Глава 3

— Иди ко мне, мой серп, я стану твоим молотом. Только так познаётся суть искусства. Кровь как икра к бутерброду. Смерть — приправа, — шептал Маркел уходящему за крыши полумесяцу. — Люди — лишь монетки в моей копилке, когда-нибудь я соберу их все.

Он надел плащ и шляпу и, заперев свою дверь на множество замков, вышел из комнаты. Холодный ветер, зловонные улицы. Судьба снова ведёт его в южную часть города, словно обманщик-поводырь. В глубоком кармане плаща притаился молоток, он ждал своего часа. Когда у тебя есть молоток — всё вокруг кажется гвоздями.

Судьба уличных проституток печальна и незавидна, оставаясь без покровителя, они сильно рискуют. Никого не опечалит их смерть, а небогатые клиенты даже не вспомнят несчастную тапетку.

Мальчик лет пятнадцати жался в свет уличного фонаря, словно тот мог его согреть. Под глазами, словно растёкшаяся тушь, залегли синяки. Худой, бледный, в каких-то лохмотьях, что когда-то могли быть богатым нарядом. Перышки на облезшем боа подрагивали на ночном ветру. Видимо, этой ночью все предпочитают девок. Уже два часа на холодной ветру под моросящим дождём, и никто даже просто не прошёл мимо. Это глухая нерабочая ночь. Завидев случайного прохожего, мальчишка устремился вперёд, готовый чуть ли не бесплатно пасть перед ним на колени, чтобы отсосать.

— Ты такой красивый, — он улыбнулся кривыми зубами, щупая мальчишку за талию. Даже сквозь курточку чувствовались его выпирающие кости. — Пойдём со мной.

Мальчик послушно заковылял следом. Желудок предательски ныл, а от ломки начинало сводить суставы. Зубы стучали, грозясь рассыпаться.

Они шли по направлению к заброшенной фабрике, излюбленному месту свиданий с уличными проститутками. Летом для этой цели прекрасно подходил парк или любая подворотня, но сейчас слишком холодно и неудобно.

Сквозь дыры в стенах пробивался слабый свет уличных фонарей. Ветер носил запах сырости и экскрементов. Странно, откуда здесь ветер.

— Ты такой красивый, — повторил незнакомец снова. — Почему ты не пошёл работать в легальный бордель, там можно получить в три раза больше?

— Господин, понимаете, это временно? Я скоро найду работу, и всё изменится.

Маркел понимал, что мальчишка оправдывается перед самим собой. Ему просто нравится обсасывать чужие члены. Тапетка опустилась на колени, прямо на кучу какого-то мусора, расстёгивая брюки клиента. Рот мальчика уже открылся в предвкушении члена, как тут на его голову обрушился молоток. На миг глаза мальчишки застыли, как у фарфоровой куклы, рот так и остался открытым, словно от удивления. Путаясь в тёмных волосах, на лицо стекла тонкая струйка крови, постепенно превращаясь в настоящий ручей. Мальчик завалился назад, уставившись пустыми глазами в дырку в потолке, полумесяц в небе загадочно улыбался, орошая светом новоявленный труп.

— Ну что, сучка, развлечёмся? — Маркел сплюнул в сторону и принялся стягивать с мальчика одежду. — Таким ты мне нравишься больше.

Поначалу он просто убивал, просто так, пока не заметил в себе болезненное влечение к мёртвой плоти. Грех было не воспользоваться очередным безжизненным мальчиком или девочкой, когда их плоть так холодна и податлива. Маркел занимался любовью с мертвецом под аккомпанемент собачьего воя с улицы. В этот миг он был действительно счастлив.

***

— Альриг! Ал!

Звуки собственного имени выволокли его из мутного тумана болота, в котором он плавал каждую ночь, словно в закваске.

— Альриг!

Он с трудом открыл глаза.

— Слава богу! — воскликнула стоящая рядом Фани — одна из девочек мадам Синаи.

Альриг приподнялся на диване.

— Что такое?

— Ал! Просто ты вообще не дышал и был бледен, как фарфор, — она развела руками. В светлых глазах блеснули слёзы.

