Глава 17

Море за бортом бурлило, как огромный чёрный котёл. Волны накатывали друг за другом. Зарядил дождь. "Спасибо хоть не снег", — подумал Рейнальд, кидая за борт окурок. Красный уголёк погас в морской пене. Хун обречённо шатался по палубе. Море его по прежнему недолюбливало и даже спустя три недели пути, он всё ещё страдал лёгкой морской болезнью.

— Хочу прыгнуть, — сказал он, глядя на бегущие за пароходом волны.

— Пошли выпьем, — Рей дёрнул его за локоть, оттаскивая от ограждений.

— И так каждый раз, когда меня посещают суицидальные мысли.

— Не за твой же счёт.

Они снова напивались в баре эти жгучим огненным ромом, полностью стирая грязную однообразную реальность.

— Доберусь до Корленда, стану трезвенником… хотя бы на неделю, — произнёс Рей, подпирая рукой голову.

— За это надо выпить! — воскликнул Хун, которого уносило в царство химер гораздо быстрее.

Сегодняшняя публика в ресторане казалась вялой, окончательно устав от этого праздника жизни. Рейнальд заказал водки, невольно вспоминая их последний вечер со Стефаном. Он скучал по нему, не решаясь признаться себе самому. Хун пьянел на глазах, становясь всё более разговорчивым. "Может быть, воспользоваться?", — промелькнула в голове Рея первая нетрезвая мысль. Вроде бы чуомец вполне недурён собой, осталось только переступить через собственную ксенофобию. Рейнальд влил в себя ещё одну стопку, понимая, что пора. Если он выпьет больше, то может ничего не получиться. Он схватил Хуна за руку, тот слегка опешил.

— Знаешь… там под водой живут драконы… Сейчас они очень недовольны нами… поэтому корабль шатается как пьяный, — произнёс Хун, запинаясь на каждом слове.

— Это просто мир шатается в твоих глазах.

Рей схватил чуомца за руку и потащил к выходу, от спотыкался на каждом шагу. Смеясь и шатаясь, они добрели до каюты Рея. Хун набросился на него с поцелуями в дверях.

— Я знаю, что ты этого хочешь. Я вижу как ты смотрел на меня всё это время, — шептал он, расстёгивая на себе рубашку.

"Чёртов мир. Тут нельзя просто так выйти чистым из грязи. Все обязательно со всеми переспят, как не старайся — ничего не изменить, — думал Рей, целую влажные губы со вкусом рома. — Хоть с кем-то из этих людей ещё можно общаться просто так, без мысли о его голой заднице?".

Хун оказался очень властным, даже не смотря на свою пассивность. Он не стеснялся говорить о том, чего хочет и вёл себя крайне расковано. Ночь пролетела как в тумане. Рею казалось, что он отстранённо наблюдает за какими-то чужими людьми, но не участвует в этом сам.

Утром Рей проснулся от того, что Хун забился раненой птицей в его объятьях. Он обхватил его крепче, чувствуя жар влажной кожи. Это невольно возбуждало.

— Твою мать! Что вчера было?! — стонал Хун, оглядываясь по сторонам. — Я так нажрался, что ничего не помню.

— Я был настолько плох, что ты стремишься меня забыть?

— У меня болит задница. Это не забывается.

Хун приподнял край одеяла с удивлением разглядывая что-то там.

— Блин. Там же сантиметров двадцать пять.

— Иди сюда, — Рей уже успел подмять Хуна под себя.

— Вообще-то это будет считаться изнасилованием, — вяло прошептал чуомец.

— Изнасилование голого мужика в собственной кровати не считается изнасилованием.

— Тебе проще дать, чем объяснить почему нельзя, — смирился Хун, сжимая зубы.

Начатое ночью продолжилось утром.

Пару часов спустя, они вышли на палубу, чтобы покурить и насладиться резким утренним светом, который так безжалостно терзал глаза. Было всё ещё прохладно, чем ближе к южному континенту, тем ощущалось присутствие иного более мягкого климата. Но до земли всё ещё далеко, и полоска горизонта, там где небо вступало в соитие с морем, всё так же удручала взгляд.

— Теперь уже мне хочется за борт, — сказал Рей, глядя на воду.

