становилось понятно насколько сильно переживает он, а значит и еще четверо его помощников. С ними на самом деле происходило что-то.

— Во-первых, — продолжая выглядеть как можно спокойнее, заметил офицер, — не стоит так нервничать. Уверяю, мы не делаем ничего дурного, поэтому Духам или Богам, называйте их как хотите, злиться не на что. А во-вторых, я не вижу в ваших снах ничего странного. Вы копаете могильник, разумеется, вас посещают различные мысли. Работаете вы целый день, не удивительно, что все это перебирается и в ваши сны. Бьюсь об заклад, что эти Духи говорят вам что-то вроде: «не входите в могилу нашего царя, убирайтесь прочь…!»

— Н-нет, — блуждая взглядом по стенам привхода штольни, начинал трястись солдат, — наобор-р-рот, они зовут нас, просят быстрее освободить их, или позвать того, кто сможет их выпустить. Им зачем-то нужно срочно освободиться. Они…, — Боммель был готов заплакать, — снятся нам всем, говорят с нами…!

— Это я уже слышал, хватит! — как можно тверже обрубил все его стенания Бауэр. — Возьмите себя в руки, наконец, Эрвин! От нашей с вами решительности сейчас напрямую зависит то, насколько быстро мы закончим со всем этим. Встряхнитесь же, черт подери! Переключите внимание от гнетущих вашу душу снов к реалиям.

Скажите, свод перед «бревном» укреплен достаточно хорошо? Ничего не рухнет мне на голову?

— Все сделано, как надо, — опустил взгляд Боммель, — но я чувствую, что нам не надо…

— Мне чихать на то, что вы чувствуете! К счастью, не вам решать — надо или не надо, — отрезал офицер. — Зовите помощников, будем сообща думать, как расчистить доступ к этому «бревну».

[1] (Нем.) — Отец лошадей

[2] Очелье (начельник, налобник, очелыш) — повязка на голову.

[3] Ursa Major (латин.) — Большая Медведица.