Скрипач приобнял её за плечи, он редко к кому-то вообще прикасался.

— Успокойся, глупая! Я всегда так сплю.

— Всегда-всегда? — её детское личико исказилось скептической гримасой.

— Да, детка, мне просто лень дышать. Но лучше тебе за мной не повторять. Что ты тут вообще делаешь?

— Тебя мадам искала.

— Зачем?

— Ты забыл про деньги, что она тебе должна.

***

Серебро глаз сверлило Альрига насквозь. Он даже пожалел, что сделан из гранита и сверлить его бесполезно. Боже, какие же глаза у этого мужчины. Сам по себе он некрасив, но что-то в нём есть. В этом взгляде было что-то родное, взгляд не зверя, но хищника.

— Сэр, это бесполезно, — скрипач отпил абсента, отставляя стакан на край стола.

— Маэстро, почему вы сегодня не играете? — он подсел с ним за один стол.

— Могу же я просто отдохнуть под звук патефона? — беззлобно вздохнул Ал.

— Конечно, в моём обществе.

Они довольно долго молча смотрели друг на друга.

— Гарсон, «Мёртвую лошадь»!

Это было самое дорогое виски в этом заведении.

— Хм… А как же Стефан? Тот мальчик, с которым вы были в тот день?

— Он просто мальчик, а в вас я вижу мужчину.

Они пили в тишине, но их молчание совсем не было неловким, скорее созерцательным.

Рейнальд коснулся его руки. Тонкие пальцы музыканта были тёплыми и слегка влажными. Альригу совсем не хотелось отдёргивать руку.

— Я пленён вашим танцем, вашим боевым мастерством… — начал Альриг, но Рей быстро прервал его:

— Тогда просто будь моим!

— Мы уже перешли на ты? Хм…

— Да, мой сладкий.

Альриг упёрся подбородком в сцепленные в замок руки.

— Ты мне нравишься… Я хочу, чтобы ты любил Стефана при мне. Я буду смотреть. Для меня это высшее наслаждение.

Химера окутала их, поглощая. В этот миг она стала ими обоими, содрагаясь в конвульсиях невидимой страсти, сотрясаясь на волнах возбуждения. Безусловно, она желала большего.

— Почему? — слова этого сумасшедшего повергали Рея в шок.

— Я хочу вас обоих! — глаза Альрига сверкнули алым. — Только так я могу быть с вами.

***

Ром плескался в глотках морями, а кокаин горами сыпался в ноздри. Опиумный дух окутывал праздно скитающихся путников, завалившихся в мирах грез под засаленными, влажными от пролитого спиртного столами. Из патефона лилась незатейливая, простая и радужная партия клавесина и саксофона. Девушки с обнаженными бюстами кокетливо обслуживали еще не отключившихся клиентов, а те — провожали их похотливыми взглядами. Идиллию борделя сложно чем-либо нарушить — ведь здесь позволено все.

Но вдруг все будто застыло.

Входная дверь с треском слетела с петель. Десятки удивленных взглядов устремились к порогу заведения, а патефон злорадно взвыл тяжелым органом.

На пороге стоял карлик-горбун, на вид страшный, как экскременты полудохлого слона. Крепко сложенный, он расплылся в безумной улыбке и со словами: «Мои дорогие опарыши!» двинулся навстречу удивленному люду.

Альриг поперхнулся абсентом, выплюнув только что испитое зелье.

— Ахуеть! Это же сам господин Гуано!

Он ринулся к карлику поверх столов и чужих голов, переворачивая всё на своём пути, сбивая проходящих мимо. Однако делал он это с элегантной небрежностью, словно совершает утренею пробежку, а не мчится навстречу тому, кто восстал из мёртвых. «Гуано жив! Может быть, и Эррину тоже удалось избежать смерти. Чёрт побери, может, они все ещё живы», — мысли неслись в голове живыми печатными буквами. Пары абсента и виски уже начинали дурманить разум.

— Гуано! — Воскликнул он, оказавшись рядом с карликом. Сейчас ему так хотелось обнять этого уродца, но помешала природная брезгливость. — Здравствуй, Гуано!

