Глава 12

Она не казалась шлюхой, как большинство в этом мире, не была монашкой или женщиной, что даёт только по великой любви. Фелиция оставалась собой. Она являлась той, кого народе называли содержанкой, при этом морщили нос, словно речь шла о чём-то невыносимо смердящем. Но каждый мечтал бы стать любовницей наследного принца. Для себя же она оставалась просто гетерой.

Ныне же в её сторону дул ветер обречённости. Остаться без покровителя, когда далеко за двадцать не лучшая судьба при нынешнем положении вещей. У неё осталось немного красоты, почти полная шкатулка с кокаином, собственный дом у моря и коллекция живописи. Они мирилась с ролью почти вдовы, не имея даже возможности посетить похороны человека, к которому привязалась за столько лет. Подруга посоветовала (по глупости же очевидно), очаровать младшего принца, стать словно переходящим призом в королевской семье. Но знали бы все, что на самом деле, его высочество Алоис, предпочитает исключительно мужчин. Ах, какая нелепость.

Где-то там в глубине души Фелиция никогда и не была женщиной. Она всегда оставалась мужчиной, умело замаскированным в эти доспехи из покатых плеч, мягких грудей, тонкой талии, округлых бёдер и, конечно же, щели между ног. Мужчина внутри давно смирился с этим. Ей не приходилось делать над собой усилие, чтобы пройти на тончайших шпильках лучше многих других "настоящих" женщин. Она натуго затягивала корсет, чтобы придать себе поистине кукольную стройность. Она знала все секреты красоты лучше всех прочих, что ей доводилось встречать. Порой актёрская игра кажется достовернее любой паршивой правды.

С сегодняшнего дня она будет носить траур, нет по Филиппу, по себе самой и прежней спокойной жизни. Она наряжалась в так несвойственное ей чёрное платье, закрытое со всех сторон, с воротником, который плотно сходился на горле, словно капкан. Платье больше походило на доспех своей плотной тканью, а уж о внешнем корсете и говорить нечего. Она сомневалась, что теперь кто-то кроме неё самой рискнёт расстегнуть застёжки этой брони. Фелиция зачесала свои роскошные волосы, цвета тёмной меди и свила в тугой пучок на затылке, пригладив лаком так, чтобы не выглядывал ни один волосок. Картину дополнила чёрная шляпа с большими страусиными перьями и вуалью, закрывающей почти всё лицо. На глаза легли тяжёлые чёрные тени. А губы, единственную заметную из под вуали часть лица, Фелиция выкрасила в цвет свежей крови. Новая мода загнивающей империи — благородный траур.

Служанка принесла кофе и утреннюю газету. Не новости, а сплошные некрологи. Расстрелянный неизвестными высший свет Астико. Новогодняя ночь и кровь в шампанском. Среди прочих министр международных связей, какая-то актриса (имя которой ничего Фелиции не сказало), учёный-биолог и множества других выдающихся личностей. При этом все ярые сторонники короны. Она не могла понять, связано ли это как-то с гибелью принца или всё лишь досадная цепочка случайностей. Является ли это проделкой одних и тех же рук или волна недовольства властью, никогда не приходит одна. Если так оно и есть, то можно ждать цунами.

***

Снег падал на чёрные надгробия и покосившиеся кресты. Траурная процессия пышная, как парад восставших из могил, шагала по центральной аллее кладбища святого Иеронима. Роскошный катафалк, запряжённый чётвёркой вороных, был украшен алыми розами и чёрными лентами. Во всём этом было некое особо мрачное великолепие. Зевак на кладбище не пускали, поэтому лица горожан разной степени печальности выглядывали из-за ограды. Некоторые особо проворные, в основном мальчишки, забрались на обледеневшие голые деревья. Процессия двигалась молча, невыносимо медленным шагом. Священник лениво шагал впереди. Наконец все остановились у уже заранее вырытой могилы.

Стефан стоял рядом с Алоисом, принц отрешённо глядел в небо, туда где чёрными точками мелькали вороны. Траур необычайно шёл принцу. Чёрное кружево воротников и манжетов делало его совсем кукольным и каким-то неживым. Он только сегодня узнал, что корона достанется ему, в обход старой девственница Оливии. Согласно законам Империи, женщина не может управлять страной. Чтобы обойти суровое правило надо быть весьма пробивной бабой, как Маргарита. Её зашуганной дочке престол явно не светил. Стефан вдруг представил Алоиса в роле императора. Ему бы пошла корона и мантия. Мальчик немного мягковат, но подрастёт, может быть, приобретет должный для правителя характер. Если подрастёт. Сегодня, когда авторитет монархии подорван, уже нельзя быть уверенным с точностью в завтрашнем дне.

