Глава 18

Алёна держалась. Дитмар-Эдуард дал ей хороший совет, она не пускала чувства на волю при посторонних, а при Жане — особенно.

Знал бы директор, чего ей это стоило!

Её пальцы не дрожали на докладе у Дитмара-Эдуарда. Двое неизвестных, хотя всем понятно, что это синие, напали на Жана в центре города, в десяти минутах от Департамента! Но каков Жан! В одиночку обезоружил и связал бандитов!

Но Жан нервничал, Алёна ощущала это во время встреч. Мужчины скрывают страх, это у них в крови. Женщину, которая любит, невозможно обмануть! Что могло его беспокоить? Конечно, он боялся за свою безопасность!

Даже в постели он стал не такой. Холодный? Нет… Он отдавался страсти не весь, слегка отстранился, самую малость, но женщина в такие моменты замечает всё.

— Не переживай, — прошептала она, отдыхая на его груди. — Департамент не даст тебя в обиду, директор ценит тебя и защитит...

— О чём ты?

Алёна подняла голову и посмотрела на Жана. Он не притворялся, он в самом деле не понимал...

— Эти двое, ты же думаешь о них, разве нет? — удивилась Алёна.

Жан приподнялся, опираясь на локти, сказал:

— Аленькая! Конечно же, нет! Это синие, знакомые и понятные, зачем их бояться?

Трезвый кусочек памяти напомнил: Жан и сам диверсант и террорист. Городские синие, не привыкшие к отпору, не понимали, с кем имеют дело. У них изначально не было шансов.

— Тогда в чём дело, признавайся!

Алёна села, сложив ноги по-турецки, выпрямила спину, ладонями упёрлась в колени. Она провоцировала, путала Жана, отвлекала телом. Вдруг, собьётся, будет откровеннее?

Жан протянул руку, ласково провёл по щеке, по шее, царапнул ногтем сосок. Ох, самой бы не сбиться...

— Ты просила не говорить о службе, помнишь?

— Спроси! — Алёна мотнула головой, волосы веером рассыпались по плечам.

— Не говори, если это секретно, — произнёс Жан, — не хочу нарушать обещаний.

— Да.

— Я окончил лицей год… нет, примерно полтора года назад, — начал Жан. — У меня уже пятый ранг, Аленькая, понимаешь? Так не бывает, так не должно быть! Те, с кем я учился, самое большое получили второй… Может, он прав? Может, это ты тащишь меня наверх?

— Кто? — взвилась Алёна. — Кто посмел?! Заподозрить меня… Отвечай, кто это?

— Не скажу. Он прав?

— Нет, — сказала Алёна, остывая. Мстить первому рангу или второму за слова? Глупо.

— Тогда почему?

— Всё по закону, — ответила Алёна. — Третий ранг это работа директора, он захотел видеть тебя в центральном аппарате. И он не ошибся, у тебя отлично выходит!

— А дальше?

— Четвёртый… — Алёна пожала плечами. — Тебе доверили группу, подчинённых, все они третьего… Ты же начальник?

— Ладно, пусть так, — сказал Жан. Он откинулся на подушку, притянул Алёну к себе, куснул за нос. — Считай, ты меня почти убедила. Ты тут ни при чём.

— Я тут точно ни при чём… — мурлыкнула Алёна. — Я просто тебя люблю… — она на миг задумалась. — Пятый дал Бранч. Не спрашивай, почему, я не знаю. Бранч очень странное существо.

— Странное… — согласился Жан. — Я его совсем не понимаю. Помнишь, летом размыло дамбу, нас сорвали тогда всем отделом, заниматься на месте?..

Дождь лил шестой день. Не тот дождик, после которого так хорошо выехать в лес, пропитаться хвойным духом и солнцем, нарезать мокрух и ежовиков.

Холодный дождь пополам со шквалистым ветром. Такой можно назвать ливнем, но только летом. Осенью, как известно, дождь не стоит стеной, а медленно и противно сыплет. Должен сыпать...