— Мой дорогой скрипач! — радостно воскликнул карлик, расплываясь в дикой, но в то же время теплой и искренней улыбке. Он крепко обхватил давнего друга своими ручищами, прижавшись к тому всем телом. Схватив Альрига за грудки и поставив его на колени, он впился в его губы длинным поцелуем. Нет, он даже не надеялся встретить этого парня вновь. Только не после всего, что произошло тем летом! Но нет, вот он, жив-здоров и вполне осязаем. Обнимается и вырывается. Наконец Гуано отпустил друга из любовных объятий.

— Амара тебя забери, скрипач-джа, где ты пропадал?

Альриг схватил первую попавшуюся бутылку спиртного с чужого столика, дабы продезинфицировать рот после этого убийственного поцелуя.

— Где я был? — спросил он, облокачиваясь на стол. — Я был здесь. Нашёл себе какое-то подобие дома посреди цветущего мирового ада.

Пьяные мысли заплетались. «Чёрт, что-то я уже говорю, как Стефан, пафосно, высокодуховно, в тоне стихуёчков», — подумал он.

— Знаешь, здесь не так уж и плохо, — продолжил скрипач после небольшой паузы. Ему казалось, что при виде Гуано все мысли расстраиваются, как старый рояль. — А где был ты? — решил спросить Альриг. — И вообще, пойдём лучше сядем, а то ноги меня уже плохо держат.

Гуано отвел Альрига подальше от шумной гульбы и развратного смеха – к столику в дальнем темном углу залы. Стрельнул у соблазнительной официантки сигару, прикурил от свечи. Пустил дым в лицо старому другу.

— Я, скрипач, с того дня много где побывал. Перво-наперво – разузнал, какая гнида это нас так накрыла. А как узнал – так и обосрался. Чуомские братаны были, не простые. Я их, конечно, нашел, ну тех самых, что на наш кабак тогда нагрянули, и всех их тщательно обработал.

Гуано сделал еще одну затяжку, с наслаждением выдохнул.

— И все бы отлично было, только вот ты мне скажи, скрипач, чего это они к нам нагрянули? Я ни на что не намекаю и никого не хочу обвинить, вот только странно все это: Диксену – пулю в лоб, Эррин – сжег себя, меня по этапу пустили, а вот ты, мой дорогой скрипач-сука, сухоньким из воды вылез, хотя и вляпался-то поди не меньше нашего. Да и как-то быстро сдулся ты, что по девкам побежал сразу. Мы-то с Эррином этих чурок нашли, да вот и они про нас не забыли.

С этими словами карлик запустил руку в карман засаленного пиджака и извлек оттуда пожелтевший старый листок бумаги, исписанный корявым и едва разборчивым почерком.

— Помнишь это, малыш? По глазам вижу – помнишь. Еще бы ты забыл предсмертную записку нашего дорогого пианиста. Так вот, это все – мура. И про то, что жизнь – говно, и что его музыка – говно, и что сам он – говно – это все брехня. Они его сожгли. А я скрысился, сцыкотно мне стало. В лагеря по этапу от них подался, пока ты тут в абсенте и опии плескался. Такие дела, скрипач. Что ты на это скажешь?

Альриг вздохнул, отпивая ещё абсента. Скрипач стал бледен, как лист бумаги. В голове просыпались воспоминания десятилетней давности.

Смахнув прядь с лица, он начал говорить. Голос его совсем охрип.

— Они взяли меня в плен. Несколько суток я сидел в трюме их корабля, рассудок грозил совсем оставить меня в полной темноте и тишине. Вокруг непроницаемый чёрный ад. Ни воды, ни еды. Захватчики не хотели церемониться с «белой крысой» и тратить на меня объедки. Силы стремительно покидали меня. Оставалось только сидеть и ждать смерти. Потом, спустя несколько дней или даже недель, ко мне спустился их предводитель, Яозу Шан собственной персоной. Я тогда чуть не ослеп от света маленького фонаря.

— Ты есть музыкант? — спросил он на ломаном имперском. — Ты сыграть мне.