Священник стоял у гроба, читая молитвы на мёртвом языке. Стефан мог разобрать лишь некоторые слова. Похороны казались ему ужасной скукой, осталось лишь отвернуться и смотреть, как огромный ворон взгромоздился на крест. Чёрные глаза птицы выражали некую заинтересованность. Стефу казалось, что он никогда не видел у птицы такого осознанного взгляда. Он вспомнил, что такой же ворон изображён на гербе Империи. Казалось, что сам символ королевской власти оплакивает несостоявшегося правителя. С последними словами молитвы ворон поднялся в небо издав пронзительный крик.

Королева не плакала, она стояла в первых рядах, несмотря на то, что вполне могла сидеть на скамьях, заготовленных для монаршей семьи. В своей чёрной шубе она сама походила на огромную птицу. За эти два дня на её лице значительно прибавилось морщин. Бедная Маргарита. Она прекрасно понимала, что не доживёт до весны. Силы заметно покидали её, а гибель сына стала невосполнимой утратой. Гроб опускали в мёрзлую землю. Сейчас его наскоро закопают и пора расходиться.

"А у нас уже не будет даже могил", — подумалось в тот момент Стефану. Он отделился от чёрной толпы, уходя вглубь кладбища. Голова начинала кружиться. А здесь среди холодных могил на него наконец-то снизошло спокойствие. Он бродил здесь, как иные порой бродят по аллеям парка. Прохладно. Мокрый снег набивался в сапоги, но Стефан лишь плотнее кутался в шарф, продолжая свой путь. Тропинка уводила дальше вглубь кладбища, здесь росли высокие голубые ели, почти закрывающие собой солнце. Пахло хвоей и свежестью. Капли талой воды стекали по волосам.

В тишине заиграла знакомая музыка, Стеф обернулся, уставившись на одну из могил. Там сидел Альриг, в обнимку со скрипкой. Над ним возвышался огромный мраморный памятник с довольно типичным для прошлого века изображением плакальщицы. На белом камне виднелись глубокие чёрные трещины. И даже попятная надпись давно истерлась и буквы потускнели. Скрипач же выделялся чёрным пятном на фоне белого снега и мрамора.

— А я всё ждал, когда ты меня заметишь? — улыбнулся он.

— Боже, будь ты без скрипки, я бы принял тебя за клошара.

— Ты не первый кто это говорит.

Возле могилы виднелось некое подобие мраморного алтаря, которое Альриг приспособил под стол. На нём стояла бутылка ликёра и несколько свечей, неровное пламя которых потрескивало на ветру.

— Ты угощайся. Выпьем за начало конца! — улыбнулся Ал, любовно укладывая скрипку в чехол.

— Что ты тут делаешь? — спросил Стеф.

— Наслаждаюсь тишиной и смертью.

Стефан потянулся к бутылке, игнорируя стаканы. Сегодня после церковной службы и похорон хотелось немного расслабиться. Не то, что бы он не верил в бога, просто посещение храма и пышные церемонии казались ему чем-то излишним. К тому же даже сидение на жёсткой скамье отнимает много сил.

— Что-то всё на ликёр подсели. Абсент, вероятно уже не радует, — констатировал Альриг.

— Меня в последнее время и наркотики не радует. Наверное, я уже старый и пора бросать. Чёрт, мне почти двадцать, а я успел разочароваться в веществах.

— Мне уже тридцать три и я открываю этот дурацкий мир заново. Просто многое успело позабыться.

Стефан несколько ошалел от такой новости.

— А с виду не дашь.

— Я заспиртовался.

Он рассмеялся, его смех поддержали вороны. Альриг нравился Стефану таким, безупречно безумным. На него хотелось смотреть до боли в глазах. Разве бывают такие люди на свете. Стеф подошёл ближе и обнял скрипача. Эти объятья показались Альригу какими-то слишком детскими, не несущими в себе ни тени эротики, поэтому он не стал отстраняться.