Седая вздулась и поднялась, до серого низкого неба осталось подать рукой. Седая тащила палую листву, грязь, пену и останки дровяных сараев и заборов, смытых в верховьях.

Седая стояла почти вровень с дамбой, а под дамбой лежали городки, посёлки и охотничий заказник. Почему-то именно заказник Жану было жальче всего остального. Люди могут уйти, людей не за что жалеть, в отличие от кабанов и оленей.

В павильоне было жарко. Его группа уткнулась лицами в экраны и лихорадочно терзала джойстики. Час за часом, с ночи, когда их сорвали на ликвидацию.

К дамбе потоком шли грузовые мобили со сваями, песком, строительной пеной. Бригада за бригадой сменялась на гребне и у подножия дамбы, латая, крепя, замазывая и фиксируя.

Справились к вечеру. У кого не осталось сил, попадали тут же, у мониторов, на пеноматрасах, остальные сначала поели — местные расстарались, нанесли, кто что мог.

Под утро Жан проснулся от паломничества.

Явилась делегация местных жителей: начальник опорного пункта Матвей с длинным индексом, двое управленцев-охранников, расстроенная пара средних лет, с ними дочка — зарёванная девчонка, молодая совсем, вряд ли семнадцать. Девчонка куталась в шаль и комкала в руках яркую тряпку. Охранники держали рабочего, одного из тех, что чинил дамбу. Он растерянно глядел по сторонам, иногда пожимал в недоумении плечами.

— Напал вот на неё, господин управленец, — сказал начальник опорного пункта. — Любви захотелось. Кричал, что секс угоден попечителям, что он трудился ради нас и что мы ему должны! Платье порвал...

Тряпка в руках девчонки, действительно, оказалась платьем, когда-то нарядным, сейчас измазанным в грязи и потерявшим всякий вид.

— Я тут при чём? — удивился Жан. — Законов не знаете, управленец?

— Ваш человек, — заявил визитёр, — вам и решать.

— Он успел сделать что-то?

— Он успел?.. — повернулся начальник опорного пункта к девчонке.

— Не-ет… — со слезами ответила та. — Платье порвал. Ну, щупал везде...

Платье она жалела больше себя! Тряпку, каких можно из города привезти сотню, одно лучше другого, да и отсюда, наверняка, ничего не стоило заказать… Освежёванные попечители! И что ему делать?

— Могу отвезти его в город, — сказал Жан. — Тогда и ей, — он кивнул на пострадавшую, — тоже ехать, как свидетелю. Сдам синим. Признают виноватым, отправят в загон. Устраивает?

— Ну… — замялся Матвей. — Это правильно, наверное. Это по закону.

Насильник повис на руках у охранников. Дурак.

— Да, — согласился Жан. — А вы бы что сделали? — спросил он у родителей.

— Выдрать его, — сказал отец. — Жестоко, при всех. Чтобы думал. А в загон… В загон его, дочка?

— Не зна-аю!..

— Вы поняли, управленец? — сказал Жан начальнику опорного пункта.

Матвей посмотрел на него с любопытством и уважением.

— Вы ведь тоже молодой совсем, совершенный. Но другой, да… Так и сделаем. Не по закону, конечно...

— А мы не будем докладывать, — сказал Жан.

— Не будем, — улыбнулся Матвей.

Тут же между павильоном и дамбой соорудили помост, насильника связали, разложили на досках. Один из охранников взял хлыст, выставил его на минимум...

— Запрещаю!

Громовый голос заставил вздрогнуть, пригнуться.

С серого неба упала дымчатая тарелка, замерла возле помоста, из неё выпрыгнул голый оливково-зелёный ящер. Бранч!

— Я запрещаю, — повторил Бранч, оглядел замерших местных, пристально посмотрел на Жана, на высыпавших их павильона городских.

— Он ничего не успел, совершенный! — выдавил Жан.

— Секс угоден попечителям, — ответил Бранч, — но только свободный!

— У нас нет загона, совершенный! — заговорил угрюмый Матвей.