Я хотел послать его ко всем чертям, но сердце моё ожило при виде красивого струнного инструмента. Я до сих пор не помню, как она называется. Такой длинный-длинный гриф и всего четыре струны. Что-то народное чуомское. Я понятия не имел, как на нём играть, но это было лучше, чем ничего. Мои руки истосковались по скрипке, а уши глохли в тишине. И я заиграл, импровизируя, подбирая на слух. Яозу и его шавки стояли и слушали, даже прослезились, сволочи. Затем меня вывели на свет, тогда я точно чуть не ослеп. Отмыли, переодели в этот дурацкий чуомский халат, накормили. Всё это время я сидел в ногах у главаря и играл. Я ненавидел их всех, но был счастлив тому, что снова могу играть и слышать музыку. Он просил что-то повеселее, но моя израненная в клочья душа продолжала ныть, изливая вместо слёз музыку. Утешало одно, сам Яозу предпочитал женщин и пальцем меня не тронул, так же своей шайке запретил даже намекать на это.

Мы прибыли в Чуом. Даже сквозь пелену страдания я видел всю красоту этого места. Вместо серого города — пышный блеск красок. Разгар осени, золотые деревья, дома с причудливыми крышами, пышный блеск разноцветных нарядов, чужая незнакомая речь, пугающе-узкие глаза, болезненная желтизна лиц. Всё это я видел сквозь узкое окно экипажа. Потом были несколько лет во дворце клана Шан. Я был придворным музыкантом у мафиози. Яозу любил меня до безумия, но не смел даже прикоснуться. Он звал меня «Лисий король», говоря, что во мне есть что-то от демона. Ему льстило до безумия то, что он смог приручить сущность иного мира, как казалось ему. Он рассказал мне сказку про императора и соловья, который не пел в неволе, радуясь тому, что его «соловей» поёт. Яозу не понимал одного, что без музыки я умру, особенно вдали от дома, потеряв всех, кого я любил. Он сделал оплошность, совсем расслабился, перестал стеречь меня, одной безлунной ночью мне удалось бежать. Я прятался в трюме одного корабля империи, спустя несколько дней такого же тёмного ада я прибыл на родину. С тех пор скитался по борделям и кабакам, найдя свой приют «Под сенью Виселицы».

Карлик внимательно выслушал рассказ своего старого друга. Временами даже хмыкал и посмеивался. Смех – это единственное, чем он мог выразить презрение такой силы, которое испытывал к скрипачу.

— Иными словами, ты просто стал их амарой, скрипач, вот только не тебя они долбили, а твою музыку?

Он ловким движением перемахнул через стол и приник к Альригу всем телом, вцепившись в него своими руками подобно бульдогу, сжавшему пастью свою добычу.

— И после всего, что было, мой дорогой джа, ты хотел откупиться этим слезным рассказом? Не затем, ох, не затем я верил, что ты все еще жив, скрипач. Я догадывался, но не верил. Слышишь?

Гуано неистово тряс Альрига за плечи. Он не стремился наставить друга на путь истинный, равно как и убить – нет. Его цель была иная – он хотел убедиться, что его давний друг Альриг Брейви все еще жив. Но, увы, вместо живого музыканта Альрига Брейви он нашел жалкую тень скрипача, которая упивалась абсентом и тонула в опиуме.

Карлик-горбун исступленно тряс обессилившего скрипача за плечи, едва ли не выбивая из него дух. Людям вокруг это не понравилось – как это так, их звезду избивал какой-то жалкий чмырь, который, к тому же, еще и страшный, как фекалии слона. В ярости Гуано швырнул Альрига к стенке и, подобно хищному зверю, оскалился и зарычал, бросая полные ненависти взгляды в адрес толпы.

— Нет, сопляки, — прошипел он, — вы не достойны смерти.

С этими словами он, что было сил, ударил в стену, которая тут же изошла трещинами. Затем развернулся и вышел прочь. У него – своя дорога.

Альриг тихо сполз по стене. Грудь щемило от сухих невыплаканных слёз. Тонкая струйка крови вытекла из уголка рта маленькой алой змейкой. «Всё, во что я верил, мертво», — прошептал он, словно Гуано ещё способен был его слышать. – “Амара” я?! Я делал всё, чтобы выжить, чтобы снова вернуться, чтобы встретить тебя".

