Глава 3

Спины и затылки, бесконечные ряды спин и затылков. Ивась знал, — ему нужно вперёд, но спины и затылки загораживали дорогу. Стоило обогнать, оттеснить одного безликого затылконосителя, как на его место вставал другой. Ивась рванулся, и затылки расплескались мыльной пеной. В ней ворочались рядом Димка и Алина, чёрные, чумазые.

Ивасю стало обидно. Ведь это он первый придумал купать Алину в мыльной пене, это он должен быть сейчас рядом с ней!

«Зато я рассказал про неё, — сказал, вылезая из пены, Димон. — Я рассказал, что её купают отдельно, я буду с ней первый!» — «Её нет, её увезли! — закричал Ивась. — Ты врёшь!»

— Не спать!

Позвоночник скрутило судорогой, Ивась лихорадочно замотал головой, впился взглядом в экран. Димка и Алина исчезли, перед глазами крутились звёзды и шипастые шары, он их заново ловил, совмещал, складывал...

Воспитатель с хлыстом пошёл дальше вдоль ряда парней, склонившихся над экранами.

Замигало синим и фиолетовым, комп отключился.

Спина затекла и болела. Выгибаясь и двигая лопатками, Ивась побежал за остальными в коридор и и дальше, в манеж.

Они давно перестали гадать, кем будут. Дни мелькали, утомительные и одинаковые. Еда, после которой хочется спать, но надо садиться к экрану или вставать и бежать, и знать, что за ними едут на микромобилях воспитатели с хлыстами.

После кросса короткая передышка — перед обедом.

— Веришь?.. — Димка хрипло дышит, нагибается, рассматривает сбитые ноги; обуви им не полагается, они всегда босы. — Я не жду пятницу. День и день. Я забыл девчонок, хочу только есть и спать.

— Верю, — отвечает Ивась. Раньше, до переезда, он бы обязательно пошутил, что их готовят в доктора, и, чтобы они лучше работали и не отвлекались, отучают от девочек. А Димка бы обязательно заспорил, что это глупо, что нельзя не думать о девочках, что как вообще жить, если не думать о девочках, что не могут же воспитатели этого не понимать, но… Но сейчас у Ивася нет желания подкалывать и спорить. Он хочет съесть пайку и упасть на койку. И пусть дневной сон не приносит облегчения, пусть после него в голове тяжесть и шум, зато это время покоя. Лежать, просто лежать и ничего не делать.

— Они не бегают, — говорит Димка.

— Кто?

— Девочки.

Нет, Димка такой же, как и раньше! Он не может не думать о девочках, просто он очень устал.

— Я тоже устал, — невпопад отвечает Ивась. Своим мыслям отвечает, а не вопросу, который мог бы задать приятель. — А что они делают?

— Не знаю. Но они не бегают.

Ивась пытается вспомнить, когда он видел в манеже девочек — и не может. Правда, он уже не смотрит вокруг, а только под ноги, но если Димка сказал, то так оно и есть.

— И я не хочу, — говорит Димка после долгой паузы.

— Почему?

— Не знаю. Но не хочу.

Назавтра воспитатели снова устроили бег.

Друг был бледен, шёл в манеж, спотыкаясь. Как назло, лил дождь, а воспитатели отключили поле. По тропинке текла вода, несла разный сухой мусор, наполняла канавы по обочинам, закручивала в низинках водовороты. На подъёме Димка поскользнулся, ткнулся лицом в грязь и замер.

— Димкин, что с тобой? — Ивась затормозил и упал на колени рядом с приятелем. — Вставай, нельзя лежать, накажут!

Дима не двигался. Он хрипло и часто дышал, глаза были закрыты, потёки грязи жирными как краска пятнами, покрывали его очень белое лицо.

— Рука… — не открывая глаз, тихо сказал Дима. — Руку очень больно...

Валера, пыхтя, пробежал мимо, обдав Ивася глиной из под ног. За ним плыл над землёй микромобиль воспитателей, прикрытый полем от дождя. Ивасю стало нестерпимо обидно: с другом беда, а эти… чистенькие и сухие!

— Бежать, питомцы! — закричал воспитатель. — Быстро подняться, бежать!

— Он не может! — закричал в ответ Ивась и сам испугался того, что сделал. Ослушался воспитателя! Возразил, повысил голос!.. Ему стало жутко, но Димка страдал, Димке было плохо, Ивась закричал снова: — Он упал и разбился!