Он хорошо держался для человека, увидевшего попечителя впервые в жизни. Жан позавидовал: какое самообладание! Насильник на помосте обмочился от ужаса, да и жертва едва держалась на ногах от страха.

— Будет, человек, — сказал Бранч.

Он обошёл помост, нервно подёргивая кончиком хвоста. Над помостом сгустился туман, превратился в призрачный купол загона...

— Преступник не выйдет отсюда, — объявил попечитель. — Любой свободный вправе освободить его, но пусть сначала хорошо подумает, потому что может поменяться с ним местами. Я буду следить, помните!..

Снова пошёл дождь, нудный, мелкий, противный. Местные, оглядываясь на купол, ушли, управленцы скрылись в павильоне. Возле загона остались Жан и Бранч.

Попечитель стоял неподвижно, вода стекала по его телу, по чешуе и даже по глазам.

— Он ничего не успел, совершенный, — сделал Жан последнюю попытку.

— Свобода священна и неприкосновенна, — ответил Бранч.

— А как же свобода мясных? Свобода тех, кто в загонах? Что с его свободой?

Жан показал на загон.

— Он отказался от своей свободы, когда покусился на чужую, — сказал Бранч. — Кому не нужна свобода, тот просто неразумное мясо.

— А дети попечителей? — не выдержал Жан. — Кто спросил их?

— Ты допрашиваешь меня, человек… Жан? — удивился Бранч.

— Я хочу знать, совершенный, — тихо, но твёрдо сказал Жан.

Попечитель щёлкнул челюстями.

— Правильно воспитанное дитя попечителей не имеет разума, — объяснил он. — Зачем свобода тому, кто не умеет думать?

— Но...

— Без но! — рыкнул Бранч. — Их мозг изменён заранее, их опекуны получают довольно благ, чтобы точно следовать инструкции по откорму и не будить сознание. Остальное делает игра.

— Опекуны?!.. — растерялся Жан. — Игра?

— Хватит, человек, — сказал попечитель. — Дальше думай сам.

Алёна внимательно слушала.

— Ты мне не рассказывал про это.

— Вот, рассказал, — ответил Жан. — Зачем он это сделал? Зачем прилетел, как узнал? Я его не понимаю...

— Его никто не понимает, — сказала Алёна. — Ну, поговорили, отдохнули? Взбодрись-ка, ночь длинная ещё!

Она тряхнула шевелюрой и села на Жана верхом.

— Ох… — крякнул он. — Сломаешь меня, будешь сама виновата.

— Опять боишься? — рассмеялась Алёна. — То, что нужно, не сломаю...

И оказалась права.

Не только не сломала, не нарушила, но сыграла бережно и нежно, и в тоже время уверенно и решительно, как на флейте, сама же стала для Жана скрипкой.

В окнах было темно, позднему рассвету не пришло ещё время, и они лежали без сил, когда из всех чувств не заснула только нежность.

Внезапно Алёне до кружения головы, до зуда в ладонях захотелось рассказать про сестру. Именно потому, что Жан честно не спрашивал, потому, что Бранч сказал странное. Не может человек без разума управлять регионом, как не может вообще управлять людьми! Но разве Жан-Ивась и Алина — не «дети попечителей»? Кто готов сказать, что они не умеют думать?!

— Завтра в обед, — Алёна шевельнула пальцем завиток возле уха Жана, — приходи к моему кабинету...

— Пожалей, замдиректора… — шутливо ужаснулся Жан. — Ты меня укатаешь!

— Нет, — сказала Алёна. — Сексом мы займёмся после, если останется время. Хочу показать тебе кое-что. Не смей отказываться, а то передумаю!

— Да? — удивился Жан. — Загадками говоришь, начальник...

Он лёг на спину закрыл глаза и ровно задышал. Скоро заснула и Алёна.

Полдня Алёна ругала себя за обещание и уговаривала, что Жан слишком занят, что он забудет, не придёт.

Ровно в четырнадцать Жан стоял возле её офиса.