— Альриг, что случилось?! — над ним стоял Рейнальд, сжимая кулаки до посинения. — Я убью любого, кто к тебе прикоснётся.

Рядом суетились девки, перепугано озираясь по сторонам. Никто, даже стражи борделя не позволили себе встать на пути у разгневанного коротышки.

— Я это заслужил, — тихо ответил скрипач, сплёвывая кровь. — Не стоит. Я должен разобраться сам.

Рейнальд с лёгкостью поднял его на руки, хотя Альриг думал, что вполне способен идти сам. Голова кружилась, перед глазами всё плыло, то ли от выпитого, то ли от удара о стену. Рей оттащил его наверх. Кажется, это была комната Стефана.

Музыкант чувствовал, как терял сознание. Реальность ускользала, уступая место видениям. Химера настырной змеёй заползала в его видения, подменяя его сущность.

***

Стакан лимонного сока наполнен до половины. Смесь лаунданума и асбента сглаживает жгуче-кислотный привкус напитка, создавая истинно адский коктейль. В комнате царит дикая жара, окна закрыты напрочь, а занавески жарятся на медленном огне. Маленький костер, разведенный в комнате, только усиливает жару и еще больше отравляет воздух. На стенах прибиты вырезки из газет о бешеных собаках, терроризирующих город, и шлюхах-маньяках, которые поедали клиентов после завершения половых актов. А потом пускали себе пулю в лоб.

Глаза слезятся от едкого дыма, пальцы сбиты в кровь и сшиты капроновыми нитями. Нос вдыхает аромат горящей плоти – клавесин, обтянутый кошачьей кожей, с клавишами из собачьих костей, медленно плавится вместе со всей комнатой. Тихо потрескивает и горящая бумага для нот, вдоль и поперек исписанная страстными серенадами, горячими гимнами, томными вальсами и дикими канканами.

Все расширяющееся пламя больно щекочет обнаженное, худощавое и иссохшее от длительных истязаний тело. Скоро все кончится, думал Эррин, наблюдая, как огонь уничтожает все, что было создано безумным музыкантом. В голове набатом гремит его «Ода влюбленной смерти», которую он еще совсем недавно играл на своем клавесине. Безумная, непонятная людям, но прекрасная и чарующая музыка. Музыка смерти, дарующая жизнь, вдохновляющая на жизнь. И теперь все это горит огнем. Лишь предсмертная записка, написанная его рукой, но не его мыслями, вылетела в окно и сейчас валяется на дороге. В грязи и в пыли. Пианист всем сердцем хотел жить и творить, а общество отвергло его и заставило умереть. Сами вынесли ему приговор, сами и убили. Глупцы сжигали гения, мастерство которого им просто не дано постичь своими жалкими земными умишками. И пусть, пусть он горит! Он обратится прахом и рассеется на ветру, а его мысли, его страхи, его боли и чувства вселятся в каждого прохожего, в каждого встречного-поперечного. В каждую шлюху в канаве, в каждого гуляку на улице, в каждого господина в поместье и в каждую даму у благородного фортепиано. Он заразит их собой, обратит их в себя. И лишь тогда они поймут, кого убили. Но будет уже поздно. Его музыка завладеет их жалкими сердцами, они сами станут им. И он станет их богом.

***

Альриг очнулся спустя несколько минут. В этом видении он был Эррином, видел мир его глазами, чувствовал то же самое, что и он в последнюю минуту своей жизни. Алый свет ночника напоминал зарево пожара, от того лицо склонившегося над ним казалось демонической улыбкой. Присмотревшись, Альриг понял, что это ангельский лик Стефана. Поэт был рядом и гладил его по волосам. У окна стоял Рейнальд и курил опиум, шумно втягивая ртом воздух. Альриг решился нарушить данный себе обет и потянулся за предложенной трубкой. Травянистый дым, сознание мака проникало в его тело, всасываясь в кровь, прорастая внутри цветами.