— Бежать, питомец!

Микромобиль остановился рядом, воспитатель взмахнул хлыстом, и Ивась застонал от боли.

— Бежать, питомец...

Воспитатель лениво спрыгнул на землю, под ливень, заблестели от воды чёрные очки. — Давай, беги. Мы разберёмся с ним.

Димке помогут, его не бросят! Ивась припустил по дорожке, захлёбываясь счастливыми слезами, забыв, что может упасть, что с ним может случиться то же, что и с Димкой!

О чём он подумал?! Как он мог заподозрить, что воспитатели бросят его друга? Больных забирают в больницу, как его когда-то. Димку вылечат, и всё будет хорошо.

К ужину Дима не вернулся. Не страшно, Ивась пропустил целые сутки, а он всего лишь простыл! Появится завтра… Но всё равно, было неуютно и пусто. Ивась дёргал джойстики, путался, промахивался, не выиграл ни одной пастилки, и впервые даже не заметил этого.

Вечером, думал он засыпая. Дима придёт завтра вечером. Скорее бы...

Следующий день тянулся невыносимо медленно, всё падало у Ивася из рук. Не слипались как должно фигуры на экране, не соединялись в нужные цепочки слова. Мысли роились в голове, беспокоили мешали. В обед он забыл про пайку, лёг вместе со всеми, но сон не шёл.

Сопели парни, лежали в тяжёлой неподвижности. Как странно они спят, думал Ивась. Почти как мёртвые. Сам он ворочался на гладком матрасе, думал и ждал, ждал, ждал, и соскочил с первыми высверками фонарей.

Димки не было.

Вдруг Ивась ясно понял, что друг может не прийти. А раз так, его надо отыскать!

Никто не обратил внимания, как он выбрался из палаты. Парни лениво двигали джойстики, а воспитатели пока не появились.

Коридор был пуст, дверь в комнату воспитателей открыта. Может быть, они знают, где Димка? Не могут не знать!

Питомец не должен обращаться к воспитателю первым. Все его заботы исчислены, все его беды понятны, воспитатель знает, когда прийти на помощь, подсказать, направить — или вразумить. Это главный закон, а хлыст в руках воспитателя помогает его запомнить. Нарушить закон так же немыслимо, как противиться инстинкту. Щука должна плавать, чайка летать, а питомец ждать и подчиняться.

Пальцы ног озябли на каменном полу. Ивась удивился: раньше он не замечал ни холода, ни тепла. О проступке он даже не подумал.

Ивась остановился в дверях. Внутри тихо говорили.

— Воспитатель? — решился Ивась. Горло пересохло, и голос подвёл. Вместо слов вышел хриплый шёпот. Запрет пока держал его, хотя и слабо.

Никто не ответил, тогда Ивась крадучись переступил порог.

Здесь было уютно как в детстве. У стены стояло кресло, мягкое даже на вид и в полумраке, лунный блик из окна лежал на ковре. Из окна!.. В палатах питомцев не было окон, Ивась вспомнил, что такое окна, и от этого не сразу увидел двух голых на кровати.

Воспитатель-мужчина размеренно двигал задом, его плечи и спина лоснились от пота. Воспитатель-женщина лежала на спине, без очков, закинув ноги ему на поясницу.

— Барашек? — засмеялась она. — Возьмём барашка третьим, Арно?

Мужчина обернулся. Он тоже был без очков.

— Питомец? Как ты здесь оказался? — спросил мужчина, не переставая двигаться вперёд и назад.

Ивась испугался. У воспитателя оказались страшные, бешеные, злые глаза, и спокойный его голос не мог обмануть.

— Я… мне… — пролепетал Ивась и выскочил из комнаты.

— Куда? Стоять!

Окрик подстегнул. Ничего не соображая, Ивась кинулся в двери смотровой… и выскочил под полную Луну, в сырой осенний вечер, в запахи хвои и мокрой коры.

Иной, вкусный как чашка холодного молока воздух! В палате пахло не так. Вернее, там почему-то вообще не пахло. Ивась обернулся. Барак был похож на длинный серый забор, только сиял прямоугольник двери.

Нужно найти больницу или лазарет, где держали Димку. В их бараке лазарета нет, в нём, кроме комнаты воспитателей, только палаты мальчиков и девочек.