— Нам к лифту, — сказала Алёна вместо объяснений.

Жан почему-то думал, что им на крышу, что его ждёт особенно красивый городской вид, но кабина полетела вниз. Они вышли на последнем, минус третьем уровне. Впереди был длинный и широкий пустой коридор, мощенный серыми квадратными плитами.

Алёна сделала шаг вперёд. Плита под её ногами засветилась неяркой зеленью.

— Иди точно за мной, по зелёным огням, — приказала Алёна. — Ни шагу в сторону! Система пропустит меня и ещё одного человека. Не отставай, только по зелёным огням.

— Что будет, если я ошибусь?

— Сначала — удар хлыста. Потом — не знаю, обычно хватает первого раза. Готов?

Она шагнула на другой квадрат, чуть в сторону. Освободившаяся плита медленно гасла.

— Ну же! — Алёна обернулась. — Поторопись!

Она шла странным зигзагом. Сначала Жан пытался понять систему, но скоро бросил это занятие. Хаос, случайность, произвол… С непривычки он занервничал и начал торопиться.

— Можно медленнее? — спросил Жан.

— Нет, — отрезала Алёна. — Терпи, недолго осталось.

Скоро плиты сменил мягкий ковёр. Они стояли в уютном фойе. Кроме коридора, который направил их сюда, внутрь открывались ещё несколько проходов. В одном из них зашумело; сработали невидимые двери. Другой лифт!

Оттуда, спотыкаясь, вышли двое детей в синих интернатских пижамах, мальчик и девочка. Худые, с рыхлыми серыми лицами. Замерли, ухватившись друг за дружку. Мальчик нерешительно смотрел по сторонам. Его взгляд равнодушно, не задержавшись, мазнул по Алёне с Жаном. Девочка глядела на мальчика, не отрываясь и не мигая.

Следом за детьми из прохода вышел пастух!

— Всех попечителей!..

У Жана помутилось в голове. Ненавистный синий — и дети! Жан сжал кулаки и качнулся к синему...

— Стоять!.. — страшным голосом приказала Алёна.

Жан очнулся, выдохнул.

— Извини, — пробормотал он.

— Они нас не видят, не слышат, — сказала Алёна. — Этим детям повезло, хотя они никогда этого не поймут!

— Что это значит?

— Она подбирает помощников.

— Кто она?

— Моя сестра, Алина. Главный диспетчер региона. Когда-то давно ты назвал её гауляйтером.

Тем временем пастух взял детей за плечи и повёл через фойе.

— Раньше здесь был простой зал, — сказала Алёна. — Сестричка меняет этаж под себя, перестраивает, расширяет. Пойдём, я покажу тебе всё. Нам прямо.

Двери отворились, в зале вспыхнул неяркий свет. Жан непроизвольно задержал дыхание: резко пахло лазаретом.

— Лампы из вежливости, — криво усмехнулась Алёна. — Им самим свет не нужен.

Жан увидел голые тела в трех наклонных ложементах. Из пола вырастали кабели и шланги, ветвились, переплетались и прятались в муфтах на головах, руках и между ног лежащих.

Ещё два ложемента оставались пустыми. Очевидно, их установили недавно, конструкции выглядели совсем новыми, а пол и стены рядом с ними явно недавно вскрывали.

Жан подошёл ближе.

Алину он опознал по рыжим космам, выбившимся из-под муфты. Худая, бледная, со впалым животом и плоской грудью. Алина мало отличалась от двоих прочих, хотя один из них явно был мужчиной.

— Ты меня не помнишь, — сказал он. — Но здравствуй, Алина.

Ничего не произошло. Жан и не ожидал ответа.

Гауляйтер! Это несчастное существо он ненавидит и поклялся убить. Создание, проводящее годы в темноте и миазмах, человека, которого кормят через трубочку, которому даже испражняться помогает машина.

Существо, которое управляет отвратительным, несправедливым миром вокруг.

Человек, телом и разумом преданный попечителям.