— Это так просто. Всего один шаг и ты объят ледяной пустотой. Сон среди рыб. Может быть, после смерти ты станешь одним из них. Вырастишь себе жабры. Мне кажется, ты стал бы акулой.

— А ты был бы яркой тропической рыбкой. Из тех, что красивы и ядовиты.

Хун немного помолчал, затем улыбнувшись, тихо спросил:

— Ты что считаешь меня красивым?

— Да. Мне проще. По сравнению со мной все кажутся красивыми.

Хун рассмеялся и смех его тонул в шуме волн и вое ветра.

***

— Я так счастлива, что почти мертва, — шептала Мария, растянувшись на кровати посреди кремовых роз.

Лепестки запутались в её волосах, почти сливаясь со светлыми кудрями.

— Почему? — спросил Альриг, не отрываясь от рояля.

— Потому что я люблю тебя. Я переполнена как сосуд с вином. Я полна тобой и жива, потому что ты курсируешь по моим венам вместе с алкоголем.

— Я думал ты циничнее любви.

— Я правда люблю тебя.

— Прости, но я не могу ответить тебе тем же.

— Мне это не надо. Я счастлива просто от того, что ты рядом. От того, что ты со мной.

— Я с тобой потому что ты красива, умна и меня даже от тебя не воротит. Ты не мешаешь мне жить, как это делают остальные. Мне жаль, что я не могу любить тебя. Если бы мог, то тоже был бы счастлив до потери пульса.

Они жили в мансарде с видом на кладбище, в старом доме в одном из дурных районов Вермины. Мария знала, что никому в голову не придёт искать её здесь. Теперь у неё новая жизнь и новая личина. Прежняя жизнь в столице крутилась вокруг дружков-декадентов, опиумных курилен и пустого времяпрепровождения золотой молодёжи. По приезду Мария даже не встретилась ни с кем из своего прежнего круга. Но она не могла оставаться одна и очень быстро обросла новыми сомнительными знакомствами из числа людей падших, но по-своему очаровательных: содомиты, проститутки, воры, благородные бродяги, нищие творцы. Мария тянулась к ним, отрицая своё благородное происхождение, попирая всю аристократическую мораль и стирая своё прежнее "я".

Она зарабатывала на жизнь тем, что переводила разную литературу с ранийского, мало интересуясь её содержанием. Все книги меркли по сравнению с её нынешней жизнью. Что-то по прежнему мешало опуститься на самое дно. Альриг играл на органе в церкви. Мария втихаря выбиралась послушать. Прячась за спинами прихожан он наблюдала за своим возлюбленным. Эти игры в слежку необычайно нравились ей. Возвращаясь домой, Альриг жаловался что заёбан святостью, пил виски и буквально насиловал Марию. В прочем, она не сильно сопротивлялась.

Весна расцветала вместе с кладбищенскими вербами. В комнате пахло талой водой и прелой землёй. Эти запахи доносил с погоста ветер. Стояла тихая ночь и свечи горели на подоконнике отражениями звёзд. Мария всё ещё лежала на кровати, не меня позы. Самой себе она казалась мёртвой фарфоровой куклой. Она ненавидела себя. Чем сильнее она любили Альрига, чем больше проникалась отвращением к самой себе. Она жалела, что не может стать им.

— Иди ко мне, — позвала она, не узнавая собственного голоса.

Альриг подошёл к ней, опустился на кровать и поцеловал в лоб. То что нужно для покойника. Марию всегда удивляло, почему он так нежен с ней. И только от его прикосновений она сходила с ума, словно в тело вливался сладкий яд. Ей казалось, что сама её плоть любит Альрига. Он снова проник в неё. Временами она думала, что не может жить без его члена внутри себя. Именно тогда, она чувствовала себя цельной. Она просто запчасть, нецелая личность, существующая как дополнение к гению. Любовь убивала её разум, стирая лицо. Она возненавидела себя сильнее, когда забилась под ним, словно рыба выброшенная на лёд.

Потом Мария лежала на кровати и курила, стряхивая пепел в треснутый череп — подарок знакомого коронера. Белый дым струился из пустых глазниц. Череп улыбался, а вместе с ним и Мария.