— Выпей ещё, а то совсем простудишься, — сказал он, протягивая Стефи бутылку ликёра.

— Чёрт, я не знаю, что дальше будет. Мне слишком паршиво. Мне одиноко как последнему глазу на лице калеки.

— Не думал, что ты можешь страдать одиночеством.

— Да, могу, — он грустно уставился в землю. — Рей где-то пропадает, совсем забыв про меня. Я так привык, что он рядом, а теперь я стал ему безразличен.

— Ты любишь его?

— Нет, с ним я просто спасаюсь от этой гнетущей тоски. теперь она окутала меня полностью своим саваном. И я весь словно заживо погребённый под слоями пустоты. Это невыносимо, Ал.

Альриг не знал, что сказать, он совершенно не умел утешать или сочувствовать. Он знал, что Стефан просто хочет переспать с ним, чтобы забыть свои печали. Это желание читалось в его глазах. "Так всегда, стоит начать с кем-то одним, как от остальных не будет отбоя".

— Стефи, ты самый красивый из всех… кого я не трахал, — произнёс Альриг, запуская пальцы ему в волосы.

Эта язвительная шутка звучала как комплимент. В глазах юноши читалось: "Возьми меня прямо здесь. Исправь это досадное недоразумение. Повали меня в снег и..." Но он так ничего и не ответил. По его лицу было видно, что он сейчас расплачется. Как ни крути, а Стефан не умел проигрывать.

— Ты для меня что-то вроде "Прекрасной дамы". Ты меня вдохновляешь. Я не могу разрушать этот хлипкий образ, мой мальчик, — Альриг заглянул ему в глаза.

Он понимал, что пора уходить, иначе уже не будет возможности остановиться. Альригу не хотелось предавать самого себя, по крайней мере, так быстро. Мысли запутались в голове словно скользкие черви, он уже не понимал, что говорит и что делает, мотивацию и значение собственных поступков. Всё смешивалось в круговорот безумия.

Альриг просто ушёл в сгущающиеся зимние сумерки. Хотелось скорее очутиться под тёплым меховым одеялом. Напиться вдрызг, накуриться опиума. Жизнь превращалась в сладкий яд, который пьёшь и никак не можешь напиться. "Тебе не вынюхать весь кокаин в мире", — сказал однажды Эррин, хорошо зная стремления Ала.

***

Плакат на стене гласил: "Чуомскую заразу отсюда всю сразу!". Рей лишь криво улыбнулся. Лучше бы они с таким энтузиазмом изгоняли из Астико пустинников. Уж кому-кому, а народу, бродившему сорок лет по пустыне размером с картофельное поле, точно не следует доверять. Чуомцы хотя бы никого не обманывают, а честно торгуют опиумом. По крайней мере, никто ещё не жаловался. По всем политическим прогнозам Рейнльда из Империи надо валить.

Замечтавшись о возвращении в Ранию, он вспомнил, что снова пора идти на дело. Сегодня снова кого-то грохнуть, только уже по поручению каких-то белых товарищей. Убивать так убивать, это не принц, а так.

Он экспериментировал со своей осторожностью, проверяя насколько далеко можно зайти, сколько манипуляций сделать до того, как из тела жертвы будет вынесен дух. Рей игрался, как кот с мышью, стараясь доставить своей жертве как можно больше страха. Его явный садизм и агрессия находили свой выход. Сколько можно избивать бедного Стефи, которому совершенно наплевать на физическую боль. Убийца давно понял, что его любовник настолько размазня, что его уже не сломать, он просто растечётся мягким желе, но останется целым. А сильные ломаются с хрустом раз и навсегда. Стефан просто обезоруживал своей мягкостью, в этом и заключался его демон.

Рейнальд возбуждался от ощущения пистолета зажатого в руке. Это снова заменитель собственного члена, который в момент экстаза выпускает не семя, а пулю. Убийца крался по тёмным улицам в предвкушении разрядки. Полузаброшенный дом. Шаткая лестница. Хлипкая дверь с указанным номером. Чей-то удивлённый взгляд. Выстрел в упор. И вот его безымянная жертва падает на холодный пол. Это пожилой мужчина с редкими клоками седых волос, с треснутым пенсне на носу, в распахнутом зелёном халате. Он совершенно не представлял для убийцы никакого интереса. Просто досадная необходимость. Рей всегда обожал убивать молодых и красивых. Он делал это с особым трагизмом, временами истекая сентиментальными слезами, глядя на тела, что секунду назад были полны жизни. Трупы стариков отвратительны, как мешки с дерьмом. Такие жалкие, избавленные от мучений жизни. Это убийство не вызвала у Рея никакх эмоций кроме немого отвращения к своей жертве. Хотелось поскорее убежать отсюда и вымыть руки. Так же быстро Рейнальд покинул здание через чёрный ход прямо вод дворы. Он тихо скользил в городских сумерках, сливаясь с тенью.