Женщина, которая наверняка не понимает, что она такое!

Гауляйтер...

Жан огляделся. Здесь точно есть защита, чтобы случайный визитёр не сломал ей шею. Одним движением, ведь это так просто!

— Раньше, когда Алина была одна, в центре зала висел видеокуб. Теперь информация транслируется сразу на сетчатку, — сказала Алёна. Она заметила любопытство Жана, но истолковала его по своему.

— Очень удобно, — согласился Жан. — Ты нарочно показала мне тех детей?

— Конечно, нет! — удивилась Алёна. — Я не знала о них, тут главная Алина.

— Их положат в эти кроватки и подключат к машине, — задумчиво произнёс Жан. — Секс угоден попечителям, они не останутся без секса. Клистирная трубка станет их любовником. Женой для мальчика, мужем для девочки. Бедные дети.

— Ты сам знаешь, чего они избежали!

— Я не знаю пока, что лучше, — прошептал Жан. — Пойдём отсюда, госпожа замдиректора. Я по горло сыт твоей экскурсией!

Двери за их спиной с шипением раздвинулись. Кажется, Алине тоже надоели гости...

До чего пакостное, душное место! Скорее наружу, на внешнюю галерею Управы, где воздух, солнце и город, злой, но прекрасный!

— Стой!

Жан оглянулся: Алёна со страхом смотрела на него, пальцем показывала вниз, ему под ноги.

Он сошёл уже с ковра и стоял на двух плитах сразу. Обе сияли оранжевым светом. Потом одна плита мигнула и зазеленела. Вторая — следом за ней.

— Что это значит? — спросил Жан.

— Кажется, ты ей понравился, — ответила Алёна. — Моей сестре.

Тучи, весь день осыпавшие город мелким дождём, наконец, иссякли. Прилетел ветер, растащил их на отдельные облака, в промежутки заглянуло красное вечернее солнце.

Оставив отдел на заместителя — авось не завалит работу за час-другой, давно пора получать четвёртый ранг — Жан вышел из Департамента. В мобиле посидел несколько минут, размышляя.

Он настолько сжился с образом и местом, что всерьёз переживал за отдел, беспокоился о карьере заместителя, болел за Департамент! Неприятный психологический выверт, о котором предупреждал его Джанкарло. Стокгольмский синдром, будь он неладен, что бы ни значило первое слово! Жертва начинает сочувствовать террористу, думать его мыслями, искать оправдания его резонам...

Но что поделать, если город красив? Если он так разумно устроен? Если управленцы творят не только зло?

Непогода и рабочее время загнали людей в офисы и конторы, дороги были почти пусты. Жан не торопился. Позади, метрах в трёхстах, так же не спеша полз мобиль охраны. Они не опоздают, он не собирался отрываться и наверчивать. Ему надоела департаментская кухня, а в городе хорошо кормили...

В кафе Жан выбрал место подальше от подиума, среди плакучих ветвей и широких листьев зимнего сада. Маленький столик на одного. Подозвал официантку, миловидную девушку в форменном мини, чёрненькую, узкоглазую, сделал заказ.

Миловидная принесла салат и закуску, пообещала:

— Жаркое будет через семь минут, вы не против, совершенный?

— Я не против, — улыбнулся Жан, и девушка ушла, играя бёдрами под тонкой тканью. Жан засмотрелся: какие естественные, плавные, красивые движения!

— Ты назначил встречу, — сказал Луиджи. — Зачем?

Он сидел за соседним столиком, скрытый живой изгородью.

— Я знаю, кто, — сказал Жан. — Я знаю, где. Ты принёс, что я просил? Люди готовы?

— Конечно, — ответил Луиджи.

Больше они не разговаривали. Официантка принесла горячее, исходящее паром жаркое. Жан попробовал, показал ей большой палец.

— Сделай мне порцию с собой, — попросил он.

— Конечно, господин управленец!

Жан с удовольствием поел. Всё-таки, повара Департамента не чета городским! Съедобно, но не больше...