Ивась завернул за угол. Посредине барака тускло светилось единственное окно. Там, совсем рядом, за стеклом, одевался воспитатель, чтобы… Что? Ивась не стал ждать ответа и пошёл вглубь интерната. В больнице обязательно есть окна, а они видны издалека. Он найдёт Димку быстро, главное, соблюдать осторожность...

Одинаковые бараки стояли в ряд, один за другим. Ивась миновал их все и упёрся в ворота. За ними начиналась дорога через лес, прямая как стрела. По этой дороге его привезли когда-то, вспомнил он.

Он не нашёл лазарета в этой стороне. Значит, надо идти в обратную.

Возле девятого по счёту строения звучали голоса. Ивась метнулся в сторону и спрятался в кустах. С шорохом пролился короткий ливень с листвы и замочил его насквозь.

— Что там такое, слышала?

Ивась замер. Говорил-воспитатель мужчина, тот, что хотел его остановить.

— Ветер, Арно, — ответила женщина, которая… которая… Ивась не смог подобрать слов, в его словаре просто не было таких понятий. — Ветер кусты качает.

— Ветер… Куда делся мальчишка? — недовольно сказал мужчина. — Ему положено спать, а не бродить черт знает где!

— Сколько можно тут стоять, Арно? — произнесла воспитатель-женщина. — Здесь холодно и мокро. Барашек устанет и замёрзнет. Мы оставим дверь открытой, и он вернётся. Пойдём! Или ты обиделся? Я же пошутила, Арно!

— А если он не вернётся?

— Куда он может деться? Пойдём, Арно… Время… гм… баранье. Ну же! Не ревнуй!

— Ты с ума сошла… — удивлённо сказал Арно. — Ревновать к этим?.. Но...

— Это мои подопечные, — сказала женщина. — Пошли. Ничего не будет.

— Как скажешь, — тихо засмеялся воспитатель Арно. — Меньше всего я хочу таскаться по грязи. С тобой интереснее.

— Вот и не стой как… баран!

Из кустов Ивась видел, как воспитатели вернулись в барак. Что они имели в виду? Почему он барашек?

На лазарет Ивась набрёл случайно. Он заблудился в темноте, среди мокрых деревьев. Ходил, дрожал от холода, мечтал вернуться в привычную палату, и вдруг увидел отблеск света чуть в стороне.

Приземистое квадратное здание пряталось среди кустов. К нему вела узкая дорожка, посыпанная колкими камешками. Поджимая пальцы и чуть не плача, Ивась побежал туда. Здание напомнило ему далёкое детство и дом, где он жил. В каждой стене было по два или даже три окна, и везде горел неяркий свет. Ивась обошёл их все, приподнимаясь на носках и заглядывая в окна.

Пусто! Он видел комнаты с кроватями и приборами. Кабели и экраны, людей в белом, но на кроватях никто не лежал. Никого не лечили и не выхаживали и, наверное, не собирались. Может, это не лазарет? Нет, память его не обманывала, внутри всё выглядело именно так, как он запомнил. Но где же тогда Димка?

Ивась обошёл вокруг лазарета, потом ещё и ещё раз. Он замерз и почти не чувствовал ног. Дорожка, что привела его сюда, куда-то запропала, вокруг, не считая лазарета, был мокрый холодный лес и только лес. Если постучаться в окно, ему, наверное, помогут, но очень не хотелось стучать. У докторов нет хлыстов, но ведь придут и воспитатели. Стучали зубы, стала болеть голова. Ивась совсем уже решился постучать, протянул руку к стеклу, и тут...

Огонёк. Слабый огонёк за чёрными стволами!

Ивась двинул в ту сторону. Ветки хлестали по лицу, пятки вязли в ледяной грязи. На полпути огонёк, что теплился вдали, погас, и Ивась беспомощно замер, озираясь. Света луны не хватало, лес стоял сплошной стеной. Что делать? Возвратиться? Пусть хлысты, пусть наказание, но как найти дорогу? Он не сможет, он замёрзнет тут! Заурчало в животе, представился аппетитный пищевой брусок, серый, с бурыми прожилками… Рот наполнился слюной. Ивась судорожно глотнул и зажмурился, чтобы прогнать предательскую картину, чтобы не думать о еде, но брусок нахально стоял перед глазами. Кажется, даже повеяло съестным — и теплом, как в родной палате!