— Секс не мерзкий, а вот любовь отвратительна, — прошептала она.

— Почему? Ты ведь можешь разлюбить меня в любой момент и больше никогда не видеть.

— Не могу. Я уже над собой не властна. Я потеряна в тебе.

Альриг обнял её, предчувствуя начало нового приступа самобичевания. Когда Мария надоедала ему, он мог по несколько суток не появляться дома. Возвращаясь обратно, он не встречал негатива с её стороны, не было даже осуждающего взгляда или случайного слова обиды. Она совершенно не ревновала, хотя очевидно, догадывалась о его подвигах на стороне. Но сама не могла перешагнуть через себя, чтобы отдаться кому-то другому. Ей противна была мысль о собственной измене.

Так она и жила с самого приезда из Астико, мечась между счастьем и желанием смерти. Ночь прошла и перегорел темнящий фонарь. Утром она снова одна в липких объятьях холода. Не спасало даже одеяло из меха песца. Можно часами ходить по квартире и ждать. Ожидание стало её любимым занятием.

К полудню Мария одевалась в лучшие платья и ходили по каким-то бессмысленным делам. На прошлой неделе кто-то просил её передать привет торговке краденым золотом и Мария спускалась в трущёбы ради пары слов. Она в тайне надеялась, что по пути её убьют или изнасилуют, но всё проходило гладко в этом ужасном мнимом благополучии улиц. Она ненавидела этот город, но больше никогда в жизни не хотела вернуться в Астико. Её жизнь связалась в петлю из однообразной радости и скорби. И нужно было разорвать её сразу, но не хватало сил на решительный шаг. А потом всё забывалось снова.

В этот день она оделась во всё чёрное, не забыв даже шляпу с вуалью. Образ чёрной вдовы необычайно шёл ей. Где-то рядом прошла женщина в таком же одеянии. Мария лишь рассмеялась ловя её неодобрительный взгляд. В отличии от настоящих женщин ей была чужда эта непонятная злость к тем, кто рискует одеться так же. Или может быть, той даме просто не хотелось делить с кем-то свою скорбь по угасающей Империи?

Мария пошла в церковь. В этот раз совсем не ради Альрига. Ей захотелось стать ближе к богу. Она всегда считала, что любит его неправильно, как-то слишком плотски и по-мирски. Она думала об этом, когда хотела прильнуть губами к чудеснейшей мраморной статуе. "Грешная сучка", — прошипела она самой себе. Ей хотелось исповедаться, но ни один священник не способен понять всю сущность её грехов. Даже если бог простит, то его низкая прислуга никогда не опустится до понимания содомии. Люди слишком лицемерны, особенно здесь, на просторах консервативного севера.

Она слушала игру Альрига, отдаваясь дьявольской сети его мелодии. Неужели никто из этих людей не способен понять подлинной сути его замысла? Марии хотелось кричать: "Хватит искать дьявола во вне, когда он у вас под носом!", но она не могла этого сделать, так как тоже была очарована, околдована и проклята. Она не заметила как кончилась месса и начали расходиться прихожане.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Альриг, внезапно появившись рядом.

— Я просто зашла в церковь, — ответила она, пряча глаза.

— Пойдём отсюда.

— Кто это? — спросил священник, подходя к ним с полной чашей пожертвований.

Альриг немного растерялся, затем нетвёрдо произнёс:

— Это моя… жена Мария.

Марии захотелось застрелиться на месте. Конечно, что ещё можно было сказать священнику: "Это мой любовник! Регулярно после ваших богослужений я трахаю его в задницу!"? Она лишь натянуто улыбнулась.

— Вы не говорили мне что женаты, — он продолжал пристально разглядывать Марию.

— Да как-то случая не предвиделось.

— Вы один в один как статуя пресвятой девы, мадам. — произнёс священник с придыханием. Мария почему-то была уверена, что у него встал.

Коротко попрощавшись Альриг вытащил Марию за руку на улицу.

— Ты обиделся? — спросила она, дрожа.

— Нет. Просто ты и церковь вообще не совместимые вещи.

Он взял её под руку. Она загордилась тем, что все видят, что он принадлежит ей. Хотя, на миг ей показалось, что это он должен гордиться тем, что она снизошла до него.