Вернулась официантка, принесла фирменный пакет. Жан подмигнул ей, закатил в предвкушении глаза, сделал комплимент. Когда девушка ушла, он просунул руку в изгородь и достал оттуда такой же пакет, вынул из него маленький свёрток, переложил его к себе. Пустой пакет Жан вернул на место. Он не вызовет подозрений: клиент заказал кушанье на вынос, но не выдержал, съел сразу.

В Департамент Жан возвращался совсем не спеша. И не в красотах или запахе мокрой листвы дело. В свёртке, как фасолины в золотой обёртке, лежали брусочки органической взрывчатки. Луиджи клялся, что по ним можно хоть прыгать, хоть бросать их с крыши Департамента, не сдетонируют, и Жан верил, но всё равно было как-то не по себе. Пусть ими не подорвать Управу или опору моста, но салон мобиля можно запросто разнести в клочья. С ним, Жаном, вместе. Жан не хотел умирать, тем более прямо сейчас. Не всё закончено, не все счёты сведены.

В рамке сканера Жан непроизвольно замедлил шаг, но Луиджи не обманул и тут, брикеты по молекулярному составу соответствовали жареному мясу с гарниром.

Лифт вознёс его на тридцатый этаж. Проходя зимним садом, Жан незаметно рассовал взрывчатку по карманам и уже совсем спокойно, помахивая пакетом, вошёл в отдел.

Заместитель справился, но с радостью уступил место.

— Упарился, шеф, — сказал он. — Трудно.

Жан почувствовал укол ревности, а следом радость от того, что снова взял руководство в свои руки. Это его неприятно поразило. Что с ним творится?!

Дальше работа захватила. Он сидел до вечера, отвлекаясь только на очередной кусочек жаркого из кафе. Отличное мясо! Жаль, пропадёт...

В желудке родился холод, пополз вверх по пищеводу. В животе забурчало, требовательно и громко — подействовала принятая украдкой капсула.

— Говорил же я, шеф, что скиснет, — сказал зам, показывая на пустой пакет. — Слушать надо умных людей!

— Хорошее заведение, — сказал Жан. — Чуть не лучшее в городе. Я часто там ем. Так что не говори еру...

Живот скрутило! Жан выскочил из-за пульта и, согнувшись, провожаемый сочувственными взглядами отдела, бросился вон. Так можно и не донести… Отъявленные попечители, что Джанкарло напихал в ту таблетку?

Успел.

И даже успел запереться!

После, когда отдалилась резь в животе, а туман в глазах рассеялся, Жан вынул первый взрывчатый брикетик. Ковырнул ногтём острый кончик, вытянул тонкую как паутинку нить. Открыл шкафчик под раковиной — да, он не ошибся, строители, как это ни смешно, сэкономили, поставили здесь самую простую сливную фурнитуру, без сифона.

Жан открыл воду, приклеил паутинку за край раковины и бросил «фасолину» в сток. На экране коммуникатора развернулась схема Управы. Синяя искорка мины неторопливо путешествовала по канализационным трубам. Когда мина спустилась на минус третий этаж, Жан остановил её. Искорка на экране замерцала, потом посерела. Нашла подходящее место в трубе — заусенцу, каверну в стенке, другую неровность — и прилипла к ней до поры. Жан открыл тюбик с лекарством для глаз, выдавил каплю на паутинку. Нить на глазах растаяла, исчезла.

Повторив всю процедуру ещё два раза, Жан вышел из туалета и с измученным видом поплёлся в отдел. На полпути он охнул, схватился за живот и побежал обратно. Если в первый раз он выбрал самую дальнюю от входа кабинку, то теперь юркнул в первую, ближнюю. С этого края сточные воды уходили в канализацию другим путём.

Половина дела было сделано, вернулись сомнения. Жан прогнал их прочь. Не для того он провёл почти три года среди серых, чтобы остановиться в шаге от цели. Кто-то должен принять решение, сдвинуть инертную людскую массу с места. Кто, как не он, имеет на это право?