Глава 19

Я никогда не был поэтом и не стремился к этому. «Любовь» в качестве рифмы к слову «кровь» — это высшее моё достижение как поэта. Больше я ни на что не способен.

Я буду рад, если кто-то украдёт у меня фальшь, потому что её у меня в избытке. Собственно, поэтому я и не пою. Часто хочется. Но не пою. Из уважения к себе. Даже из жалости, что ли.

Что касается науки, то здесь я был ещё более несовершенен, чем в творчестве. Мне хотелось искать на вопросы простые ответы. Долго, быть может, мучительно, но в итоге приходить к простым решениям. В своё время мне давалась математика, хотя тяги к техническим дисциплинам у меня не было никогда. А трансформация больших выражений в маленькие ответы, занимающие порой всего одну клеточку в моей неаккуратной тетради, доставляла мне определённое удовольствие. Но поступать на матмех — нет.

Я не ощущал себя вершиной человеческого развития, потому как такой статус предполагал определённую ответственность. Мне вменялось вершить трудовые подвиги, двигать планету вперёд и заниматься её всесторонним совершенствованием. Если говорить о моём отношении к жизни, то я бы его сформулировал следующими словами: «если не можешь сделать мир лучше, то хотя бы не делай его хуже».

От государства мне ничего не нужно было. Того же я требовал взамен. Но оно не соглашалось с моими условиями. Ни с моими, ни с чьими бы то ни было.

В Ленинграде я столкнулся с каким-то тотальным ощущением усталости от жизни. В двадцать лет я не чувствовал себя молодым. Но в то же время я не знаю, чего я хотел. Наверное, поэтому мне удалось отказаться от того, что у меня было. Отказаться, пока не отобрали.

У одного моего деда было имение под Ломоносовым, которое национализировали после революции.

Другого деда раскулачили в тридцатом году.

Тётку в тридцать восьмом сгноили в лагерях за литературную деятельность, которая не соответствовала санитарным нормам социалистического реализма. Ну писала она и правда скверно — я читал черновики.

Мне не хотелось быть зависимым от нынешнего положения, зная, что оно может и не быть будущим. Силой обстоятельств, кляузников, неблагонадёжных товарищей, собственной неосторожностью. Лучше ничего не иметь, чем лететь к небу на мыльном пузыре.

Казалось, логично было бы добраться до границы, аккуратно перебраться, а там махнуть до Франции. Распивать вино на Монмантре. Ходить в синематограф на фильмы Луи Маля. Вечерами устраивать променад вдоль Сены. И чувствовать себя свободным и никому не обязанным.

Не могу.

Быть может, это смешно, но мне не бросить страну Достоевского. Думаю о нём. Мне грех жаловаться. Испытываю сумасшедшую привязанность к людям, которых я никогда не видел и с которыми я никогда не мог быть знаком.

Я плачу.

Я плачу, и ветер разносит мои слёзы по их могилам. От них не растут цветы, но не увядает трава. И даже зимой под снегом можно увидеть зелёные пятна. Слёзы ложатся на траву и каменеют. Мрамор. Без дат жизни.

А если я уеду, то ветер просто до них не дотянется.

Да и нет там моего ветра.