У каждого свой способ разрядки, своя сублимация, свой фетиш.

Рей вспоминал своё первое убийство. Тогда ему было пятнадцать. От нечего делать он слонялся по улицам Эргена, столицы Рании, пытаясь украсть хоть пару монет себе на ужин. Прохожие обходили мальчишку с бегающими глазами за версту. В его лице читался отпечаток городского дна — маленького воришки из трущёб, сына проститутки и кого-то из "котов". Мерзкое полуживотное. К нему подошёл какой-то сердобольный старик с мутными глазами, в которых играла, как показалась Рею, чистейшая глупость. Он предложил мальчику отправиться к нему на ужин. Он обещал много еды, а может даже и денег. Сердце и желудок сжимались в предвкушении мимолётного счастья. К тому же старика, наверняка можно было ограбить. Дом оказался тесным и тёмным. Пахло мочой и скисшим молоком. Всё вокруг завалено совершеннейшим хламом. Старый тюфяк тут же переменился в лице, снимая маску доброты и простодушия. Его слова стекали словно гной или липкая слизь: "Ты же знаешь, мой мальчик, что ничто не достаётся даром. Пойми меня, я старый человек, я тоже хочу утешения". Паучьи руки устремились к Рею в штаны. От прикосновения этих морщинистых и сухих, как палки, пальцев, захотелось кричать. Он мог бы поступить, как многие дети трущёб — молча отдаться за леденец, проглотить свою обиду и завтра снова выйти на улицу, как ни в чём не бывало. Рейнальд понял, что скорее умрёт, чем позволит этому мерзкому типу надругаться над собой. На ощупь он схватил какой-то предмет из кучи хлама за своей спиной. Не понимая ничего вокруг, он ударил несостоявшегося насильника по голове. Только потом Рей понял, что в его руке оказался топор. Ржавое топорище раздробило череп старому извращенцу. Из лысой головы струилась кровь. О, эта чудесная жидкость цвета рубина! Старый извращенец умер мгновенно, став просто грязью в своём храме мусора.

"Эх, чудесные были времена", — подумал Рей, шагая по грязному снегу улиц.

***

— Что ты нашёл во мне? — спросил Хун, отбрасывая на спину свои роскошные волосы. Он потянулся за сигареткой, прикуривая от свечи.

— Ты единственный, кому плевать на мою музыку, — ответил Альриг, прижимаясь к его плечу щекой.

— Что верно, то верно. А тебя совсем не волнует моё положение и моя внешность. Здесь мы нашли друг друга.

— За это надо выпить, — музыкант сбросил одеяло и потянулся к столику, где стояла бутылка сливового вина.

Он наполнил бокалы и вручил один из них Хуну.

— За безразличие! — сказал чуомец.

"Мелкий паршивец всё не так понял, — думал Альриг. — Я имел в виду, что нашёл того, кто ценит меня, как личность. Кто будет со мной, несмотря на мой дар. Кто будет со мной, как когда-то Эррин. Он тот, кто сделал меня таким, он любил меня, когда я был никем, он оставался со мной, когда был на пике своей славы." Мысли потекли в грустное русло уныния, конечно же Альриг вспомнил, что именно он сам предал любовь всей своей жизни. Именно его тщеславие погубило всех.

— Чего грустишь? — спросил Хун. — Может быть, покурим?

Он протянул Альригу зажжённую трубку с опиумом. Музыкант затянулся и почувствовал, как всё вокруг уходит на второй план, даже боль в сердце притупилась, перестав напоминать ему, что он всё ещё жив. Хун был чудесен, как маленькое зло. Ал не знал, любит ли он его, способен ли он вообще любить, но это не имеет значение, если им хорошо вместе. "Отличное трио — я, мой любовник и опиум", — рассмеялся он.