Ивась открыл глаза. Прямо впереди тлел прямоугольник окна. Ивась всхлипнул и побежал к свету.

Вернувшись с обхода, Рудольф сварил большую чашку кофе и, прихлёбывая, сел к пульту. Заныли руки, — уходил из пальцев ледяной складской холод. Кофе… Рудольф хмыкнул. Без кофеина и солей кальция, зато обогащенный витаминами горячий напиток напоминал кофе только вкусом.

Кофе попечителей… Одно из немногих людских излишеств, с которым попечители не стали бороться. Просто переделали по своему… не вкусу, а представлению о жизни. Пища должна быть полезной. Пища должна насыщать и греть. И пища не может быть наркотиком!

Рудольф сделал большой глоток. Плевать! Кто он такой, чтобы судить попечителей? Все люди сыты, одеты и обуты, заняты любимым делом и счастливы. Конечно, кроме бунтарей-отщепенцев и интернатских питомцев. Но разве это большая плата за всеобщее счастье?

Взять, например, его самого… Кто скажет, что ему не повезло? Кто скажет, что у него плохая работа, особенно сейчас, в межсезонье? Не работа, лафа! Всё налажено, всё устроено, каждый знает свою задачу. Конечно, в страду работы много, цеха полны народу, происходит то одно, то другое, только знай поворачивайся, да и смотритель из-за плеча выглядывает, но когда она будет, страда-то?

Пискнули датчики слежения: кто-то вошёл в холодильник. Это не страшно, холодильник почти пуст, там нечего портить, — но и нечего делать. Рудольф отставил кружку. Кто это может быть?

— Система! — приказал он. — развернуть сигнал на стену!

Питомец… Как барашек попал сюда? Не терпится? Рудольф потянулся к тревожной кнопке, но остановился.

— Старый знакомец… — пробормотал он. Вернулся старательно загнанный в глубины памяти стыд именно перед этим мальчишкой, хотя в его бедах Рудольф уж точно не был виноват.

Рука дрожала над кнопкой.

— Преблагие попечители! — сморщился Рудольф. Допустим, он не вернулся ещё с обхода? Допустим, ему скрутило кишки, и он сидит в сортире? Мало ли, не то что-то съел на завтрак...

— Система! — сказал Рудольф. — Стереть последние две команды!

В конце концов, почему не дать пацану хоть какой-то шанс?

От облегчения, что добрался, от света и крыши над головой навалилась слабость. Ивась упал у порога и заплакал. Болели глаза. Он торопился, бежал не глядя по сторонам, и колючая еловая ветка хлестнула его по лицу. Потом ему снова стало холодно. Гладкий пол только по сравнению с уличной грязью казался тёплым. Ивась поднялся и пошёл искать Димку. Если не здесь, то где ещё? Да и пахло тут тоже как-то по-медицински, пятничной помывкой тут пахло и ещё чем-то обычным и незнакомым одновременно.

Он открыл ещё одну дверь и увидел длинный как коридор зал, похожий на палату. Вдоль стены пролегала широкая резиновая лента. «Транспортёр, конвейер», — всплыли в голове слова. Ивась не понял, откуда они взялись, но решил оставить этот вопрос на потом.

За транспортёром стояли блестящие железные лотки. Запах, который он пока не узнал, усилился.

Совсем похолодало. В конце зала Ивась нашёл шкаф, а в нём — зимнюю воспитательскую куртку, и без раздумий влез в неё.

Впереди осталась последняя дверь. За нею оказались мороз, пар изо рта, молочно-белый в свете длинных ламп вдоль потолка, решётчатые полки покрытых инеем шкафов. Все полки были пусты, кроме одной. На ней лежали лотки с мясом.

Откуда он знает это: мясо, конвейер, складской шкаф? Его не учили таким словам. Мысли шевелились вяло, рассудок защищался, гнал прочь увиденное, не хотел верить глазам — синим цифрам «60024» на лоскуте кожи сверху лотка.

Димка. Он нашёл своего друга.

Желудок взбунтовался. Ивась упал на колени, его вырвало желчью.

— Зачем ты вызвал меня, равный?

Женщина на экране хмурилась, словно её отвлекли от важного дела. Хотя, что может быть важнее для смотрителя интернатов, как не ЧП в интернате?

Рудольф едва сдержался, чтобы не усмехнуться. Глупая привычка — обманывать себя. Правильное слово — ферма.

— Сбежал питомец, совершенная, — сказал он. — Пастухи не уследили.

— Ты наказал их?

— Это трудно, — ответил Рудольф. — Они любились, а секс угоден попечителям.

— А ты?

— А я был занят в это время.

— Сними очки.

Рудольф повиновался. Женщина посмотрела на него колючим взглядом.

— Ты врёшь, Руди.

— Вру, Марика, — согласился Рудольф. — Я не стал поднимать тревогу и ослабил поле, чтобы он ушёл.

— Почему? — Марика с любопытством склонила голову.

— Он видел полуфабрикат, он бесполезен.

— Как это произошло, Руди?

Рудольф перевёл дух. Гроза не прогремела, Марика не даст делу ход, иначе она стала бы крайне официальной. Никаких «равных» и уж тем более никакого Руди! Растущий или, как знак расположения — растущий Рудольф.

— Его сосед сломал руку и ребро. Пневмоторакс, болевой шок. Нам пришлось его отбраковать.

— Ну и что?

— Оказалось, беглец слишком привязался к нему, — объяснил Рудольф. — Отказался от корма, ослушался гм… воспитателя, отправился искать своего приятеля. И наткнулся на склад продукции.

— Как интересно… — протянула смотритель.

— Да, интересно. Ведь я докладывал, совершенная! В корме мало транквилизаторов! Возникают лишние эмоции, и вот результат — побег!

Теперь, когда опасность миновала, можно добавить официоза. Пригодится. Он знает своё место, он помнит дело и болеет за него. Марика умная баба и должна оценить.

— Хватит, Рудольф, я читала твой рапорт, — сморщилась Марика. — Ты оказался прав.

— Но надо… — решил развить успех Рудольф.

— Не надо, — властно сказала смотритель и добавила уже мягче, даже слегка виновато: — Пока не надо. И потом, они сами так решили...

Брови и взгляд её устремились вверх.

— Я понял, равная.

— Хорошо, — кивнула Марика. — А теперь объясни, Рудольф, почему ты отпустил его? Только честно.

— Честно… — Рудольф задумался — и поймал себя на том, что грызёт ноготь! — Честно, Марика… Попечители, они такие могучие, такие совершенные! Такие благостные и заботливые! Ну и что, что немножко едят людей? Зато они победили болезни, прекратили войны и прочее замечательное… Скажи, Марика, тебе никогда не хотелось дать попечителям по носу? Доказать им, что они не абсолют? Этот мальчишка… если он не замёрзнет зимой, если не умрёт от голода, если его не слопает медведь и не разорвут волки… Вдруг он сможет сделать попечителям какую-то мелкую пакость? Не отомстить, куда ему, но пакость? Маленькое смешное унижение. А то они слишком правильные, понимаешь, Марика? Построили и отладили совершенный механизм, где каждая шестерёнка, каждый рычажок на своём месте, и крутятся они согласно… А вдруг найдётся песчинка, которая попадёт между колёсиков? И машина заскрипит, и криво поедет? Может мальчишка стать такой песчинкой?

Что-то дрогнуло в лице Марики.

— Ты удивил меня, Руди, — сказала она и отключилась.

— Я сам себя удивил, — ответил Рудольф в погасший экран.

Он развернулся в кресле. Панно детектора на стене пестрело точками. Голубыми — пастухов и врачей, оранжевыми — питомцев. Голубые точки — большей частью — слиплись в пары и тройки, ведь секс угоден попечителям. Вот он сам — в центре, как паук в паутине. Вот красная точка. Пока не сезон, она одна. Это готовая продукция. Брак. Все точки подписаны, всегда можно посмотреть, кто, где и с кем...

Персонал свободен и может отключить опознание, но никто и никогда этого не делает. Зачем, что им скрывать?

Рудольф знал: точки с надписью «Ивась-1» на панно нет. Беглец далеко, детектор не видит чип в его теле. Но и чип не видит детектора, так что парню сейчас непросто. Однако, какое ему дело до проблем мясного питомца? Со своими бы разобраться.

— Система! — произнёс Рудольф. — Воспитателей Арно и Эльвиру утром ко мне. А если не спят, то сейчас!

Беглеца проведём как производственный брак. Об этом его попросят незадачливые любовники, — и пусть попробуют не подписать протокол!..